Это имеет этнокультурную специфику: МЫТЬ/СТИРАТЬ –– WASH 3 страница

Когда появляется историческое сознание — представление о бу­дущем, которое не повторит прошлого, Миф начинает ломаться, деми­фологизироваться. Отсюда и возникает представление о нем как о рассказе в духе "Преданий и мифов Древней Греции" — это вытяну­тые в линию, искусственно наделенные чертами повествовательности мифологические "остатки". Лич­ность эпохи мифа не такая, как наша личность, она —часть всего кол­лектива, то есть не просто олицетворяет весь коллектив, а отожде­ствляется с ним. Различные похожие люди, например близнецы, принимались за различные ипостаси одного человека, равного при этом всему космосу. Когда появлялось линейное время, цикличес­кий миф начинал превращаться в линейный текст: тогда появлялись двойники и близнецы исторического и условно-художествен­ного повествования.

Второе значение понятие мифа как мифотворческого космогенеза — рождения мира из хаоса — более корректно, но ведь нас в первую очередь миф интересует потому, что в XX веке он стал одной из важ­нейших культурных категорий, а стал он таковым благодаря треть­ему значению — мифу как особому состоянию сознания. Это такое со­стояние сознания, которое является нейтрализатором между всеми фундаментальными культурными бинарными оппозициями, прежде всего между жизнью и смертью, правдой и ложью, иллюзи­ей и реальностью. Вот почему во времена тоталитарного сознания, например, во времена сталинских репрессий, миф действует так бе­зотказно. Когда арестовывают всю семью и человек понимает, что тот, кто все это заварил, — негодяй и тиран, а его арестованные или убитые родственники явно ни в чем не виноваты, он долго не может психологически удерживать в себе это непосильное для него знание. И он регрессирует в мифологическое сознание; оппозиция "злодей / жертва" сменяется для него оппозицией "вождь / герой" или "вождь / его враги". Сознание человека затемняется, и им полно­стью овладевает бессознательное, которое, как показал Юнг, как раз и состоит из мифов.

Вот почему миф так важен для XX в. Но мифологическое прони­зывает не только политику, но и фундаментальную культуру, кото­рая в XX в. становится тотально мифологической. Для структуры М. прежде всего характерно то, что Люсьен Леви-Брюль назвал партиципацией, то есть сопричастием. В мифе каж­дый объект, каждое действие сопричастно другим объектам и дейст­виям. Изображение человека — это не просто изображение, это часть того человека, которого оно изображает, одна из его форм. По­этому достаточно проделать какие-то манипуляции с изображени­ем, и нечто произойдет с изображаемым человеком, например если проколоть изображение булавкой, человек умрет (контагиозная ма­гия). Потому что часть — это то же, что целое, одно из проявлений целого.

Леви-Строс охарактеризовал М. мышление как бриколаж (фр. bricolage — отскок шара в бильярде), то есть всеобщее взаимное отражение (утонченным вариантом бриколажа является, например, в "Игра в бисер" Гессе).

2) О мифе много размышлял А.А. Потебня. Теория мифа логически вытекает из символических свойств слова: а именно того, что образ потенциально может обозначать бес­
конечное число свойств, признаков, реалий. Это влечет за собой возможностъ самостоятельной жизни словесного образа без опоры на ре­альность: при неразвитости кругозора древнего человека и невыработанности аппарата мышления, это приводит к возникновению языко­вого мифа, мышления мифического. Миф элементарный есть слово, а миф в смысле сказание о мире, богах и героях есть уже развитие пер­воначального элементарного словесного мифа. Его суть в том, что «образ переносится в значение», т.е. если предмет «туча» мы по ассо­циации обозначили как «гора» (использовали такую внутреннюю форму), то нормальное мышление знает, что «гора» (образ тучи) — не значение ее (как «гора», но не равно «гора»). Для мифа же «туча»=»гора». Отсюда два важных следствия: 1)Называние есть тво­рение (вспомним слова Буслаева), т.е. «перенесение свойства средства познания в само познаваемое» (ТП, С.283), при малом запасе опыта и способности к абстракции. 2)«Отсюда чрезвычайно распространен­ное, быть может, общечеловеческое заключение, что настоящее, по­нимаемое другим, объективно существующее слово есть сущность ве­щи; что оно относится к вещи так, как двойник и спутник к нашему я» (С.283). «Миф состоит в перенесении индивидуальных черт образа, долженствующего объяснить явление... в самое явление» (ТР,С.306).

