Часть вторая 5 страница

– Нет, – ответил Диккенс, – нет, нет и нет. Он же глубже всякого озера, и не притворяйся, будто ты этого не знаешь, понятно?

Потом он объяснил мне, что под водой обретаются старые машины, грузовики и еще всякий мусор. И пресноводные медузы, каждая размером с пенни, совсем прозрачные. Много лет тому назад, сказал он, трое аквалангистов утонули здесь, не найдя дороги наверх.

– А все потому, что дна у него нет, – сказал он. – И никогда не было. Вот люди иногда ныряют туда и не могут выбраться на поверхность. Поэтому у меня подлодка. И поэтому я никогда не утону.

Как часто бороздил он бездонную глубь океана на своей «Лизе»? Миллион миллионов раз, наверное. И что же он там нашел? Сплющенный велосипед, несколько покрышек, банки из‑под пива… А может быть, пенни? Клад?

– Прямо как в космосе, где голубые и красные звезды. Но дышать в космосе нечем, а «Лиза» всего лишь подводная лодка. Она не может быть подводной лодкой и космическим кораблем одновременно. Но если опуститься глубоко‑глубоко, то увидишь Марс, а еще глубже под ним Бога и младенца Иисуса.

– А как же грохот? Тебе повезло, что «Лиза» не подорвалась!

– Здесь больше не взрывают, – сказал он.

Потом он взял руку Барби и, словно указателем, ткнул ею в направлении самого дальнего от нас края каменоломни, на утес, вершину которого опушала чахлая рощица мескитовых деревьев.

– Вон за теми деревьями, вот где они сейчас. Взрывают там новую грохочущую дыру, но там нет ни океана, ни даже медуз.

Только он успел это сказать, как раздался взрыв, земля вокруг завибрировала, точно от удара грома, скала под нами закачалась, внутренности у меня в животе затряслись. Диккенс уткнулся лицом в сгиб руки, а я прикрыла ладонями уши, не отрывая взгляда от далекой рощицы и ожидая, что вот сейчас из‑за деревьев вырвутся клубы пламени и обломки полетят вверх. Вместо этого мне показалось, что мескитовые деревья вдруг разлетелись на осколки, – это целая стая каких‑то черных птиц сорвалась с веток и с громкими криками взмыла в небо; словно сердитое облако, они покружили над утесом, то взлетая, то снова опускаясь все разом, и наконец, когда грохот взрыва стих, вернулись на свои насесты.

Я медленно опустила ладони, прислушиваясь к резким крикам птиц.

– Сумасшедшие какие‑то, – сказала я. – Они, наверное, спали, когда раздался взрыв. Им надо отсюда улетать, а то гром их прикончит.

И тут я вспомнила рассказ отца о том, как он убивал скворцов, когда был маленьким мальчиком. То же самое делали все его двоюродные сестры и братья. И бабушка тоже. В их городе все убивали скворцов.

– А все потому, что они срут повсюду, – говорил мой отец, – и шуму от них не оберешься. Да и вообще убивать их было весело, мне нравилось. За каждую птицу, которую нам удавалось поймать и придушить, мы получали по десятицентовику. Как‑то раз почти пять долларов заработали, а на них в те дни жвачки и сухариков можно было купить целую уйму.

Это называлось Ежегодной Облавой Грохочущих Кастрюль.

Мужчины, женщины и дети высыпали на улицы города и шли по ним из конца в конец, колотя ложками по горшкам, кастрюлям и крышкам от мусорных ведер, чтобы напугать скворцов. От этого грохота птицы взлетали и часами оставались в воздухе, кувыркаясь над головами людей и ища тихое местечко, чтобы приземлиться, но его не было, и они кружили в воздухе, пока крылья не отказывались им служить, и тогда, измученные, они камнем падали вниз. Скворцы шлепались на землю, врезаясь в мостовые и тротуары, их тела устилали дворы и крыши домов. И тогда мой отец, его кузены, бабушка и все остальные пускали в ход ложки, как будто то были молотки.

