Концепция героя в пьесе

В.Е. Хализев, рассматривая в своей книге «Драма как род литературы» эволюцию категории драматического конфликта, выводит типологию конфликта, сопоставляя его с двумя типами действия – внутренним и внешним. Хализев выделяет локальные конфликты-казусы, которые являются источником внешнего действия и субстанциальные конфликты, лежащие в основе внутреннего действия[69]:

1) автор помещает персонажа в локальные противоречия, замкнутые в пределах единичного стечения обстоятельств и преодолимые индивидуальной волей самого героя.

2) второй тип предполагает вынесение художественной коллизии за рамки единичного события. Это конфликт человека в противоречивом миропорядке. В.Е. Головчинер отмечает, что в таком типе конфликта определяющее значение имеет ответственный поступок героя[70]. Именно такой тип обнаруживается в художественном пространстве «Панночки».

Главного героя – Философа – сопровождает мотив бездомности. Впервые встречаясь с героем, мы знаем, что идет он из самого Киева, но куда он идёт, и где находится его дом – не упоминается. Странствующему Философу, так же как и казакам, заводящим споры на хуторе, становится скучно жить на свете без чудес:

«Иду я с самого Киева, песни кричу, надо мной небо синее, под ногами земля зеленая. И никто моих песен не слышит <…>скучно стало одному идти» [71].

Философ «человек ученый» (как отмечают казаки и Хвеська), но всё, что он знает о мире, словно не устраивает его. На вопросы казаков о мироздании, герой отвечает словно заученными бурсацкими фразами. Несмотря на то, что все его рассказы получают одобрение, Философ всё же резюмирует: «Вижу я, что народ передо мной почтенный, и есть мне чему поучиться» [72] Хома Брут словно чувствует, что его научные знания – еще не всё, что есть в этом мире. Его научные знания никак не могут найти примирения с верой. Странным образом переплетаются в его разуме научное материальное знание и вера в чудесную божественную силу.

Интересно, что еще до того, как мы встречаемся с самим героем, мы слышим его голос:

«Вдалеке слышится голос. Приближается. Казаки слушают с понятыми чарками.

Голос. Светоприемную освещу, сущим во тьме явльшуюся, зрим Святую Деву, невещественный бо вжигающи огонь, наставляет к разуму Божественному вся, <…>

Входит Философ Хома Брут ». [73]

Не возникает сомнений, что приближающийся голос принадлежит Философу. По пути в хутор, куда его «ноги сами вывели», Хома Брут поет не что иное, как 11 икос четвертой части Великого акафиста, чего нет в повести Гоголя. Отрывок этой священной песни выбран Ниной Садур не случайно. «Акафист Пресвятой Богородице являет собой яркий и, пожалуй, непревзойденный пример того, как при всей развернутости хвалы, адресованной, кажется, исключительно к Деве Марии, все в нем подчинено тайне человеческого спасения во Христе и ни в ком другом» – отмечает А. Сорокин.[74]

Таким образом, «бездомный» Хома Брут сравним с паломником, странствующим неприкаянно, и забредающим в хутор в поисках раскрытия своих духовных возможностей. Это отсылает нас к христианской традиции и архетипическому сюжету, где место паломничества интерпретируется как Дом святого, а само паломничество – как символический путь к Богу, поиски своего небесного Иерусалима. Герой не просто перемещается в пространстве, но и проходит путь паломничества с целью найти «нового себя», объяснить себе смысл существования не научным, а иным знанием о мире. Тут и появляется «на пути» Философа ведьма Панночка.

Первоначально и существование ведьм на земле Философ пытается объяснить научным знанием: «…нынешнему человеку ведьм бояться не надо. Ибо разумом своим человек от ведьм огражден». Но таинственность окружающая Панночку-ведьму, её красота (такая, что «аж душу свело»), и те мистические истории, которые связаны с ней и вплетены в разговоры казаков, всё больше влекут Философа и подготавливают ночные события. Всё мистическое действие, происходящее в картине «Скачки», резко опровергает прежние суждения героев о научном устройстве мира. Сведения, почерпнутые бурсаком в книгах, не в состоянии объяснить летающих в воздухе и зовущих звуков, превращения зловещей старухи в молодую красавицу и странных образов, возникающих в ночи.

