Это имеет этнокультурную специфику: МЫТЬ/СТИРАТЬ –– WASH 10 страница

Переход от действий как таковых к речевым актам осуществляется легко и естественно. Прямое отождествление некоторых видов речевых актов с действием восходит к известной теории перформативов, обоснованной Дж.Остином в начале 1960-х годов. Но дело не только в перформативах. Сама структура речевого акта в основных чертах воспроизводит модель действия: в ней присутствует намерение, цель и производимый эффект (результат). Есть области, в которых вся совокупность действий сводится к речи. Это политика и дипломатия, управление и юриспруденция, дело- и судопроизводство. И тем и другим свойственны намерения, мотивы, цели – явные и скрытые, побочные эффекты, результаты – прямые и косвенные, следствия, оценки – утилитарные и этические. Человек несет ответственность как за речевые, так и за неречевые действия, если они нарушают принятые нормы поведения. И те и другие могут служить основанием для обвинения; и те и другие нуждаются в оправдании. И речевые и неречевые действия развертываются во времени, и те и другие имеют начало и конец, завершение. Для тех и других вырабатываются стратегии осуществления, объединяющие речевые и неречевые акции: слово может стимулировать дело, а действие – слово.

Но, несмотря на аналогию слов и дел, речевых актов и поступков, речевые действия специфичны. Их основной отличительной чертой является адресованность. Речевое действие обращено к «другому» – личному или социальному адресату, знакомому или незнакомому, современнику или будущим поколениям, самому себе (т.е. отчужденному от «Я» – «другому»), душам умерших, наконец к Богу или Святому. Речь, сказанная в «абсолютную пустоту», не является речевым действием. Между речевым актом и действием существует обратная связь. Свойства высказывания влияют на структуру действий, входящих в контекст межличностных отношений. Этикет и ритуал характеризуют как речевое, так и неречевое поведение человека. Высказывание, обращенное к адресату, приобретает черты речеповеденческого акта, а поведенческий акт, рассчитанный на восприятие его другим, всегда семиотичен, т.е. подлежит интерпретации. Не случайно спрашивают «Что значит ваш поступок?», приравнивая этим поступок к словам.

Другой еще более важной чертой, отличающей речевое действие от неречевого, является наличие в нем суждения (пропозиционального содержания) – полного или редуцированного, участвующего в осуществлении действия. Так, от речевых актов может быть сделан шаг к ментальным действиям, отвлекающим речевой акт от категории времени, ибо суждение атемпорально. Благодаря наличию пропозиционального содержания речевые действия могут получать не только этическую и утилитарную, но и истинностную оценку.

Поставим вопрос: всякая ли пропозиция (суждение) имплицирует наличие характерной для речевых актов коммуникативной цели? По-видимому, нет. Истинные общие суждения об устройстве Вселенной (типа Земля имеет форму шара) наименее приспособлены к вхождению в повседневную коммуникацию. Они, однако, охотно включаются в контекст ментальной деятельности, в котором получают функциональные характеристики, становясь аксиомами, посылками, тезисами, гипотезами, подтверждениями, опровержениями, доказательствами, теоремами, доводами, аргументами и контраргументами и т.п. Ментальный акт, пока его содержание не стало общей истиной, не освобожден от мыслящего субъекта: установка на истину не препятствует диалогичности. Функции ментальных актов оказали глубокое влияние на формирование иллокутивных сил, отвечающих теоретическому дискурсу, – полемике, спору, дискуссии, судебному разбирательству и др.

Итак, речевые акты имеют черты общности с неречевыми действиями – с одной стороны, и с ментальными актами, с другой. С первыми их сближает, прежде всего, целенаправленность, со вторыми – наличие пропозиционального содержания. Речевые действия выполняют роль посредника между ментальной и реальной деятельностью человека, образуя вместе с ними единый комплекс.

Сегодня логическое направление далеко не исчерпало себя..Во-первых, новую жизнь получили традиционные проблемы лингвистической эпистемологии (науке об истине) в рамках семантики возможных мирах и модальной логики. Компьютерное моделирование, и шире – язык искусственного интеллекта и его аналогии с естественной человеческой когницией делают логический анализ языка активной методикой в когнитивной лингвистике.

