КЬЕРКЕГОР, Киркегор (Kierkegaard) Серен (1813—1855) — датский философ и писатель 2 страница

кового использования сообществом людей. В случаях же "радикального перевода" (по К., "перевод с ушедше­го в прошлое языка, основанный на поведенческой оче­видности и без опоры на словари") господствуют ис­ключительно "галлюцинации". Смыслы же оказывают­ся связаны со "стимулами", завязанными на поведение: "...язык есть социальное искусство, которого мы дости­гаем на основе очевидности демонстрируемого поведе­ния в социально опознаваемых обстоятельствах". Суть перевода оказывается не сводима к процедуре сопостав­ления смыслов, коннотатов с вещами, а сами смыслы выступают у К. как "поведенческие позиции" ("...нет ничего в смысле, чего бы не было в поведении..."). "Он­тологический релятивизм" (самообозначение К. своих взглядов) исходит из того, что вне значимости наших дискурсов об объектах рассуждать нелепо, наши пред­ставления о них всегда располагаются в контексте на­личных теорий — "сущее как таковое" вне поля уста­навливающих его языка и теории немыслимо. (Тезис К. о неопределенности перевода как такового фундировал идею о непереводимости индивидуальных словарей — философских, исторических, культурных — на некий универсальный язык.) "Специфицируя теорию, мы должны, — полагал К., — полно и подробно расписы­вать все наши слова, выяснять, какие высказывания опи­сывают теорию и какие вещи могут быть приняты как соответствующие буквам предикатов". Предметы тео­рии вне их интерпретаций в рамках иных теорий нахо­дятся за пределами человеческих смыслов. К. также до­статочно однозначно обозначил свои материалистичес­кие ориентации и предпочтения в контексте отбора культурных универсалий и постулатов, входящих, по его мнению, в "ткань" нашего познавательного процесса: "...только физические объекты, существующие вне и не­зависимо от нас, реальны... Я не признаю существова­ния умов и ментальных сущностей иначе, чем в виде ат­рибутов или активности, исходящей от физических объ­ектов, и, особым образом, от личностей". Задача эписте­мологии, согласно убеждениям К., — обнаружение и ре­конструкция приемов, позволяющих проектировать раз­витие науки в контексте и на основании наличного чув­ственного опыта, изысканного и упорядоченного ею же самой. (Ср.: у К. все наши понятия основаны на прагма­тических соображениях: "физические объекты концеп­туально вносятся в ситуацию как удобные промежуточ­ные понятия... сравнимые гносеологически с богами Го­мера; с точки зрения гносеологической обоснованности физические объекты и боги отличаются только в степе­ни, а не по существу".) Будущий же опыт в контексте концептуализированного прошлого опыта, по К., вполне предсказуем. Философия в своем абстрактно-теоретиче­ском измерении, по мысли К., выступает как компонент

научного знания: например, "физик говорит о каузаль­ных связях определенных событий, биолог — о каузаль­ных связях иного типа, философ же интересуется кау­зальной связью вообще... что значит обусловленность одного события другим... какие типы вещей составляют в совокупности систему мира?". Не признавая проблем метафизического порядка, К. полагал, что лишь пробле­мы "онтологического" и "предикативного" типов имеют право на существование — ответы на них не будут ли­шены смысла.

A.A. Грицанов

КУН (Kuhn) Томас Сэмюэл (1922—1996) — амери­канский философ и историк науки, один из лидеров со­временной постпозитивистской философии науки. В от­личие от логического позитивизма, занимавшегося ана­лизом формально-логических структур научных теорий, К. одним из первых в западной философии акцентиро­вал значение истории естествознания как единственно­го источника подлинной философии науки. Проблемам исторической эволюции научных традиций в астроно­мии была посвящена первая книга К. "Коперниканская революция" (1957), где на примерах птолемеевской и сменившей ее коперниканской традиций К. впервые осуществил реконструкцию содержательных механиз­мов научных революций. Коперниканский переворот при этом рассматривается им как переход научного со­общества к принципиально иной системе мировидения, что стало возможным благодаря не только внутринаучным факторам развития, но и различным социальным процессам ренессансной культуры в целом. Свою кон­кретизацию и наиболее яркое выражение позиция К. на­шла в его следующей книге "Структура научных рево­люций" (1962), которая инициировала постпозитивист­скую ориентацию в современной философии науки и сделала К. одним из ее наиболее значимых авторов. Анализируя историю науки, К. говорит о возможности выделения следующих стадий ее развития: допарадигмальная наука, нормальная наука (парадигмальная), экс­траординарная наука (внепарадигмальная, научная ре­волюция). В допарадигмальный период наука представ­ляет собой эклектичное соединение различных альтер­нативных гипотез и конкурирующих научных сооб­ществ, каждое из которых, отталкиваясь от определен­ных фактов, создает свои модели без особой апелляции к каким-либо внешним авторитетам. Однако со време­нем происходит выдвижение на первый план какой-то одной теории, которая начинает интерпретироваться как образец решения проблем и составляет теоретическое и методологическое основание новой парадигмальной на­уки. Парадигма (дисциплинарная матрица) выступает как совокупность знаний, методов и ценностей, безого-

