Книга вторая. 10 страница

25. Тот же Прокопий пишет, что Хосров, узнав об удачном покорении под римскую власть областей Африки и Италии, воспламенился сильной завистью и, что-то поставив в обвинение римлянам, [87] говорил, что они поступили вероломно и нарушили заключенный мир. Юстиниан прежде всего послал к Хосрову послов [88] - убедить его, чтобы он не нарушал взаимного бесконечного мира и не преступал договоров, но чтобы рассмотрел (возникшие) недоумения и порешил их дружелюбным образом. Но Хосров, внутренне возмущенный завистью, не принял никаких условий, и с огромным войском вступил в римские владения на 13 году управления Юстинианом римской империей. [89]

Далее Прокопий описывает, как Хосров взял и разрушил лежащий у берегов Евфрата город Сур, показав на деле совсем не то, в чем условился с его жителями, то есть, дозволив себе всякого рода несправедливости и не сдержав ни одного условия, и таким образом овладев городом более через хитрость, [90] чем силой оружия; - рассказывает также, как предал он огню Берию [91] и потом пошел на Антиохию, когда в этом городе епископствовал Ефремий, который, впрочем, оставил его, потому что ни в чем не достигал своей цели. Говорят, (Ефремий) спас церковь и окружавшие ее здания, украсив их священными приношениями с тем намерением, чтобы они служили для них выкупом. [92] Прокопий описывает также и с чувством изображает, как Хосров взял Антиохию совершенно разорил ее огнем и мечем, [93] - как потом он был под смежным с Антиохией городом Селевкией и у предместья Дафны, и как наконец отправился против Апамеи, где в то время занимал епископский престол Фома, муж весьма сильный словом и делом. Он благоразумно дозволил себе, вопреки церковному постановлению, [94] смотреть вместе с Хосровом на бег лошадей в конском ристалище, стараясь всячески обласкать и укротить персидского царя. Хосров спросил Фому, хотел ли он видеть его в своем городе, - и Фома сказал, говорят, сущую правду, что весьма неохотно видит его у себя. Хосров, говорят, удивился такому ответу и за правду достойно превознес этого мужа похвалами. [95]

26. Дойдя до этого времени в развитии истории, я расскажу о бывшем в Апамее чуде, которое стоит поместить в настоящем, повествовании. - Жители Апамеи, узнав, что Антиохия предана огню, обратились к упомянутому Фоме с усердной просьбой, чтобы он независимо от обычая вынес спасительное и животворящее древо Креста и предложил взору всех, дабы им в последний раз узреть и облобызать это единственное спасение людей и принять напутствие в другую жизнь, и дабы честной Крест привел их к лучшему жребию. Фома так и сделал: вынес животворящее древо, предварительно назначив для сего известные дни, чтобы могли собраться и все соседи города и сделаться общниками проистекающего оттуда спасения. Вместе с другими прибыли туда и мои родители и привели с собой меня; а я в то время был уже в школе. Итак, когда мы сподобились поклониться честному Кресту и облобызать его, - Фома, воздев обе руки, показывал изгладившее древнюю клятву Крестное древо и обходил с ним вокруг всего священного здания, как это обыкновенно бывало в праздники поклонения. Во время шествия Фомы, следовал за ним какой-то великой сноп огня, который только блистал, но не сжигал; так что все то место, где дома находился и показывал честной Крест, как будто объято было пламенем. И это случилось не однажды, не дважды, а много раз, в то время, когда епископ проходил по тому пространству и когда собравшийся народ усердно просил его о том. Такое чудо для апамейцев было предвозвестником спасения. [96] Посему на потолке священного храма начертан был и образ Его, чтобы он красками извещал людей, о том не знавших. И это изображение оставалось до нашествия Адаармана [97] и персов, когда оно вместе со святой Божьей церковью и со всем городом сделалось добычей пламени. Так-то было дело. Между тем Хосров, возвращаясь назад, нарушил условия, - ибо и тут было не без условий, [98] - и поступил совсем иначе. Это было свойственно непостоянному и легкомысленному его характеру, но вовсе несвойственно человеку благоразумному, а особенно царю, уважающему договоры.

