Третьего условия я не буду касаться, так как относительно его мы не имеем 1 страница

Кортикальному центру.

По всей вероятности, необходим известный приток крови к соответствующему

Соответствующего мышечного аппарата к наиболее отчетливому восприятию внешнего

Затем орган чувств должен быть приноровлен посредством приспособления

Кортикальный центр был возбужден и центральным путем -идеационно, и путем

До возникновения внимания к данному объекту необходимо, чтобы соответствующий

внешнего чувственного раздражения;

впечатления;

никаких обстоятельных сведений, и я постули-

рую его лишь на основании общих аналогий. Первое и второе условия доказаны

экспериментальным путем. Начнем ради удобства с рассмотрения второго условия.

Приспособление органа чувств. Оно наблюдается не только тогда, когда внимание

направлено на внешнее чувственное впечатление, но и в случае, когда объектом

внимания служит мысль. Что такое приспособление налицо, когда мы направляем

внимание на внешний объект, само собой ясно. Глядя на что-нибудь или слушая что-

нибудь, мы непроизвольно приспосабливаем глаза и уши, а также поворачиваем в

нужном направлении голову и тело; обоняя и пробуя на вкус, мы приспосабливаем

язык, губы и нос к данному предмету; осязая какую-нибудь поверхность, мы

соответствующим образом двигаем осязающий орган. Во всех этих актах, производя

непроизвольные целесообразные мышечные сокращения, мы задерживаем другие

движения, нецелесообразные по отношению к тому результату, который мы имеем в

виду. Так, пробуя что-нибудь на вкус, мы зажмуриваем глаза, прислушиваясь,

стараемся затаить дыхание и т. п. В результате получается более или менее

массивное органическое чувство напряженности внимания. На это органическое

чувство мы обыкновенно смотрим как на чувство нашей собственной активности, хотя

оно возникает в нас посредством приспособления органов чувств. Таким образом,

всякий объект, способный немедленно возбудить нашу чувствительность, вызывает

рефлекторное приспособление органа чувств, которое сопровождается двумя

результатами: во-первых, чувством активности, на которое мы только что указали,

и, во-вторых, возросшей ясностью в нашем сознании данного объекта.

При интеллектуальном внимании в нас наблюдаются такие же чувства активности.

Насколько мне известно, Фехнер первым проанализировал эти чувства и отличил их

от только что указанных более грубых форм того же чувства. Вот что он пишет:

"Когда мы переносим наше внимание с объекта одного органа чувств на объект

другого, мы испытываем некоторое вполне определенное и легко воспроизводимое

произвольно, хотя и не поддающееся описанию, чувство перемены направления или

изменения в локализации напряжения (Зраппипй). Мы чувствуем напряжения в

известном направлении в глазах, с какой-нибудь стороны в ушах, напряжения,

которые возрастают и изменяются в зависимости от степени нашего внимания в то

время, когда мы смотрим или слушаем; это и есть то, что мы называем напряжением

внимания. Локализация напряжения всего ярче наблюдается, когда внимание наше

быстро колеблется между слухом и

зрением и в особенности когда мы хотим тонко распознать данный объект при помощи

осязания, обоняния и вкуса.

Когда я пытаюсь вызвать в памяти или воображении какой-нибудь живой образ, то я

начинаю испытывать нечто совершенно аналогичное напряжению внимания при

непосредственном зрительном или слуховом восприятии, но это аналогичное чувство

локализуется совершенно иначе. В то время как при восприятии реального объекта

(а также зрительных следов) напряжение направляется всецело к данному объекту -

вперед, а при переходе внимания от одного чувства к другому оно только меняет

соответственно направление от одного органа чувств к другому, оставляя остальную

часть головы свободной от напряжения, при воображении и припоминании, наоборот,

чувство напряжения всецело отвлекается от внешних органов чувств и скорее

углубляется в ту часть головы, которая наполнена мозгом. Когда я хочу, например,

припомнить местность или лицо, они возникнут передо мной с живостью, если я буду

направлять внимание не вперед, а, скорее, если так можно выразиться, назад".

"Направленность внимания назад", ощущаемая нами, когда внимание направлено на

воспроизведенные представления, по-видимому, состоит главным образом во вращении

глазных яблок кнаружи и вверх, подобно тому, которое производится нами во сне и

которое прямо противоположно движению глаз при направлении зрения на внешний

объект. Впрочем, даже при внимании, направленном на чувственные объекты,

приспособление органа чувств еще не самый существенный процесс, а

второстепенный, который, как показывают наблюдения, может вовсе не иметь места.