ворочно разделяемых членами научного сообщества. Она определяет спектр значимых научных проблем и возможные способы их решения, одновременно игнори­руя не согласующиеся с ней факты и теории. В рамках нормальной науки прогресс осуществляется посредст­вом кумулятивного накопления знаний, теоретического и экспериментального усовершенствования исходных программных установок. Вместе с тем, в рамках приня­той парадигмы ученые сталкиваются с рядом "аномаль­ных" (т.е. не артикулируемых адекватно в рамках приня­той парадигмы) фактов, которые после многочисленных неудачных попыток эксплицировать их принятым спо­собом, приводят к научным кризисам, связанным с экс­траординарной наукой. Эта ситуация во многом воспро­изводит допарадигмальное состояние научного знания, поскольку наряду со старой парадигмой активно разви­вается множество альтернативных гипотез, дающих раз­личную интерпретацию научным аномалиям. Впослед­ствии из веера конкурирующих теорий выбирается та, которая, по мнению профессионального сообщества ученых, предлагает наиболее удачный вариант решения научных головоломок. При этом, приоритет той или иной научной теории отнюдь не обеспечивается автома­тически ее когнитивными преимуществами, но зависит также от целого ряда вненаучных факторов (психологи­ческих, политических, культурных и т.п.). Достижение конвенции в вопросе выбора образцовой теории означа­ет формирование новой парадигмы и знаменует собой начало следующего этапа нормальной науки, характери­зующегося наличием четкой программы деятельности и искусственной селекцией альтернативных и аномаль­ных смыслов. Исключение здесь не составляет и тот массив знаний, который был получен предшествующей историей науки. Процесс принятия новой парадигмы, по мнению К., представляет собой своеобразное переклю­чение гештальта на принципиально иную систему миро-видения, со своими образами, принципами, языком, не­переводимыми и несоизмеримыми с другими содержа­тельными моделями и языками. Видимость кумулятив­ной преемственности в развитии знания обеспечивается процессом специального образования и учебниками, интерпретирующими историю науки в соответствии с установками, заданными господствующей парадигмой. В силу этого достаточно проблематично говорить о дей­ствительном прогрессе в истории естествознания. Усо­вершенствование и приращение знания отличает только периоды нормальной науки, каждый из которых форми­рует уникальное понимание мира, не обладающее осо­быми преимуществами по сравнению с остальными. К. предпочитает говорить не столько о прогрессе, сколько об эволюции (наподобие биологической), в рамках кото­рой каждый организм занимает свою нишу и обладает

своими адаптационными возможностями. Куновская интерпретация научного прогресса вызвала всплеск критических публикаций, и его последующие работы были связаны с уточнением исходных положений, сфор­мулированных в "Структуре научных революций". В своей монографии "Теория черного тела и квантовая прерывность. 1894—1912" (1978) К. анализирует соци­ально-психологические и теоретико-методологические факторы революции в квантовой физике, на примере ко­торой показывает парадоксальную перманентность ре­волюционных открытий, психологию гештальт-переключения при создании новых научных сообществ. Кон­цепция К. оказала огромное влияние на современную философию науки. Обоснованные им историко-эволюционистский подход, антикумулятивизм, идея о социо­культурной обусловленности научного познания (экстернализм), введенные понятия парадигмы и научной революции в значительной степени способствовали преодолению неопозитивистской традиции в филосо­фии науки и оформлению постпозитивизма, социологии и психологии науки. [См. "Структура научных рево­люций" (Кун), Парадигма.]

