Кода. Так называемый азиатский кризис 8 страница

почему она появилась в определенный период и в определенном месте? Второй вопрос - это вопрос системной структуры. По каким правилам действует данная историческая система или, в более общем плане, данный тип исторической системы? С помощью каких институтов эти правила воплощаются в жизнь? Что представляют собой противоборствующие общественные силы? Каковы тенденции развития этой системы? И третий вопрос - вопрос упадка. В чем заключаются противоречия данной исторической системы, в какой момент они становятся непреодолимыми, приводя к бифуркации системы с последующей ее гибелью и приходом ей на смену одной или нескольких систем? Эти три вопроса не просто представляют собой три отдельные проблемы, но требуют для своего разрешения различных методологий (способов возможного исследования). Я хотел бы подчеркнуть, насколько важно не смешивать эти вопросы. Главным образом анализ социальных изменений сводится лишь ко второй группе вопросов - функционированию исторической системы. Аналитики обычно стоят на позициях функциональной телеологии; иными словами, они исходят из того, что генезис системы получает адекватное объяснение, если им удается показать, что описываемая ими система функционирует успешно, и они могут утверждать, что она «превосходит» в этом отношении предыдущие системы. В этом смысле генезис обретает квазинеизбежный характер, вписанный в логику истории и призванный привести в движение определенную систему. Что касается гибели системы, то она объясняется не ей присущими противоречиями (противоречия имеют место в любой системе), а вероятным несовершенством способов ее функционирования, неизбежно уступающим место предположительно более совершенным способам. Следует также заметить, что этот вопрос редко ставится в отношении нынешней исторической системы - столь очевидным представляется нам ее превосходство. Такую аргументацию приводят в своих книгах многие авторы, стремящиеся представить современный западный мир как конечный итог логического процесса эволюции; их доводы сводятся обычно к поиску в исторических 173

*.

глубинах тех семян, из коих выросла модернити - наша славная «современность». Существует и альтернативный способ рассмотрения той же самой проблемы. Проиллюстрируем его на примере современной миро-системы. Будем считать, что время ее формирования относится примерно к 1450 году, а местом возникновения является Западная Европа. Тогда в этом регионе более или менее одновременно произошли великие события, которые мы называем Возрождением, изобретением книгопечатания, Великими географическими открытиями и протестантской Реформацией. Этот период сменил мрачную эпоху, когда свирепствовала чума, жители бежали из деревень, когда разразился так называемый кризис феодальных доходов. Как можно объяснить конец феодальной системы и замену ее другой в пределах одной географической зоны?¹ Прежде всего нужно объяснить, почему существовавшая ранее система не могла больше приспосабливаться к новым условиям. Я думаю, что в данном случае это объясняется одновременным крахом трех главных институтов, которые поддерживали феодальную систему: класса феодалов, государства и церкви. Резкое сокращение численности населения привело к тому, что меньше стало крестьян, обрабатывающих земли, упали доходы, снизились рентные платежи, сократилась торговля и, соответственно, пришло в упадок или исчезло как институт крепостное право. В целом крестьяне получили возможность работать на крупных землевладельцев на более выгодных экономических условиях. В результате власть и доходы феодалов значительно уменьшились. Вслед за этим рухнуло государство - как из-за снижения поступлений в казну, так и из-за того, что ради спасения личных состояний в наступившие тяжелые времена феодалы вступили в борьбу друг с другом (истребление аристократии еще более ослабило их по отношению к крестьянству). Церковь переживала внутренние потрясения как по причине своего сложного экономического положения, так и в силу того, что крах класса феодалов привел к общему ослаблению власти.

Когда историческая система приходит в упадок, обычно происходит обновление правящей страты, чаще всего в ре- 174

зультате внешнего завоевания. Если бы так сложилась судьба Западной Европы в XV веке, то мы бы обратили на такую трансформацию не больше внимания, чем на замену династии Мин в Китае маньчжурской династией (именно это я имел в виду, говоря об обновлении правящего слоя в результате завоевания извне). Однако всего этого не случилось в Западной Европе. Вместо этого феодальную систему сменила радикально отличная от нее капиталистическая система. Следует отметить, что такое развитие событий вовсе не было неизбежным, а скорее -удивительным и неожиданным. Можно сказать, что это не было таким уж счастливым исходом. Но в любом случае - как и почему это случилось? Я бы предположил, что это произошло в первую очередь потому, что обновление правящего слоя извне в силу случайных и необычных обстоятельств оказалось невозможным. Наиболее вероятных завоевателей, монголов, постиг крах по причинам, не имеющим отношения к событиям в Западной Европе, а иной волны завоевателей не нашлось. Оттоманская империя возникла немного позже, и в тот момент, когда она вознамерилась покорить Европу, новая европейская система уже достаточно окрепла - ровно настолько, чтобы сдержать наступление завоевателей из-за Балканских гор.

