Как выбрать сковороду. 5 страница

Отчаяние любимой отозвалось острой болью в сердце и ощущением безнадежной пустоты в душе. Как всегда, унижение заставило обратиться за помощью к грубости и даже непристойности. Эти ложные опасные друзья позволяли сохранить иллюзию легкомысленной уверенности в себе.

– За свою честность получаю лишь камни и стрелы яростной судьбы, – произнес Дэвид онемевшими губами. – Что ж, в таком случае придется перейти к конкретному описанию действий.

– Вас это не касается.

– Еще как касается. Видите ли, мне предстоит повторить каждое прикосновение, чтобы стереть с вашего тела отпечатки его пальцев.

Хелена улыбнулась с убийственным спокойствием.

– Не стоит и пытаться. Отпечатки его пальцев останутся на моем теле навсегда.

Гастингс медленно подошел, с каждым шагом становясь все выше, шире, опаснее. Впервые за все время их знакомства Хелена осознала, что до сих пор еще ни разу не сталкивалась с его гневом и даже не подозревала, на что способен этот человек в состоянии аффекта.

Голос, однако, оставался бархатным – настолько, насколько можно считать бархатным обтянутое мягкой тканью пушечное ядро.

– А я и не собираюсь пытаться, милая. Одно мое прикосновение навсегда уничтожит все низкие поползновения негодяя.

Дыхание остановилось.

– В его постели вы молчали, но в моей этого не случится. Будете кричать от удовольствия – снова и снова.

Если бы она сжала подоконник еще сильнее, то пальцы, наверное, не выдержали бы напряжения и сломались.

– Если вы закончили представление, то хотела бы остаться в одиночестве и отдохнуть.

Гастингс угрожающе навис над головой. На миг показалось, что он не обратит внимания на просьбу и грубо прижмет ее к стене. Но внезапно все изменилось: он пожал плечами и сразу стал обычным – таким, как всегда. Напряжение резко спало, и в груди Хелены образовалась странная пустота.

– Конечно. Желаю спокойной ночи и приятного сна. Не сомневаюсь, что кто‑нибудь из горничных не откажется на пару часов вас заменить.

Теперь уже в наступление пошла Хелена. Ткнула пальцем в каменную грудь и возмущенно воскликнула:

– Я не в силах запретить вам романы на стороне, но шашней со служанками не потерплю!

– Какой ужас! Посягаете на самый удобный источник удовольствия. Даже не надо выходить из дома.

– Никаких горничных – раз и навсегда!

– Отлично. А как насчет экономки?

Миссис Маккормик была особой вовсе не старой – всего лишь около сорока – и при этом весьма привлекательной. Хелена поморщилась.

– Ни в коем случае.

Гастингс вздохнул, словно имел дело с неразумным ребенком.

– Может быть, заключим сделку? Вы развлекаетесь с моими лакеями, в то время как я флиртую с горничными. Разумеется, при этом я получаю право наблюдать за происходящим.

Хелена надеялась, что он шутит. Но Гастингс был таким законченным негодяем, что вполне мог придумать даже такое извращение.

– Нет. Ни с лакеями, ни с конюхами, ни с садовниками. Ни с кем, будь то в доме или за его пределами.

– Боже праведный, да так вы скоро превратитесь в миссис Монтит!

– Не сравнивайте меня с этой гарпией. Вовсе не собираюсь вас разоблачать. Но твердо намерена защищать служанок от грязных посягательств.

Сама того не замечая, Хелена упрямо наступала, а Дэвид пятился, и вскоре оба оказались там, где начали разговор: возле туалетного столика. С фотографии на рассерженную мисс Фицхью снова взглянула маленькая робкая девочка.

Бедняжка росла в окружении похоти и распутства.

– Когда я смогу познакомиться с мисс Хиллсборо?

Неожиданная смена темы Гастингса, казалось, озадачила. И определенно вызвала немалое удивление.