Е.В. Хомич

КУРАНТ (Courant) Рихард (1888—1972) — матема­тик и философ, ученик Гильберта. Иностранный член АН СССР (1966). Получил образование в Университе­тах Бреслау (Вроцлав, Польша) и Цюриха (Швейцария). Профессор Геттингенского университета (Германия, 1920—1933), сменил Ф.Клейна на посту директора Геттингенской математической школы (1925). Профессор Университета Нью-Йорка (США, с 1934; именем К. на­зван Институт математических наук Университета Нью-Йорка). Главные направления математической деятель­ности — теория конформных отображений, дифферен­циальные уравнения и краевые задачи математической физики. Главные труды: "Методы математической физи­ки" (1924, в соавт. с Гильбертом), "Что такое математи­ка?" (1941, в соавт. с Г.Роббинсом), "Математика в со­временном мире" (1964). В предисловии к книге "Мето­ды математической физики" К. писал о том, что в своем развитии в 20 в. математические науки оказались перед возможностью утери внутренней взаимосвязи, а связь их лидирующих направлений с остальными науками су­щественно ослабела. В связи с этим, как считал К., "по­явилась настоятельная потребность в четком понимании существа математики, ее проблем и целей, а также в отыскании идей, которые смогли бы объединить людей самых различных интересов" ("Математика в современ­ном мире"). К. считал, что математике принципиально невозможно дать семантически общее определение, как нельзя дать "общее определение музыке или живописи;

никто не может оценить эти виды искусства, не пони­мая, что такое ритм, гармония и строй в музыке или форма, цвет и композиция в живописи. Для понимания же сути математики еще в большей степени необходимо подлинное проникновение в составляющие ее элемен­ты". Он концептуализировал сущность математики в ви­де взаимосвязи "общего с частным, дедукции с конст­руктивным подходом /т.е. индукцией — C.C.I, логики с воображением". В математике "соответствующая линия в развитии — от конкретного и частного через абстрак­цию снова к конкретному и частному — придает теории свой определенный смысл и значение. Чтобы оценить роль этого основополагающего вывода, необходимо по­мнить, что слова "конкретный", "абстрактный", "част­ный", "общий" в математике не имеют ни постоянного, ни абсолютного значения. Они относятся главным обра­зом к рамкам нашего мышления, к уровню нашего зна­ния и характеру математического предмета. Например, мы охотно принимаем за "конкретное" то, что уже дав­но стало привычным. Что же касается слов "обобще­ние" и "абстракция", то они описывают не статическую ситуацию или конечный результат, а живой динамичес­кий процесс перехода от некоторого конкретного уровня к какому-то другому — "высшему" ("Математика в со­временном мире"). Интуиция (определявшаяся им как "трудноуловимый процесс мышления", "неуловимый жизненный элемент") всегда, по К., присутствует в ма­тематике, задавая направления абстрактному мышле­нию, будучи подкрепленной строгими рассуждениями. Однако у К. вызывали серьезные возражения выдвигае­мые даже в 1960-е тезисы о том, что чистая математика в будущем обязательно найдет приложения и что "неза­висимость математики от естественных наук расширяет ее перспективы". По мнению авторов таких тезисов (М.Стоун и др.), "математический ум, освобожденный от балласта, может воспарить до высот, откуда можно прекрасно наблюдать и исследовать лежащую глубоко внизу реальность". Однако, как писал К., "опасность преисполненного энтузиазмом абстракционизма усугуб­ляется тем, что абстракционизм не отстаивает бессмыс­лицы, а выдвигает полуистину... Недопустимо, чтобы односторонние полуистины мирно сосуществовали с жизненно важными аспектами сбалансированной пол­ной истины. Никто не станет отрицать, что абстракция является действенным инструментом математического мышления. Математические идеи нуждаются в непре­станной "доводке", придающей им все более абстракт­ный характер, в аксиоматизации и кристаллизации... Ос­новные трудности в математике исчезают, если отка­заться от метафизических предрассудков и перестать рассматривать математические понятия как описания некоторой реальности /т.е. важнейшие математические

