Марк туллий Цицерон

ОБ ОРАТОРЕ

(Книга третья) (55 г. до н. э.)

ЧИСТОТА И ЯСНОСТЬ РЕЧИ

10 (37).' (...) Какой способ речи может быть лучше, чем говорить чистым латинским языком, говорить ясно, красиво, всегда в согласии и соответствии с предметом обсуждения?

(38). Впрочем, что касается тех двух качеств, которые я упо­мянул на первом месте, именно чистоты и ясности языка, то никто, полагаю, не ждет от меня обоснования их необходимости. Ведь мы не пытаемся обучить ораторской речи того, кто вообще не умеет говорить, и не можем надеяться, чтобы тот, кто не владеет чистым латинским языком, говорил изящно; тем менее, конечно, чтобы тот, кто не умеет выражаться удобопонятно, стал говорить достойным восхищения образом. Итак, оставим эти качества, приобретаемые легко и совершенно необходимые. Первое усваи­вается при обучении грамоте в детском возрасте, второе имеет своим назначением обеспечить людям понимание друг друга, и при всей своей необходимости — это самое элементарное требо­вание из предъявляемых оратору.

(39). Но всякое умение говорить изящно хотя и вырабаты­вается путем школьного знакомства с литературными памятни­ками, однако много выигрывает от самостоятельного чтения ора­торов и поэтов. Ибо эти древние мастера, не умевшие еще поль­зоваться украшениями речи, почти все говорили прекрасным языком; кто усвоил себе их способ выражения, тот не будет в состоянии даже при желании говорить иначе, как настоящим латинским языком. Однако ему не следует пользоваться теми

¹ Цифра без скобок обозначает порядковый номер главы, цифры в скобках— номер параграфа этой главы.

словами, которые уже вышли из употребления в нашем обиходе, разве только изредка и осторожно, ради украшения, что я укажу ниже. Но, пользуясь употребительными словами, тот, кто усердно и много занимался сочинениями древних, сумеет применять самые избранные из них.

11 (40). При этом для чистоты латинской речи следует поза­ботиться не только о том, чтобы как подбор слов не мог ни с чьей стороны встретить справедливого порицания, так и соблюдение падежей, времен, рода и числа предупреждало извращение смыс­ла, отклонение от обычного словоупотребления или нарушение естественного порядка слов, но необходимо также управлять органами речи, и дыханием, и самым звуком голоса.

(41). Не нравится мне, когда буквы выговариваются с изыс­канным подчеркиванием, также не нравится, когда их произно­шение затемняется излишней небрежностью; не нравится мне, когда слова произносятся слабым, умирающим голосом, не нра­вится также, когда они раздаются с шумом и как бы в припадке тяжелой одышки.

Говоря о голосе, я не касаюсь того, что относится к области худо­жественного исполнения, а только того, что мне представляется как бы неразрывно связанным с самой живой речью. Существуют, с одной стороны, такие недостатки, которых все стараются из­бегать, именно: слабый, женственный звук голоса или как бы не­музыкальный, беззвучный и глухой.

(42). С другой стороны, есть и такой недостаток, которого иные сознательно добиваются: так, некоторым нравится дере­венское, грубое произношение; им кажется, что благодаря такому звучанию их речь произведет впечатление сохраняющей в боль­шей мере оттенок старины.

Что касается меня, то мне нравится такой тон речи и такая тонкость (...), то благозвучие, которое непосредственно исходит из уст, то самое, которое у греков в наибольшей мере свойствен­но жителям Аттики, а в латинском языке — говору нашего го­рода.

12 (44). Поэтому раз есть определенный говор, свойственный римскому народу и его столице, говор, в котором ничто не может оскорбить наш слух, вызвать чувство неудовольствия или упрек, ничто не может звучать на чуждый лад или отзываться чуже­земной речью, то будет следовать ему и учиться избегать не только деревенской грубости, но также и чужеземных особен­ностей.

(45). По крайней мере, когда я слушаю мою тещу Лелию — ведь женщины легче сохраняют нетронутым характер старины, так как, не сталкиваясь с разноречием широкой толпы, всегда остаются верными первым урокам раннего детства,— когда я ее слушаю, мне кажется, что я слышу Плавта или Невия. Самый звук голоса ее так прост и естествен, что, несомненно, в нем нет ничего показного, никакой подражательности; отсюда я заключаю, что так говорил ее отец, так говорили предки: не жестко, не с открытым произношением гласных, не отрывисто, а сжато, ровно, мягко.

13 (48). Итак, оставим в стороне правила чистой латинской речи, которые приобретаются обучением в детстве, развиваются углубленным и сознательным усвоением литературы либо прак­тикой живого языка в обществе и в семье, закрепляются работой над книгами и чтением древних ораторов и поэтов. (...)

ВЫБОР СЛОВ

37 (149). (...) Словами мы пользуемся или такими, которые употребляются в собственном значении и представляют как бы точные наименования понятий, почти одновременно с самими понятиями возникшие, или такими, которые употребляются в пере­носном смысле и становятся, так сказать, на чужое место, или, наконец, такими, которые мы в качестве нововведений создаем сами.