Но почему же на смену феодализму пришел капитализм? Нужно вспомнить, что капиталистические предпринимательские слои давно уже существовали в Западной Европе и во многих других регионах мира; фактически такие слои существовали в течение столетий, если не тысячелетий. Однако во всех прежних исторических системах находились мощные силы, ограничивавшие их свободу действий и возможность превратить свои мотивации в определяющую черту системы. Это особенно четко проявилось в христианской Европе, где мощные институты католической церкви вели постоянную борьбу с ростовщичеством. Здесь, как и повсюду в мире, идея капиталистического предпринимательства считалась крамольной, и тех, кто занимался такой деятельностью, терпели лишь в укромных уголках социальной вселенной. Капиталистические силы не стали в одночасье более мощными или легитимными в глазах большинства. Их мощь никогда не была 175

решающим фактором; напротив, таковым выступала сила социальной оппозиции капитализму. Но внезапно институты, поддерживавшие эту оппозицию, ослабли. Неспособность их восстановить или создать им подобные в результате обновления доминирующего слоя посредством завоевания извне на какое-то время открыла перед этими капиталистическими силами беспрецедентные

*.

возможности, и они быстро заполнили образовавшуюся брешь и сумели консолидироваться. Такое развитие событий следует признать экстраординарным, неожиданным и, во всяком случае, вовсе не предопределенным (к этой идее мы еще вернемся).

Тем не менее неожиданное стало реальностью. С точки зрения социальных изменений это было то уникальное событие, к которому никак не относится утверждение, будто «ничего не меняется». В данном случае изменение оказалось фундаментальным. Это фундаментальное изменение, обычно из своекорыстных соображений именуемое «подъемом Запада», я назвал бы «моральным крушением Запада». Но поскольку капитализм, набрав силу, проявил себя как очень динамичная система, он быстро показал свою хватку и со временем вовлек всю планету в свою орбиту. Таким, обусловленным случайным стечением обстоятельств, я вижу генезис современной миро-системы, в которой мы все сегодня живем.

Теперь мы подходим ко второму вопросу относительно исторической системы: каковы законы, по которым она действует? Какова природа ее институтов? Каковы ее главные внутренние конфликты? Я не буду занимать время подробным анализом современной миро-системы, а лишь кратко суммирую основные положения. Что определяет данную систему как капиталистическую? Мне кажется, что отличительным ее признаком является не накопление капитала, а приоритет бесконечного накопления капитала. Иными словами, это система, институты которой приспособлены к тому, чтобы в среднесрочной перспективе вознаграждать тех, кто считает главным делом накопление капитала, и карать всех тех, кто пытается отстаивать другие приоритеты. Набор специально созданных для этого институтов включает в себя выстраивание 176 товарных цепочек, связывающих воедино географически разделенные виды производственной деятельности с целью оптимизации нормы прибыли во всей системе, сеть современных государственных структур, объединенных в межгосударственную систему, создание аккумулирующих доходы домохозяйств, служащих основной единицей социального воспроизводства, и со временем - единой геокультуры, легитимизирующей указанные структуры и призванной сдержать недовольство эксплуатируемых классов.

Можно ли говорить о социальных изменениях внутри этой системы? И да, и нет. Как и в любой другой системе, социальные процессы постоянно совершают колебательные движения, которых мы в состоянии истолковать. В результате система обретает циклический ритм, который можно наблюдать и измерять. Поскольку такие ритмы по определению состоят из двух фаз, мы можем при желании предположить, что изменение происходит всякий раз, когда кривая совершает поворот. Но фактически мы имеем здесь дело с процессами, которые, в сущности, повторяются в широком плане и тем самым определяют контуры системы. Ничто, однако, не повторяется в точности. И что еще более важно, механизмы «возвращения в равновесное состояние» связаны с постоянными изменениями системных параметров, которые также могут быть представлены как отражающие долговременные тенденции. В качестве примера, касающегося современной миро-системы, приведу процесс пролетаризации, который медленно шел по восходящей в течение пяти столетий. Подобные тенденции показывают постоянный количественный рост, поддающийся измерению, но (старая проблема) мы по-прежнему должны задавать самим себе вопрос - в какой момент этот количественный рост приводит к качественным изменениям? Ответ, без сомнения, должен быть таким: пока система не прекратит действовать по прежним правилам. Но рано или поздно такой момент наступает, и можно говорить о том, что эти долгосрочные тенденции подготовили третью фазу - гибель системы.