– Вы говорите о моей дочери? Хотите с ней встретиться?

– Конечно, хочу. Отныне я в ответе за воспитание девочки.

– Но прежде вы никогда о ней не спрашивали.

– Незаконнорожденный ребенок считается запретной темой для незамужней леди. Но малышка не виновата в обстоятельствах своего появления на свет. Она растет и нуждается в надежном присмотре и уж наверняка имеет право не видеть, как вы совокупляетесь с ее нянькой.

– Я не совокупляюсь с няней Беатрис – по крайней мере в ее присутствии, – потому что дочка при этом страшно скучает и отвлекает постоянными вопросами, когда же мы закончим.

Непристойный ответ прозвучал абсолютно в духе Дэвида, и Хелена не знала, радоваться или возмущаться.

– Когда же я смогу ее увидеть?

– Отправимся в поместье сразу после званого обеда, который планирует устроить ваш брат. Любое промедление будет выглядеть странным.

– Меня это вполне устраивает. Спокойной ночи, лорд Гастингс.

Виконт церемонно поклонился.

– Леди Гастингс.

Он направился в свою спальню, однако возле двери обернулся.

– Опытная девственница – это мечта, ставшая явью. Буду думать о вас до утра.

– Ты совсем не спишь в своей постели, – поддразнила мужа Милли.

Прелестное личико, чудесные ласковые глаза. Фиц восторженно прикоснулся губами к нежным локонам.

– Какой позор! Признаюсь, собственная постель мне тоже очень нравится.

Милли лукаво улыбнулась.

– Есть отличная идея. Время от времени мы можем спать в ней вместе.

Фиц прикоснулся пальцем к кончику изящного носика и удивленно вскинул брови.

– Означает ли это, что ты придешь в мою комнату, разденешь меня и потребуешь удовлетворения?

Она положила руку мужу на грудь.

– Кажется, во время путешествия по Озерному краю я уже делала что‑то подобное. Дважды.

– И все же возможность третьей попытки удивляет. Почти восемь лет ты не выказывала ни малейшего желания меня соблазнить.

– Поэтому сейчас должна наверстывать упущенное и проявлять инициативу как можно чаще и смелее.

Фиц тихо рассмеялся.

– Хочешь, снова скажу, что абсолютно счастлив?

Милли провела рукой по едва заметной щетине на щеке.

– Даже несмотря на то, что Хелена себя едва не погубила?

– Надеюсь, ты‑то ни в чем себя не винишь?

– Нет, конечно. Чего стоит героическая поездка в Америку в качестве дуэньи и постоянная опека во время светского сезона! Ни на минуту не оставляла девочку без присмотра. Наверное, должна бы испытывать угрызения совести, но, увы, не чувствую ни малейшего раскаяния. Как любила повторять моя матушка, того, кто замыслил неладное, ничем не остановишь.

– А твоя матушка, царство ей небесное, никогда не ошибалась.

– И все же я волнуюсь. Хелена будет упрямиться и всеми возможными способами выказывать Гастингсу презрение. Ну а Гастингс… он скорее согласится быть похороненным заживо, чем стерпит унижение.

Фиц покачал головой.

– Да, эти двое друг друга стоят. Завтра попробую с ним поговорить.

– В последней телеграмме я уже пыталась дать Дэвиду совет, но, кажется, напрасно.

– Еще несколько недель назад ты и сама не последовала бы такому совету.

– Но я изменилась. Теперь уже готова открыто заявить о собственных чувствах. А заключаются они в том, – Милли шутливо откашлялась, – что отныне и впредь я решительно намерена воплощать собой свет и смысл твоего существования.

Фиц не смог сдержать улыбку. Что за бесконечное счастье обладать таким сокровищем!

– Иди сюда, свет мой и смысл, – пробормотал он. – Хочу немедленно тебя обнять, и покрепче.