27. Тот же Прокопий описывает предания древних об Эдессе и Авгаре, и о том, что Христос писал к Авгарю послание; [99] - повествует также, что во второе свое нашествие Хосров осадил Эдессу с намерением уничтожить между верующими молву, будто Эдесса никогда не подпадет под власть врагов, чего, впрочем, в послании Христа Бога нашего к Авгарю не находится, как это любознательные могут видеть из истории Евсевия Памфила, который то послание приводит от слова до слова. [100] Православные, однако ж, действительно так говорили и верили; а по силе веры в предсказание действительно так и вышло. Не смотря на то, что Хосров, подойдя к городу, делал тысячи приступов, [101] устроил большую насыпь, которая превышала даже городские стены, и прибегал к другим бесчисленным хитростям, - он принужден был отступить без успеха. Впрочем, я расскажу, как было дело. Хосров приказал своим войскам натаскать как можно более деревьев, чтобы между ними и городом насыпать всякого рода вещество. Дерева были наношены скорее, чем приказано, - и Хосров, построив из них стену около городской стены и насыпая в середину землю, шел прямо к городу. Таким образом, мало по- малу надстраивая деревянную стену, поднимая насыпь и подвигаясь к городу, оп поднялся на такую высоту, что, наконец, стоял выше городской стены и сверху мог бросать стрелы в тех, которые на стене обрекали себя на защиту города. Осажденные видя, что насыпь приближается к городу, будто гора, и что неприятели намерены просто сойти в город, - решились ранним утром провести к насыпи подземный ход, который по-римски называется агестой (подкопом), и там развести огонь, чтобы его пламенем дерева истребить, а насыпь обрушить в землю. Дело было совершено. Но, разведя огонь, они не достигли цели; потому что огонь не имел выхода, где бы, выбравшись на воздух, мог охватить дерево. Вовсе растерявшись в своих мыслях, они несут Богозданную нерукотворную икону, которую Христос Бог прислал Авгарю, когда сей хотел Его видеть. Принеся эту всесвятую икону в выкопанный ими ров, они окропили ее водой и нисколько капель бросили в огонь и на дрова. Божественная сила тотчас же явилась на помощь вере их и совершила то, чего прежде они не могли; пламень вдруг охватил дрова и скорее, чем мы рассказываем, обратив их в уголь, перешел к деревьям верхним и пожрал все. Заметив, что дым вырывается (на поверхность земли), томимые осадой умудрились так: взяв небольшие сосуды и наполнив их серой, паклей и другими удобосгораемыми веществами, они посредством пращей бросали их на так называемый подкоп. По этому, когда из них стал выходить дым и когда, от силы вержения их, воспламенялся огонь, неприятелям и в голову не приходило, что дым выходит из-под насыпи. Да и все, не знавшие об этом деле, полагали, что дым выходит не откуда более, как из сосудов. Наконец на третий день стали уже явно прорываться из земли клубы огня, - и сражавшиеся на насыпи персы поняли, что они в опасности. [102] Впрочем, Хосров, как бы желая противостать Божественной силе, пытался погасить пламень посредством находившихся перед городом водопроводов; но огонь, приняв воду, как будто масло, или серу, или другое какое либо удобосгараемое вещество, воспламенился еще более, пока совершенно не обрушил насыпи и не покрыл ее золой. После сего Хосров, отказавшись от всякой надежды (овладеть крепостью) и уверившись на самом деле, что мысль преодолеть чтимого нами Бога покрыла его великим стыдом, бесславно возвратился восвояси. [103]

28. Расскажу и о том, что было сделано Хосровом в другом месте - под Сергиополем; потому что это достопамятно и стоить того, чтобы люди всегда помнили об этом. Хосров подступил и к Сергиополю с намерением овладеть им. Но когда стал он разбивать стены, - жители, для сохранения города, вошли с ним в переговоры, - и случилось так, что в числе священных вещей, назначенных для выкупа города, находился и Крест, присланный Юстинианом и Феодорой. Как скоро эти вещи были принесены Хосрову, он спросил у иерея и посланных с ним персов, нет ли еще чего-нибудь. При этом кто-то, не привыкший говорить правду, сказал Хосрову, что есть и другие немногие скрытые гражданами сокровища. Между тем кроме принесенной уже золотой или серебрянной утвари не оставалось более ничего; осталось только одно сокровище из превосходнейшего вещества, принадлежащего совершенно Богу, т. е. всесвятые мощи победоносца мученика Сергия, почивавшие в продолговатой обложенной серебром раке. Узнав о сем, Хосров двинул все войско к городу; но на стене вдруг явилось несчетное число вооруженных щитами и готовых защищать его воинов. [104] При виде этого посланные Хосровом обратились назад и с удивлением рассказали о числе и вооружении защитников. Тогда Хосров стал снова расспрашивать и, узнав, что в городе остались весьма немногие - старые да малые, а людей крепких не стало, понял, что это чудо творит мученик; посему будучи потрясен страхом и удивляясь вере христиан, возвратился восвояси. Говорят, под конец жизни он сподобился божественного пакибытия.