Вообще говоря, верно, что ни один объект, лежащий на крайних частях поля зрения,

не может привлечь нашего внимания, не привлекая в то же время и нашего глаза, т.

е. не вызывая вращения и аккомодации глаза и не локализуя таким образом

изображения предмета на желтом пятне, самой чувствительной точке глаза. Но при

помощи упражнения и при известном усилии можно направлять внимание на главный

объект поля зрения, оставляя глаз неподвижным.

При этих условиях предмет никогда не различается нами вполне отчетливо (это

невозможно по той причине, что изображение предмета получается здесь не на самом

чувствительном месте сетчатки), но всякий может убедиться, что предмет сознается

более живо, если мы усилим к нему внимание. Так, учителя Умеют следить за

учениками, делая вид, будто не глядят на них. Женщины, вообще говоря, больше

пользуются периферическим

зрительным вниманием, чем мужчины. Гельмгольц сообщает один факт, столь

любопытный, что я приведу здесь его наблюдение целиком. Однажды он производил

опыты, желая слить в одно целое зрительное восприятие пару стереоскопических

картин, освещавшихся на миг электрической искрой.

Картины помещались в темном ящике, который время от времени на мгновение

освещался вспышкой; чтобы глаза не двигались в сторону, в середине каждой

картины булавкой был сделан прокол, через который проникал дневной свет, так что

оба глаза в промежутки мрака имели перед собой по одной светлой точке. При

параллельных зрительных осях обе эти точки сливались в одну, и малейшее движение

глазного яблока тотчас же изобличалось раздвоением зрительных образов.

Гельмгольц таким путем нашел, что при совершенной неподвижности глаз простые

плоскостные фигуры могут восприниматься в качестве трехмерных при одной вспышке.

Но сложные фигуры воспринимались трехмерными лишь при нескольких вспышках

подряд.

Любопытно, говорит далее Гельмгольц, что при этом, хотя мы неподвижно фиксируем

оба глаза на булавочных отверстиях и не даем раздваиваться их сложному

изображению, тем не менее мы можем направить наше внимание на любую часть

темного поля так, чтобы при вспышке получить впечатление лишь от той части

картины, которая и лежит в направлении нашего внимания. Здесь внимание является

совершенно независимым от положения и аккомодации глаз или от какого-либо

известного нам изменения в этом органе и может свободно направляться

сознательным волевым усилием на любую часть темного и однородного поля зрения.

Это одно из наиболее важных наблюдений для будущей теории внимания ("РЬуз1о1о§1е

Ор1лк").

"Идеационное" возбуждение центра. Но в чем же выражается направление внимания на

периферическую часть картины, если при этом нет физической аккомодации глаза?

Что происходит, когда мы "распределяем" или "рассеиваем" внимание по предмету, в

котором ни одна часть не привлекает нашего внимания? Эти вопросы ведут нас' к

анализу второй характерной черты внимания - идеационного возбуждения, о котором

мы упомянули выше. Усилие при направлении внимания на крайнюю часть картины

заключается не в чем ином, как в стремлении сформировать себе возможно более

ясно идею того, что там изображено. Воспроизведенная идея идет на помощь

ощущению, делая его более ясным. Появление идеи может сопровождаться усилием;

этого рода усилие и представляет в данном случае конечный

результат напряжения внимания. Мы сейчас покажем, что в наших актах внимания

всегда есть известная мысленная антиципация (предварение) объекта внимания.

Льюис называет ее пре-перцепцией, и это название, по-видимому, всего более

подходит к мысленному ожиданию наступающего явления.

При интеллектуальном внимании преперцепция, само собой, должна существовать как

объект мысли, ибо в этом случае объектом служит простая идея, воспроизведенное

представление или концепт. Следовательно, доказав существование преперцепции при

чувственном внимании, мы докажем, что она налицо во всех процессах внимания.

Впрочем, когда чувственное внимание достигло высшей точки, то невозможно

определить, какой элемент восприятия проникает в сознание извне и какой изнутри,

но если мы найдем, что приготовление к напряжению внимания всегда состоит

отчасти из творческого пополнения данного объекта психическими продуктами

воображения, то этим требуемое уже будет доказано.