Гастингс был готов биться головой о стену. В другой ситуации он, пожалуй, так бы и сделал, но в соседней комнате лежала Хелена. Если она услышит подозрительные звуки, то непременно решит, что он нарушил запрет и бурно развлекается с горничной. А может быть, нарочно устроить шум, чтобы выяснить, какая реакция последует?

Совсем не так он представлял появление любимой в комнате госпожи и хозяйки дома. В этот час они должны в обнимку лежать в одной постели, изнуренные долгими часами любви, перешептываться и хихикать, как непослушные дети; рискованно шутить и рассказывать друг другу о невероятных эротических подвигах, которые намерены предпринять, едва отдышавшись и набравшись сил.

Но сейчас подобная картина казалась еще более нереальной и далекой от жизни, чем обычно.

Глава 6

Гастингс распорядился, чтобы слуги не беспокоили новую госпожу до восьми утра. Однако Хелена встала на заре и начала ходить по комнате – до боли близкая и все же недостижимая.

Он принял ванну, оделся и, коротко постучав, вошел. Хелена оказалась не в спальне, а в гостиной: стояла возле книжного шкафа и внимательно изучала надписи на корешках. Книги были тщательно отобраны и находились здесь отнюдь не случайно. Отбор происходил в соответствии с двумя критериями: или мисс Фицхью когда‑то одобрительно отозвалась об авторе и конкретном произведении, или, основываясь на вкусах любимой, Дэвид пришел к выводу, что то или иное издание способно ее заинтересовать.

Услышав шаги, Хелена обернулась и, недоуменно нахмурившись, уточнила:

– Кто поставил сюда эти книги?

Виконт пожал плечами.

– Трудно сказать. Должно быть, стеллажи в кабинете переполнились, и слуги нашли новое место.

– Понятно. – Она вернула на полку томик Сафо, который держала в руках. – А что здесь делаете вы?

– Решил, что после первой брачной ночи нелишне обменяться сердечными приветствиями и пожертвовать несколькими каплями моей крови ради сохранения вашей репутации.

– Я уже это сделала.

– Неужели?

– Убедитесь сами.

Дэвид снова вошел в спальню, приподнял покрывало и посмотрел на простыню.

– Можно подумать, что в данном случае девственную плеву проткнули ножом.

Хелена не поняла:

– Что это значит?

– Когда процесс происходит естественным образом, на простыне остается не только кровь.

– Это уже не в моей власти.

– Придется этим заняться мне и внести свою лепту.

Уголки ее губ брезгливо опустились.

– Делайте, что считаете нужным. Я ухожу.

– И куда же, позвольте спросить, вы собрались в столь ранний час?

– Хочу навестить родных. Им будет приятно узнать, что супружеская жизнь не показалась мне отвратительной. Постараюсь лгать убедительно.

Что‑то в ее поведении заставило уточнить:

– А потом?

– А потом намерена встретиться с мистером Мартином. Желательно в конторе «Фицхью и К°», но если потребуется, то у него дома.

Ответ хлестнул, словно пощечина.

– Чтобы закончить то, что не успели вчера?

– Мистер Мартин будет тревожиться обо мне и во всем станет винить себя. Хочу его успокоить: сказать, что, несмотря на грядущий брак, со мной все в порядке.

– Но он обязан винить себя. Если бы он сдержал данное слово, вы сейчас не оказались бы в затруднительном положении.

– Он действовал исключительно по моей настойчивой просьбе.

– Но почему вы так упорно берете на себя ответственность за его поступки?

– Потому что люблю Эндрю и хочу позаботиться о его счастье. Боюсь, подобная позиция вам чужда.

– Ничуть не более чужда, чем самому мистеру Мартину. Что он сделал ради вашего счастья? Прежде чем ответить, подумайте хорошенько. Уступка вашим желаниям – а он всегда, уступает любым желаниям, – судя по всему, не требует от него ни малейших усилий.