29. Расскажу я и о внезапно появившейся в то время язве, которая, - чего, говорят, прежде не бывало, - продолжалась почти 52 года и свирепствовала по всей земле. Эта моровая язва, в некоторых отношениях сходная с описанной Фукидидом, [105] а в некоторых и весьма отличная от нее, обнаружилась спустя два года по взятии Антиохии (персами). Она вышла, как говорили, из Эфиопии и преемственно обошла вселенную, не оставив, думаю, ни одного человека без того, чтоб он не испытал ее. Некоторые города были так поражены ею, что остались вовсе без жителей; а в других местах она действовала легче. Язва появлялась не в определенное какое либо время года и, после появления, не одинаково проходила, но иные места захватывала в начале зимы, другие во время весны, иные летом, а некоторые при наступлении осени, и одних частей какого-либо города касалась, а другие миновала. Кроме того, часто можно было видеть, что в городе, где не было болезни, некоторые семейства всецело вымирали; а где-то, с истреблением одного или двух семейств, прочее население города оставалось невредимым - так, впрочем, что, сколько знаем мы по своим точным наблюдениям, семейства, оставшиеся невредимыми, на следующий год только одни подвергались этому бедствию. Но всего страннее, что, если каким-нибудь жителям пораженных язвой городов случалось жить там, где болезни не было; то болезнь и схватывала только тех, которые, оставив пораженные язвой города, проживали в городах, ей не подвергавшихся. И это происходило как в городах, так и в других местах, - чаще при известных поворотах солнца. Величайшая же гибель для людей открывалось особенно во 2-м году всякого пятнадцатилетия. И сам я, описывающий это событие, - не мешает, думаю, вносить в историю и то, что касается лично меня, когда это бывает кстати, - и сам я, при начале этой язвы, ходя еще в школу, получило так называемую паховую опухоль. Кроме сего, от этой же, в разные времена обнаруживавшейся язвы, лишился я многих своих детей, жены и других родственников, также слуг и большего числа поселян, - как будто бы периоды времени разделили между собой мои бедствия в то время, когда я описывал это, имея от роду 57 лет, за два года пред тем, как в Антиохии открылась язва в четвертый раз, (потому что от начала ее наступил тогда четвертый пятнадцатилетний круг), кроме вышеупомянутых лиц, я лишился еще дочери и с ней внука. Язва эта обнаруживалась различными болезнями: у некоторых она начиналась с головы, - при чем глаза наливались кровью, лицо опухало, - потом переходила к горлу и, охватив его, лишала человека жизни; у других открывался понос; у третьих обнаруживалась опухоль в паху, а за тем - необыкновенная горячка, - и они на другой или на третий день умирали, вовсе не сознавая себя больными и чувствуя крепость в теле; иные впадали в помешательство и в этом состоянии испускали дух; иногда вскакивали на теле и поражали людей смертью черные язвеные чирьи; некоторые, подвергшись язве однажды или дважды и оправившись от нее, после опять подвергались ей и умирали. Способы заимствования болезни были столь разнообразны, что их и не сочтешь: одни гибли от того только, что обращались и ели вместе с больными; другие - от одного прикосновения к ним; иные - побывав только в доме, а те - на площади; некоторые, убежав из зараженных болезнью городов, сами оставались невредимы, за то приносили с собой болезнь здоровым; а были и такие, которые при всем том, что жили с больными и прикасались не только к зараженны, но и к умершим, оставались совершенно свободными от болезни; иные же, лишившись всех своих детей или домашних, хотя и желали умереть и нарочно обращались с больными, однако не подвергались заразе, так как бы она действовала наперекор их желанию. Эта язва, как сказано, продолжает свирепствовать до сего времени 52 года, и превзошла все прежде бывшие язвы. [106] Между тем Филострат удивляется и тому, что в его время язва длилась 15 лет. [107] А будущее еще неизвестно; к чему это направляется, - о том знает один Бог, который видит и причины и цели событий. Но будем говорить об остальном царствовании Юстиниана.