При определении времени реакции мы, направляя внимание на то движение, которое

нужно было делать, ускоряли наступление реакции. Это сокращение времени мы

объясняем тем, что уже заранее, до появления сигнала, нервные центры совершенно

подготовлены к разряду. Таким образом, состояние выжидающего внимания перед

наступлением реакции совпадает с приготовлением соответствующего нервного центра

к разряду.

Если воспринимаемое впечатление очень слабо, то, чтобы уловить его, необходимо

изощрить внимание, предварительно направив его на то же впечатление, но в более

сильной форме. Вот что говорит по этому поводу Гельмгольц: "Если мы хотим

наблюдать за обертонами, то можно посоветовать вслушиваться в слабо звучащую

ноту, соответствующую искомому обертону, прежде чем производить звуковой анализ

дайной ноты... Если вы поставите перед ухом резонатор, соответствующий какому-

нибудь обертону ноты С (до), например С (зо1), и затем заставите звучать ноту С,

то услышите С, значительно усиленное резонатором. Это усиление обертона приучает

ухо быть более внимательным к искомым звукам. Если мы будем постепенно удалять

резонатор, звук С станет ослабевать, но внимание, направленное резонатором на

этот звук, улавливает его гораздо легче, и наблюдатель уже может после такого

опыта слышать обертон С невооруженным ухом". Вундт объясняет такого рода опыты

следующим образом; "Беглые и слабые зрительные впечатления дают в результате

одно и то же. Попробуйте освещать рисунок электрической искрой, появляющейся

через большие промежутки времени: после первых двух-трех вспышек обыкновенно

невозможно ничего разобрать. Но смутное впечатление от рисунка все-таки

сохраняется в памяти; каждая последующая вспышка дополняет его, пока, наконец,

не. получится более ясное изображение. Первичным стимулом для внутренней

активности здесь обыкновенно служит само внешнее впечатление. Мы слышим звук, в

котором по некоторым ассоциациям чувствуем наличность известных обертонов, далее

припоминаем их, наконец улавливаем их ухом в данном звуке. Или, предположим, мы

видим минеральное вещество, которое и ранее нам случалось видеть;

непосредственное впечатление вызывает соответствующий образ в нашей памяти,

который в свою очередь сливается более или менее тесно с непосредственным

восприятием. Различные свойства данного впечатления требуют особых благоприятных

условий для распознания, и мы заключаем при этом, что наше ощущение

напряженности внутренней активности возрастает в зависимости от усиления яркости

тех впечатлений, на которые мы направляем внимание".

Это можно представить схематически в виде воздействий на нервную клетку с двух

сторон. В то время как предмет воздействует на нее извне, другие нервные клетки

действуют на нее изнутри. Для полной активности данной нервной клетки необходимо

взаимодействие обоих факторов. Данный объект воспринимается с полнейшим

вниманием только тогда, когда он одновременно образует и восприятие, и

воспроизведенное представление.

Приведем еще несколько опытов, которые после сказанного будут вполне понятны. К

опытам с освещением стереоскопических фигур электрической искрой Гельмгольц

присоединяет следующее наблюдение: "Помещая в стереоскоп рисунки столь простые,

что было трудно видеть их двойными, мне удалось добиться этого даже при

мгновенном освещении, когда я старался живо представить себе, как они должны

были бы выглядеть двойными. Здесь на восприятие влияло одно только внимание, так

как глаз оставался совершенно неподвижным".

Разбирая вопрос о борьбе двух полей зрения, Гельмгольц снова говорит: "Это

явление не есть соперничество в интенсивности между двумя ощущениями: оно

зависит от напряженности или рассеянности внимания. В самом деле, едва ли есть

другое явление, на котором можно было бы с большим удобством исследовать

причины, обусловливающие наше внимание. Недостаточно при этом сознательно

глядеть сначала одним глазом, потом Дру-

Рис. 4

В

гим: мы должны образовать в уме ясное представление того, что мы надеемся

увидеть. Тогда ожидаемый образ действительно появится".

На рис. 4 А и В, где этот опыт не дает определенных результатов, можно вызвать

смену одной из кажущихся фигур другой, напряженно воображая заранее ту фигуру,

которую мы желаем видеть. То же наблюдается и на рисунках, на которых известные

линии образуют своей комбинацией фигуру, не имеющую отношения к тому, что можно

непосредственно видеть на рисунке и вообще на всех изображениях, где какой-либо

предмет не бросается в глаза и его едва можно отличить от заднего плана.

Случается, что мы долго не замечаем предмета, но, раз заметив его, мы

произвольно можем делать его объектом нашего внимания при помощи того

умственного дубликата, который вводится в данное восприятие нашим воображением.