Причем, миф — не «болезнь языка», а единственно необходи­мое средство познания действительности длительное время развития (при недостатке чувственных данных). Как пишет Потебня, самый научный современный ум назвал бы, а потом и счел облако коровой, если бы знал об облаке и корове столько же, сколько древний чело­век. Именно мифичность мышления породила поэтичность, т.е. не познавательное, а эстетическое использование тех же свойств слова мифологизировать мир. Еще один очень важный вывод: «Создание мифа не есть принадлежность одного какого-либо времени» (С. 306). Оно всегда спутник недостаточного опыта и стремления сознания «достроить недостающий кирпичик мироздания» на уровне своих представлений. «Мифическое мышление на известной степени разви­тия — единственно возможное, необходимое, разумное; оно свойст­венно не одному какому-либо времени, а людям всех времен, стоя­щим на известной степени развития мысли; оно формально, т.е. не исключает никакого содержания: ни религиозного, ни философского и научного» (С.303).

В новое время многие идеи А.А. Потебни в области мифологизма развивает А. Ф. Лосев. Теория мифа А.Ф. Лосева (как, впрочем, и А.А. Потебни) органично вытекает из его теории знака и символа, а также из идей о семантической активности знака и языке как «промежуточной реальности».

Отсюда вытекает сравнительно автономное бытие знака языка: он – модель мира, но не зеркальное отражение. «Само собой разуме­ется, что язык очень часто является отражением действительности, но он часто является также искажением действительности, ложью об этой действительности и самой настоящей клеветой на эту действи­тельность. Иначе ведь любое наше грамматическое предложение... уже было бы истиной, и искажать действительность, извращать суще­ствующие в ней отношения и вообще ошибаться или лгать было бы невозможно» (95). На этой возможности строится теория мифа. «Миф отличается от метафоры и символа тем, что все те образы, которыми пользуются метафора и символ, т.е. совершенно реально, совершенно суххгтанииатьно» (444). Понятие огня = сам огонь. Не разграничен мир реальный и мыслимый.

Исследуя грамматический строй языков инкорпорирующего типа, Лосев приходит к выводу, что такая грам­матика отражает мифологический тип мышления. Мифология есть понимание неживой действительности как живой. Любая вещь вос­принимается как материальный, чувственно – воспринимаемый объ­ект. Веши не разграничены логически: для мифомышления «все решительно и целиком присутствует или, во всяком случае, может присутствовать во всем». Следствием этого является анимизм — одушевление всего сущего.

Как писал А. Ф. Лосев, для мифа характерно всеобщее оборотничество — все связано со всем и отражается во всем. Для этого нужен особый язык и особое сознание. Например, когда человек говорит: "Я вышел из дома", то он просто описывает свое действие. Такой язык не может быть мифологическим, в нем слишком четко разде­лены объект, субъект и предикат. Но миф не разделял ни субъекта, ни объекта, ни предиката. Миф вообще не знал слов в современном смысле и синтаксиса в современном смысле: членов предложения, частей речи — ничего этого не было.

В мифологическом сознании господствовал наиболее примитив­ный синтаксический (досинтаксический) строй — инкорпорирую­щий: в нем слово и предложение — это одно и то же, нерасчленен­ные смыслы нанизываются друг на друга. Не "я вышел из дома", а нечто вроде "меня-дом-наружу-хождение". Конечно, в таком нерас­члененном языке и сознании не может быть ни разграничения прав­ды и лжи (оно возникает как функция членораздельного предложе­ния), ни деления на иллюзию и реальность (оно возникает, когда есть предметы и есть слова), ни разграничения жизни и смерти (оно возникает, когда появляется начало и конец предложения и вообще начало и конец — то есть линейное время).