Перспективным выглядит и логический анализ аксиологии естественного языка (Н.Д. Арутюнова и др.) и особенно – этнолингвистический его аспект – логический анализ языка культуры и культурных концептов этноса. И, наконец, в рамках лингвокультурологии и лингвистической антропологии начинает подниматься проблема закономерного перехода от национальной специфики языка, этнического мировоззрения, ментальности к идиоэтнической обусловленности и самой логики как техники мышления, для которой раньше постулировался универсальный общечеловеческий характер.

Союз логического анализа и психолингвистики помогает поставить и решить проблему и индивидуальной психологической обусловленности не только содержания мышления, но и его форм в рамках индивидуального языкового сознания. Это прежде всего ментальные репрезентации и сам процесс человеческой когниции. Логический анализ основ культурной и речевой коммуникации в рамках принципа Кооперации и пр. обогащает и современные прагматические исследования.

В лингвистике текста В. Руднев развивает так называемую «философию вымысла»и «морфологию реальности», которая является стыком семиотики, структурального анализа и традиционных идей аналитической философии Фреге и Карнапа.

Лингвистическая экзегетика и теологические проблемы языка в русле научного неотомизма предлагают логические основания для наличия «универсального языка», данного Богом, и аргументацию для божественного происхождения языка (в частности – роль субъектно-предикатной структуры в «космическом синтаксисе» и пр.).

ЛЕКЦИЯ 29. ЛИНГВОФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ АНАЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ

ПЛАН

1. Аналитическая философия как «философия языка»

2. Проблемы истинности и верификации в аналитической философии

3. Проблемы существования в аналитической философии

Язык насквозь антропоцентричен. Путь к осмыслению феномена человека лежит не столько через естественные науки, сколько через естественные языки. Не случайно основные направления философии 20 в. развиваются под знаком языка. Это вызвало к жизни такое мощное направление логико-философских исследований как аналитическая философия. Это – философская традиция, возникшая как неопозитивистская реакция на кризис позитивизма XIX в. С одной стороны, ее развитию содействовали труды Венского философского кружка, с другой – Оксфордская философская школа во главе с Бертраном Расселом и Джорджем Эду­ардом Муром. Подлинным вдохновителем аналитической философии является Людвиг фон Витгенштейн и его главный труд «Логико-философский трактат».

Для АФ характерны три главных признака: лингвистический редукционизм, то есть сведение всех философских проблем к про­блемам языка; «семантический акцент» – акцентирование внима­ния на проблеме значения; «методологический уклон» – противо­поставление метода анализа всем другим формам философской ре­флексии, в частности отказ от построения системы философии в ду­хе классических философских построений XIX в. АФ – это прежде всего философия языка: мир видится через призму языка, старая традиционная философия, говорят аналити­ки, возникла из-за несовершенства языка, многозначности его слов и выражений, «речи, которая запутывает мысли», по выражению Витгенштейна; задача философии состоит в том, чтобы построить такой идеальный язык, который в силу своей однозначности авто­матически снял бы традиционные философские «псевдопроблемы» (бытия и сознания, свободы воли и этики). Поэтому АФ – это прежде всего (на раннем этапе) логико-философская доктрина, стремящаяся к формализации языка, доведению его до совершенст­ва языка логических символов. Эту проблему решали ученики Вит­генштейна, члены Венского логического кружка: Мориц Шлик, Отто Нейрат и, прежде всего, Рудольф Карнап.

Перелом в АФ произошел в 1930-е гг., когда Витгенштейн вернулся в Кембридж из добровольного ше­стилетнего изгнания (он работал учителем начальных классов в гор­ных альпийских деревнях с 1921 по 1926 г.), Идеи «Философских исследований» Витгенштейна были с вооду­шевлением приняты англосаксонским философским сообществом. Вся АФ 50 – 60-х гг. XX в. так или иначе оказалась под влияни­ем этого произведения.