– Тем, которые еще дышали и пытались взлететь, – рассказывал отец, – мы расплющивали головы. Иногда мы давили их ногами, а бывало и такое, что череп уже расколется, а крылья еще долго продолжают хлопать.

Моя мать терпеть не могла эту историю. И я тоже.

– Диккенс, мой папа убивал птиц. Это значит делать вот так.

Но он не обратил на меня внимания.

– Вот это грохнуло так грохнуло, – сказал он.

Потом он перевел глаза на кукольную руку и пристально смотрел на нее с минуту, вдавливая большой палец в пластмассовую плоть.

– У меня есть тайна, – выдавил он наконец.

– Какая?

– Только если я тебе скажу, ты никому не говори, ладно? Если Делл узнает, она меня убьет, и тогда у меня всегда будут одни неприятности.

– У меня тоже есть тайна.

Он посмотрел на меня.

– Расскажи сначала ты свою, а потом я свою, ладно?

– Ладно.

Мы оба уселись на утесе, подобрав под себя ноги, как индейские вожди. Потом я зажала Стильную Девчонку в кулаке, чтобы она не подслушивала. И прошептала ему свою тайну: сказала, что он – мой дружок, а я – миссис Капитан и что мне нравится в шутку целовать его губы.

– А‑а, – сказал он, – моя тайна другая. У меня в комнате спрятан динамит, и для меня это очень плохо.

Динамит. Целых две шашки. Он нашел их в новой грохочущей дыре.

– Я обо всем тогда забыл, – сказал он, – и о том, что воровство до добра не доводит. Так оно и будет, вот почему это тайна.

– Я хочу посмотреть, – сказала я.

Он вздохнул и изобразил губами куриную гузку.

– Ну, не знаю, может быть, завтра, когда Делл поедет в город. Не знаю. Когда она уезжает, я остаюсь за старшего, так что могу сам о себе позаботиться, если надо.

– Покажешь, тогда поверю, – сказала я. – Покажешь, тогда оставляй руку себе, в подарок на день рождения.

Тут он должен был улыбнуться, но его лицо осталось неподвижным. Он снова посмотрел на руку.

– А как ее зовут?

– Арми, – ответила я.

– Это мальчик или девочка? Лучше бы девочка.

– Это мальчик.

– А ты откуда знаешь?

Я взяла руку и зажала ее между ног так, чтобы крохотная конечность торчала наружу, как эти штуки у мальчиков.

– Это еще ничего не значит, – сказал он.

– Значит, значат. Это одна штучка. У тебя такая тоже есть, я знаю. Я ее видела, когда мы целовались. Я видела, как она растет.

– Ничего ты не видела. Врешь ты все. У меня ее нет.

И он качнулся вперед, сложив руки поверх плавок. Поднялся легкий ветерок, взвихрил пыль и припорошил нас каменной мукой.

Я положила кукольную руку на его левое колено.

– Диккенс, я хочу взглянуть на динамит.

– Может быть, завтра, – сказал он, – когда Делл в город поедет. Не знаю.

– Но ведь ты же мой дружок, – сказала я.

– Я не знаю, что это такое, – ответил он, стащил с головы парик и бросил его мне на колени. – Пойду‑ка я домой лучше.

«Я люблю тебя, – подумала я. – Мой дорогой, мой милый капитан».

И на вершине утеса над Столетним Океаном наши губы соприкоснулись на мгновение в послеполуденном свете, а потом мы в молчании побрели прочь, прислушиваясь на каждом шагу, не раздастся ли новый взрыв, но его так и не было.

Глава 20

Стильная Девчонка никак не затыкалась.

– У Диккенса есть подружка, – дразнила она меня. – Он твой дружок.

– Он мой муж, – отвечала я ей. – А я его жена.

– Он сонная лодка. Солнечное облако.

Было утро, до полудня еще далеко. И хотя Диккенс никогда не приносил мне еду раньше обеда, я уже сидела на крыльце и ждала, когда же он придет.

– Поцелуй меня, – попросила Стильная Девчонка.