Черты мифомышления в языках, по А.Ф. Лосеву:

I) Отсутствие частей речи = невыделение логического субъекта, признака, процесса: «изменения вещей доступ­ны здесь только ощущению и восприятию, а никак не мышлению» (254). 2) Отсутствие морфемной структуры слова=неразграничение части/целого, сущности/явления. 3) В морфологических категориях не разграничены род/вид и общее/единичное=отождествление вещи и ее свойств. 4) Отсутствие логического Я, субъекта-подлежащего = ос-лабленность Я. понимаемое лишь как определенное место в про­странстве, но не как индивидуум (Я=тело). 5) Отсутствие структуры предложения = невыделение причинно-следственных связей (внешнее рядоположения выдается за связь). Всем известные явления тотемизма и фетишизма, следовательно, имеют природу языкового мифа, возникая «на основе неспособности четко разъединять и со­единять расчлененные категории» (263), когда всякое обобщение есть не абстракция, а также образ, чувственно-воспринимаемое явление.

В чем же причины живучести мифа в современном мире? Объективными условия­ми мифологизации современного сознания является сложность мира и противоречивость путей человеческого сознания. Миф как способ духовного освоения реальности активизи­руется в эпохи ломки устоявшихся социальных структур, этических норм и ценностей, ко­гда надежные познавательные ориентиры теряют почву в социуме. На уровне же массового сознания мифологизация была, есть и будет единственным способом познавательной ак­тивности (в силу присущим последнему антиинтеллектуальности, стереотипности, апелля­ции не к собственному опыту, а к авторитету), независимо от исторической ситуации. Субъективными его факторами являются сознательные усилия власть предержащих по ма­нипулированию общественным сознанием (см. предыдущую лекцию).

ЛЕКЦИЯ 16. ПРОБЛЕМЫ МИФОЛОГИЗАЦИИ ЯЗЫКА И ЯЗЫКОВОГО МИФА

ПЛАН.

1. Миф и языковой миф

2. Мифологизация языковой картины мира

3. Лингвистические механизмы мифологизации

Миф как тип сознания понимается в синхронии и диахронии. В диахро­нии миф – это первобытная стадия развития мышления, «способ массового выраже­ния мироощущения и миропонимания человека, еще не создавшего себе аппарата абстрактного, обобщающих понятий и соответствующей техники логических заклю­чений» (И.М. Дьяконов). Миф в синхронии – это тип человеческого мирофоззрения, мышления и практического поведения во все времена в условиях, когда нам не хва­тает знания о мире и опыта, и мы вынуждены его недостаток восполнять своей фан­тазией. Миф как форма ориентации в мире возможен прежде всего как миф языковой. Это понимали практически все исследователи мифомышления. Источник мифа – са­ми свойства человеческого слова.

Языковой миф – это всегда аномальное (с т.зр.логического сознания) функциониро­вание языка, по тем или иным причинам. Источник такого аномального функциони­рования можно видеть в самих сущностных свойствах языка, подмеченных еще В. фон Гумбольдтом. Язык моделирует мир по своим законам, а не зеркально отражает его. Следовательно, это – сравнитель­но автономная сущность, как-то соотносящаяся с реальным миром, но не повторяющая все его свойства. ® Логически возможны два варианта. 1) Язык отображает свойства и отношения реальной действительности в общем и целом адекватно, создавая изо­морфный образ мира в себе – познавательная функция языка осуществляется нор­мально. 2) Язык по тем или иным причинам отрывается от истинного мира, замыка­ется в себе и «подсовывает» нам ложный образ мира, в силу этого дезориентируя нас и неверно направляя наше поведение в мире. Тогда познавательная функция языка преобразуется в мифологическую.

Наш язык фиксирует уровень не научного осмысления мира, а повседневного опыта, бытового знания, «здравого смысла», со всей его неточностью и приблизи­тельностью. Поэтому «естественный язык» мифологичен в своих истоках: ср. такие самые обычные словоупотребления, как солнце заходит, время идет, земля рождает, чью мифологичность, в силу их обыденности, мы просто не замечаем. Мифологический тип познания долгое время был единственным типом познания и предшествует религиозному, научному и философскому. Поэтому и мифологическая функция языка также долгое время была превалирующей, и не случайно в языке остались следы такого понимания мира.