30. Юстиниан, относительно денег, был человек ненасытный и такой охотник до чужого, что все подвластное себе императорство отдал на откуп частью правителям, частью сборщикам податей, частью тем людям, которые без всякой причины любят строить козни другим. У несчетного числа людей богатых, под ничтожными предлогами, отнято им все имущество. Только бы какая-нибудь распутная женщина, попавшись ему на глаза, сказала, что с таким-то имела она сношение или преступную связь, - тотчас исчезали все постановления законов; только постыдной корыстью могла она привлечь на свою сторону Юстиниана, - все богатство человека оклеветанного переходило в ее дом. [108] Впрочем, Юстиниан не берег денег: он выстроил много священных зданий, повсюду воздвигал великолепные храмы и другие богоугодные заведения для приюта мужчин и женщин, старых и малых и разного рода недужных, и на этот предмет отделил не мало доходов. Много совершил он и других благочестивых и угодных Богу дел, - если бы только подобные деятели совершали их из своих собственных имуществ и посвящали Богу свои действия в чистоте.

31. Построив в Константинополе много красивейших храмов во имя Божье и святых, Юстиниан соорудил потом великое и несравненное здание, которому подобного не представляет история, - соорудил церковь св. Софии, [109] величайшую, великолепную, изящную, для описания которой не найдешь и слов. Попытаюсь, сколько можно, описать части этого храма. Круглый купол царского храма возносится над четырьмя сводами и поднят на такую высоту, что снизу нельзя достигнуть взором до оконечности полушария; а стоящий на верху, сколь бы кто ни был смел, никогда не отважится посмотреть вниз и опустить глаза на землю. Пустые своды от основания возносятся до вершины кровли. Справа и слева против сводов идут колонны, построенные из фессалийского камня, и своими вершинами поддерживают верхние галереи, огражденные другими подобными колоннами, доставляя желающим возможность смотреть сверху на совершение священнослужения. Здесь становится и императрица, присутствуя в дни праздников при совершении таинств. Колонны же с восточной и западной стороны расположены так, чтобы ничто не препятствовало удивляться чуду такого величия. Портики упомянутых галерей снизу увенчиваются колоннами и небольшими сводами. Чтобы это удивительное здание представить себе яснее, я думаю означить здесь меру его в длину, широту и высоту, равно как меру глубины и высоты его сводов. Она - такова: длины от дверей, противоположных раковинной округлости того священного свода, под которым приносится бескровная жертва, 190 футов; широты от северной до восточной стороны 115 футов; высоты же от помоста до средоточия полушария 150 фут. Каждый свод в ширину имеет.... [110], а в длину от восточной стороны до западной - 260 футов. Широта же просветов в них простирается до 75 фут. Кроме того, на западной стороне есть два других великолепных портика, а снаружи (к храму отовсюду примыкают) разукрашенные притворы. Юстиниан построил также храм Божественных Апостолов[111], не уступающий первенства никакому другому. В нем обыкновенно погребают императоров и священные лица. Так вот и об этих столь важных предметах мы сказали кое-что.

32. Замечалось в Юстиниане и другое кое-что, превосходившее всякую зверскость. Была ли в нем такая черта следствием естественного расстройства, или его трусливости и опасений, - сказать не могу, только это началось с народного возмущения, прозванного "Ника". Он до того простирал свою благосклонность к одной из партий, называвшейся партией голубых, что она среди белого дня и в самом городе убивала принадлежавших к партии противной, и убийцы не только не боялись наказаний, но еще получали награду, от чего явилось их множество. Они могли и нападать на дома, и грабить находившиеся в них драгоценности, и за известную плату продавать людям их спасение. [112] А кто из правительственных лиц делал попытку усмирить их, тот подвергал опасности свою жизнь. Так, когда один наместник Востока приказал некоторых из бунтовщиков высечь сухими жилами, бунтовщики на самой середине, города высекли жилами его самого и всюду разгласили об этом. Кроме того, правитель Киликии Калинник был распят за то, что по силе законов предал смерти двух киликийских убийц, Павла и Фавстина, напавших на него и покушавшихся убить его. [113] Поэтому люди другой партии, оставив свои дома и ни у кого не встречая приема, но терпя всюду преследование, как проклятые, стали подстерегать путешественников и производить грабежи и убийства. От этого все места наполнились безвременными смертями, грабительствами и прочими злодеяниями. Впрочем, Юстиниан иногда переходил к противным мыслям и казнил голубых, предавая законам тех, которым, будто варварам, дозволял злодействовать по городам. Но если касательно этого предмета входить в подробности, - не достанет ни слов, ни времени. По тому, что сказано, можно судить и о прочем.
33. В то время во многих местах жили мужи богоносные и великие чудотворцы. К числу таких мужей, всюду просиявших славой, принадлежит Варсануфий, родом египтянин. В одном монастыре близ города Газы он во плоти проводил жизнь бесплотную и совершил множество чудес, которых и не упомнишь. Все уверены, что он еще живет, заключившись в хижине, хотя уже больше 50 лет, как он скрылся от взора и ничего не вкушает от земных плодов. Предстоятель иерусалимский Евстохий [114] не верил этому; но, как скоро велел он раскопать хижину, в которой заключился человек Божий, оттуда вырвался огонь и едва не попалил всех, там присутствовавших.

