Факторы цивилизационного своеобразия России

Природно-климатический фактор. Как подметил еще в XIX в. выдающийся российский историк С.М. Соловьев, «для Европы природа была матерью, а для России – мачехой». Природно-климатические условия Руси и России были гораздо более трудными, чем в западноевропейском регионе. Сравнивая два самых северных государства в мире – Россию и Канаду, – современный американский историк Р.Пайпс отмечает, что подавляющее большинство канадского населения всегда жило в самых южных районах страны, в трехсоткилометровом коридоре вдоль границы США, т.е. на 45 градусах, что соответствует широте Крыма и среднеазиатских степей. К северу от 52 параллели в Канаде проживало мало населения и почти отсутствовало сельское хозяйство. А Российское государство образовалось на территории между 50 и 60 градусами северной широты. Земли, расположенные в более благоприятных условиях, были приобретены Россией лишь в конце ХVIII в. (Северное Причерноморье, Крым, часть Кавказа). Хотя по территории Россия до сих пор самая большая страна в мире, всего лишь треть ее земли – «эффективная». Эффективной, по оценке французского географа Реклю, считается территория, пригодная для жизни, которая находится ниже 2000 м над уровнем моря, со среднегодовой температурой не ниже –2^оС. В России лишь треть территории находится в таких условиях. Тогда как, оленьих пастбищ в России (19% площади) существенно больше, чем земель, пригодных для сельского хозяйства (13%), а нашей пашни (около 100 млн га) едва хватает для самообеспечения России хлебом. Мы живем в самой холодной стране мира. Среднегодовая температура в России –5,5^оС, а в Финляндии, например, +1,5^оС. Известно, что только 1,4% земель, пригодных для производства зерновых, в бывшем Советском Союзе находилось в оптимальных климатических условиях, представляющих комбинацию факторов температуры (число морозных зимних месяцев и влажности) – для сравнения, в США оптимальные климатические условия отличают 56% сельскохозяйственных земель. В России в зоне рискованного земледелия находится 4/5 сельскохозяйственных угодий против 1/5 в США.

В настоящее время, в списке ста самых холодных городов трех самых больших северных стран – США, Канады и России – 85 приходится на долю России, 10 – Канады, 5 – США. При этом самый холодный канадский город находится на 22-м месте, а самый холодный американский – на 58-м. Среди 25 самых холодных городов с численностью населения более 500 тыс. человек 23 находятся в Российской Федерации, только 2 – в Канаде.

В литературе нередко можно встретить ссылки на страны Скандинавии, которые находятся на ином уровне общественного развития, чем Россия. Однако нельзя не учитывать, что, во-первых, климат скандинавских стран более мягкий. Благодаря теплому морскому течению Гольфстрим, океаническому характеру климата зимние температуры в южной Норвегии и Швеции в среднем на 15°С выше, чем в находящихся на той же широте землях России. Во-вторых, недостаток сельскохо­зяйственных угодий привел к широкой миграции населения Скандинавского полу­острова на территорию Западной Европы и Великобритании, т.е. и в этих странах природные условия имели определенные последствия для жизнедеятельности населения. Русское государство XIV–XVII вв. находилось в стороне от мировых торговых путей, было очень бедно природными ресурсами (вследствие временной недоступности), как минеральными, так и сельскохозяйственными; освоение черноземных степных районов началось лишь при Екатерине II и фактически вышло на значимый рубеж только в XIX в. Формирование же основных черт об­щественно-социального устройства завершилось в XVII в., и в этом процессе природно-климатический фактор сыграл для нашей страны определяющую роль, хотя она и выражалась опосредованно. Опосредованность состояла в способах получения необходимого для развития общества прибавочного продукта, единственным источником которого в традиционном, аграрном, феодаль­ном обществе является сельское хозяйство (оно и в XX в. в нашей стране развивалось экстенсивно).