Миф ость любое неадекватное представление связей и отношений реальности (и, соответственно, ложное отображение шкалы ценностей) в словесном знаке, со­провождающееся немотивированными реальностью прагматическими установками (т.е. неадекватным речевым поведением). Причем – не просто искаженное, фантастическое мо­делирование мира в словесном знаке, но особый акт творения в языковой картине мира иной действительности, служащий не столько для познания и интерпретации реальности, сколько для оправдания определенных сакральных установлений, для санкционирования определенного типа сознания, ориентации в мире и поведения (Маковский 1995).

На уровне знания о мире для мифа характерно неразграничение реального и сверхъестественного, одушевленного и неодушевленного, духовного и материально­го, субъекта и объекта. Мифу присущ антропоморфизм – уподобление явлений фи­зической и психической реалий формам, атрибутам и свойствам человека, семьи, жилища, трудовой деятельности человека и пр. Пространство и время в мифе не но­сит объективный характер, они как бы подверстаны под человека, произвольны и меняют свои характеристики в зависимости от точки отсчета. В целом можно говорить о том, что в языковой картине мира мифа отсутствует дифференциация между миром че­ловека, миром природы и миром трудовой деятельности, а также не выделена категория социального как особого уровня абстрагирования реальности. В мифе отсутствует абстрактное мышление и нарушаются причинно-следственные связи.

На уровне системы ценностей для мифа характерна система ценностей в рамках оппозиции свое/чужое, которая заменяет весь многообразный спектр оценочности: хороший/плохой, добрый/злой, красивый/некрасивый, полезный/вредный и пр. Коллективные ценности при этом преобладают над ценностями отдельной личности.

На уровне речевого поведения для мифа характерны апелляция к авторитету, к вере, а не к практике, – и так называемая магия слова, когда словесной формуле приписываются возможности влиять на свойства объективного мира. Имя вещи вы­ступает как свойство самой вещи, называние есть творение, а слово способно воз­действовать на судьбу человека, защищать его от злых сил и пр.. На мотивационно-прагматическом уровне миф есть модель поведения, сакрализованный ритуал, санкциони­рованный стереотип отношения к действительности. При этом миф не требует доказа­тельств своей реальности, поскольку ограничения формальной логики на него не распро­страняются; миф есть предмет веры, доверия к авторитету. Для мифологического сознания «существенно, реально [разрядка автора – В.Т.] лишь то, что сакрализовано...» (Топоров).

Отсюда в мифологическом сознании приоритетно разрастается Слово, его сакраль­ная роль. В известном смысле для мифологического сознания все – Слово, весь мир – Слово. Слово – есть сущность вещи, ее символ, ее дух. Отсюда и шелест листьев, и шум реки воспринимается как «язык». Отсюда говорение отождествляется с творением (ВЕЩЬ -ВЕЩАТЬ), с роком и предначертанием (РОК – РЕЧЬ, ср. ВЕЩИЙ). Парадоксально, но в мифе не может быть слова, сказанного всуе, «просто так»: любой акт говорения уже самим фактом приобретает статус священного акта. Назвать Бога – вызвать Его. Отсюда и табуи-рованность некоторых словесных формул, перифрастичность их. Совершая какие-то опе­рации над именем, мы, тем самым, воздействуем и на сам предмет, подчиняем его своей воле – в этом смысл вызова духов умерших, заклинаний любого типа Слово и мир, по сути, гомогенны, взаимопроникновенны, между ними – таинственная связь. Отсюда наивно ду­мать, что у древних первичными были конкретные представления окружающих вещей, а потом – при развитии абстрактного мышления – они метафорически переосмысляются в психические, духовные реалии. Наоборот, первично складывались «космические» сущно­сти, а уже потом из их дифференцировались, вычленялись конкретные образы окружающе­го мира. Это находит свое выражение в принципе мифологической метатезы, при котором ныне первичные значения в древности были вторичными, и наоборот (ПАТЭР – отец, пер­воначально – Бог-отец, а уже потом – отец семейства; СВЕТ – первоначально всеобщая вселенская сущность, «мир», а уж потом – «то, что светло»; то же с оппозицией ЛЕ­ВЫЙ/ПРАВЫЙ). Другой парадоксальный вывод – сначала именовались ПРОЦЕССЫ, а потом из них вычленялись ПРЕДМЕТЫ (как у индейцев, чьи языки изучал Б. Ли Уорф) — ср. М.М. Маковский: вся лексика индоевропейцев сводится к семантике «бить», «гнуть», «резать». Мифологический смысл этого явления – в осознании своей отдельности от среды и первой попытке воздействовать на нее.