Первой разновидностью «аналитической философии» явилась «лингвистическая философия», «философия лингвистического анализа», философия «обыденного языка» Это – фи­лософское направление, поставившее сво­ей основной задачей анализ естественного языка строгими методами. Анализ пред­принимался с целью определения фило­софски значимых концептов (таких, как «добро», «зло», «долг», «знание», «зна­чение» и др.), опираясь на контексты употребления соответствующих слов в обыденной речи. Другая цель анализа – выявление особой «логики» (правил, регламентов и конвенций) функционирования языка в условиях повседневной коммуникации. Первый круг задач выполнялся концеп­туальным анализом, второй – логиче­ским анализом речевых актов.

Если научно-теоретическое рассуждение направлено на установление объективной истины (истинностного значения предло­жения), то задача практического рассуждения заключается в выборе цели и способов ее достижения, и оно допускает варьиро­вание. Его итог – принятие решения или предписание, определяющие действия. Логический анализ практического рассуждения (языка морали) был предпринят предста­вителями ЛФ, занимающимися пробле­мами этики (Мур, Ноуэлл-Смит, Хэар). Мур в противовес этическому натурализму стремился показать, что ключевые для этики оценочные предикаты («хороший», «плохой») не обозначают никакого естественного свойства объектов.

Анализ практического рассуждения выявил особый вид нарушений смысловой правильности текста. Первым привлек внимание к этому явлению Мур. Его пример Идет дождь, но я так не считаю известен под названием парадокса Мура. Приведенное предложение не содержит прямого логического противоре­чия. Это отклонение от нормы, а не от истины. Конвенция общения требует, чтобы говорящий, утверждая что-либо, имел для этого основания.

Также на основе идей позднего Витгенштейна оксфордс­кий философ-аналитик Джон Остин, а вслед за ним Джон Р. Серль из Беркли (Калифорния) строят теорию речевых актов, учение о том, как производить действия при помощи одних слов. Джон Уиздом разрабатывает теорию лингвистической терапии, учения, согласно которому язык лечит говорящего и слушаю­щего (здесь впервые в явном виде пересеклись АФ и психоанализ). Джеймс Хадсон разрабатывает лингвистическую апологетику, учение о том, что отношения человека с Богом есть разновидность языковой игры. Наконец, появляется аналитическая философия вымысла, утверждающая, что если Шерлок Холмс и не существо­вал, «то он мог бы существовать при других обстоятельствах» (фор­мулировка Сола Крипке). ЛФ стимулировала создание ряда философских логик, отражающих определенную форму жизни и базирующихся на естественном языке: эпистемические логики, логики оценок, логики предпочтения, логики прескрипций, логики действия, иллоку­тивной логики и др.

В рамках Венского философского кружка в 20-е гг. ХХ века было создано философское направление верификационизма. Это методологическая концепция, согласно которой научная истина устанавливается путем эмпирической проверки ее фактов. Его разрабо­тали члены Венского логического кружка, сформированного в 1920-е гг. под председательством Морица Шлика, куда входили из­вестные ученые и философы Отто Нейрат, Фридрих Вайсман, Курт Гёдель, Рудольф Карнап, Ханс Рейхенбах. Члены Венского кружка в своей философской деятельности руководствовались положения­ми «Логико-философского трактата» Людвига Витгенштейна. Согласно принципу верификационизма, всякое научно осмысленное утверждение может быть сведено к совокупности так называемых протоколь­ных предложений, фиксирующих данные «чистого опыта» и вы­ступающих в качестве фундамента любого знания. М. Шлик понимает под «протокольными предложениями» те предложения, которые выражают факты абсолютно просто, без какого-либо их пе­ределывания, изменения или добавления к ним чего-либо еще, — факты, поиском которых занимается всякая наука и которые пред­шествуют всякому познанию и всякому суждению о мире. Бессмыс­ленно говорить о недостоверных фактах. Только утверждения, только наше знание могут быть недостоверными. Поэтому если нам удается выразить факты в «протокольных предложениях», без ка­кого-либо искажения, то они станут, наверное, абсолютно несо­мненными отправными точками знания».

Верификационизм основывался на том, что предложение науки может быть сведено к протокольным предложениям и верифицировано. Впоследствии наука это не подтвердила (показала, что это не так). Второй предпосылкой принципа верификационизма была идея независимости «чис­того опыта» от самого экспериментатора. Все это опровергла, напри­мер, квантовая механика, которая постулировала существование ненаблюдаемых объектов и зависимость результата опыта от нали­чия фигуры экспериментатора.