структуры должны выступать в качестве фундаменталь­ных понятий внешнего мира — C.C.I... Наша наука пи­тается живительными соками, идущими от корней. Эти корни, бесконечно ветвясь, глубоко уходят в то, что можно назвать "реальностью" — будет ли это механика, физика, биологическая форма, экономическая структу­ра, геодезия или (в данном контексте) другая математи­ческая теория, лежащая в рамках известного. Абстрак­ция и обобщение имеют для математики не более важ­ное значение, чем индивидуальность явлений, и, преж­де всего, индуктивная интуиция. Только взаимодействие этих сил и их синтез способны поддерживать в матема­тике жизнь, не давая нашей науке иссохнуть и превра­титься в скелет. Мы должны решительно пресекать вся­кие попытки придать одностороннее направление раз­витию, сдвинуть его к одному полюсу антиномии бы­тия. Нам ни в коем случае не следует принимать старую кощунственную чушь о том, будто математика сущест­вует к "вящей славе человеческого разума". Мы не должны допускать раскола и разделения математики на "чистую" и "прикладную". Математика должна сохра­ниться и еще более укрепиться как единая живая струя в бескрайнем потоке науки". По К., результаты исследо­ваний, полученные в различных науках, должны "сти­мулировать математику, внести свой вклад в определен­ную сферу реальности. Полет в абстракцию должен оз­начать нечто большее, чем взлет; отрыв от земли неот­делим от возвращения на землю, даже если один и тот же пилот не в состоянии вести корабль через все фазы полета. Самые отвлеченные, чисто математические за­нятия могут быть обусловлены вполне ощутимой мате­матической реальностью. То обстоятельство, что мате­матика — эта чистая эманация человеческого разума — может столь эффективно помочь в понимании и описа­нии физического мира, требует особого разъяснения, и не случайно этот вопрос всегда привлекал внимание философов".

C.B. Силков

КЬЕРКЕГОР, Киркегор (Kierkegaard) Серен (1813—1855) — датский философ и писатель. Творчест­во К., укорененное в интимно-личностных переживани­ях и рефлексии самонаблюдения, неразрывно связано с его личной жизнью, к наиболее существенным момен­там которой относится: суровое христианское воспита­ние, проходившее под определяющим влиянием отца, по воле которого К. стал студентом теологического фа­культета, сочетая занятия с увлечением эстетикой и бо­гемным образом жизни; разрыв с невестой, ставший по­воротным событием в жизни К., после которого вскоре и начался новый этап в его жизни — творческое затвор­ничество, а также предпринятая им в последние годы

жизни страстная полемика с официальной церковью, за которой К. не признавал какой-либо причастности к ис­тинному христианству. К. отличался поразительной ра­ботоспособностью (почти все основные произведения: "Или-Или", "Страх и трепет", "Повторение", "Философ­ские крохи", "Понятие страха", "Этапы жизненного пу­ти", "Заключительное ненаучное послесловие к фило­софским крохам" — были опубликованы им за четыре года, с 1843 по 1846; в 1849 вышла в свет "Болезнь к смерти") и литературной плодовитостью (один только "Дневник" К. занял 14 печатных томов). Свои труды (исключая "Назидательные речи", носившие характер религиозных проповедей) К. публиковал под различны­ми псевдонимами, созвучными идее произведения. Оп­ределенное влияние на мировоззрение К. оказал роман­тизм (магистерская диссертация К. была посвящена по­нятию иронии). Прояснение собственных философских позиций осуществлялось К. в русле критики философ­ского рационализма Гегеля. К. подверг критике осново­полагающий принцип гегелевской философии о тожде­стве мышления и бытия, указав на его тавтологичность и противопоставив ему существование (existenz) как то, что как раз и разделяет мышление и бытие. Постулируя экзистенциальный характер истины, К. исключает ее из сферы научного знания с его принципами объективнос­ти и систематичности. Объективное мышление ввиду его абстрактности и общезначимости не затрагивает су­ществующей субъективности, в которой, по убеждению К., и обретается истина. Философская система, которая может быть построена только с точки зрения вечности, предполагает исключение "истинно конкретного", еди­ничного человеческого существования, чьим определя­ющим условием является "временность". Полагая в ка­честве исходного пункта философии не вневременное всеобщее, но саму экзистенцию, К. вместе с тем отрица­ет способность логического мышления понять ее, что обусловлено разными планами бытия логического и эк­зистенциального: а именно возможностью и действи­тельностью (соответственно). При этом решающую роль, по мнению К., играет несовместимость логики и диалектики, что проявляется прежде всего в неспособ­ности логики выразить движение, становление. Пони­мая экзистенцию как нечто по самому существу своему диалектическое, К. противопоставляет гегелевской диа­лектике как логике бытия и мышления (К. называет ее "количественной") экзистенциальную диалектику ("ка­чественную", по его определению). В последней, "пры­жок" — как переход в новое качество — необъясним ("количество" не может быть предпосылкой "качества", а противоречия непримиримы, ибо "снятие принципа противоречия Для существующего означает, что он сам должен перестать существовать"). Диалектический ас-