В глазах Хелены мелькнуло сомнение, однако стоило ей заговорить, голос зазвучал так же уверенно, как прежде:

– Позвольте мне самой решить, достаточно ли сделал для меня мистер Мартин.

– В таком случае я решу, – сухо парировал виконт, – достойна ли знакомства с моей дочерью та, которая ищет встречи с мужчиной, едва не погубившим ее репутацию. А о непосредственном участии в жизни девочки можете даже не мечтать.

Ссутулившись, опустив голову и прикрыв глаза рукой, Гастингс сидел в кабинете Фица.

К счастью, тот с удовольствием пил кофе и не истязал друга разговорами.

Так продолжалось минут пятнадцать.

– Все, Дэвид, достаточно лить слезы, – наконец не выдержал граф Фицхью и поставил чашку.

Гастингс неохотно убрал руку и выпрямился.

– Кажется, я до сих пор не поздравил тебя с удачным выбором жены и обретением безоблачного семейного счастья?

Фиц улыбнулся.

– Благодарю. Хотя, если рассудить, дело здесь не в одном выборе, а в сочетании нескольких выборов.

Гастингс вздохнул.

– Боюсь, то же самое следует сказать и о нас с Хеленой. Годы моего отнюдь не блестящего поведения не прошли даром.

– Милли считает, что нужно при первой же возможности признаться в любви и идти дальше. Но если тебе этого делать не хочется – а что‑то подсказывает мне, что так и есть, – лучше немедленно перестать перечить Хелене на каждом шагу. Понимаю, что рядом с ней ты мгновенно теряешь голову, но в нашем возрасте это уже не самое убедительное оправдание. Если мечтаешь завоевать восхищение, бессмысленно то и дело вызывать ненависть. Дай ей время привыкнуть и немного одуматься, позволь не обращать на себя внимания. Покажи, что способен не только на колкости и оскорбления, но и на нормальный человеческий разговор.

Несмотря на безысходно мрачное настроение, Гастингс усмехнулся.

– Ты, разумеется, прав. Я заслужил строжайший выговор.

– Терпение, друг мой, терпение, – наставительно произнес Фиц. – Рим был построен… – но договорить он не успел, в дверь постучали.

– Да? – ответил хозяин.

Дворецкий вошел в комнату и слегка поклонился.

– Вас желает видеть мистер Мартин, сэр. Согласны ли вы его принять?

– Бедняжка, – вздохнула герцогиня Лексингтон, стоя возле окна и наблюдая, как отъезжает от особняка экипаж сестры.

– Выглядела она окончательно сраженной. – Герцог подошел и обнял жену. – Хотя изо всех сил старалась убедить нас в обратном.

– Надеюсь, сегодняшний обед не окажется для нее слишком тяжелым испытанием. – Венеция прижалась к мужу. – Спасибо тебе, милый, за то, что предложил Дэвиду и Хелене провести медовый месяц в своем шотландском поместье.

– Во всяком случае, там эти двое смогут скандалить сколько угодно, и никто не узнает об их истинных отношениях, – сухо заметил Лексингтон. – К тому же я искренне благодарен твоей сестре. Если бы не ее сумасбродство, ты ни за что не попала бы в Гарвардский университет и не услышала мою лекцию. Так что, mein Liebbling, только скажи, и я тут же сделаю для дорогой свояченицы все, что угодно.

– Хм. – Венеция потерлась щекой о мягкое сукно сюртука. – Вряд ли сейчас удастся что‑нибудь предпринять. Остается только ждать и наблюдать. Зато ты можешь многое сделать для меня – нежной, трепетной будущей матери, безжалостно вовлеченной в пекло бурных событий.

– Ах, – отозвался герцог, и в голосе послышалась улыбка. – Знаешь ли, вчера я получил письмо из Британского музея естественной истории. Но из‑за переживаний за судьбу твоей сестры совсем о нем забыл.