Кто может сразу угадать в бессмысленной французской фразе: "Раз йе Ней КЬбпе

^ие поиз" английскую поговорку: "РасШ1е уоиг о^п сапое"? Но едва ли человек,

раз заметив звуковое сходство обеих фраз, не будет в состоянии возобновить его

в памяти. Ожидая удара часов, мы так проникаемся мыслью о наступающем звуке,

что нам кажется, будто уже бьет желанный или страшный час. То же испытываем мы и

в ожидании звука чьих-нибудь шагов. При малейшем шелесте в лесу охотнику

мерещится дичь, беглецу-преследователи. Влюбленный при виде каждой женской

шляпки воображает, что под ней скрывается головка его кумира.

Появление образа в уме и есть внимание: преперцепция (предварение восприятия)

есть половина перцепции (восприятия) искомого объекта. Именно по этой причине у

людей открыты глаза лишь на те стороны в воспринимаемых впечатлениях, которые

они ранее приучились различать. Любой из нас может заметить известное явление,

после того как на него нам было кем-нибудь указано, но то же явление без

постороннего указания не сумеет открыть и один человек из десяти тысяч. Даже в

поэзии и изобразительных искусствах необходимо, чтобы кто-нибудь указывал нам,

на что именно нужно обращать особенное внимание, что заслуживает наибольшего

удивления, пока наш вкус не дос-• тигнет полного развития и наша оценка

эстетических явлений не станет безошибочной.

В детских садах детей ради упражнения расспрашивают, сколько характерных черт

они могут назвать в данном предмете, например в цветке или чучеле птицы. Они

сразу перечисляют знакомые им черты: листья, хвост, клюв, ноги, но в то же время

могут часами глядеть на птицу, не замечая ноздрей, когтей, перьев и т. д., пока

не обратишь на это внимание детей, после чего они всякий раз указывают на них.

Короче говоря, мы обыкновенно видим лишь те явления, которые преперципируем.

Преперципируем же мы лишь объекты, которые были указаны нам другими под каким-

либо ярлыком, а он запечатлелся в нашем уме. Потеряв накопленный нами запас

таких ярлыков, мы почувствовали бы себя в окружающем мире лишенными всякой

умственной опоры.

Педагогические замечания. Во-первых, необходимо укреплять внимание в детях,

которые крайне небрежны в занятиях, беспорядочно перескакивают мыслью с одного

предмета на другой. Учитель должен заботиться о том, чтобы сделать

привлекательным предмет занятий, ассоциировать его с чем-нибудь интересующим

ребенка; в худшем случае, когда нельзя придать интерес самим занятиям, можно

пообещать награду за внимательное отношение к занятиям и наказание - за

невнимательное. Если предмет не вызывает в ребенке произвольного внимания, то

приходится черпать интерес со стороны. Но всего лучше, когда сама тема занятий

интересна, и, обучая детей, мы должны всегда стараться связывать новые сведения,

сообщаемые им, с теми объектами, с которыми у них соединены преперцепции. То,

что давно и хорошо известно, тотчас становится объектом внимания и влечет за

собой новые впечатления, образуя для последних то, что, по психологической

терминологии Гербарта, называется Аррег-сериопзтаззе. Разумеется, талант учителя

заключается именно в том, чтобы знать, какую Аррегсериопзтаззе надо выбрать.

Психология может здесь дать только общее правило.

Во-вторых, необходимо искоренять ту рассеянность внимания, которая бывает у

людей более зрелого возраста при чтении или слушании. Если внимание, есть

воспроизведение данного ощущения изнутри, то привычка читать только глазами или

слушать только ушами может быть искоренена при помощи отчетливого расчленения

слышимых или видимых слов; таким путем можно укрепить внимание. Это

подтверждается опытом. Можно сделать себя гораздо более внимательным к

разговору, если мысленно повторять каждое услышанное слово, а не пассивно

слушать слова. Значительное число моих студентов, испытав этот прием, нашли его

весьма полезным.

Внимание и свобода воли. До сих пор я рассматривал внимание в качестве

психического процесса, всецело зависящего от физиологических условий. И я

действительно убежден, что выбор объектов внимания именно так предопределен.