– Гадость какая! Ты же девочка.

– Ну, пожалуйста. Поцелуй меня, и я стану мальчиком.

– Девочки с девочками так не целуются.

– Пожалуйста…

И я поцеловала ее, но это было совсем не то, что целоваться с Диккенсом; никакой щекотки в животе. Тогда я стянула ее губами с пальца и взяла в рот целиком, притворяясь, будто она форель, а я кит. У ее кожи был вкус мыла, а у волос – лакрицы. Меня затошнило. Я сплюнула ее в ладонь.

– Какая ты мерзкая, – сказала я.

Тут она должна была заплакать или начать жаловаться. Но вместо этого она расхохоталась.

– Вот это было классно, – сказала она. – Просто здорово.

Да ты спятила, подумала я. Совсем с катушек съехала.

И мы обе захохотали.

– Ты моя лучшая подруга, – сказала я ей.

– И ты моя.

– И я люблю Диккенса.

– Он милый принц. Он могучий король.

– Он яблочный сок и вяленое мясо.

– И все мы вместе – счастливая семья.

– Вот мы кто такие. А Делл будет о нас заботиться. Скоро она будет присматривать за нашими детишками, пока мы будем исследовать глубины Столетнего Океана. Она выйдет замуж за моего отца и станет моей матерью. А потом мы все – я, Диккенс, Делл и Стильная Девчонка – построим замок из мескитовых ветвей и расплющенных пенни и станем в нем жить. И у нас всегда будет мясо и фунтовый кекс на обед. А запивать их мы станем соком из позолоченных чашек.

– Вот она, сбывшаяся мечта, – сказала я.

– Прямо Рождество, – добавила Стильная Девчонка.

В животе у меня защекотало. Я потыкала себя пальцем в живот, представляя, как будто там шевелится ребенок, живая куколка Барби с настоящими ресницами, в синих плавательных очках и с настоящими мозгами. Я видела это по телеку: если мальчик будет долго целовать свою подружку, что‑нибудь из этого наверняка выйдет.

– Расскажи Диккенсу, – говорила тем временем Стильная Девчонка. – Расскажи ему все про замок и детей. Тогда он покажет тебе динамит. Может, Делл уже уехала в город, а он сидит там один и думает, как было бы хорошо, если бы ты зашла взглянуть на динамит.

– А вдруг она еще там…

– Тогда она пригласит нас на чай или на пикник, потому что она любит нашего папу и она наш друг. Вот почему она не пьет нашу кровь. Да и вообще, она этим больше не занимается, Диккенс ведь говорил.

В животе у меня заурчало: это толкался мой ребеночек. Вот почему у меня всегда покалывало в животе, когда мы с Диккенсом чмокали друг друга губами, – от каждого поцелуя ребеночек немножко подрастал. Мне следовало знать, что так будет.

– Надо рассказать Диккенсу, – сказала я. – По‑моему, ребенок завелся внутри меня от поцелуев. Наверное, это Классик, то есть я так думаю. Она возвращается.

– Пошли, расскажем, – сказала Стильная Девчонка. – И потрогаем динамит. Но, пока мы медленно спускались с крыльца, меня вдруг затрясло, и от шеи вниз по спине побежали мурашки. Я представила себе темный дом Диккенса и Делл – окна закрыты, задернутые шторы не пропускают внутрь солнечный свет, и где‑то в этой темноте дремлет их покусанная пчелами мать.

И все‑таки замок надежнее, чем просто дом или даже фермерский дом, подумала я. В замок не заберутся ни пчелы, ни муравьи и ни на кого не нападут.

Когда мы пришли, дом показался нам таким же непроницаемым и заброшенным, как всегда. На грядках по обе стороны гравийной дорожки, где раньше краснели томаты и зеленели кабачки, теперь ничего не было, одни пожухшие плети да перекопанная земля. Весь двор был истоптан, повсюду виднелись следы сапог и валялись какие‑то прутики. А когда я. подошла ближе к крыльцу, то заметила, что желтый фонарь над дверью потух; воображаемая королева‑мать всех светлячков исчезла.