То, что мы охарактеризовали как долгосрочные тенденции, - это, по существу, векторы, выводящие систему из ба-177

зисного состояния равновесия. Все тенденции, количественно выражаемые в процентах, имеют асимптотический характер. Когда они приближаются к асимптоте, становится невозможным значительно увеличивать проценты, поэтому процесс не может больше выполнять функцию восстановления равновесного состояния. По мере того как система все дальше и дальше отклоняется от равновесия, колебания приобретают все более непредсказуемый характер, и происходит бифуркация. Вы заметили, что я пользуюсь здесь моделью Пригожина и других исследователей, которые видят в этих нелинейных процессах объяснение некумулятивных, непредопределенных радикальных трансформаций. Представление о том, что процессы, происходящие во Вселенной, объяснимы и в конечном счете упорядоченны, хотя и недетерминированны, представляет собой наиболее значительный вклад в естественные науки за

*.

последние десятилетия и [основу для] радикального переосмысления еще недавно господствовавших научных взглядов. Смею сказать, что это также и самое обнадеживающее подтверждение возможности проявления творчества во Вселенной, в том числе, разумеется, и творческих способностей человека.

Я полагаю, что современная миро-система переживает сейчас период преобразований примерно такого рода, как я описал. Нетрудно заметить, что произошло множество событий, подорвавших основы капиталистического миро-хозяйства и тем самым породивших кризисную ситуацию. Во-первых, это повсеместное разрушение сельского уклада жизни (дерурализация). Разумеется, последнее всегда превозносилось как триумф принципов модернити. Теперь не требуется так много людей, чтобы прокормить человечество. Преодолено то, что Маркс называл «идиотизмом деревенской жизни» - и такое определение широко поддерживалось за пределами марксистских кругов. Но с точки зрения нескончаемого накопления капитала подобное развитие событий означает опустошение прежде казавшегося неисчерпаемым резервуара людских ресурсов, часть которых могла периодически включаться в рыночно-ориентированное производство за мизерное вознаграждение (что позволяло восстанавливать 178

среднемировую норму прибыли, снижавшуюся усилиями их предшественников, которым удавалось при помощи профсоюзов со временем повышать уровень заработной платы и увеличивать свои доходы). Эта неустойчивая резервная армия труда, состоящая из представителей низшего класса, готовых работать за минимальную плату, на протяжении пятисот лет во всех регионах мира оставалась важнейшим элементом поддержания нормы прибыли. Но ни одна группа трудящихся не задерживалась долго в этой категории, и эта армия должна была периодически пополняться. Дерурализация делает такую практику невозможной. Это хороший пример тенденции, приблизившейся к асимптоте.

Вторая тенденция - рост социальных издержек, обусловленный правом предприятий экстернализировать свои производственные расходы. Экстернализация издержек (иными словами, фактическая оплата мировым сообществом значительной части производственных расходов той или иной фирмы) является вторым важным элементом поддержания высокого уровня прибыли и, как следствие, обеспечения бесконечного накопления капитала. До тех пор, пока кумулятивные издержки казались невысокими, этому не придавалось значения. Но внезапно пришло осознание, что они слишком значительны, и в результате повсюду в мире общественность обеспокоилась проблемами экологии. Расходы на возмещение экологического ущерба огромны. Кто будет их оплачивать? Даже если эти расходы возложить на всех людей (при явной несправедливости такой меры), проблема немедленно возникнет вновь, если правительства не настоят на интернализации компаниями всех своих издержек. Но если они это сделают, то чистая прибыль стремительно пойдет вниз.

Третья тенденция - следствие демократизации миро-системы, происходящей в результате того, что геокультура узаконила [демократическое] давление как важнейший элемент политической стабилизации. Сейчас эта тенденция развилась настолько, что народные требования стали обходиться очень дорого. На удовлетворение современных социальных ожиданий большой части человечества, касающихся поддержания на адекватном уровне [систем] здравоохранения и образова-179

ния, в настоящее время уходит значительная доля создаваемой в мировом масштабе прибавочной стоимости. Фактически такие расходы являются формой социальной заработной платы, возвращающей производящим классам значительную часть прибавочной стоимости. Как правило, это происходит при посредничестве государства, например, в рамках реализации программ социального обеспечения. Сегодня мы являемся свидетелями серьезной политической борьбы вокруг масштабов этих расходов. Либо они будут сокращены (но насколько это совместимо с политической стабильностью?), либо норма прибыли снова снизится, причем весьма значительно. И наконец, имеет место крушение традиционных антисистемных движений или, как я их называю, «старых левых». Это не идет на пользу капиталистической системе, а представляет величайшую для нее опасность. Традиционные движения были де-факто гарантами сохранения существующей системы, поскольку убеждали опасные классы общества в том, что им принадлежит будущее, что более равноправное общество вот-вот будет создано (если не для них, то для их детей); тем самым эти движения подпитывали как оптимизм [простых людей], так и их терпение. За последние двадцать лет вера народа в эти движения (во всех их вариациях) рухнула, а вместе с ней и их

*.