Ничто не может привлечь наше внимание независимо от автоматической деятельности

нервной системы. Другой вопрос, насколько зависима от последней та

интенсивность внимания, с которой мы воспринимаем объект, уже попавший, так

сказать, в поле нашего духовного зрения. Нередко нужно умственное усилие, чтобы

удержать внимание на одном и том же предмете. Если это усилие не есть простая

иллюзия, если оно представляет духовную силу, неопределенную по величине, в

таком случае, разумеется, эта сила совместно с физиологическими процессами дает

общий сложный результат. Хотя она и не вносит в сознание новой идеи, но

задерживает и закрепляет там бесчисленное множество идей, которые без ее помощи

исчезли бы гораздо быстрее.

Задержка может быть не более секунды, но это время могло иметь решающее

значение, ибо при непрерывной смене различных соображений, когда две

противоположные группы их, борясь между собой, находятся почти в равновесии,

достаточно и одной лишней секунды внимания, направленного на одну из этих групп,

чтобы дать ей окончательный перевес. Утвердившись в сознании, наше решение

влияет на поступки, а от поступков может зависеть вся наша судьба. В главе

"Воля" мы увидим, что драма нашей волевой жизни всецело зависит от едва

заметного перевеса в степени внимания, сообщаемого одной из борющихся за

преобладание моторных идей. Но чувство реальности волевой жизни, главный стимул

произвольных действий, зависит от сознания того, что они действительно

обусловлены нашим свободным решением, а не предопределены тысячи лет тому назад

роковым ходом явлений. Это кажущееся чувство свободы, придающее истории и

человеческой жизни такую трагическую окраску, может не быть простой иллюзией.

Произвольное усилие, вполне возможно, не есть простой результат механических

процессов, а некоторая первичная и притом неопределенная по степени сила... В

этом вопросе для здравомыслящего человека последним словом Должно быть

"1§погетш" (мы не знаем), потому что взаимодействующие в данном случае силы по

своей тонкости не поддаются измерению. Впрочем, психология, поскольку она

претендует _ быть наукой, должна, как и всякая другая наука, постулировать 8

своих явлениях полный детерминизм, следовательно, и свобод-

ную волю, если таковая существует, рассматривать как естегт^ ную причину. Так

буду поступать в данной книге и в этом отношении примеру других психологов. В

то 'же и мя я должен признаться, что подобный прием хотя и предстаТ ляет

методологические удобства, позволяя располагать факты в простом порядке и в

.научной форме,, однако не дает чательного решения в том или другом направлении

щем проблему свободы воли.

У. Джемс ВОЛЯ1

Волевые акты. Желание, хотение, воля суть состояния сознания, хорошо знакомые

всякому, но не поддающиеся какому-либо определению. Мы желаем испытывать, иметь,

делать всевозможные вещи, которых в данную минуту мы не испытываем, не имеем, не

делаем. Если с желанием чего-нибудь у нас связано осознание того, что предмет

наших желаний недостижим, то мы просто желаем; если же мы уверены, что цель

наших желаний достижима, то мы хотим, чтобы она осуществилась, и она

осуществляется или немедленно, или после того, как мы совершим некоторые

предварительные действия.

Единственные цели наших хотений, которые мы осуществляем тотчас же,

непосредственно, - это движения нашего тела. Какие бы чувствования мы ни желали

испытать, к каким бы обладапиям мы ни стремились, мы можем достигнуть их не

иначе, как совершив для нашей цели несколько предварительных движений. Этот факт

слишком очевиден и потому не нуждается в примерах, поэтому мы можем принять за

исходный пункт нашего исследования воли то положение, что единственными

непосредственными внешними проявлениями нашей воли являются телесные движения.

Нам предстоит теперь рассмотреть механизм, с помощью которого совершаются

волевые движения.

Волевые акты суть производные функции нашего организма. Движения, которые мы до

сих пор рассматривали, принадлежали к типу автоматических, или рефлекторных,

актов, и притом актов, значение которых не предвидится выполняющим их лицом (по

крайней мере лицом, выполняющим их первый раз в жизни). Движения, к изучению

которых мы теперь приступаем, будучи преднамеренными и составляя заведомо объект

желаний, конечно, совершаются с полным осознанием того, каковы они должны быть.

Отсюда следует, что волевые движения представляют производную, а не первичную

функцию организма. Это -первое положение, которое следует иметь в виду для

понимания психологии воли. И рефлекс, и инстинктивное движение, и эмоциональное

движение суть первичные функции. Нервные центры так устроены, что определенные

стимулы вызывают в известных частях их разряд, и существо, впервые испытывающее

подобный разряд, переживает совершенно новое явление опыта.

Джемс У. Психология. СПб., 1911.