(150). В отношении слов, употребляемых в собственном зна­чении, достойная задача оратора заключается в том, чтобы избе­гать затасканных и приевшихся слов, а пользоваться избранными и яркими, в которых обнаруживаются известная полнота и звуч­ность. Одним словом, в этом разряде слов, употребляемых в собственном значении, должен производиться определенный от­бор, и при этом мерилом его должно служить слуховое впечатление; навык хорошо говорить также играет здесь большую роль.

(151). Поэтому весьма обычные отзывы об ораторах со стороны людей непосвященных, вроде: «у этого хороший подбор слов» или «у такого-то плохой подбор слов», не выводятся на основании каких-либо теоретических соображений, а внушаются известным, как бы врожденным чутьем; при этом невелика еще заслуга избегать промахов (хотя и это большое дело); умение пользоваться словами и большой запас хороших выражений обра­зуют как бы только почву и фундамент красноречия.

(152). А то, что на этом основании строит сам оратор и к чему он прилагает свое искусство,— это нам и предстоит исследовать и выяснить.

42 (170). Превосходство и совершенство оратора, поскольку оно может проявиться в употреблении отдельных слов, сводится к трем возможностям: или к употреблению старинного слова, такого, однако, которое приемлемо для живого языка, или созданного вновь либо путем сложения, либо путем словопроиз­водства (здесь также приходится считаться с требованиями слуха и живой речи), или, наконец, к метафоре, которая придает на­ибольшую яркость и блеск речи, усыпая ее как бы звездами.

Печатается по изданию: Античные теории языка и стиля.— М; Л., 1936.—С. 192—193, 209—210.

ОРАТОР

(46 г. до н. э.)

ВИДЫ КРАСНОРЕЧИЯ

5 (19)'. Существуют вообще три рода красноречия; (20) в каждом из них в отдельности некоторые достигали мастерства, но лишь очень немногие достигали его в одинаковой мере во всех, как мы этого хотели бы. Например, были, если так можно выразиться, ораторы велеречивые, с возвышенной силой мысли и торжественностью выражений, решительные, разнообразные, неистощимые, могучие, во всеоружии готовые трогать и обращать сердца — и этого одни достигали с помощью речи резкой, строгой, суровой, неотделанной и незакругленной, а иные, напротив,— речью гладкой, стройной, законченной. С другой стороны, были ораторы сдержанные и проницательные, всему поучающие, все разъясняющие, а не возвеличивающие, отточенные в своей прозрачной, так сказать, и сжатой речи. 6 (21). Но есть и некий промежуточный между обоими упомянутыми, средний и как бы умеренный род, не применяющий не тонкой предусмотрительности последних, ни бурного натиска первых: он соприкасается с обои­ми, но не выдается ни в ту, ни в другую сторону, близок им обоим, или, вернее говоря, скорее не причастен ни тому, ни дру­гому. Слова текут в нем как бы непрерывным потоком, не принося­щим с собою ничего, кроме легкости и уравновешенности; разве только, как в венок вплетаются один-два цветка, так и у них речь изредка разнообразится красотами слов и мысли.

21 (69). Красноречивым будет тот, кто на форуме и в граж­данских процессах будет говорить так, что убедит, доставит наслаждение, подчинит себе слушателя. Убеждение вызывается необходимостью, наслаждение зависит от приятности речи, в под­чинении слушателя — победа. Сколько задач стоит перед орато­ром, столько и родов красноречия: тонкий род в доказательстве, средний в услаждении, бурный в подчинении слушателя. В послед­нем проявляется вся сила оратора. (70). Как в жизни, так и в речи нет ничего труднее, как ви­деть, что уместно. Греки называют это npenov, мы — тактом. Об этом существует много прекрасных наставлений, и тема эта заслу­живает изучения. Из-за незнания этого делается много ошибок не только в жизни, но особенно часто в поэзии и в ораторской речи. (71). А между тем оратор должен соблюдать такт не только в содержании, но также и в выражениях. Не для всякого общественного положения, не для всякой должности, не для всякой степени влияния человека, не для всякого возраста, так же как не для всякого места и момента и слушателя, подходит один и тот же стиль, но в каждой части речи, так же как и в жизни, надо всегда иметь в виду, что уместно: это зависит и от существа дела, о кото­ром говорится, и от лиц, и говорящих и слушающих.