В результате завоевательных походов первых киевских князей все территории, заселенные славянскими племенами, были включены в состав Древнерусского государства. Его вертикальной осью стала линия: Ладога – Новгород – Киев, горизонтальной южной – линия: Карпаты – среднее течение Днепра – верховья Сейма и Северного Донца. Если южное приграничье Киевской Руси захва­тывало лесостепную полосу, то большая часть ее территории лежала в зоне лесов. Наиболее благоприятные условия для земле­делия и скотоводства были в полосе широколиственных лесов с бурыми или серыми лесными почвами. В Северо-Западной (Нов­городская земля) и Северо-Восточной Руси (Владимиро-Суздальская земля), начало славянской колонизации которой, согласно археологическим данным, относится к IX в. и совпадает с образованием Древнерусского государства, преобла­дали подзолистые, малоплодородные почвы, суглинки и супеси. Естественно, что здесь долго держалось подсечное земледелие, когда лес вырубался и выжигался, а после истощения почвы ее возделы­вание прекращалось, и место пашни со временем зарастало «в хворост, в жердь, в бревно».

Удобные для земледелия территории в лесной зоне располагались в поймах рек и в опольях – открытых незалесенных местностях (например, Владимиро-Суздальское ополье). Первые коло­низационные потоки всегда шли по рекам и в силу того, что в лесных краях они были естественными путями сообщения, и в силу того, что вдоль рек устраивались новые поселения, обеспечен­ные пригодной для ведения сельского хозяйства землей. И только позднее земледелец проникал в глубь лесов, расчищая их под пашню. Скудные земли быстро теряли плодородие, истощались, и нужда в новых двигала первопроходцев.

Сельскохозяйственный сезон в лесной зоне был коротким. С середины апреля по середину сентября по старому стилю – от пахоты до уборки урожая – приходилось 125-130 рабочих дней. При этом пахота, посев и уборка урожая должны были быть проведены буквально в считанные дни. Времени на тщательную обработку почвы всегда не хватало. По сведениям новгородских писцовых книг конца XV в., типичные урожаи ржи были сам-2 и сам-3. В начале XIX в. средняя урожайность зерновых культур достигала: в Северном регионе – сам-3,4; Северо-Западном – сам-2,7; Западном – сам-3,6; Цент­рально-Черноземном – сам-2,6; Средне-Волжском – сам-3; Приуральском – сам-3. Говоря об урожайности, следует отметить, что только при условии, когда одно посеянное зерно при уборке урожая приносит минимум четыре зерна (сам-4), можно прокормить население. Несмотря на то, что лесная зона являлась благоприятной для скотоводства (со времен восточных славян преобладало разведение крупного рогатого скота), а коровы и лошади отличались неболь­шими размерами и худосочностью, длительное стойловое содер­жание требовало значительных запасов кормов, которые нужно было запасти за короткий период сенокоса. Как отмечает Л.В. Милов, к XVIII в. сверхэкономный режим кормления скота сеном имел давнюю традицию и стал характерным для сельского хозяйства. Стабильная низкая урожайность была связана и с плохим каче­ством удобрения полей. Норма вывоза навоза (на десятину 1500 пудов) практически нигде не соблюдалась. В центрально-промыш­ленных районах на монастырских землях полному удобрению земля подвергалась в XVIII в. один раз в шесть лет, в Тульской губернии один раз в 9 и даже в 12 лет. Еще хуже стало в XIX в. В Вятской губернии в отдельных уездах всю землю унавоживали раз в 36 лет. Основной причиной этого являлись условия содержания скота и его количество. В конце XVIII в. в Московской, Тверской, Ярославской, Владимирской, Костромской, Нижегородской и Калужской губерни­ях в расчете на душу мужского населения приходилось 0,4 – 0,7 де­сятин сенокоса. Это давало 100 – 150 пудов сена, а даже при голодной норме 60-70 пудов на одну голову для 4-5 голов крупного скота необходимо было 280-350 пудов сена. В результате скот кормили по нормам, которые обеспечивали лишь выживание животного, при­чем с большим риском. Острый дефицит сена в XVIII – XX вв. при­водил к тому, что основной кормовой базой скота у крестьянина была солома. Но и ее не хватало, ибо солому использовали на подстилку скоту, на крыши изб и сараев. В итоге столетиями российский крестьянин имел малорослый, слабый, малопродуктивный скот. Ве­лик был падеж скота. Многие хозяйства были вынуждены продавать скот. В 70 – 80-х годах XIX в. в центральных районах Российской империи число безлошадных хозяйств достигало четверти всех кре­стьянских дворов, а к 1912 г. в 50 губерниях таких дворов насчиты­валось уже 31%. Вместе с однолошадными хозяйствами они составляли 55 – 64% всех дворов.