Сердце Венеции радостно забилось. Она очень‑очень любила Британский музей естественной истории.

– Правда? И что же сообщают в этом письме сотрудники музея?

– Только то, что прибыл груз с окаменелыми останками громадных ящеров и они приглашают нас на закрытый просмотр. Думаешь, имеет смысл ответить, чтобы ждали к десяти?

– Да, – ответила Венеция и для уверенности повторила: – Да. Ничто так не успокаивает и не вдохновляет нежную и трепетную будущую мать, как ящики с останками огромных динозавров.

Герцог рассмеялся.

– Вот уж никогда не думал, что жена будет стремиться в Британский музей больше меня самого!

– Разве ты не рад, милый? – Венеция поцеловала мужа в губы и торжественно добавила: – Так идите же, ваша светлость, и немедленно сообщите о нашем приезде. А я постараюсь как можно быстрее собраться.

Мартин явился, чтобы заняться самобичеванием. Вел он себя так, как положено кающемуся грешнику: признавал вину, униженно просил прощения. Однако Гастингс оставался непреклонным. Во‑первых, Мартин вообще не должен был преступать черту. Во‑вторых, дав слово Фицу, опять же не должен был преступать черту.

А главное, он мрачно думал, что злится так потому, что в следующий раз Мартин преступит черту с его женой.

Мартин продолжал говорить:

– Мисс… леди Гастингс настаивала, чтобы я не принимал решений за нее. Просила заботиться не только о ее репутации, но и о счастье. Я окончательно запутался. С одной стороны, дал слово вам, граф. С другой стороны, еще раньше обещал ей, что ради ее счастья сделаю все, что в моих силах. И она потребовала исполнения обещания. Боюсь, что, получив телеграмму, в первую очередь я вспомнил именно о ее настоятельном требовании.

Он замолчал и, прикусив губу, попытался оценить реакцию слушателей. Гастингс не проронил ни слова: Мартин явился не к нему, а к графу Фицхью.

– Не могу одобрить ваши действия, точно так же, как не могу одобрить поведение сестры, – заговорил Фиц. – Надеюсь, однако, что серьезные последствия предосудительных вольностей послужат лично вам, мистер Мартин, достойным наказанием.

Слова Фица прозвучали хотя и сурово, но справедливо. Мартин густо покраснел. Гастингс отвел взгляд. Унижение соперника не принесло радости. Больше того, он чувствовал себя так же неловко, как и Мартин, поскольку выступал в качестве тех самых «серьезных последствий», которые постигли Хелену.

– Однако что сделано, то сделано, – продолжил Фиц. – Моя сестра станет леди Гастингс – в данной ситуации это единственное спасение. Надеюсь на вашу абсолютную осмотрительность.

– Конечно‑конечно. – С низким поклоном Мартин расшаркался. – Поздравляю вас, граф. И вас тоже, лорд Гастингс.

Виконт не пожелал ответить. Мартин еще больше покраснел, промямлил что‑то невнятное и ретировался.

Гастингс разжал кулаки.

– Негодяй.

Фиц вздохнул.

– Да, негодяй. Но не забывай, Дэвид, что не он стоит на твоем пути, а ты сам.

Хелена вышла из экипажа возле подъезда особняка брата и увидела свернувшего за угол Эндрю. Сердце пронзила острая боль. Она подобрала юбку и хотела броситься вдогонку, но в этот миг локоть сжала сильная рука.

– Пусть уходит, – произнес Гастингс. – Моей жене не пристало бегать по улицам за посторонними мужчинами.

– Вы сами в этом виноваты. Мы с мистером Мартином могли бы встретиться в приличной обстановке, однако вы шантажировали меня своей дочерью. А потому, если надеетесь, что я не воспользуюсь возможностью случайной встречи, то расплатитесь за глупое высокомерие, попав под колеса омнибуса.