Мы осветили сейчас черты языкового мифа на уровне особой картины мира. Но эти же черты, «спускаясь» на уровень системы языка, не могут не влиять и на само языковое устройство. Т.е. миф проявляет себя не только в сфере оязыковленного знания, но и в сфере особенностей лексики и грамматики языка. Поговорим сейчас об этих особенностях. Об­щей для «мифологического» языка тенденцией является нейтрализация основных обще­языковых системных оппозиций на разных её уровнях – синхрония диахрония (внутренняя форма = значению), лексика/грамматика (студенчество вместо студенты, выражение множественности простой редупликацией), слово/предложение (вспомним примеры Сепи­ра и Лосева о слове-предложении в древних языках и языках индейцев или народов Севера

В области лексической семантики «мифологический язык» характеризуется: 1) синсемантичностъю слова (недискретной полисемией) – яри такой полисемии все значения слова актуализуются одномоментно и нерасчлененно, – причем между разными значениями одного и того же слова устанавливаются не отношения подо­бия или смежности (признак =>носитель признака), а отношения тождества (признак=носитель признака}. М.М. Бахтин называл эту черту комплексностью мышле­ния. «Первобытный человек употреблял какое-нибудь слов для обозначения много-образнейших явлений, с нашей точки зрения ничем между собой не связанных. Бо­лее того, одно и то же слово могло обозначать прямо противоположные понятия – и верх, и низ; и землю, и небо; и добро, и зло; и т.п.» (Волошинов, 1993, с.111); 2) ано­мальным расширением валентности слова (в т. ч. избыточностью) – в мифе нет естествен­ных ограничений на сочетаемость слова – поэтому все недожиданные образы современной поэзии имеют мифопоэтическую природу; 3) овеществлением метафоры и неразграниче­нием метафоры и метонимии(«...воды не хватит коммунизму...»); 4) полисемия/омонимия (сам факт сходства слова означает сходство значений = сходство понятий).

В грамматике (морфологии и синтаксисе) «мифологического языка» обнаружива­ются следующие явления: 1) неразграничение оппозиций субъект/объект (у Платонова -«где хоронились пролетарии...», одушевленность/неодушевленность («в чего же мы стреля­ем?»), единичность/множественность («где спит сельская отсталость...»), предмет/признак (у А. Платонова -... и по всей России люют теперь полы под праздник социализма вместо – * социалистический праздник... Общий смысл процесса отвлечения эпитета для мифологической языковой картины мира заключается в том, что отношение предмет и его (имманентный) признак переосмысляется как отношение двух само­стоятельных предметов, которые связаны не в логическом «пространстве» предицирования (то есть определения понятия через его свойство), а в реальном про­странстве и времени («субстанционально», «онтологически»); 2) стремление к лексикализованному выражению обобщенно-формализованных грамматических структур и смыслов в области категориальных грамматических значений – ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ вме­сто ИНТЕЛЛИГЕНТЫ; 2) «свёртывание» (компрессия) предикативных частей в непре­дикативное имя и аномальное описание структуры события в области синтаксических позиций и конструкций – по сути, речь идет о неразграничении лексики и грамматики, но­минации и предикации, слова и предложения. Это, например, явление перестройки ва­лентных связей при номинации структуры события: «Поэтому движение по земле всегда доставляло ему телесную прелесть» вместо [*доставляло его телу прелесть], при котором *он и *тело превращаются в два разных объекта, причем «объектность» тела «перетекает» в признак (телесный), а, напротив, признак подается как объект прелесть. Снова перед нами – неразграничение объективно существующей иерархии предметов и явлений окружающей действительности в процессе вербализации. Ср. еще пример: «чувствуя свою жизнь во всю глубину...» [вместо нормативного *глубоко чувствуя] – демонстрирует нам замену абстрактного психологического свойства глу­боко на конкретную пространственную координату в глубину. Еще пример – стяже­ние предикативной конструкции в атрибутивную: «... красных и белых, которые сейчас перерабатываются почвой в удобрительную тучность...» вместо возможного (^перерабатываются почвой в удобрения, для того чтобы она стала тучной]. Мы свя­зываем подобные явления с неразграничением номинации и предикации (Радбиль 1998) как чертой мифологизованного сознания (своего рода «неразграничение слова и предложения» в духе языковой ментальности первобытного человека).