В раннее средневековье незначительны были урожаи и в Западной Европе, но уже в XIII в. в Центральной Англии хорошие урожаи достигали сам-7 (рожь), сам-8 (ячмень), сам-5 (пшеница). Главную роль в этом сыграла тщательная обработка почвы, на что земледельцу лесной зоны Восточной Европы недоставало сезонного времени.

Рассредоточенность населения на огромных пространствах с неблагоприятными для сельского хозяйства природно-климатическими условиями замедляла экономический рост. Если в долине реки Мозель (приток Рейна) археологи насчитали на протяжении 500 км 590 поселений XI в., то в долине Камы на то же расстояние приходилось их в 16 раз меньше. На рубеже первого и второго тысячелетия в Англии средняя плотность населения была 9 чел. на 1 кв. милю, в Южной Руси в начале XIII в. – 6 чел. на 1 кв. км, в Северной же Руси – всего 2 чел.

В конце XI – начале XII в. в Западной Европе наблюдается подъем сельскохозяйственного производства и быстрый рост горо­дов. В ходе так называемой городской революции в Западной Европе на протяжении нескольких столетий возникло около 5 тыс. городов. Значительный рост городов (XII – первая треть XIII в.) шел и на Руси. За это время здесь появился 181 новый город. Причем в Южной Руси возникло 129 городов, а в Север­ной – только 52 (Владимиро-Суздальская земля – 19, Новго­родская – 9, Муромо-Рязанская – 8, Смоленская – 7, Полоц­кая – 6, Турово-Пинская – 3). Наряду со схожес­тью были различия между западноевропейским и русским средне­вековым городом. Для последнего не был характерен значительный уровень социальной организованности городского люда, его корпо­ративная структура, превращение в полуавтономный мир, в опре­деленной степени дистанцированный от центральной власти и сель­ской окрути. Средневековые русские города в большей мере, не­жели западноевропейские, сохраняли военно-административный и аграрный облик. В общей сложности к XIII в. на Руси насчитывалось около 1400 укрепленных поселений. В отличие от Западной Европы «городская революция» на Руси не произошла. Даже Новгород и Псков в социальной организации граждан не поднялись на уровень, скажем, ганзейских городов (Ганза – союз северогерманских го­родов, возглавляемых Любеком).

Будучи более заселенными и более развитыми, земли Южной Руси были в то же время более открытыми для разорительных набегов степняков-кочевников. В русской классической историо­графии XIX в. (С.М. Соловьев, В.О. Ключевский) противо­поставление лесной Руси и враждебной ей Степи стало одним из основополагающих объяснений причин исторического отставания первой. В историографии XX в. представители «евразий­ской школы» П.Н. Савицкий, Г.В. Вернадский, а в дальнейшем Л.Н. Гумилев предприняли попытку критического пересмотра тезиса о негативной роли Степи в развитии Руси. Но как бы ни развивалось экономическое и культурное взаимодействие Руси и Степи, на чем делается акцент представителей «евразийской школы» и что, безусловно, имело место, вряд ли оправдано «сбрасывание» со счета того материального ущерба и тех челове­ческих потерь, которые несла Русь в результате набегов кочевни­ков-степняков.