Рудольф Карнап подверг анализу с позиции истинности так называемые метафизические высказывания, типа Бытие определяет сознание. «В области метафизики (включая всю аксиологию и учение о нормах) логический анализ приводит к негативному выводу, который состоит в том, что мнимые предложения этой области являются полностью бессмысленными. … Если мы утверждаем, что так называемые предложения метафизики являются бессмысленными, то это слово понимается в строгом смысле. В нестрогом смысле предложение или вопрос называют обычно бессмысленным, если его установление является полностью бесплодным (например, вопрос «каков средний вес каких-нибудь лиц в Вене, телефонный номер которых оканчивается цифрой «З») или же предложение, которое является совершенно очевидно ошибочным (например, «в 1910 г. в Вене было шесть жителей»), или такое, которое не только эмпирически, но и логически ложно, контрадикторно (например, «из лиц А и Б каждый на 1 год старше, чем другой»). Предложения такого рода, будь они бесплодны или ложны, являются, однако, осмысленными, ибо только осмысленные предложения можно вообще подразделить на (теоретически) плодотворные и бесплодные, истинные и ложные. В строгом смысле бессмысленным является ряд слов, который внутри определенного языка совершенно не образует предложения. Бывает, что такой ряд слов на первый взгляд выглядит так, как будто бы он является предложением; в этом случае мы называем его псевдопредложением. Мы утверждаем, что мнимые предложения метафизики путем логического анализа языка разоблачаются как псевдопредложения.

Язык состоит из слов и синтаксиса, т. е. из наличных слов, которые имеют значение, и из правил образования предложений; эти правила указывают, каким путем из слов можно образовывать предложения различного вида. Соответственно имеются два вида псевдопредложений: либо встречается слово, относительно которого лишь ошибочно полагают, что оно имеет значение, либо употребляемые слова хотя и имеют значение, но составлены в противоречии с правилами синтаксиса, так что они не имеют смысла. … Псевдопредложения обоих видов встречаются в метафизике».

Карнап рассуждает такт. 1) Слова типа «идея», «абсолют», «Бог» не имеют значения, т.к. не соответствуют протокольному элементарному предложению «х есть Бог, Я, принцип», т.е. в предложении «Х есть принцип У» не интерпретируется, что значит «быть принципом» и пр.; 2) Имеется еще и второй вид псевдопредложений. Они состоят из слов, имеющих значение, но эти слова составлены в таком порядке, что оказываются лишенными смысла. Синтаксис языка указывает, какие сочетания слов допустимы, а какие нет. Грамматический синтаксис естественного языка не везде выполняет задачу исключения бессмысленных словосочетаний. Возьмем, например, два ряда слов: 1. «Цезарь есть и»; 2. «Цезарь есть простое число». Ряд слов (1) образован в противоречии с правилами синтаксиса; синтаксис требует, чтобы на третьем месте стоял не союз, а предикат или имя прилагательное. В соответствии с правилами синтаксиса образован, например, ряд «Цезарь есть полководец», это осмысленный ряд слов, истинное предложение. Но ряд слов (2) также образован в соответствии с правилами синтаксиса, ибо он имеет ту же грамматическую форму, как и только что приведенное предложение. Но, несмотря на это, ряд (2) является бессмысленным. Быть «простым числом» — это свойство чисел; по отношению к личности это свойство не может ни приписываться, ни оспариваться. «Тот факт, что в обычном языке можно образовать бессмысленный ряд слов без нарушения правил грамматики, указывает на то, что грамматический синтаксис, рассмотренный с логической точки зрения, является недостаточным. Если бы грамматический синтаксис точно соответствовал логическому синтаксису, то не могло бы возникнуть ни одного псевдопредложения». Карнап перечисляет типы ошибок: 1) путаница быть связочного и быть предикатного; 2) путаница «сфер понятий», областей приложимости предикатов.