Примечание (ТР!): 1) почему эргативный строй более «мифологичен», чем номинативный? 2) почему деление по родам неодушевленных существительных более «мифологично», чем его отсутствие (как в английском)? 3) почему три числа (с двойственным) более «мифологичны», чем два? 4) почему вид более «мифологичен», чем время?

ЛЕКЦИЯ 17. КОГНИТИВНАЯ ЛИНГВИСТИКА: ТЕОРЕТИКО-ИСТОРИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ

ПЛАН.

1. Понятия языкового знания и когнитивная лингвистика

2. Когнитивная наука. Историко-научные аспекты когнитивной лингвистики

3.Объект, структура и задачи когнитивной лингвистики.

Когнитивная лингвистика – сравнительно молодое направление в науке о языке. Его зарождение связано с выходом лингвистов на новый уровень понимания сущности и функционирования языка в связи с познавательной активностью человека в мире («когноско» (лат.) – познавать); в связи с этим можно встретить дублетный термин – когитология. Сам термин «когнитивная наука» появился на Западе совсем недавно: в частности, в американской традиции он трактуется предельно широко – как «наука, оперирующая познавательными аспектами, связанными с человеческой способностью думать и говорить, объединяя в частности теорию познания, лингвистику, психологию и философию». Исходя из этого, когнитивная лингвистика отвечает общему антропологическому направлению в языкознании, характеризуясь интегральностью и междисциплинарностью.

В рамках когнитивной лингвистики развивается несколько направлений: 1) компьютерные исследования, искусственный интеллект, информационная технология – М. Бирвиш; 2) исследования метаязыка лингвистики, анализ самих концепций и теорий языка (лингвофилософских парадигм) – Ю.С. Степанов; 3) когнитивный анализ «естественного языка». Нас в основном будет интересовать третий аспект когнитивных исследований.

Когнитивная лингвистика в своих основах опирается на феномен третьего вида знания (наряду с теоретическим и образным) – так называемое «языковое знание». Когнитивная лингвистика раскрывает значение этого соче­тания следующим образом: говорящий по-русски знает, что за именем вода стоит определенное вещество, но не знает его химического состава. И.А. Бодуэн де Куртенэ впервые употребил термин «языковое знание» в 1901 г. Через 20 лет эту идею развил А.М.Пешковский, считавший, правда, что только простолюдин верит, что болезнь можно вогнать и выгнать, что беда приходит сама, а совесть заедает.

В третьем виде знания (языковом) отражаются все внеязыковые представления носителей той или иной культуры независимо от их социального статуса и уровня образования. И.А.Бодуэн де Куртенэ безоговорочно соглашается с В.Гумбольдтом в том, что язык — это своеобразное мировоззрение. Сходные мысли по этому поводу высказал и Э.Бенвенист: «Язык создает воображаемую реальность, одушевляет неодушевленное, позволяет видеть то, что еще не возможно, восстанавливает то, что исчезло». Суммируя сказанное, можно заключить: языковое знание — это все то, что данный язык знает (на уровне рациональном/логическом и внерациональном/сублогическом) о действительности и о себе как фраг­менте этой действительности.

