Постмодернистский вызов и историческая наука

Лекция. «Постмодернистский вызов», «лингвистический поворот» и историческая наука.

Литература:

1. Анкерсмит Ф. История и тропология: Взлет и падение метафоры. М., 2003.

2. Анкерсмит Ф. Нарративная логика: Семантический анализ языка историков. М., 2003.

3. Бессмертный Ю. Л. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории // Одиссей: Человек в истории. 1995. М., 1995. С.5-19.

4. Гавришина О.В. Историческая наука в ситуации постмодерна: по материалам работы Ф.Р.Анкерсмита «Эффект реальности в трудах историков» // Культура и общество в средние века - раннее новое время. Методология и методики современных зарубежных и отечественных исследований. М. 1998.

5. Данто А.С. Аналитическая философия истории. М., 2002

6. Зверева Г.И. Реальность и исторический нарратив: проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории // Одиссей. 1996. М., 1996.

7. Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия. Эволюция научного мифа. М., 1998.

8. Иггерс Г. История между наукой и литературой: Размышления по поводу историографического подхода Хейдена Уайта // Одиссей: Человек в истории. 2001. М., 2001. С.140-154.

9. Кнабе Г.С. Общественно-историческое познание второй половины ХХ века, его тупики и возможности их преодоления // Одиссей. 1993. М., 1994. С.247-255.

10. Копосов Н. Как думают историки? М., 2002. С.5-48, 285-308.

11. Лиотар Ж. Состояние постмодерна. М., 1998.

12. Репина Л.П. Вызов постмодернизма и перспективы новой культурной и интеллектуальной истории // Одиссей. 1996. М., 1996.

13. Репина Л.П. «Постмодернистский вызов» и перспективы новой культурной и интеллектуальной истории // Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 1998. С.224-247.

14. Спигел Г.М. К теории среднего плана: Историописание в век постмодернизма // Одиссей. 1995. М., 1995. С.211-220.

15. Стрелков В. И. К онтологии исторического текста: Некоторые аспекты философии истории Ф.Р. Анкерсмита // Одиссей: Человек в истории. 2000. М., 2000. С.139-151.

16. Уайт Х. Метаистория: историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург, 2001

17. Уайт Х. Ответ Иггерсу // Одиссей: Человек в истории. 2001. М., 2001. С.155-161.

18. Филюшкин А.И. «Постмодернистский вызов» и его влияние на современную теорию исторической науки // Топос. Философско-культурологический журнал. 2000. № 3. С.67-78

19. Филюшкин А.И. Смертельные судороги или родовые муки? Споры о конце исторической науки в начале ХХI в. //Россия ХХI. – 2002. - № 4. - С.64-99

20. Шартье Р. История и литература // Одиссей: Человек в истории. 2001. М., 2001. С.162-175.

21. Шартье Р. История сегодня: Сомнения, вызовы, предложения // Одиссей. 1995. М., 1995. С.192-205.

Казалось, что высокий статус истории как науки гарантирует еще долгий период развития и совершенствования методов исторического знания. Однако в последней трети XX в. его основы были потрясены «постмодернистским вызовом» и «лингвистическим поворотом». Они произвели на творцов Histories Apodexis поистине апокалиптическое впечатление. По выражению Д. Харлана, наступил затяжной эпистемологический кризис, «поставивший под сомнение саму веру в неизменность и доступность прошлого, скомпрометировавший возможности исторического постижения и подорвавший нашу способность определять себя во времени». Габриэль Спигел высказалась еще более пессимистично: «Должны ли мы поверить в то, что наше представление о прошлом не более чем иллюзорно-реалистические полотна, «познаваемая ложь», которой мы пичкаем себя и других, чтобы скрыть свой страх перед тем, что за этими полотнами может таиться непознаваемая правда человеческого опыта, не поддающаяся никаким попыткам постигнуть ее с помощью наших словесных построений?».

Суть «постмодернистского вызова» 1970-х гг. в самом общем виде состоит в следующем. Объектом атаки постмодернистов стали принципы получения информации об исторической реальности. Они утверждали, что между свершившимся событием и рассказом историка об этом событии стоит огромная дистанция, в ходе преодоления которой происходит такое искажение прошлого, что об его адекватном отражении вообще нельзя говорить. Исторический факт отражается в письменном источнике — нарративе, где он уже искажен из-за разной степени осведомленности автора текста, его субъективности и тенденциозности, наконец, из-за его преднамеренной лжи или искреннего заблуждения. Чем дальше отстоит само событие от его отражения в нарративе (например, в средневековье большинство хроник отделено от описываемых в них событий на несколько десятков, а то и сотен лет), тем выше степень погрешности данного отражения.

Однако искажения нарастают, когда к использованию нарратива приступает историк-интерпретатор. Во-первых, он выступает как бы соавтором текста, поскольку прочитывает его, исходя из своей профессиональной подготовки, мировоззрения, исследовательских задач. И смысл, который он извлекает из памятника, может в значительной мере не совпадать с тем, который в него вкладывал создатель. Во-вторых, в принципе нет уверенности в возможности адекватного истолкования современным историком текста, написанного много столетий назад. Поэтому постмодернисты утверждают, что прошлого как бы не существует, а есть представленное в дискурсе информационное поле, которое, собственно, и есть история. По выражению Хейдена Уайта, одного из главнейших теоретиков постмодернизма, история есть всего лишь «операция создания вербального вымысла».

Таким образом, как показано Л.П. Репиной, в данном подходе объект познания трактуется не как что-то внешнее познающему субъекту, а как то, что конструируется языковой и дискурсивной практикой. Язык выступает не средством отражения и коммуникации, а главным смыслообразующим фактором, детерминирующим мышление и поведение. При этом постмодернистами «подчеркивается креативный, искусственный характер исторического повествования, выстраивающего неравномерно сохранившиеся, отрывочные и нередко произвольно отобранные сведения источников в последовательный временной ряд».