Я постучала – совсем тихонько, три легких удара костяшками пальцев.

– Здравствуй, – сказала я, обращаясь к двери. – Это я.

Я подождала, надеясь, что кто‑нибудь, Делл или Диккенс, откроет дверь. Но никто не появлялся.

– Это Джелиза‑Роза.

Я постучала громче – тук‑тук‑тук – и снова стала ждать.

– Сегодня такой подходящий для чаепития день, вот мы со Стильной Девчонкой и зашли, думали, вдруг вы не очень заняты.

Я приложила ухо к двери, затаила дыхание и прислушалась. Ничего – ни скрипа половиц, ни стука двери, ни знакомого шлепанья вьетнамок.

– Может быть, они спят, – сказала я Стильной Девчонке. – А может, в город уехали.

А может, и прячутся, подумала она. Или пошли в Рокочущий и теперь ищут нас.

– Все может быть.

Тогда мы спустились с крыльца и обошли дом вокруг. И хотя в животе у меня все сжималось, я шмыгнула на задний двор, туда, где буйно разрослись сорняки и лисохвосты и где стоял «форд» с трещиной в переднем стекле. Но его не было.

Стоя у стены дома, между двумя глубокими колеями, оставленными колесами пикапа, я увидела Диккенса – он снял капитанскую униформу и теперь, одетый как фермер, открывал висячий замок на двери сарая.

Скажи ему, думала Стильная Девчонка. Скажи ему, что у тебя ребеночек, и он покажет тебе свой секрет. Он же обещал.

Диккенс распахнул дверь сарая и вошел внутрь. Тогда я сорвалась с места и побежала, перескакивая через глубокие рытвины, в надежде приятно его удивить. Мне так хотелось сказать ему, как сильно я его люблю и что Классик снова возвращается к жизни в виде моего кукольного ребенка. Я планировала застать его врасплох такими словами:

– Милый принц, Классик скоро снова будет с нами. – И эти слова, несомненно, сорвались бы с моих губ и прогремели бы на весь сарай, если бы я вдруг не увидела белку – если бы не замешкалась у входа и не поглядела направо, туда, где было что‑то вроде загородки для цыплят – обтянутая проволочной сеткой деревянная клетка, в которой мое внимание привлекли клочки серого меха и пушистый изогнутый хвост.

Она умерла? Нет. Заснула? Тоже нет. Черные бусинки глаз широко открыты, смотрит на меня и глубоко дышит, лежа на боку и прижав к мордочке лапы. Видишь, Джелиза‑Роза, что она со мной сделала. Видишь, что случается с теми, кто мал и все время висит головой вниз. Таких ловят и бросают в клетку. Я пленница. И я обречена.

Мне стало ее жалко. В конце концов, она ведь не чудовище какое‑нибудь и не страшилище, а обыкновенная белка, и вовсе не такая уж противная. Но погладить белку через сетку я все же не посмела: вдруг укусит. Примет меня за Делл и оттяпает мне пальцы.

Хочешь знать, что она со мной сделает? Зайди в сарай и все поймешь. Иди посмотри. Давай‑давай, заходи.

И что же я обнаружила, переступив порог? Длинный складной стол и широкие полки, на которых плотными рядами стояли поделки Делл, разные сувениры и вообще всякая всячина, законченные и не совсем. На столе и вокруг него – лампы на подставках из оленьих рогов, вешалка для шляп, тоже из рогов, скамеечки для ног (чьи ножки были вырезаны из двух пар оленьих рогов), лампы из оленьих копыт, около дюжины термометров из того же материала. Но мое внимание привлекли прежде всего полки: там свирепого вида полосатая кошка готова была броситься на свернувшуюся кольцом гремучую змею, белки сжимали в лапах желуди, три кролика жались друг к другу, енот держал на весу только что пойманную форель, еще одна кошка откусывала голову летучей мыши, броненосец лежал на спине, столбиком сидел очень убедительный шакал; и у всех были одинаковые стеклянные глаза, все застыли в неестественных позах, точно охотничьи трофеи, на плоских подставках из лакированного дерева. Так вот то место, куда смерть не осмеливалась подступиться стараниями Делл, вот где обитали души, которые она спасла, не дав им уйти в землю. Но мне не хотелось кончить так, как кончили эти твари, – застыть в сарае на полке и торчать тут вечно. Лучше уж в землю, подумалось мне. Если не можешь ни бегать, ни кричать, ни пукать, то лучше умереть.