Она выдернула руку и побежала, подчиняясь магии воспоминаний: вот Эндрю смущенно признается, что когда‑нибудь напишет книгу, достойную ее издательского внимания; вот из конверта к ее ногам падают засушенные между страниц цветы – по одному на каждый день разлуки; вот они гуляют по берегу моря в Норфолке, и Эндрю говорит, что мечтает и в старости бродить рядом с ней по этим древним утесам, а когда ходить уже не будет сил, просто сидеть рядом, держаться за руки и смотреть на волны Северного моря.

Хелена завернула за угол, но не увидела того, кого искала. И тут же, словно по мановению волшебной палочки, Эндрю материализовался на противоположной стороне улицы.

Она бросилась через дорогу, с трудом сдерживаясь, чтобы во весь голос не позвать его по имени. Он медленно шел по тротуару, а она бежала наперерез. Но он ее еще не видел.

И вот обернулся. И закричал. И все вокруг тоже закричали. А потом его лицо исказил ужас.

Слишком поздно Хелена заметила, что прямо на нее несется запряженный четверкой экипаж. Возница отчаянно пытался остановить лошадей, но, испуганная резко натянутыми поводьями, передняя пара встала на дыбы.

Последнее, что успела увидеть Хелена, – это огромное копыто возле лица.

Глава 7

Тишина давила и оглушала.

По сравнению с хаосом и черным страхом утра – когда он опустился на колени возле неподвижного тела Хелены, ощутил запах ее крови, утонул в криках испуганной толпы, хрипе и ржании все еще вздыбленных лошадей – эта тишина должна была бы показаться райской.

Поначалу так оно и было. Пострадавшую принесли в дом Фица и тут же превратили столовую в операционную. Мисс Редмейн зашила рану на голове, после чего заверила, что угрозы жизни нет: молодой организм справится с бедой. И вот наконец все еще дрожащий Гастингс с облегчением сел рядом и приготовился ждать, когда же Хелена проснется.

И ждал. И ждал. И ждал.

Отказался от завтрака, от ленча и от чая – дважды. В третий раз Милли поставила поднос ему на колени и приказала все съесть, пригрозив в случае непослушания выгнать из дома.

Хелена тихо лежала с перевязанной головой и распухшим, посиневшим лицом. Слишком тихо. Время от времени подходила Венеция и, закусив губу, осторожно сжимала запястье, чтобы проверить пульс. Все тут же замирали и начинали вновь дышать только после того, как Венеция кивала, показывая, что все в порядке – если и не лучше, то, во всяком случае, не хуже.

Кто‑то убрал с его колен чайный поднос. Гастингс понятия не имел, съел он что‑нибудь или просто некоторое время просидел над едой. Фиц стоял, держа жену за руку. Венеция, все еще в тех самых туфлях из разных пар, в которых приехала утром, одной рукой вцепилась в рукав мужа, а в другой комкала платок.

Кто‑то осторожно спросил:

– А не пора ли ей уже проснуться?

Все сразу заговорили, но ответа никто не знал. Обратились к сиделке, и та пояснила, что мисс Редмейн не использовала никаких наркотических средств, ограничившись лишь местным обезболиванием. Ни опиум, ни морфий не угнетали сознания леди Гастингс. Но больная, несомненно, перенесла сотрясение мозга, и поэтому ожидание может немного затянуться.

В течение следующего часа ни один из присутствующих не произнес ни слова.

– Не возражаете, если я ей немного почитаю? – нарушил молчание Гастингс.

Некоторое время никто не отвечал, а потом Венеция приложила платок к глазам и произнесла:

– Попробуйте.

Дэвид сидел неподалеку от небольшого книжного шкафа. Одежду Хелены перевезли к нему, но книги – самое ценное ее достояние – остались в доме брата. Не глядя, он снял с полки первую попавшуюся, придвинул стул к кровати и начал читать.