34. Жил также в городе Эмессе Симеон. Этот муж до того отверг тщеславия, что людям, не знавшим его, казался помешанным, хотя был исполнен всякой мудрости и Божией благодати. Он жил большей частью особняком, вовсе никому не предоставляя случаев узнать, когда или как он молился Богу, когда вкушал у себя пищу и когда не прикасался к ней. Иногда являлся он на больших дорогах и площадях и казался исступленным, вовсе лишенным смысла и рассудка. Случалось и то, что, войдя украдкой в какую-нибудь гостиницу, он, томимый голодом, принимался за первую, попадавшуюся на глаза пищу. Когда кто выражал ему свое уважение поклоном, он с досадой и поспешно уходил, боясь, чтоб его добродетель не открылась. Так вел себя Симеон на площади. Но было у него несколько человек близких, с которыми он обращался без всякого притворства. У одного из этих знакомых ему лиц была служанка, которая с кем-то имела постыдную связь и сделалась беременной. Когда господа принуждали ее назвать виновника преступления, она сказала, что была в тайной связи с Симеоном, от него понесла, и справедливость этого подтверждала клятвой, изъявляя готовность, если нужно, изобличить (виновного). Услышав об этом, Симеон не стал противоречить и сказал, что он носит тело - сосуд скудельный. Когда повсюду разнеслась об этом молва и Симеона, по-видимому, покрыла бесчестием, - он, будто бы от стыда, не стал показываться. Но вот женщине пришло время родить и она, по обычаю рождающих, оставалась на своем ложе; муки рождения стали действовать с чрезмерной и невыносимой силой и довели до крайней опасности жизнь ее, а дитя не подвигалось. Тогда нарочно пришел туда Симеон и, когда стали упрашивать его помолиться, он при всех сказал, что эта женщина не прежде разрешится от бремени, как назвав человека, от которого оказалась беременной. Как скоро она сделала это и назвала действительно отца, младенец немедленно явился на свет, как будто сама правда помогла родам. Однажды заметили, что Симеон вошел в дом распутной женщины и, заперев за собой дверь, остался с ней наедине. Потом он отворил дверь и поспешно вышел, озираясь по всем сторонам, не смотрит ли кто на него. После того подозрение еще более усилилось, так что видевшие это позвали к себе женщину и спросили ее, зачем у нее был Симеон - и так долго. Но женщина клятвенно уверяла, что уже третий день по бедности не было у нее ничего во рту, кроме воды; а Симеон принес ей мяса, хлеба и вина и, заперев дверь, предложил трапезу с приказанием, чтобы она ела досыта, потому что довольно терпела от недостатка в пище, остатки же всего принесенного взял с собой. - Он же перед самым землетресением, которое сильно поколебало приморскую Финикию и от которого особенно потерпели города Берит, Библ и Триполис, махая бичом, стал бить им по многим на площади колоннам и приговаривал: "стойте, вам придется плясать". Так как этот человек ничего не делал понапрасну; то присутствовавшие при том заметили, которых колонн он не трогал. Эти-то колонны, немного спустя, подверглись землетрясению и упали. Много и других его дел, но описание их требует особого сочинения.