И тут я увидела Диккенса, который стоял в углу, спиной ко мне, и разбирал шерстяной мешок, вытаскивая из него одно за другим бумажные полотенца и резиновые перчатки.

– Это комната‑зоопарк, – сказала я.

Едва прозвучал мой голос, как Диккенс дернулся и завизжал. Выронив полотенца и перчатки, он резко повернулся ко мне; его ладонь была прижата ко рту, но визг рвался сквозь пальцы, заполняя собой сарай. И это было так неожиданно и страшно, что я тоже начала вопить. С минуту мы смотрели друг на друга и орали как зарезанные, пока наконец у нас в легких не кончился воздух.

Тогда Диккенс шлепнулся прямо на мешок, задыхаясь и стискивая себя руками. Меня трясло. Стильная Девчонка подпрыгивала у меня на пальце. Снаружи в загородке для цыплят вовсю трещала белка, вне всякого сомнения, разбуженная нашими криками.

– Нечестно, – твердил Диккенс, – нечестно.

– Ну ты меня и напугал, – сказала я.

– Нет, это ты, ты меня напугала. Так нечестно.

Он раскачивался взад и вперед, не сводя глаз со своих ботинок, и что‑то бормотал себе под нос.

– Но я же не нарочно, – уговаривала я его. – Просто я увидела этот зоопарк, когда шла рассказать тебе новость, и от этого все забыла и подумала: интересно, умерли они или просто застыли во сне? Наверное, поэтому мы с тобой и напугались: вид у них страшноватый.

Диккенс вскинул голову, его глаза пылали, он воскликнул:

– Все ты врешь, потому что Делл снова их оживляет. Да, оживляет. И люди так счастливы, когда они приносят ей своих дохлых собак и кошек, а она, как Иисус, снова делает их живыми. И это тоже она делает. – И он вскинул руку, указывая на лампы, скамейки и термометры на столе. – Их она продает в городе, когда ездит туда. Она художник – так она сама говорит – и целитель. – Тут он мотнул головой в сторону животных на полках. – А они совсем не страшные, они друзья, а ты пришла и меня напугала, так нечестно. По‑моему, я сейчас упаду в обморок.

– Прости меня, пожалуйста, – сказала я, подходя к нему поближе. – Больше никогда так не делай, а то я умру, понятно?

– Понятно.

Я обняла его, обхватив за плечи, и стала гладить по шее той рукой, на которой у меня была Стильная Девчонка.

– Наверное, мне тоже нужно попросить прощения, – сказал он. – Мне так кажется.

Скажи ему, думала Стильная Девчонка. Скажи. И, придвинувшись поближе, я шепнула ему в самое ухо про ребеночка. Я сказала, что он теперь мой муж и у нас скоро появится Классик; она будет нашей Барби‑дочкой.

– И тогда мы построим замок, а Делл выйдет замуж за моего папу. Но сначала ты должен показать мне динамит.

Он замер.

– Не знаю. С этим ребенком все так странно. И потом, не умею я строить замки. Я не знаю, как это делается, не знаю.

Тогда я прошептала:

– Если ты покажешь мне свой секрет, я буду любить тебя вечно.

Он прижался головой к моему лицу. Наши щеки соприкоснулись.

– Я покажу тебе свой секрет, – сказал он. – Но только один разочек. И не сейчас, потому что мне надо разобрать этот мешок до возвращения Делл. Вот закончу, и мы пойдем в мамин дом смотреть мою комнату, ладно? А то, если я не разберу этот мешок сегодня, мне не дадут есть. Так что подожди, ладно? Только не трогай ничего. Тебе вообще не положено здесь быть. Это место Делл.