Низкая урожайность, ограниченность размеров крестьянской за­пашки, слабая база скотоводства на основной исторической терри­тории России оказали самое существенное влияние на формирование определенного типа государственности, развитие экономики, куль­туры, социальных отношений.

Крестьянское хозяйство имело крайне ограниченные возможно­сти для производства товарной земледельческой продукции, а необ­ходимость постоянного участия в земледельческом производстве, практически всех рабочих рук крестьянской семьи обусловила узость рынка рабочей силы, сезонный характер деятельности многочислен­ных промышленных заведений и даже их расположение ближе к ресурсам рабочей силы, а также и специфику производства. Большое значение имела кустарная промышленность. Часть продукции (пушнина и изделия из нее, ткани, мед и т.п.) шла на экспорт. Но ни экспорт, ни производство для местного рынка не давали возмож­ности быстрого накопления капитала. Отсюда медленное развитие промышленного капитализма и более чем полуторавековое сущест­вование крепостного труда в промышленности. Отсюда корни тради­ционного вмешательства русского государства в сферу организации экономики. Оно создавало Пушечный двор, Оружейную палату, механическое и металлургическое производство на Урале и в Санкт-Петербурге, строило железные дороги и пароходы, ведало почтой, телеграфом. Все это требовало средств, поэтому с по­мощью государственного механизма постоянно производилось изъятие известной доли совокупного прибавочного продукта. Осуществить это без мощного аппарата принуждения было невозможно. В этом истоки многовековой традиция деспотической власти российских самодержцев, прочности и долговременности крепостного права. В этом же истоки особой роли российского государства в историческом процессе.

Необходимость участия в земледельческом труде всех членов семьи обусловила узость рынка рабочей силы, определила сезонный характер деятельности промышленности. Этим объясняется замедленный на столетия генезис промышленного капитализма в России. Наиболее распространенный в XVII в. размер поденной оплаты малоквалифицированного, а чаще неквалифицированного труда (черной работы) достигал одного алтына (3 коп.). Этот уровень заработной платы да­же при приближенной оценке отнюдь не сводился к оплате необходимого труда, а включал в себя и оплату доли прибавочного рабочего времени. Этот уровень поденной оплаты бывал при обмене дохода на живой труд, т. е. когда наемный труд служил лишь внешним проявлением обмена услугами. Этот уровень опла­ты встречался и при эпизодическом найме, предпринимаемом ремесленниками, оплачивающими свободный труд по его стоимости.

В середине и второй половине XVII в. 5—6 кг ржаной муки или 20-фунтовый каравай хлеба (9 кг) стоили один алтын. На эту сумму можно было купить 4 кг дорогой гречневой крупы, или пять-шесть десятков яиц, или 1,7 кг свиного мяса. На ал­тын в районах, отдаленных от богатых рыбой волжских берегов, можно бы­ло купить 1,5 кг свежей осетрины или семги. В Нижнем Новгороде «за грош можно купить... столько рыбы, сколько не в состоянии съесть четыре человека». В районе Белоозера алтын стоила крупная щука или 4-5 крупных лещей или судаков. Алтын стоили 2 с небольшим аршина холста, или аршин полотна, или 6 пар лаптей. За ту же цену можно было купить около арши­на сукна, пару верхних или исподних рукавиц.

В идеале, трудясь еженедельно только по 5 дней, поденщик мог зарабо­тать в год на алтынной оплате примерно 7 р. 50 коп. А годовой прожи­точный минимум (на питание) одного работника мог быть равным 2—2,5 р. (по подсчетам С.Т. Струмилина, он достигает 3 р.). В то же время комплект летне-зимней одежды стоил ориентировочно 1,5—1,8 р. Телега, упряжь и хорошая лошадь стоили примерно 6 р., а с дешевой лошадью около 3,25 р. Сани-дровни стоили около 17 коп., то­пор — 5—7 коп. Готовый сруб большого дома (около 70 кв. м) стоил 8—10 р., а дом поскромнее вдвое дешевле, амбар стоил 5—6 р.