Фраза из Гегеля: «Чистое бытие и чистое ничто есть, следовательно, то же самое» – то же псевдопредложение. Вся метафизика состоит из таких предложений. По мнению Карнапа, истоком метафизики (=философии) был миф. Она является недостаточным заменителем искусства (нет его преимуществ, но есть его недостатки).

В 1930-е гг. сам логический позитивизм претерпел кри­зис. По сути, он рассмат­ривал только предложения в изъявительном наклонении, в то время как речевая деятельность гораздо шире (Витген­штейн, с его понятием «языковой игры»). Язык в концепции поздней аналитической философии не описывает реальность, а вступает с ней во взаимодействие.

Поэтому принцип верификационизма в 1930-е гг. исчерпал се­бя, и на смену ему пришел принцип фальсификационизма (К. Поппер). Суть его в том, что доказательством истинности теории как выводного (индуктивного) знания есть не опыт, а возможность ее фальсификации. Теории – это наши собственные изобретения, наши собственные идеи. Они не навязываются нам извне, а представляют собой созданные нами инструменты нашего мышления. Если некоторая гипотеза была выдвинута, проверена и доказала свою устойчивость, ее нельзя устранять без «достаточных оснований». «Достаточным основанием», к примеру, может быть замена данной гипотезы на другую, лучше проверяемую гипотезу или фальсификация одного из следствий рассматриваемой гипотезы. Наряду с непротиворечивостью эмпирическая система должна выполнять еще одно условие: она должна быть фальсифицируемой. Эти два условия в значительной степени аналогичны. Действительно, для высказываний, не удовлетворяющих условию непротиворечивости, стирается всякое различие между любыми двумя высказываниями из множества всех возможных высказываний. Для высказываний же, не удовлетворяющих условию фальсифицируемости, стирается всякое различие между любыми двумя высказываниями из множества всех возможных эмпирических базисных высказываний. Допустимы лишь такие вспомогательные гипотезы, введение которых не только не уменьшает степени фальсифицируемости, а, напротив, увеличивает ее.

Именно в рамках логического анализа языка новое осмысление приобретают вечные философские и логические вопросы, к которым несомненно относится проблема существования. Она в ХХ веке оказалась более «лингвистичной», чем это казалось традиционной науке. Его вновь поставили видные философы и логики того времени — Рудольф Карнап, Алонзо Чёрч, Уиллард Куайн. Известен знаменитый доклад в Британской академии Дж. Э. Мура, одного из основателей «лингвистической философии, «Доказательство существования внешнего мира». Доказательство состояло в том, что Мур поочередно поднимал то правую. То левую руку и громко говорил: «Я точно знаю, что моя рука существует». Это, правда, опровергал еще Б. Рассел, говоря, что теоретически это ничего не доказывает.

С логической точки зрения такие вопросы, как «Существует ли Бог?» или «Существуют ли единороги?» являются реальной пробле­мой, потому что слово существовать выступает в речи одновре­менно в двух функциях. Когда мы говорим Он спит, мы тем са­мым подразумеваем, что он существует. Любому утверждению о фактах предшествует молчаливая презумпция, что эти факты суще­ствуют. В этой функции глагол существоват ь называется экзис­тенциальным квантором, или квантором (как бы счетчиком) существования. Уиллард Куайн придумал остроумный тест на существование. Предметы сущест­вуют, если их можно сосчитать.

Но вернемся к единорогам. Их нельзя сосчитать, потому что они не существуют, но тем не менее мы не можем сказать, единоро­ги не существуют, ибо тогда вообще не о чем было бы говорить. Эту проблему понимал еще Платон, она и известна как «борода Плато­на»: небытие в некотором смысле должно быть, в противном случае оно есть то, чего нет. Эта парадоксальность возникает благодаря тому, что глагол «су­ществовать» выступает и в функции обычного предиката; и вот ког­да они встречаются в одном утверждении: квантор существования (существует такой X) и предикат существования (X существует), то получается путаница. Мы хотим сказать: «Единорогов не существует», а в результате получа­ется: «Существует такой X, как единорог, который не существует».