Как-то раз я находился на платформе с маленьким сыном в то время, когда к

станции с грохотом подошел курьерский поезд Мой мальчик, стоявший недалеко от

края платформы, при шумном появлении поезда испугался, задрожал, стал

прерывисто дышать, побледнел, заплакал, наконец, бросился ко мпе и спрятал свое

лицо. Я не сомневаюсь, что ребенок был почти столь же удивлен собственным

поведением, как и движением поезда, и во всяком случае более удивлен своим

поведением, чем я, стоявший возле него. Разумеется, после того как мы испытаем

на себе несколько раз подобную реакцию, мы сами научимся ожидать ее результатов

и начнем предвидеть свое поведение в таких случаях, даже если действия остаются

при этом столь же непроизвольными, как и прежде. Но если в волевом акте мы

должны предвидеть действие, то отсюда следует, что только существо, обладающее

даром предвидения, может совершить сразу волевой акт, никогда не сделав

рефлекторных или инстинктивных движений.

Но мы не обладаем пророческим даром предвидеть, какие движения мы можем

произвести, точно так же, как мы не можем предугадать ощущения, которые нам

предстоит испытать. Мы должны ждать появления известных ощущений; точно так же

мы должны совершить ряд непроизвольных движений, чтобы выяснить, в чем будут

заключаться движения нашего тела. Возможности познаются нами посредством

действительного опыта. После того как мы произвели какое-то движение случайным,

рефлекторным или инстинктивным путем и оно оставило след в памяти, мы можем

пожелать вновь произвести это движение и тогда произведем его преднамеренно. Но

невозможно понять, каким образом могли бы мы желать произвести известное

движение, никогда перед тем не делая его.

Первым условием для возникновения волевых, произвольных движений является, таким

образом, предварительное накопление идей о различных возможных движениях, идей,

которые остаются в нашей памяти после того, как мы неоднократно произведем,

соответствующие им движения непроизвольным образом.

Два различных рода идей о движениях. Идеи о движениях бывают двоякого рода:

непосредственные и опосредованные. Иначе говоря, в нас может возникать или идея

о движении в самих двигающихся частях тела, идея, осознаваемая нами в момент

движения, или идея о движении нашего тела, поскольку это движение видимо,

слышимо нами или поскольку оно оказывает известное действие (удар, давление,

царапанье) на какую-нибудь другую часть тела.

Непосредственные ощущения движения в двигающихся час-тях называются

кинестетическими, воспоминания о них - кинес-логическими идеями. При помощи

кинестетических идей мы сознаем пассивные движения, которые сообщают члены

нашего тела яруг ДрУгУ• Если вы лежите с закрытыми глазами, а кто-то тихонько

изменяет положение вашей руки или ноги, то вы осознаете, какое положение придано

вашей конечности, и можете затем другой рукой или ногой воспроизвести сделанное

движение. Подобным же образом человек, проснувшийся внезапно ночью, лежа в

темноте, осознает, в каком положении находится его тело. Так бывает по крайней

мере в нормальных случаях. Но когда ощущения пассивных движений и все другие

ощущения в членах нашего тела утрачены, то перед нами патологическое явление,

описанное Штрюмпеллем на примере мальчика, у которого сохранились только

зрительные ощущения в правом глазу и слуховые в левом ухе (ш: Оеи^зсЬез АгсЬп*

гит Ют., МесНст, XXII): "Конечностями больного можно было двигать самым

энергичным образом, не привлекая его внимания. Только при исключительно сильном

ненормальном растяжении сочленений, в особенности колеи, у больного возникало

неясное тупое чувство напряжения, но и оно редко локализовалось точным образом.

Нередко, завязав глаза больному, мы носили его по комнате, клали на стол,

придавали его рукам и ногам самые фантастические и, по-видимому, крайне

неудобные позы, но пациент ничего этого даже не подозревал. Трудно описать

изумление на его лице, когда, сняв с его глаз платок, мы показывали ему ту позу,

в которую было приведено его тело. Только когда голова его во время опыта

свешивалась вниз, он начинал жаловаться на головокружение, но не мог объяснить

его причину. Впоследствии по звукам, связанным с некоторыми нашими

манипуляциями, он иногда начинал догадываться, что мы над ним проделываем что-то

особенное... Чувство утомления мышц было совершенно неизвестно ему. Когда мы,

завязав ему глаза, попросили поднять вверх руки и держать их в таком положении,

Дата добавления: 2014-11-06