35. Такой же образ жизни проводил тогда в Койлесирии и некто Фома. Однажды прибыл он в Антиохию для получения годового продовольствия на свой монастырь; а продовольствие это обыкновенно отпускалось от антиохийской церкви. В один день эконом сей церкви Анастасий дал Фоме пощечину за то, что тот часто беспокоил его. Когда присутствовавшие стали выражать негодование на такой поступок, - Фома сказал, что впредь ни он не будет получать, ни Анастасий не будет выдавать, и как то, так и другое сбылось. Через день Анастасий скончался (в Антиохии), а Фома преставился к нестареющей жизни на возвратном пути в больнице предместья Дафны. Тело его погребли на кладбище странников. Но, несмотря на то, что там погребали одного за другим, тело его по величайшему чудотворению Бога, который прославлял его и по смерти, возвышалось над прочими телами так, что последние отодвигались от него на большое расстояние. Антиохийцы, благоговея пред святым мужем, объявили об этом Ефремию. Тогда святое тело его торжественно и при большом стечении народа перенесено было в Антиохию и с честью положено в усыпальнице. Это перенесение прекратило продолжавшуюся в то время моровую язву. В этот самый день каждого года антиохийцы до сих пор весьма торжественно совершают праздник. Но возвратимся к предложенному нами предмету.

36. Епископское место Анфима, низвергнутого с престола столицы, занял, как выше сказано, Епифаний; а после Епифания - Мина, [115] при котором совершилось весьма достопримечательное чудо. Древний обычай царствующего града требует, чтобы в том случае, когда остается довольно большое число святых частиц пречистого тела Христа Бога нашего, для потребления их призывать невинных детей из числа тех, которые посещают низшие школы. Однажды, при таком зове, между детьми (христиан) замешался сын стекольщика, по вере еврея. На воспрос своих родителей о причине замедления он рассказал им о случившемся и о том, что он ел вместе с прочими детьми. Отец, в гневе и ярости, схватывает отрока и бросает его в печь под раскаленной массой, из которой образовывал стекла. Когда же потом мать, ища сына, не могла найти его и ходила по всему городу с рыданием и воплями, а в третий день, став у двери мастерской своего мужа, обливалась следами и звала сына по имени: тогда он, узнав голос матери, отвечал ей из печи. Сломав двери и войдя внутрь, мать видит, что отрок стоит среди пламени, и между тем огонь не касается его. На вопрос, как он остался невредимым отрок отвечал, что его часто посещала жена, одетая в багряницу, что она приносила воду, тушила ею ближайшие к нему уголья и доставляла ему пищу всякий раз, как он чувствовал голод. Когда это доведено было до (сведения) Юстиниана, он повелел отрока и мать его просветить банею пакибытия, а отца, не согласившегося причислить себя к христианам, распял на смоковнице, как детоубийцу. Так было это.

37. После Мины восходит на престол Евтихий. [116] А в Иерусалиме, после Мартирия, занимает кафедру Саллюстий, [117] за которым следует Илия, [118] потом Петр, [119] потом Макарий, [120] который был изгнан со своей кафедры еще прежде, чем утвержден был императором; ибо говорили, что он проповедовал учение Оригена. После Макария по преемству получил епископство Евстохий. [121] А в Александрии, по низведении Феодосия, как о том сказано выше, является епископом Зоил. [122] Когда же и он пристал к стороне своих предшественников, тогда кафедру получил Аполлинарий[123]. В Антиохии же, после Ефремия, престол вверяется Домнину. [124]