Годовой условный уровень заработной платы малоквалифицированного или неквалифицированного рабочего был не ниже стоимости того круга по­требностей, которые были, например, у монастырских ремесленников, так называемых «шваленных» мастеров (кузнецы, кожевники, сапожники, суконники, портные, коновалы), которые имели бесплатное питание и оде­жду и получали годовое жалование 0,7—1 руб., редко 2—2,5 р.

Таким образом, алтынный поденный заработок во всех видах труда не был оплатой лишь необходимого труда. Проработав день, поденщик мог жить на заработок в течение 3—5 дней, следовательно, ему доставалась оп­лата доли его прибавочного рабочего времени. Разумеется, все это характе­ризует лишь уровень поденной оплаты, но вовсе не реальные заработки. Ре­альная действительность была более сложна. При отсутствии однозначной тенденции роста спроса на рабочие руки поденщик часто не имел работы и был вынужден питаться «христовым именем», т. е. нищенствовать.

Необходимо помнить о том, что в России (как нигде в мире) разница между максимальным и минимальным урожаем составляет 7 раз. На рубеже XIX-XX веков в среднем до 10% населения Европейской России голодали, при этом 30% хлеба ежегодно экспортировалось.

Общинный характер земледелия, его чрезвычайная устойчивость в России также тесно связаны с природно-климатическими условиями. Суровый климат располагал именно к коллективному ведению сельского хозяйства, община была социальным гарантом выживаемости основной массы крестьянства. В России сложились крепкие общинные традиции, которые стали препятствием для развития частной собст­венности крестьян на землю даже после отмены крепостного права. Более того, нестабильность существования индивидуального кресть­янского хозяйства хорошо понимали и помещики, оказывающие пе­риодически крестьянину помощь ссудами, всячески стимулируя уравнительно-демократические функции общины. Естественно, что в течение столетий постепенно сложились пред­ставления об общине как высшей ценности. Община конкретизировала для человека такие ценности, как общество и справедливость. Человек как личность, как социальное существо возможен только в обществе, причем в обществе определенного типа, близком к тому, в котором жили его предки. И если община формировала русских людей именно в качестве русских, то она и должна была сохраняться как фундаментальная ценность. Справедливость понималась как изначальное социальное равенство. Община формировала такие черты национального характера как героизм, бескорыстие, совестливость, почтительность. Только подчинение ин­дивида интересам общины позволяло выжить наибольшему числу людей, а русскому народу сохраниться в качестве этноса. Община нужна была и как «колонизационная хозяйственно-социальная еди­ница» для освоения диких лесных массивов или степей. Колонизация требовала постоянной взаимопомощи.

Особенности ведения крестьянского хозяйства наложили отпечаток на русский национальный характер. Классик российской историографии С.М. Со­ловьев объяснял суровыми природными условиями строгость русских нравов и исключение женщин из общественной жизни. Другой классик В.О. Ключевский, тесно увязывал с природой «народное хозяйство и пле­менной характер великоросса». Он отмечал, что русский человек был способен к крайнему напряжению сил, концентрации на сравнительно протяженный промежуток времени всей физической и духовной энергии. В то же время вечный дефицит времени, веками отсутствующая прямая связь между качеством земледельческих работ и урожайностью хлеба не выработали ярко выраженной привычки к аккуратности, тщательности в работе («на авось да небось, да кое-как Русская земля стоит»). Н.А. Бердяев считал главным фактором про­странство: «Русская душа ушиблена ширью; она находится под своеобраз­ным гипнозом безграничности русских полей и русского государства». Экстенсивный характер земледелия, его рискованность выработали легкость в перемене мест, тягу к «подрайской землице», «беловодью», в то же время умножили в нем тягу к традиционализму, укоренению привычек («хлебопашец есть раб навычки»). В.В. Розанов видел проблему в температуре и длинных ночах: «Мало со­лнышка – вот все объяснение русской истории. Да долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности». Теоретик эсеров В.М. Чернов ре­шающую роль отводил континентальности климата: «Сама революция наша взлелеяна на том же лоне природы. Все в Европе равномернее, эволюционнее, постепеннее, чем у нас – вплоть до смены времен года... Природа революции в России сродни этой революции природы». Известный фи­лософ и социолог Ф.А. Степун из русского ландшафта выводил особенности национального характера: «Так как принцип формы – основа всякой культуры, – писал он в 1926 г., – то вряд ли будет неверным предположить, что религиозность, которой исполнена бесформенность русской равнины, есть затаенная основа того почвенного противления культуре, того мисти­ческого нигилизма, в котором в революцию погибли формы исторической России». Евразийцы отмечали, что в русском национальном типе можно обнаружить азиатские черты поведения: массовость и нередко иррациональность политических движений, частые жестокость и обезличенность политических акций. Богатство природы и обширность территории повлияли на национальный характер русских, которым свойственны поистине материковый размах (русская широта), осознание органической связи общественной жизни с природой, взгляд на любые исторически установившиеся формы политической жизни как на нечто относительное.