Одно из решений этого парадокса предложил Бертран Рассел. Он считал, что мир у нас более или менее один. Надо только уметь грамотно в логическом смысле выражать то, что может быть выражено. Этому поможет теория определенных дескрипций (описаний), которая заключается в том, что каждое слово является скрытым описанием, то есть его можно представить при помощи других слов. Тогда мы сможем непротиворечиво говорить о том, что единорогов не существует. Мы разложим слово едино­рог на описание: ‘животное, являющееся по природе рогатым’, и тогда мы скажем: «Все животные, являющиеся по природе рогаты­ми, имеют два рога, и при этом нет ни одного из них, которое по при­роде имело бы один рог». Вот мы и разделались с единорогами.

ЛЕКЦИЯ 30. ЛИНГВОФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ СЕМАНТИКИ ВОЗМОЖНЫХ МИРОВ И МОДАЛЬНЫХ ЛОГИК

ПЛАН

1. Модальная логика в естественном языке

2. Лингвистические возможности семантики возможных миров

3.Язык и философия вымысла

4. Виртуальные реальности в оппозиции «реальность – текст»

Модальные логики есть попытка преодоления кризиса позитивистского знания и недостаточности формальной логики Аристотеля. В частности, они вырастают из преодоления парадокса существования, который был альтернативен расселовскому, предполагавшему все-таки единство объективного мира. Это путь, по которому пошел один из последних идеалистов XX в. немецкий философ Алексиус Майнонг, считавший, что есть два мира: мир вещей, в котором сущест­вуют все материальные предметы, и мир идей и представлений, в котором существуют Пегас, круглый квадрат, единороги и т.п.

В принципе по тому же пути в 1940—1950-е гг. пошла модальная логика, которая на вопрос «Существует ли Шерлок Холмс?» с легкой руки одного из столпов аналитической философии американский философ Уилларда Куайна отвечала: «Существует в художественном мире рассказов Конан-Дойля», а на вопрос «Суще­ствует ли Дед Мороз», – «Существует в детских представлениях о Новом годе». Недостатком этой стратегии было то, что она в результате совер­шенно размывала границы между существующим и несуществую­щим, между иллюзией и реальностью. Когда в модальной логике популярны­ми стали концепции о возможно-существующих объектах, сюда по­пал и злополучный единорог. Единороги не существуют, говорили сторонники этой теории, но логически нет ничего невозможного, чтобы единороги существовали, они являются возможно-существу­ющими объектами. Под эту же мерку попадали Шерлок Холмс, Дед Мороз, Микки Маус, Винни Пух и Григорий Мелехов.

Модальная логика суть одна из характерных для современного научного знания многозначных логик. Обычная Аристотелева логика на­зывается двузначной, потому что ее высказывания, имеют два зна­чения, то есть они могут быть либо истинными, либо ложными. Однако мы знаем, что в реальности далеко не всегда можно определить точно истинность или ложность высказывания, и бывают переходные случаи. Например, есть вы­сказывания неопределенные с точки зрения их истинности или ложности: Коммунизм – это молодость мира (вспомним Карнапа – о метафизических суждениях).

Вот что пишет по этому поводу один из виднейших современных философов Георг Хенрик фон Вригт: «Возьмем, например, процесс выпадения дождя. Этот процесс продолжается некоторое время, а затем прекращается. Но предположим, что это происходит не вне­запно, а постепенно. Пусть р______ – р иллюстрирует, что на определенном отрезке времени вначале определенно идет дождь, потом определенно не идет дождь (– р), а между этими временными точками находится переходная область, когда может капать не­большое количество капель – слишком мало для того, чтобы заста­вить нас сказать, что идет дождь, но слишком много для того, чтобы мы могли воздержаться от утверждения, что дождь определенно за­кончился. В этой области высказывание р ни истинно, ни ложно». Таким образом, появляется еще третье значение высказывания: «ни истинно, ни ложно»; или «и истинно, и ложно»; или «неопреде­ленно».

Когда соответствующие явления стали обнаруживаться в матема­тике и физике, – назревает необхо­димость в адекватном описании таких аномальных, с точки зрения двузначной логики, явлений. Здесь-то и помогает аппарат много­значной, например, модальной логики, которая наряду с обычны­ми значениями истинно и ложно оперирует значением неопре­деленно, или неизвестно, или ненаблюдаемо.