38. Итак, когда в старейшем Риме предстоятельствовал Вигилий, в новом - сперва Мина, потом Евтихий, в Александрии Аполлинарий, в Антиохии Домнин, а в Иерусалиме Евстохий, - Юстиниан созывает Пятый (Вселенский) Собор [125] по следующей причине. Так как защитники учения Оригена, особенно в так называемой Новой Лавре, [126] весьма усилились; то Евстохий приложил все свое старание изгнать их и, овладев Лаврой, выбросил их оттуда и, как общую заразу, прогнал далеко. Но, рассеявшись, они привлекли к себе еще более приверженцев. Им покровительствовал Феодор, по прозванью Аскида, епископ Кесарии, главного города каппадокийцев, бывший всегда при Юстиниане, пользовавшийся особенным его доверием и весьма полезный ему. Итак, когда он возмущал двор и это дело (Евстохия) называл крайне нечестивым и беззаконным, Евстохий посылает в царствующий град игуменов Феодосиева монастыря Руфа и Саввина монастыря Конона, имевших первенство в пустыне как по собственному их значению, так и по важности монастырей, над которыми они начальствовали. Вместе с ними прибыли и другие, по достоинству не многим от них отстававшие. Они начали говорить прямо против Оригена, [127] Евагрия [128] и Дидима; [129] а Феодор Каппадокийский, желая отвлечь их в другую сторону, стал возводить обвинения на Феодора Мопсуэстийского, Феодорита и Иву: так все благоустроял Всесвятой Бог, чтобы нечистое было изглажено и там и здесь. Итак, когда возник первый вопрос, должно ли подвергать анафеме умерших, Евтихий, по-видимому, в совершенстве изучивший Божественное Писание, но, при жизни Мины еще не принадлежавший к числу людей знаменитых, проходил только должность апокрисиария при амасийском епископе, - Евтихий, посмотрев на собравшихся не только с гордостью, но и с презрением, сказал решительно, что это не требует и рассуждения; потому что и в древности царь Иосия не только заклал живых жрецов идольских, но и раскопал гробы тех, которые задолго до того умерли. Замечание Евтихия всем показалось уместным, - и Юстиниан, узнав об этом, возвел его, после кончины Мины, на престол царствующего града. Между тем Вигилий, соглашаясь письменно, не хотел однако ж присутствовать на Соборе. Когда же Юстиниан спросил у (отцов) Собора, что скажут они о Феодоре и о том, что высказал Феодорит против Кирилла и двенадцати глав его, также об известном послании Ивы к Марию Персу; тогда, прочитав многие изречения Феодора и Феодорита и заметив, что Феодор и прежде осужден был и исключен из священных диптихов, также - что еретиков должно осуждать и по смерти, все, как говорится, единодушно предали анафеме Феодора и сказанное Феодоритом против двенадцати глав Кирилла и правой веры, равно как послание Ивы к Марию Персу, и изрекли следующие слова: "по евангельской притче великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа", и после других слов: "кроме всех прочих еретиков, осужденных и анафематствованных вышеупомянутыми четырьмя святыми Соборами и святой кафолической и апостольской Церковью, осуждаем и анафематствуем еще Феодора, так называемого епископа мопсуэстийского и нечестивые его сочинения, осуждаем и анафематствуем все, что нечестиво написано Феодоритом как против правой веры, так и против двенадцати глав святого Кирилла и святого первого Эфесского Собора, также, что написал он в защиту Феодора и Нестория; кроме сего анафематствуем и то нечестивое послание, которое написано, говорят, Ивой к Марию Персу." А несколько ниже (отцы Собора) изложили и 14 глав о правой и чистой вере. Так сперва шло дело. Потом, когда монахи - Евлогий, Конон, Киприан и Панкратий подали (императору) письменное донесение против учения Оригена, называемого Адамантовым, и против последователей его нечестия и заблуждения, Юстиниан спросил у отцов Собора и об этом, предоставив им копию с того донесения и свое послание к Вигилию [130] о том же предмете. Из всего этого можно было уразуметь, что чистоту апостольских догматов Ориген старался наполнить эллинскими и манихейскими плевелами. Посему, вслед за восклицаниями в укоризну Оригену и его вымыслам, на Соборе составлен был Юстиниану доклад, которого иные места изложены так: "имея душу, причастную горнего благородства, христианнейший император..," и после нескольких выраженй: "итак избегли мы, избегли этого; ибо не признали гласа чуждых, но такого человека (Оригена), как татя и разбойника, связавши крепко узами анафемы, извергли вне священной ограды". Потом немного ниже: "силу наших деяний вы узнаете из чтения их". К этому присовокупили они и все главы, которые обыкновенно защищаемы были почитателями Оригенова учения, и из которых явствовало, в чем они соглашались (с православными), и в чем разногласили и многообразно заблуждались. Между этими главами пятая принадлежала к числу осуждаемых даже от некоторых частных лиц так называемой Новой Лавры; она содержала в себе следующее: "Феодор Аскида Каппадокийский сказал: если ныне Апостолы и Мученики чудодействуют и пользуются столь великой честью, то, предположив, что при воскресении они не будут равны Христу, каково будет воскресение их?" С великим тщанием избрали они и выставили на вид много и других богохульств Дидима, Евагрия и Феодора. Впрочем, через несколько времени после этого Собора, Евтихий был низложен, и на престол константинопольской Церкви возведен Иоанн, [131] родом из Сирима, селения в Кинигическом округе антиохийской области.

Дата добавления: 2015-06-28