пект проблемы, говорит К., требует мышления иного ро­да, нежели мышление абстрактное, чистое от собствен­ного существования мыслителя, а именно мышления-страсти, способного на удерживание качественной диа­лектики существования и предполагающего бесконеч­ный интерес существующего индивидуума к своей экзи­стенции. Взяв за критерий энергию отношения человека к Богу, К. выделяет три стадии существования: эстети­ческую, этическую и религиозную. "Эстетический" че­ловек, в своем стремлении к наслаждению ориентиро­ванный на внешнее, не является у К. собственно лично­стью, имеющей свой центр в самой себе, — что высту­пает необходимой предпосылкой богоотношения. Под­линное существование носит этическо-личностный ха­рактер. При этом личность как конкретное выступает у К. условием осуществления этического как общего, т.е. имеет этическое (долг) не вне себя, а в самой себе. Эти­ческое содержание существования концентрируется у К. в понятии выбора. К. интересует только абсолютный выбор, который, будучи осуществлением свободы (при­знаваемой им исключительно в сфере "внутреннего" (Innerlichkeit), означает выбор человеком не "того или другого", но самого себя в своем вечном значении, т.е. грешным, виновным и раскаивающимся перед Богом. Средоточием третьей, религиозной, стадии является у К. мгновение прыжка веры, которое открывает истин­ный смысл существования, состоящий в абсолютном от­ношении к Богу, т.е. парадоксальном соприкосновении временного и вечного, — что в свою очередь является экзистенциальным повторением абсолютного Парадок­са: существующего (= временного) вечного, когда Бог существовал в образе человека. Как высшая страсть ве­ра осуществляется, согласно К., вопреки разуму и этиче­скому, утверждая себя через абсурд. Подчеркивая лич­ный характер богоотношения, К. отвергает опосредо-

ванную связь с Богом, признавая абсолютную невырази­мость опыта веры, — выступая тем самым преемником той линии в интерпретации христианства, которая идет от посланий апостола Павла, через философию Тертуллиана, Августина, средневековой мистики и Паскаля к знаменитому "Sola fide" — "только верой" (спасется че­ловек) — Лютера. Всякий экзистенциальный опыт обре­тает у К. подлинный смысл и относится к сфере истин­ного существования постольку, поскольку содействует осознанию человеком религиозного значения своей лич­ности (в противоположность существованию неистин­ному, связанному с рассеиванием субъективности и, следовательно, уводящему от Бога). Особое внимание при этом К. уделяет страху, связанному с переживанием личностью своего существования как бытия "лицом к смерти", а также отчаянию как "исходной точке для до­стижения абсолютного". Существование, согласно К., требует постоянного духовного напряжения и страдания (в особенности на религиозной стадии). Основные экзи­стенциальные понятия, призванные описать непознава­емую и немыслимую в своей тайне экзистенцию, не вы­водятся последовательно одно из другого, но взаимо­обусловлены таким образом, что каждое понятие уже содержит в себе все остальные. Широкую известность философия К. получила только в 20 в., оказавшись со­звучной и устремлениям протестантской неоортодок­сии, и исканиям зарождающегося экзистенциализма. За­острение нравственных и религиозных проблем челове­ческого существования сближает философию К. с твор­чеством Достоевского. Иррационалистический пафос философии К., отказ разуму в познании "последних ис­тин" бытия, открывающихся во "внезапности загадоч­ного", совпадает с духом и основной идеей творчества Шестова.

Т.В. Щитцова

Дата добавления: 2017-01-14