способность направлять гнев в безопасные русла. Поскольку фактически все эти движения пропагандировали укрепление государственных структур (с целью трансформации системы), вера в такие реформистские государства тоже была основательно подорвана. Это меньше всего устраивает защитников нынешней системы, несмотря на всю их антигосударственную риторику. Предприниматели очень рассчитывают на государство, призванное гарантировать им монопольные позиции в экономике и подавлять «анархические» выступления опасных классов. Сегодня повсюду в мире мы наблюдаем ослабление государственных структур, а это приводит к растущему чувству незащищенности и созданию все большего числа специальных охранных структур. В некотором смысле это дорога назад, к феодализму.

Что можно сказать о социальных изменениях в рамках такого сценария? Можно утверждать, что мы опять стали сви-180

детелями гибели исторической системы, аналогичной краху европейского феодализма пять или шесть столетий назад. Что будет дальше? Точного ответа на этот вопрос мы не можем знать. Мы находимся в ситуации системной бифуркации, а это значит, что весьма незначительные разрозненные действия различных групп могут радикально изменить направление векторов и институциональные формы. Можем ли мы сказать, что живем в самый разгар фундаментальных структурных изменений? Даже этого мы не в состоянии утверждать. Мы лишь можем утверждать, что нынешняя историческая система вряд ли просуществует еще сколь-либо длительный срок (быть может, максимум пятьдесят лет). Что придет ей на смену? Это может быть другая структура, в основе своей похожая на нынешнюю, а может быть, и структура, радикально от нее отличающаяся. Это может быть одна структура, общая для целого географического региона, или же множество структур в разных уголках планеты. Как аналитики мы не будем уверены в результате до тех пор, пока процесс не завершится. Как участники процесса, живущие в реальном мире, мы будем делать все, что сочтем целесообразным для создания разумного общества. В данном докладе я предложил метод анализа той или иной исторической системы с точки зрения социальных изменений, используя в качестве примера анализ современной миро-системы. Когда некая историческая система находится в стадии генезиса или распада (распад одной системы -это всегда генезис другой или других систем), можно назвать это социальным изменением, при котором историческая система одного типа заменяется исторической системой другого типа. Примером может служить ситуация в Западной Европе, когда феодализм был вытеснен капитализмом. Но если одна историческая система сменяется другой системой того же типа, то это нельзя назвать социальным изменением. Примером могут служить события в Китае, когда империю династии Мин сменила империя маньчжуров. Эти империи отличались друг от друга во многих аспектах, но не по существу. В настоящее время мы переживаем процесс глубокой транс-181

формации нашей миро-системы, но пока не знаем, повлечет это за собой фундаментальные социальные изменения или нет.

Такой альтернативный метод анализа представлений о социальных изменениях позволяет нам убедиться, что при рассмотрении действующей исторической системы видимость социальных перемен может быть очень обманчивой. Детали могут изменяться, но качества, определяющие суть системы, могут оставаться прежними. Если нас интересуют фундаментальные социальные изменения, следует пытаться обнаружить длительные тренды и отличать их от циклических ритмов, а также прогнозировать, до каких пор эти долговременные тенденции могут набирать силу, не нарушая равновесия, лежащего в основе системы.

Более того, когда мы переходим от анализа конкретной исторической системы к анализу общей истории человечества, то у нас нет каких бы то ни было оснований предполагать наличие линейной тенденции. До сих пор в известной нам истории любые расчеты, основанные на таком предположении, давали весьма неопределенные результаты и порождали великий скепсис в отношении любых теорий прогресса. Возможно, социологи 20 000 года, имея материал для более глубокого взгляда в историю, смогут утверждать, что глобальные долговременные тенденции существовали всегда, вопреки всем циклическим ритмам, о которых свидетельствуют кажущиеся постоянными переходы от исторических систем одного типа к историческим системам другого. Может быть. Пока же мне с философских и нравственных позиций представляется более благоразумным допустить, скорее, возможность прогресса, чем его предопределенность. Мое осмысление последних пяти столетий заставляет меня усомниться в том, что история современной миро-системы являет собой пример заметного прогресса нравов и, напротив, оставляет основания

*.

считать ее примером их упадка. И это позиция здравомыслящего человека, а не убежденного

пессимиста, разуверившегося в будущем.

Сегодня, как и в другие моменты упадка исторических систем, мы стоим перед историческим

выбором, на оконча-

тельный итог которого может реально повлиять наш личный и коллективный вклад. Однако

сегодняшний выбор в одном отличается от предыдущих. Это первый выбор, в который вовлечен

весь мир, поскольку историческая система, в которой мы живем, впервые охватывает всю планету.

Исторический выбор - это моральный выбор, но рациональный анализ социологов может сделать

его осмысленным и, таким образом, определить нашу моральную и интеллектуальную

ответственность. Я умеренно оптимистичен, полагая, что мы с достоинством примем этот вызов.

Дата добавления: 2014-11-06