Пространство мира, открывающегося Хоме Бруту при встрече с потусторонним (при встрече с Панночкой-старухой) соединяет несоединимое: это явно нечеловеческий мир, но мир то смеющийся и плачущий детским голосом, то поющий задорным женским голосом, то взывающий басом. С этого момента Философу открывается двоякость мира, он словно приобретает «второй слух», обращенный теперь к потустороннему:

«Философ. Я слышу, как радуется и лепечет жизнь, но сквозь неё я слышу стон» [75]

Странная и страшная связь Философа сразу с двумя мирами не понимается и не принимается казаками и Хвеськой. Для них между двумя мирами проходит чёткая граница, за которую заглядывать «не можно» и даже грешно. По мнению О.В. Семеницкой, в художественной концепции «Панночки» таким образом, отражаются центральные проблемы гоголевской повести: «статичность героя и его бессилие перед жизненным абсурдом».[76]

Доминантой художественного мира Нины Садур Н.Л. Лейдерман и М.Н. Липовецкий называют тему диалога с хаосом: «В ее театре персонаж, как правило, обнаруживает симулятивность окружающего его мира после встречи с хаосом – смертью, безумием, мраком».[77] Основной конфликт «Панночки» состоит в том, что герой сталкивается с нарушением привычного миропорядка. Он познает, что мир не такой, каким кажется на первый взгляд, пытается познать истинные причины этого нарушения, но где-то в подсознании ощущает, что такое нарушение и является признаком самого миропорядка:

«Мы тут живем, а оно ворочается, и скрипит, и чавкает. Оно шарит липкими усами, кого зацепить отсюда…» [78].

В какой-то момент кажется, что вторая ночь у гроба Панночки и полное осознание двоемирия бытия совсем лишили Философа рассудка. Но для Садур человек с расстроенной психикой, юродивый, – святой, через нездоровую душу которого на свет божий протекает и Добро и Зло, захватывая окружающих людей. Так, поборовшись с Философом, Спирид вдруг чувствует себя нехорошо:

«Спирид. <…>Будто вытянул кто-то силу из моих жил, и грустно стало на сердце и тяжело. <…> (отвернулся от Философа) Так ведь вот же – оно и есть – как будто силы ушли от меня после нашей битвы с тобой» [79]

Для казаков Философ уже носит печать связи с потусторонним. Философ не в силах остановить эти потоки, идущие сквозь него в мир. Он до последней ночи пытается зацепиться за то, что держит его в «божием мире», «мире крещеном», «земле православной». Такими спасительными «зацепками» в дневном светлом мире становятся для него казаки, мысли о женитьбе, тепло, исходящее от Хвеськи, и даже горшки, попавшиеся на глаза и так радостно блестящие на солнце.

Но постепенно отделеннось Хомы Брута от реального мира возрастает. Идя на третью схватку, он понимает, что зло всё явственнее требует жертвы. Раскрывшиеся врата грозят затопить весь мир тьмой и нечистью, поэтому герой должен поплатиться за тайну своего знания. Перед Философом встает выбор: ему предстоит совершить ответственный поступок – пожертвовать собой или позволить потустороннему Злу прорваться наружу, поглотив мир живых. Хома Брут вдруг осознает, что это его задача – закрыть дыру, вдруг открывшуюся между мирами из-за того, что дерзнул он узнать тайну. В решении Хомы пожертвовать собой особую роль сыграли мертвые дети, голоса которых слышатся по ту сторону земли. Они побуждают Хому «вернуть в мир радость»: «надо собрать пепел и слепить заново тех младенцев. Пускай они и днем играют и ласкаются к своим мамкам».[80]

Приняв решение идти на смерть, Философ снимает с себя все вещи, подаренные казаками, вещи, которые являлись последними связующими «зацепками» в мире живых. Хоме дороги эти вещи – одежда, которая была его оберегом – тем, что делали руки человеческие, с человеческой любовью к жизни. «Что ж … я и пойду… пускай… и не побоюсь, раз так назначено… а что же я хотел сказать?! Господь всё мудро решил, он не кинет крупного человека, <…>а самого неуместного выберет, вроде меня… коли уж приходится бесовский мрак ублажать… Я ведь и пьяница был, и поста не соблюдал… и красоту любил… да что там говорить! А сапоги очень хорошие! <…> вдруг пойдет человек какой-нибудь по дороге, а? Может ему сапоги нужно?<…> Он всунет их в ноги, и охватит его моя жизнь и пронзит аж до самых костей! И! поймет! он! что! хороший! я! был! парень!» [81]

Философ не хочет, чтобы сапоги стали добычей сил Зла. Он оставляет за собой надежду, что кто-нибудь когда-нибудь вспомнит о нём как о герое и поймёт, что от каждого, даже самого простого человека, зависит благополучие всего мира.