«Авторы часто спрашивают, имеет ли смысл тратиться на печать текста. Отвечу: обязательно. Машинопись имеет множество преимуществ над старым, привычным способом перенесения слов на бумагу. Во‑первых, значительно увеличивается объем работы. Когда человек пишет со скоростью двадцать – тридцать слов в минуту, почерк становится неразборчивым. Когда же мы печатаем на машинке, то без труда выдаем по пятьдесят – шестьдесят слов в минуту, причем скорость сохраняется в течение пяти‑шести часов без болезненных „писчих судорог“. Как видим, на каждый час труда экономится по сорок минут, что влечет возможность большего заработка».

– Кажется, эту книгу написала Хелена? – уточнил герцог.

Гастингс кивнул.

– И выпустила в конце года, чтобы посвятить авторов в тонкости издательского бизнеса.

Он, разумеется, не упустил удобного случая и принялся дразнить. Заявил, что если ей вдруг захотелось представить публике свою книгу, то можно было найти издателя на стороне, а не открывать собственную фирму.

Почему‑то вдруг подумалось, что, несмотря на внешнее высокомерие и самодовольство, в глубине души он все‑таки надеялся и верил, что Хелена сможет его полюбить.

Дэвид оторвался от книги и посмотрел на возлюбленную в надежде заметить хотя бы крошечный проблеск жизни. Вот уже почти десять часов бедняжка лежала без движения и не издала ни единого звука. Думает ли о чем‑то, видит сны или просто отсутствует?

«Помимо значительного увеличения эффективности работы, печатный текст оказывается намного ярче и понятнее любого, даже самого каллиграфического почерка. Кроме того, с помощью копировальной бумаги в машинке можно одновременно получить от двух до семи копий. При использовании тонкой копирки доступны двадцать копий, а шаблонное печатание позволяет выпустить от двух до трех тысяч экземпляров».

– Ничего этого я не знала, – призналась Милли. – А о чем еще Хелена пишет в своей книге?

– О рекламе, о целостности производственного процесса и о различных способах распределения затрат и прибыли.

Венеция снова промокнула глаза.

– Она прекрасно разбирается в своей профессии, правда?

– Сестра отлично делает все, за что берется, – ответил Фиц, даже не пытаясь спрятать слезы.

Все говорили о Хелене в настоящем времени. Как же иначе? Но, несмотря на это, слова казались Гастингсу прощальным панегириком. Сам он ощущал внутри себя пустоту: в душе не было ничего, кроме черного страха.

– Простите, – вздохнула Милли. – Вовсе не хотела прерывать чтение. Продолжайте, пожалуйста.

Гастингс потер ладонью лоб.

– Она должна проснуться.

– Не только мисс Редмейн сказала, что опасности для жизни нет, – напомнила Венеция. – То же самое подтвердили и другие уважаемые доктора. Кристиан вызвал лучших лондонских врачей.

Дэвид и сам слышал заключение консилиума, но страх все равно не проходил.

– В Париже есть один признанный специалист по травмам черепа. Может быть, вызвать его телеграммой? – предложил герцог.

Гастингс тут же повернулся и посмотрел с горячей благодарностью.

– Был бы чрезвычайно признателен, сэр. Хочется сделать все, что возможно.

Не исключено, что парижское светило принесет ничуть не больше пользы, чем свои, знакомые доктора. И все же иллюзия действия облегчила бы ожидание.

– Немедленно составлю текст телеграммы, – решительно заявил Лексингтон. – Позволите воспользоваться пером и бумагой, лорд Фицхью?

– Зовите меня по имени. Фиц. Пойдемте, провожу в кабинет. Венеция, почему бы тебе не спуститься вместе с нами? У тебя с утра крошки во рту не было: ребенку это вредно. И тебе, Милли, давно пора перекусить.

– А я останусь здесь, – упрямо пробормотал Гастингс. – Не хочу есть – недавно пил чай.

Фиц положил руку ему на плечо.