В настоящее время многие историки считают, что географические особенности России ре­шающим образом повлияли на ее историческое развитие и ее социально-политические институты. По мнению Н.И. Павленко, причина отсталости России к рубежу XVII–XVIII вв. состояла в неблагоприятных почвенно-климатических условиях, которые сковывали производительную и духовную жизнь народа. Эту точку зрения подробно развил и уже упомянутый выше Л.В. Милов, по мнению которого «тяжелые, суровые природно-климатические условия России», особенно в ее «ойкумене» – Нечерноземном центре, оказали решающее влияние на развитие не только экономики, но и российского государства и общества. Невысокий уровень производительности труда и агротехнической культуры, небольшие запашки вызывались низким естественным плодоро­дием почвы, а главное – недостатком рабочего времени, так как российский климат позволял выполнять сельскохозяйственные работы лишь в течение 5 месяцев (с начала мая по начало октября по григорианскому календа­рю), в то время как на западе Европы нерабочими были только декабрь и январь. Поскольку страна была аграрной, то и малый объем совокупного прибавочного продукта имел тот же источник. Для изъятия небольшого при­бавочного продукта у производителей с целью перераспределения его в интересах всего общества, а также для регулирования социальных и экономи­ческих отношений потребовалось установить режим крепостничества, а чтобы этот режим поддерживать, необходимо было сильное государство. Низкие урожаи приводили к постоянному недоеданию: вплоть до начала XX в. крестьянин потреблял около 1500–2000 ккал при потребности в 3000 ккал. При малодоходном, неустойчивом и рискованном хозяйстве можно было выжить только при условии солидарности крестьянства. Отсюда возникли общинные формы жизни (община обеспечивала взаимную под­держку, помогала бедным и т.п.), а развитие института частной собст­венности на землю задержалось. Такова в суммарном виде точка зрения исследователей, отводящих географическому фактору в социальной и политической истории России решающую роль.

Существует и иной взгляд на роль природно-климатического фактора в российской истории. Б.Н. Миронов отмечает, что поскольку воздействие географической среды на человека и общественные явле­ния происходит опосредованно и во взаимодействии с другими социаль­ными, экономическими и политическими факторами, оценить индиви­дуальный вклад каждого из них не представляется возможным. Поэтому любые соображения о влиянии географической среды на отдельные ин­ституты, модели поведения, социальные и экономические процессы и по­литические явления в жизни общества носят по необходимости предполо­жительный характер, так как не могут быть подкреплены эмпирическими данными и уязвимы для кри­тики. Если суровость климата имела для России решающее, фатально негативное значение, то как объяснить, что народы ряда западноевропей­ских стран (например, Швеции и Финляндии), живя почти в столь же суровых природных условиях, не испытали их травматического воздейст­вия? А как объяснить, что народы Германии, Норвегии, Дании, Северной Англии и Ирландии, живя в немногим лучших условиях, знали феодализм, Ренессанс, Реформацию, а Россия нет, и намного раньше нее расстались с общинными отношениями, коллективной собственностью, крепостным правом, всесильной государственной властью и полюбили частную собст­венность, индивидуальную ответственность, демократию и интенсивный труд? Это возможно объяснить только тем, что действовали другие, кроме природы, факторы, роль которых не учитывается. Пример Нидерландов — страны с ничтожной территорией и бедной природными ресурсами — так­же показывает, что не ресурсы главное. Своим неожиданным для всех блистательным взлетом и могуществом в XVIII в. страна была обязана, по словам Ф. Броделя, «трудовым подвигам крестьянства».