Помимо всего вышесказанного, постмодернисты заострили давнюю проблему, задав вопрос: а в чем, собственно говоря, состоит исторический факт? Здесь, на наш взгляд, наиболее удачны дефиниции Хейдена Уайта, который называет событием то, что произошло на каком-то пространстве за какой-то определенный промежуток времени, а фактом – знание об этом событии, оформленное в виде утверждения. Ведь любое событие можно представить как факт физический, химический, психологический и т.д. На долю истории, таким образом, остается только толкование, поиск значения событий. А оно всегда несет в себе значительный элемент произвольности, поскольку зависит от влияния эпохи, в которую живет интерпретатор, его образования, национальности, политических воззрений и т.д.

Под влиянием постмодернистов и других новых направлений исследовательской мысли (в частности, микроистории) история все больше сближается с литературой. По удачному выражению Роже Шартье, историки осознали тот факт, что Histories Apodexis, каким бы оно ни было по форме, — все еще повествование, понимаемое в духе Аристотеля как «выявление интриги представляемых действий». И на их труды распространяются фундаментальные принципы всякого повествования, общие и для истории, и для беллетристики. Во многом применением литературных форм изложения материала, гораздо более выигрышных для читателя, чем сухой стиль фундаментальной исторической монографии, и объясняется рост популярности постмодернизма. К тому же сторонники данного направления в своей критике предшественников буквально сыплют афоризмами, ироническими высказываниями, красивыми логическими парадоксами и даже анекдотами, чем привлекают читателя. Постмодернизм дарит чувство контроля над миром путем того, что автор и читатель как бы сами создают объекты своего изучения, творят историю, ощущают себя демиургами.

Рост популярности постмодернизма Ф. Анкерсмит назвал «интеллектуальным алкоголизмом»: в современной историографии получили распространение произведения, претендующие на то, чтобы быть «последним интеллектуальным глотком». Они обещают поднять нас до высот знания, но на самом деле приводят к состоянию хаоса, порожденному чрезмерной узостью специализации авторов и явным перепроизводством различных интеллектуальных изысков.

Место теории постмодернистов в историографии аналогично солипсизму в философии: с позиций логики он неопровержим, но все знают, что он неправилен. Но если концептуального ответа постмодернистам так и не удалось сделать, то последние не смогли потеснить прикладную роль позитивизма и сходных с ним методик. В настоящей ситуации они сосуществуют: постмодернизм серьезно расшатал основы, но не сверг до конца традиционную историческую науку, а она не сумела найти достойного ответа, но, тем не менее, устояла.

Это обусловлено тем, что, критикуя своих предшественников, представители нового направления так и не смогли создать яркие образцы конкретно-исторических исследований по тематике своих идейных оппонентов — историков-традиционалистов. Как верно подмечено Г.И. Зверевой, постмодернисты занимаются темами, какие в традиционном историческом знании, как правило, не было принято обсуждать. Их работы тесно смыкаются с литературоведением. Они носят в значительной мере элитарный характер и ближе к литературным произведениям, чем к традиционным историографическим жанрам, поэтому не могут составить реальную конкуренцию последним. В то же время, как верно отмечает Спигел, «многие историки уже подняли перчатку и руководствуются постмодернистскими приемами на практике, даже если пока они и не высказали в полном виде свои теоретические посылки».

С историческим постмодернизмом связано и новая популярная тема научных трудов. Не в силах понять, что есть история, в чем состоит ее предмет, постмодернисты приняли апорию Проста, что история – это то, что изучают историки. Изучив, как и что они делают, мы поймем смысл Histories Apodexis. Здесь наиболее знаменитой и показательной является и знаменитая «Метаистория» Хейдена Уайта. Ученый избрал своей методологией теорию литературных тропов, понимая ее как теорию преобразования и дискурсивного построения сюжета. Иными словами, тропология — это теоретическое объяснение вымышленного дискурса, каким образом в текстах создаются связи между фигурами и образами. При этом объектом изучения выступают труды по истории — тексты, созданные крупнейшими гуманитарными мыслителями ХIХ в. Дж. Мишле, Л. фон Ранке, А. Токвилем, Я. Бурхардтом, К. Марксом и др.

Анализируя их труды, Уайт выявляет стратегии, применяемые данными авторами для получения разного рода «эффекта объяснения». Их всего три: 1) объяснение посредством формального доказательства; 2) объяснение посредством построения сюжета и 3) объяснение посредством идеологического подтекста. В рамках этих стратегий Уайт выделяет четыре способа артикуляции, применяемые для достижения эффекта объяснения. Для первой стратегии это модусы Формизма, Органицизма, Механицизма и Контекстуализма, для второй — архетипы Романа, Комедии, Трагедии и Сатиры, для третьей — тактики Анархизма, Консерватизма, Радикализма и Либерализма. По словам Уайта, «Конкретная комбинация этих типов составляет то, что я называю историографическим «стилем» данного историка». Именно этот стиль определяет способ осуществления акта исторического познания, которое несводимо к банальному «рассказать, как было на самом деле».

Любой исследователь, по Уайту, вынужден выбирать тот или иной стиль или стратегию, причем свой выбор он делает в основном по моральным или эстетическим соображениям, но отнюдь не из-за стремления использовать методику, которая сумеет приблизить его к истине. Последней просто не существует, — нельзя выделить какую-то «более реалистичную» стратегию научного поиска. Поэтому история — конструкт, создаваемый исследователями, всего лишь «операция вербального вымысла».

Дата добавления: 2014-01-06