Языковое знание, не осознаваемое говорящими, предопреде­ляет сочетаемость единиц языка в речи и проявляется в этой соче­таемости. Как выражающее не только мировоззрение, но и миро­ощущение, оно плохо поддается логической обработке. Базируется языковое знание на уходящих в глубь веков и формирующих кол­лективное бессознательное представлениях, которым противоречит рациональное знание и которые обнаруживаются во вторичных пре­дикатах. Мы говорим, что тратим много энергии вопреки знанию закона ее сохранения. Можно вспомнить ставший классическим для этих случаев пример сочетания имени солнце с глаголами движения. Подобные словосочетания свидетельствуют о том, что рациональные знания отлитым в языке представлениям не мешают. Более того, первые вырастают из вторых. А для выявления оперативных еди­ниц индивидуального сознания совершенно необходим анализ средств кодирования обоих видов знания. Что же касается общест­венного сознания, то оно функция языка, поскольку совокупное знание непременно оязыковлено и тем самым объективировано.

Когнитивная лингвистика – молодая область языкознания, но все же и она уже имеет свою историю. Ее история связана прежде всего со становлением когнитивной науки (когитологии, когнитивистики), важным аспектом которой она является.

Когнитивная наука (cogni­tive science/sciences) – наука, занимающаяся человеческим ра­зумом и мышлением (mind) и теми ментальными (психическими, мыслительными) процессами и состояниями, которые с ними связаны; наука, предметом которой является когниция – познание и связанные с ним струк­туры и процессы; исследо­вание феномена знания во всех аспектах его получения, хранения, переработки и т.д., в связи с чем главными проблемами когнитивистики счита­ются вопросы о том, какими типами знания и в какой форме облада­ет человек, как репрезентировано знание в его голове, каким обра­зом приходит человек к знанию и как он его использует.

Хотя непосредственные объекты этой науки определяются по-разному, чаще всего этим объектом оказывается информация и главное – обработка информации и ее переработка, причем не только человеком, но и машиной (компьютером), т.е. все виды деятельности с информацией. В общем виде когнитивная наука – это и знание, и познание, и информация, и человеческий разум и созна­ние, и человеческий мозг как носитель соответствующих систем и их биологическая основа и т.п. По сути, это признание необходимости объединения разных наук, изучающих сознание, в некую междисциплинарную науку о когниции. Объединение наук в рамках когнитивизма диктуется прежде всего пониманием того, что разум – настолько сложный объект познания, что изучение его не может быть ограничено рамками одной дисциплины, даже такой, которая занималась им специально – пси­хологии.

Какие же науки объединяет или пытается объединить когнитивная наука? Не вызывает сомнения, что у ее истоков стояли когнитивная пси­хология и лингвистика (или – психолингвистика); к числу когнитив­ных наук причисляют, однако, то философию, лингвистику, антро­пологию и нейронауки, то прибавляют к пе­речисленным дисциплинам логику, то включают в их состав моделирование искусственного интеллекта, то, наконец, справедливо указывают на связь когнитивистики, причем в самом ее зарождении, с методами математического моделирования, теорией информации, кибернети­кой и, конечно же, с компьютерной наукой. В европейских направле­ниях когнитивизма отмечается также связь когнитивной науки и семиотики, что для настоящего периода его развития очень существенно.

На более ранних этапах развития когнитивной науки говорили о двух допу­щениях:

– человеческий интеллект может изучаться как материальная символическая система, которая понимается как «своего рода маши­на, которая порождает развертывающийся во времени набор сим­вольных структур»; для человека такими структурами являются мен­тальные репрезентации;

– свойства материальной символической системы изучаются на таком уровне анализа, который позволяет абстрагироваться от физической или технической стороны указанной системы, а также от материальной стороны механизмов, производящих некие операции с символами.

В настоящее время широко обсуждаются вопросы о дате «рождения» когнитивной науки (здесь выдвигаются и мнения о том, что зарождение науки приходится на середину 50-х гг., и мнение о том, что этой да­той должна быть признана организация Центра по когнитивным исследованиям в Гарварде в 1960 г. и даже мнение о том, что распро­странение этой парадигмы знания связывается с 70-ми гг. в амери­канской науке).

Дата добавления: 2014-01-20