– Мы скоро вернемся.

В комнате осталась только сиделка.

– Может быть, хотите поужинать, сестра Дженнингс? – вежливо осведомился Гастингс.

– Нет, ваша светлость. Спасибо. Я тоже недавно пила чай, – ответила та. – Но… если ваша светлость не возражает, с удовольствием подышала бы свежим воздухом.

– Не возражаю.

– Не дольше пяти минут.

Как только сиделка вышла, Дэвид снова посмотрел на Хелену.

– Почему‑то мне кажется, что она мечтает не о свежем воздухе, а о сигарете.

Хелена лежала неподвижно, словно Спящая красавица в заколдованном сне.

– Проснись, милая. Проснись!

На бледном лице не дрогнул ни единый мускул.

Он удержал подступившие к глазам слезы и взглянул на книгу, которую держал в руках.

– Не помню, где именно остановился. О чем читать дальше? О размещении рекламных объявлений? О правильном и неправильном использовании обзоров? Об оптовых и розничных ценах?

Впрочем, какая разница? Она и так все это знала, ведь и мысли, и слова принадлежали ей. Просто ему казалось, что удушающая тишина тяготит ее так же, как его самого.

Дэвид сжал неподвижную, безвольную руку.

– Проснись, проснись скорее. Скажи, чтобы убрал руку. Чтобы выметался вон из комнаты. Чтобы…

Слезы уже текли по щекам, а вместе с ними пришли слова, которые он за всю жизнь так ни разу и не смог произнести:

– Люблю тебя, Хелена. Всегда любил. Проснись и позволь мне доказать свою любовь.

Прошли сутки, но больная так и не пришла в себя. Синяки на лице приобрели багровые и зеленые тона. Отек спал, а щеки и глаза ввалились: ее не удавалось не только накормить, но даже напоить.

Хелена всегда была тонкой и изящной, однако душевная сила и энергия создавали впечатление присутствия, намного превосходящего физическое. А сейчас, впервые за все время знакомства, она выглядела хрупкой и невесомой, настолько, что казалось, стоит приподнять одеяло, и улетит.

Гастингс стоял в углу, прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди. Книгу об издательском деле он дочитал до конца. Успел от корки до корки прочесть свежую газету и устать от собственного голоса.

В коридоре Венеция рыдала в объятиях супруга. Глаза Фица и Милли покраснели и распухли. Гастингс больше не плакал, зато без конца прикладывался к бутылке виски – тайком от Фица. Тот предупредил, чтобы ему спиртное ни в коем случае не показывали: уже много лет искушение не было столь острым и непреодолимым.

Лучшие лондонские врачи сменяли друг друга. Приезжал и француз. Все твердили одно и то же: необходимо терпеть, ждать и наблюдать. Лексингтон выписал специалиста из Берлина, однако Гастингс сомневался, что тот скажет что‑нибудь новое.

Время от времени Хелена вздрагивала и издавала слабые звуки. Все тут же бросались к кровати, начинали звать по имени, требовали проснуться. Все напрасно: больная никак не могла выбраться из поглотившей ее черной пропасти. Пробовали прикладывать к ногам лед. Венеция и Милли растирали руки. Однажды сестра в отчаянии даже шлепнула ее по щеке, но лишь сама расплакалась.

Мисс Редмейн отвела родственников в сторонку и объяснила, что если кома затянется, придется вводить пищу через трубку. Гастингс полагал, что слушает со стоическим спокойствием. И только потом понял, что дрожит с головы до пят.

В Оксфорде он дружил с несколькими студентами‑медиками. Во время ночных попоек те порою делились тайнами своей профессии. Во время этих разговоров он узнал, что искусственное кормление подразумевает введение в ноздрю пациента смазанной глицерином тонкой резиновой трубки. Тогда процедура показалась смешной. Теперь же вызывала ужас.

Дата добавления: 2015-07-13