Мы знаем для формальной логики Аристотеля, что в основе логического исчисления лежат несколько самоочевидных истин, аксиом, кото­рые мы называем законами логики. В обычной двухзначной логике таких законов четыре: закон тождества (любое высказывание с не­обходимостью равно самому себе); закон двойного отрицания (двой­ное отрицание высказывания равно утверждению этого высказыва­ния); закон исключенного третьего (высказывания может быть ли­бо истинным, либо ложным); закон противоречия (неверно, что вы­сказывание может быть одновременно истинным и ложным).

В начале XX в. выяснилось, что закон исключенного третьего, строго говоря, не является законом логики, в силу того, что он действует только применительно к конечному множеству объектов, тогда как, например, числа представляют собой бесконечное мно­жество. Вот что пишет об этом известный логик, а также автор зна­менитых диссидентских памфлетов А. А. Зиновьев: «Возьмем ут­верждение: всякое целое число, большее единицы, есть либо про­стое, либо сумма двух простых, либо сумма трех простых. Неизвест­но, так это или нет, хотя во всех рассмотренных случаях это так (а их конечное число). Назовем исключительным числом число, кото­рое не удовлетворяет принятому утверждению. Существует ли та­кое число или нет? Мы не можем указать такое число и не можем вывести противоречие из допущения его существования. Отсюда де­лается вывод о неприменимости закона исключенного третьего в та­ких случаях». Не об этом ли писал К. Поппер в рассуждениях о «проблеме индукции», т.е. невыводимости теоретического знания из эмпирических данных: «С логической точки зрения далеко не очевидна оправданность наших действий по выведению универсальных высказываний из сингулярных, независимо от числа последних, поскольку любое заключение, выведенное таким образом, всегда может оказаться ложным. Сколько бы примеров появления белых лебедей мы ни наблюдали, все это не оправдывает заключения: "Все лебеди белые».

Замечено, что высказывания естественного языка плохо поддаются анализу с помощью традиционной логики, особенно модальные высказывания. Например, высказывания «возможно, идет дождь» и «возможно, не идет дождь» не противоречат друг другу. «Может быть, идет, а может, уже кончился». Но их немодальные аналоги — «дождь идет» и «дождь не идет» – являются явными противоречиями. Для подоб­ных случаев и создавались модальные логики разных типов.

Одной из областей применения модальных логик стала семантика возможных миров. Генетически у понятия «возможные миры» него нет ничего общего с научной фантастикой, оно имеет сугубо логико-философское происхождение. Его, как и многое другое, придумал Лейбниц, кото­рый рассматривал необходимо истинное высказывание как выска­зывание, истинное во всех возможных мирах, то есть при всех об­стоятельствах, при любом направлении событий, а возможно истин­ное высказывание — как истинное в одном или нескольких возмож­ных мирах, то есть при одном или нескольких поворотах событий. Например, высказывания математики или логики «а = а» или «2 х 2 = 4» являются необходимыми. Высказывание же «Завтра будет дождь» является возможным (у него есть альтернатива, что, воз­можно, дождя и не будет).

В середине XX века, после второй мировой войны, логика разра­ботала несколько семантических систем, где определяющую роль играло понятие возможных миров. Семантику возможных миров создавали такие философы и логики, как Ричард Монтегю, Дана Скотт, Сол Крипке, Яакко Хинтикка. С философ­ской точки зрения важно, что в этих построениях действительный мир рассматривается лишь как один из возможных. Действительный мир не занимает привилегированного положе­ния. Именно это представление было чрезвычайно характерным для культурного сознания XX в. Задолго до современной логики, в 20-е гг. нашего века, японский писатель Акутагава привел пример философии возможных миров в рассказе «В чаще», а классической иллюстрацией этого понятия стала новелла Борхеса «Сад расходящихся тропок» – модель ветвящегося времени. В науке XX в. представление об альтернативном будущем играет большую роль. Так, например, русский лингвист-эмигрант А. В. Исаченко в свое время написал работу, посвященную тому, каким рыл бы русский язык, если бы в политической борьбе Москвы и Новгорода победил Новгород, а не Москва.

Дата добавления: 2014-01-20