– Хорошо, – сказала я, отходя подальше, – я подожду моего миленького. Ты мой глупышка.

И стала смотреть, как он медленно встает, поворачивается ко мне спиной и склоняется над мешком. Его движения были вялыми и неуклюжими, неловкость объяснялась отсутствием координации, и еще он так косолапил, что каблуки его сапог все время заворачивались внутрь. Скоро мне стало скучно, и я выползла наружу, пригибаясь, чтобы не задеть рукоделие Делл, ни на секунду не забывая о гадюке, приготовившейся к броску.

На улице стоял такой яркий день, что я на миг ослепла; сощурившись и прикрыв глаза ладонью от солнца, я остановилась у загородки для цыплят.

– Я пленница.

Белка продолжала болтать. Она нервно бегала по жердочке туда‑сюда и то и дело посматривала на меня искоса.

– Делл заморозит тебя заживо, – сказала я. – Будешь стоять с летучей мышью или рыбой во рту.

– Придется ей сначала меня убить, а иначе ей не заморозить меня заживо. Я же не какая‑нибудь дохлая собака или кошка. Я белка.

– Мы тебя выручим, – сказала Стильная Девчонка.

В загородке, где сидела белка, была небольшая дверца, которая закрывалась на крючок.

– Давай ты, – сказала я кукле. – Не хочу, чтобы мне влетело.

Стильная Девчонка не дрогнула. Я и глазом не успела моргнуть, как она уже откинула крючок.

– Ты свободна.

Можно было распахнуть дверцу и показать белке мескитовую рощу за стеной лисохвоста и сорняков. Там, среди деревьев, она могла бы найти себе приют. Но, как мне ни хотелось ей помочь, я не стала этого делать. Хватит того, что я отперла дверь.

Потом я заглянула в сарай, проверить, не заметил ли Диккенс, что мы тут наделали. Но он стоял задом к двери, по локоть запустив руки в мешок, и я поняла, что он ничего не подозревает. А когда я снова бросила взгляд на загородку, дверца уже болталась на одной петле; пленница ускользнула. Шустрая она, эта белка. Сразу сообразила, что делать, куда бежать и где прятаться. Второй раз ее уж точно никто не поймает, – и, чувствуя, как солнце пригревает мои руки и плечи, я радовалась за нее.

Глава 21

В тот день мы с Диккенсом стали привидениями.

Пока мы на цыпочках поднимались вверх по лестнице, он сказал:

– Нельзя будить маму, поэтому разговаривать громко тоже нельзя, только в моей комнате.

И, снизив голос до шепота, он добавил:

– А пока будем говорить вот так.

– Мы тихие привидения, – сказала я. – Твой дом – это пещера ведьмы, но мы станем невидимыми, и нас не поймают.

Он ухмыльнулся:

– Ага, здорово. Хорошая мысль. А то Делл меня вздует, если застукает здесь с кем‑нибудь.

Молчком, держась за руки, мы вошли в дом‑пещеру через кухню, и едва за нами затворилась дверь, как солнечный свет кончился. Мне даже показалось, будто я стала совсем слепой, как Стильная Девчонка, но Диккенс легко находил путь в темноте и вел меня за руку. Мы, как два духа, скользили по коридору, почти не касаясь натертых до блеска половиц, и вдыхали знакомую смесь запахов лака и лизола в едва разбавленной светом кошки‑ночника темноте.

На что тут похоже? – спросила Стильная Девчонка.

«На Хэллоуин, – подумала я в ответ.– В такой черноте запросто могут водиться болотные люди, а случайно залетевшая пчела наверняка подумает, что настала ночь и пора спать».

Все двери, мимо которых мы проходили, были заперты – все, кроме одной, за которой я разглядела смутные очертания звериной головы, похоже что лосиной, – она висела над диваном, а ее огромные рога загибались наверх, едва не касаясь потолка.