Неизменным итогом конфликтного столкновения героя, покусившегося на тайну, с потусторонним и мистическим миром в «Панночке» становится поглощаемость (и физическая, и духовная) «живого» персонажа многоликим злом. Но, как оказывается, не только Философа влекла за собой тайна иного мира. Панночку, в свою очередь влечет мир живой, влечет сам Философ. И если Философ, находясь между светом и тьмой, взывает к божественным силам, то Панночке не остается ничего другого, как взывать к силам потусторонним и демоническим (в том числе и к Вию, имени которого не упоминается).

Лишь в последней картине мы замечаем, что герои не в силах преодолеть влечение, гнетущее обоих:

«вид у обоих усталый и измотанный. И оба босиком и в белом – она в сорочке, Философ в рубахе… <…> У Философа слёзы на глазах. Панночка не смогла подкопать “лаз” к Философу, выдохлась и легла калачиком у черты, у самых ног Философа, жалобно скуля» [82]

В ходе драматического действия обнаруживается близость между Панночкой и Философом. Линия судьбы Панночки в пьесе отсылает нас к традиции женского готического романа, когда героиня – молодая, страдающая (а Панночка в финале изображена именно страдающей), непременно ограниченная в свободе (Панночка ограничена рамкой гроба и церкви, к пространству которой она прикована после смерти, чертой круга, отделяющего её от Хомы), преследуется героем-злодеем, являясь предметом его вожделения. Как нами уже отмечалось, Философа непреодолимо влечет к Панночке, он не в силах совладать со своим влечением, о чем свидетельствует его последний взгляд на неё. Философ в некотором смысле является злодеем, потому что его действия дважды приводят к смерти Панночки: сначала смерти в мире живых, а затем, когда она «обрезается о заслон», и в мире мертвых. Панночка погибает от любви вместе с Философом.

В «Вие», что отмечает О.В. Семеницкая, «в процессе противостояния Философа и враждебных ему темных сил на первый план выходят трагедия мировоззрения героя, раскол, раздвоение в сознании, отсутствие своего пути».[83] В пьесе-инсценировке же внимание Садур сосредоточено на ситуации противостояния героя и миропорядка, где герой оказывается одинок, взаимодействуя со злом мира. Одиночество и «бедомность» героя в пьесе принципиально важны. У Садур герой находится в ситуации осознания себя и выбора поступка, от которого зависит будущее всего живого, и ответственность за который ложится на его плечи.

Православный акафист, пропетый Философом Хомой Брутом до встречи с Панночкой, по ходу пьесы эволюционирует к покаянной молитве, и далее, в картине «Бой» – к молитве о заступничестве. В финале же, после гибели Философа вместе с Панночкой, над рассыпающейся в прах церковью, «один только лик младенца сияет нестерпимым радостным светом и возносится над облаками» [84] Всё подчинено тайне человеческого спасения во Христе. Главный герой появляется в хуторе с этой, кажется, неосознанной мыслью, и после своей смерти оставляет её за собой как надежду для всех живущих.

Таким образом, паломничество Философа Хомы Брута проходит через тайну знания истинного устройства мира. Проходит через тяжелую борьбу с миром хаоса и непреодолимую любовную тягу к этому хаосу в образе Панночки, дабы обрести спокойствие и «дом» в вечности, так как любовь – это всегда восхождение к Абсолюту. И, кажется, найдется мальчик, который подберет оставленные Хомой сапоги и продолжит его путь в «поисках себя». Вот тогда и воссияет образ Богоматери и воспоет хор со свечами, и наполнится мир верой и надеждой.

Герой в «Панночке» пытается определить принципы устройства мироздания, которые помогли бы понять смысл всего человеческого существования. Рассмотрим картину мира, которую открывает для себя главный герой, и которая свойственна мироощущению драматурга.

Дата добавления: 2015-06-28