О так называемой необходимой сущности

В связи с рефлексией категории необходимость/случайность в новом свете видится фундаментальный онтологический вопрос: существует ли необходимая сущность /и, следовательно, фундаментальная онтологическая устойчивость, где случайность -- иллюзия/?

Этот вопрос неверен в основе. Устойчивость и неустойчивость объективно присущи миру, а не являются иллюзией –- ни то и ни другое. При этом они онтологически относительны. Необходимость может прерываться случайностью, изменяя свое развертывание. Случайность может начинать необходимую линию событий. Необходимое в одном отношении, случайно в другом, и случайное в одном отношении – необходимо в другом. Наконец, необходимость проявляется в формах случайности и дополняется ею, а случайные массовые события конституируются в статистическую закономерность. Поэтому положения «все случайно» и «все необходимо» настолько противоречат очевидности эмпирического мира, что их принятие не может быть эвристически использовано нашим разумом для решения каких бы то ни было вопросов. Другое дело положения: «все необходимо в основе, в первоначале» и «все случайно в основе, в первоначале, в фундаменте». Как показывают тексты Платона, Аристотеля, Плотина, Дамаския Диадоха, всей схоластической теологической философии средневековья, Шеллинга и пр. понятие первоначала порождает непреодолимые трудности. Первоначало /первоначала/ не даны и не могут быть даны в опыте в силу того, что они по определению не существуют наряду с тем, первоначалами чего они являются, то есть наряду с вещно-событийной природой. Мы можем мыслить их в качестве таковых, например, бога до создания мира. Но тогда мы должны признать внепространственность, вневременность и внеощутимость такого бытия /согласно сделанному допущению, что мы мыслим нечто существующее до создания мира/. Опытная коммуникация с таким существующим для нас невозможна. Следовательно, откуда мы можем взять определения этого первоначала? И что значит, собственно, «мы его мыслим»? Мысль ведь состоит из высказываний, а высказывания состоят из слов. Следовательно, мы прибегаем в характеристиках этого существующего к словам, которые в принципе не относятся к нему. Поэтому любые дискурсы о таком первоначале имеют характер схоластической игры словами, попытки получить из слов то, что невозможно получить из опыта. Но в словах нет ничего, кроме того, что мы сами в них вложили. А вкладываем мы в них только то, что находим в опыте с конечным и не первоначальным. Сама идея первоначала тоже ведь не что иное, как некий чисто словесный конструкт. Мы не извлекли ее из опыта. Мы соединили вполне нормальное эмпирическое слово «начало» со столь же естественным словом «первый» /и на то и другое можно указать пальцем, хоть это и абстракции/ и получили бессмысленный термин «первое начало». Разве начало может быть не первым? Смысл начала в том, что с него нечто начинается, оно первое в ряду чего-то. В эмпирическом мире начало в пространственном и во временном смысле начинает, то есть переводит из небытия в бытие, является границей бытия и небытия. Из этой ситуации спекулятивная мысль сконструировала ситуацию «вечного начала, вечного бытия, которое и есть начало». Тем самым она субстантивировала и гипостазировала начало, превратив его /в мысли, конечно, на словах/ из границы в вещь. Наивные спекуляции античных философов и философов начала христианской эры можно понять. Но наше время? Когда усилиями лингвистов и философов-аналитиков совершенно ясно раскрыты значение и механизмы мирообразующей функции языка, это представляется совершеннейшим анахронизмом. Из языка нельзя извлечь ничего, кроме того, что в него вложили. Категориальный и языковый строй нашего мышления задают границы возможного осмысленного дискурса. Конечно, мыслимо их изменение, но исключительно через давление нового опыта. Другого не дано. То, что называют интеллектуальной интуицией, интеллектуальным созерцанием, созерцанием сущности, когда их результаты в коммуникации облекаются в слова, оказывается, не чем иным как новым синтезом слов и обычных представлений. Проследим механизм подобных операций на конкретном примере. Когда-то, задолго до философии, в языке возникли слова типа «образ», «вид» / в греческом это ειδος/, которым обозначено было то, как человек видит отдельную вещь. Этот образ легко /опять же в опыте/ «отделялся» от своего носителя, например, повторялся в зеркале или рисунке. Это повторение тоже стали называть образом или видом. Идея несовпадения вида и вещи тоже вполне опытна: нетрудно было заметить, что у вещи есть свойства, которые не входят в ее вид, например, вес или запах, или издаваемый ею звук. Таким образом «вещь» и «ее образ, вид» разделились в сознании. Стали для него разным. Неполная тождественность естественного вида и вида изображенного, например рисунка, тоже вполне очевидна, вполне бросается в глаза. Для сознания и в сознании возникла триада «вещь—ее образ – образ этого образа». Слово «вид» /= «образ»/ было отнесено и к виду естественному и к виду искусственному. Его значение обобщилось, слово стало именем многого, возникла идея образа. Можно стало говорить об образе вообще. Не об этом вот образе. В этой свободе от чувственности «вещь» и «образ» стали свободны друг от друга. Первичная ситуация четко подразумевала: вид есть вид вещи, а образ, рисунок есть вид вида, то есть в конечном счете вещь фундирует образ. Новая ментальная ситуация /свобода вещи и образа друг от друга/ позволила Платону перевернуть отношение и представить, что образ фундирует вещь. Так появилась /могла появиться/ идея эйдоса и мира эйдосов. Этому благоприятствовало то обстоятельство, что человек мог хранить образы /виды/ в памяти и представлении. Комбинировать их там /упрощать и обогащать/ и повторять их в вещной форме, например, вылепить из глины или высечь из камня скульптуру, построить дом, представив его вид посредством воображения. Так образ из тени вещи превратился в ее предбытие, а вещь стала «тенью» образа /идеи/. Во всей этой процедуре – два этапа. Первый – накопление идей в непосредственной связи с эмпирией и второй – работа воображения – обобщение, гипостазирование, перевертывание эмпирических отношений на уровне интеллектуального представления.

Таким же образом возникает идея первоначала и необходимой сущности. Эмпирически данное обозначается словами. Слова «начало», «необходимость», «случайность» гипостазируются. После этого словосочетание «необходимое первоначало» становится возможным и кажется осмысленным. Оно и является имеющим смысл, но не имеющим значения, так как никакими доступными процедурами не сводится ни к какой эмпирии с самосохрнением. Свести к эмпирии можно, но только через разгипостазирование. Но это ведет к утрате смысла данным словосочетанием и к исчезновению идеи, которую мы хотели бы наполнить смыслом.

Итог: идея необходимой сущности не может быть результатом одновременно осмысленного и эмпирически фундированного дискурса. Тут возникает своего рода ситуация «принципа дополнительности» и «принципа неопределенности». Либо мы имеем логичную спекуляцию, не выводимую ни на каком этапе ни на какую эмпирию, либо мы придерживаемся эмпирии, тогда спекуляция оказывается бессмысленной.

Дата добавления: 2017-01-14