Диккенс продолжал тянуть меня за руку, пока мы не повернули за угол, где не было даже ночника. Что там? Другой коридор? Или дверь?

На что тут похоже?

Не знаю. Понятия не имею.

Он отпустил мою руку. И вдруг раздался щелчок и над нашими головами вспыхнула лампочка – так ярко и неожиданно, что я снова на мгновение ослепла.

– Моя комната, – объявил Диккенс, закрывая дверь.

Внутри было так грязно и неприбрано, что я нисколько не удивилась бы, увидев там стаю крыс. Вдоль одной стены громоздились пять или шесть стопок журналов «Нэшнл Джиогрэфик» – несколько сотен номеров, не меньше, и все они грозили вот‑вот рухнуть. Под толстым слоем носков и футболок, трусов и джинсов, банок из‑под колы и тарелок с засохшими объедками, ложек и вилок не было видно пола; среди всего этого барахла валялись и его вьетнамки, купальные трусы и еще журналы, на раскрытых страницах которых причудливо мешались пустыни, усыпанные звездами небеса, созвездия, киты‑убийцы, океанские закаты и шлюпы на фоне коралловых рифов.

– Здесь не всегда прибрано, – сказал он. – Иногда можно и наступить на что‑нибудь, так что лучше залезай сразу на кровать с ногами, чтобы не испортить чего‑нибудь нужного, ладно?

– Ладно.

На стене над его кроватью висела какая‑то карта – не Дании, а какой‑то другой страны, с длинными горными хребтами и широкими долинами, – очень синяя, расплывчатая и странная. Сама кровать, на которую он велел мне сесть, больше напоминала походную койку: зеленый спальный мешок вместо белья и свернутая в ком куртка пилота вместо подушки.

– У меня есть сокровище, – сказал он, опускаясь на колени и заглядывая под койку. – Иногда я бываю богачом. Мне попадаются сокровища.

С этими словами он вытянул из‑под койки ящик для инструментов и водрузил его мне на колени. Я смотрела, как он устраивается у меня между ног, открывает замочки и поднимает крышку, под которой хранилась его драгоценная добыча – в основном всякая мелкая дребедень: золотая запонка без пары, синие плавательные очки, кукольная рука по имени Арми, вытянутый рождественский чулок для подарков.

И монетки по одному пенни. Сколько их там было – тысяча, а может быть, миллион?

– Пятьдесят четыре. Почти сто. А вот, посмотри, это я тоже нашел.

Пара вставных зубов. Я взяла их и притворилась, как будто они хотят откусить Стильной Девчонке голову.

– Чав, чав, – сказала я. – Чав, чав, чав.

Диккенс нахмурился.

– Не надо так делать, – сказал он. – Это нехорошо.

И он взял зубы назад, дав мне вместо них пузатый рождественский носок.

У меня заурчало в животе:

– А конфетка там есть?

– Нет, тут мой секрет, – сказал он и встряхнул чулок. Его содержимое выскользнуло на койку.

– Динамит, – прошептала я. Динамит, объяснил он, со шнурами и взрывателями, как положено; палочки динамита оказались вовсе не палочками – и даже совсем не красными, как в мультиках, – а тонкими коричневыми трубочками не то из прессованных опилок, не то из картона. На вес они оказались легче камня.

– А как они делают «бум»?

– Так же как хлопушки, наверное, – сказал он громким от волнения голосом. – Нет, как настоящие бомбы! – И он надул щеки и с шумом выпустил изо рта воздух, подражая грохоту взрыва.

– Ка‑бу‑ум! – сказала я, стукнув подбородком Стильной Девчонки по одной из трубочек. Его ладони скользнули по моим ногам, заползли мне под платье и остановились на бедрах.

– Как будто конец света. Но взорвать их можно только один раз. Второй уже не получится, их просто разнесет в клочья, и все. Вот почему я берегу их до тех пор, пока не стану взрослым, а тогда я сяду в «Лизу» и убью ту акулу, и все будут считать меня героем, вот увидишь.

– А я буду тебе помогать. И нас обоих покажут по телеку.