ОРАТОР ПРОСТОГО СТИЛЯ

23 (75). Прежде всего необходимо нам нарисовать облик того, за кем некоторыми признается исключительное право именоваться аттическим оратором. (76). Он скромен и прост, подражает оби­ходному языку и от лишенного дара речи отличается больше по существу дела, чем по производимому впечатлению. Так что, вни­мая ему, слушатели, хотя сами и не владеют словом, тем не менее пребывают в твердой уверенности, что и они могли бы говорить таким же способом. В самом деле, эту простоту речи, пока о ней судишь со стороны, кажется легко воспроизвести, но, когда испро­буешь на деле, оказывается, нет ничего труднее. Дело в том, что, хотя этому роду красноречия и не свойственно особое полнокро­вие, все же оно должно обладать известной сочностью, чтобы, несмотря на отсутствие исключительно больших сил, иметь воз­можность производить, позволю себе так выразиться, впечатле­ние крепкого здоровья. Итак, первым делом освободим нашего оратора (77) как бы от оков ритма. Ведь, как ты знаешь, оратору приходится соблюдать известный ритм — о нем у нас скоро будет речь — согласно определенному правилу, касающемуся, однако, другого рода красноречия; в данном же случае ритм вообще сле­дует оставить. Речь должна представлять нечто несвязанное, однако не беспорядочное, чтобы получалось впечатление свобод­ного движения, а не разнузданного блуждания. Как бы прилажи­ванием слова к слову он также может пренебречь. (78). Но не­обходимо будет очень тщательно отнестись к остальному, раз в этих двух вещах, периодическом строении и склеивании слов между собой, он может чувствовать себя свободнее. Ведь и с этими произвольно сочетаемыми словами и короткими фразами ему не следует обращаться с полным небрежением, но и самая небреж­ность здесь известным образом обдуманная. Как про некоторых женщин говорят, что они не наряжены и что это-то именно им и к лицу, так и эта простая речь нравится даже без всяких прикрас; и тут и там происходит хотя и неуловимое, но такое нечто, от чего и то и другое выигрывают в привлекательности. Далее следует устранить всякое бросающееся в глаза, подобно жемчужинам, украшение; не надо применять и завивок. (79). Наконец, и вся­кие искусственные средства для наведения белизны и румянца придется отвергнуть; останутся только одно изящество и опрят­ность. Речь такого оратора будет латинской чистой речью, говорить он будет ясно и удобопонятно, предусмотрительно выбирая при­личествующие случаю выражения. 24. Отсутствовать будет только то, что Теофраст при перечислении достоинств речи помещает на четвертом месте,— приятные и обильные украшения. Наш оратор будет бросать остроумные, быстро сменяющиеся мысли, извлекая их из никому неведомых тайников; наконец,— и это должно быть господствующим его качеством — он будет осторожен в пользо­вании, так сказать, арсеналом ораторских средств. (81). Расста­новка слов служит к украшению, если она создает известную складность, которая с перемещением слов исчезает, хотя мысль и остается та же. Ибо украшения мысли, остающиеся и при пере­мещении слов, весьма многочисленны, но таких, которые имели бы выдающееся значение, среди них сравнительно мало. Итак, этому нашему оратору скудного стиля достаточно быть изящным; он не допустит смелости в образовании новых слов, будет осторожен в употреблении метафор, скуп на архаизмы и сдержан в применении остальных украшений слов и мысли; к метафоре, пожалуй, он будет чаще прибегать, поскольку ею чрезвычайно часто пользуют­ся и в разговорном языке не только в городе, но даже в деревне. (82). Этим видом украшения наш оратор спокойного стиля будет пользоваться несколько свободнее, чем остальными, однако не так безудержно, но если бы он применял самый возвышенный вид красноречия. 25. А то и здесь может обнаружиться неуместность (в чем она состоит, должно заключать из понятия уместности) того, когда, например, какое-нибудь слово метафорически заим­ствуется из области более возвышенного и вводится в речь обы­денного содержания, между тем как в другой обстановке оно было бы уместно. (83). Что касается такого рода складности, которая расстановку слов использует для тех блестящих оборотов, что у греков называются языковыми жестами или фигурами (вы­ражение, применяемое ими и к украшениям мысли), то эту склад­ность наш простой оратор (которого, в общем, правильно — напрасно только его одного — некоторые называют «аттическим») будет применять, но несколько более умеренно, так же как если бы, находясь на пиршестве, он, отказываясь от роскоши, хотел бы проявить не только скромность, но и изящество и выбирал бы то, чем он смог бы для этого воспользоваться; (84) ведь сущест­вует немало оборотов речи, подходящих как раз для бережли­вого в средствах оратора, о котором я говорю. Вот, например, таких оборотов, как симметрия колонов, сходных окончаний, одинаковых падежных форм и эффектов сопоставления слов, отличающихся только одной буквой,— всего этого нашему осто­рожному оратору придется избегать, чтобы нарочитая складность и погоня за эффектами не обнаружились слишком явно, точно (85) так же всякие повторения слов, требующие напряжения голоса и крика, чужды этому сдержанному характеру речи. Остальные приемы он может от времени до времени применять, лишь бы он не выдерживал строго периодичности, расчленял речь и поль­зовался словами, наиболее употребительными, и метафорами, наиболее непринужденными.

26 (90). Таков, по моему представлению, образ оратора просто­го стиля, но крупного, истого «аттика», так как все, что может быть в речи острого и здорового, составляет свойство аттического красноречия.

Дата добавления: 2017-02-01