– Потому что ты меня любишь.

– И всегда буду твоей женой. Тут он опрокинул меня на спину, и я легла, сжимая в каждой руке по динамитной шашке, и стала смотреть вверх, на непонятную карту. Он приложил ухо к моему животу и пальцами коснулся моих трусиков.

– Твой ребенок спит, – сказал он. – И храпит.

– Он растет, – сказала я ему. – Сегодня вечером или завтра он появится на свет. – Он будет хорошенький, точно. Прямо как ты.

Он уже лежал на мне, глядя сверху вниз в мое лицо. Но я была поглощена картой, ее аквамариновыми разводами, рваными контурами гор и широкими провалами.

– Что это за место такое? – спросила я.

– Это морское дно целиком, – ответил он.

Морское дно целиком? Такое не укладывалось у меня в голове.

Он объяснил мне, что расстояние от поверхности моря до самых глубоких точек на его дне больше, чем от поверхности земли до самых высоких горных пиков. Там, в глубинах моря, лежат неведомые страны и огромные города, полные людей и собак. Там есть свои замки и фермы. А еще там живут мужья, жены, их дети и привидения.

– И все они любят целоваться. Вот так.

И он высунул язык и пощекотал меня им.

– Бе‑е.

Тогда я тоже высунула язык. Раньше мы никогда так не целовались, и при одной мысли об этом у меня снова защекотало в животе. Рот Диккенса завис над моим. Я подняла голову, закрыла глаза и забыла про морское дно и динамитные палочки.

Бе‑е, подумала Стильная Девчонка. Бе‑е.

Стиснув мои запястья, он навалился на меня всем телом, отчего койка несколько раз ударилась об стену. Но едва наши языки соприкоснулись, как в соседней комнате что‑то упало, точно не выдержав ударов в стену; я слышала, как это «что‑то» шлепнулось на пол и запрыгало.

Я тут же открыла глаза. Голова Диккенса дернулась в сторону.

– Ух‑ху, – сказал он, напрягшись всем телом. – Это, наверное, мама. – Он слез с койки, подошел к двери, распахнул ее и некоторое время прислушивался к звукам в коридоре.

– Она проснулась? – спросила я у него.

Он повернулся и посмотрел на меня, его лысый череп сиял под лампочкой. Он уже приподнял руки, чтобы обхватить себя за плечи, но остановился.

– Не знаю, – ответил он. – Этого никогда не бывает, – а может, бывает, – так что ты подожди лучше здесь, ладно? Если мама проснулась,– то я у нее спрошу: может, она супу хочет.

А сам не двинулся с места. Так и мялся у двери; то вытащит руки из карманов, то назад засунет.

И вдруг у меня бешено заколотилось сердце.

– Мне страшно, – сказала я ему.

– Мне тоже, – ответил он.

Я представила себе: вдруг он уйдет и не вернется, а я так и останусь в ведьмином логове навсегда.

– Давай лучше пойдем вместе, так надежнее.

Он сказал:

– Ладно, только не говори Делл, что ты видела маму. Пообещай, а то я не возьму тебя с собой.

– Обещаю.

Но прежде чем мы с Диккенсом выскользнули в коридор, как два тихих привидения, я помогла ему спрятать сокровища. Динамит мы засунули в чулок. Диккенс положил свой секрет поверх фальшивых зубов в ящик для инструментов, запихнул его под койку и закидал всяким барахлом.

– Это наш клад, – сказала я.

– Очень опасный, – сказал он, беря меня за руку.

Потом мы вышли в коридор, сделали несколько шагов и оказались в соседней спальне. Там на туалетном столике мигали свечи, роняя капли красного, белого и лилового воска на эмалированную тарелку, отчего по комнате разливался приглушенный отблеск. Диккенс уже не держал мою руку. Он оставил меня стоять у столика, а сам шагнул вперед и исчез. Потом вдруг загорелся ночник, и я увидела, что Диккенс стоит у кровати с балдахином и смотрит на лежащую на ней женщину.

Дата добавления: 2015-06-28