Б.Н. Миронов опровергает тезис о хроническом недоедании, которым якобы страдали российские жители и из которого выводится склонность к солидарности и общинным формам жизни. По биологическим законам невозможно, чтобы в течение нескольких столетий народ хронически и значительно — на 30—50% — по­треблял меньше, чем требует физиологическая норма. В этом случае он про­сто вымер бы, а не колонизовал или завоевал 21 млн км2 территории. Тезис о хроническом голодании находится в противоречии с фактами. По мнению иностранных наблюдателей XVI—XVII вв., в России был здоровый климат, продукты питания производились в избытке, русские отличались выносли­востью, физической силой, здоровьем и долговечностью. Например, из­вестный немецкий ученый Адам Олеарий, живший в России в 1633—1639 гг. ука­зывал: «Хотя холод у них зимою велик, тем не менее трава и листва весною быстро выходят наружу и по времени роста и созревания страна не уступает Германии»; «почва и кусты покрываются как бы одеждою (снегом) и охраняются от резкого холода…У них нет недостатка в тех плодах земли, которые необходимы для обыкновенного питания в жизни. Отсутст­вие некоторых плодов и растений следует приписать не столько почве и воздуху, сколько небрежности и незнанию жителей... Народ здоровый и долговечный. Недомогает он редко... Русские являются людьми сильны­ми и выносливыми, хорошо переносящими холод и жару… Женщины среднего роста, красиво сложены, нежны лицом и телом... Мужчины большей частью рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сходные с другими европейцами». Это писалось о русской ойкумене — Нечерноземном центре первой трети XVII в. Наблюдения Олеария подтверждаются современными исследователями. А. Л. Шапиро пока­зал, что в XV—XVI вв. сельское хозяйство России и европейских стран со сходными с нею природными условиями (Польши, Германии и др.) находи­лось примерно на одинаковом уровне (имелись в виду агротехника, урожаи, продуктивность животноводства), и лишь впоследствии, особенно в XVIII— XIX вв., обнаружилось отставание. Крестьянство самой северной части Русского государства в XV—XVI вв. (новгородских земель и Поморья) обес­печивало хлебом и себя, и городское население. Не страдали дистрофией российские жители и в XVIII—XIX вв. и имели длину тела, примерно рав­ную росту их соседей в странах Центральной и Восточной Европы.

По мнению Б.Н. Миронова противоречит фактам и тезис о недостатке ра­бочего времени для сельскохозяйственных работ (ввиду континентальности климата) как решающем факторе экономической отсталости. По данным на конец XIX в., в самом северном губернском городе России Архангельске (находится между 64° и 65° северной широты) в течение года было 185 дней с температурой выше 0°, когда можно было производить сельскохозяйствен­ные работы, и 125 дней — с температурой выше 6°, при которой происходит рост злаков, в Москве — соответственно 220 и 165 дней, в Одессе — 285 и 225 дней, в Ялте (находится близ 44° северной широты), самом южном го­роде Европейской России, — 365 и 285 дней. Получается, что сельскохозяйственные работы в течение года в нечерноземной полосе могли производиться 6—7 месяцев в году, а в черноземной полосе — от 7 до 9 месяцев (в другие эпохи могло быть иначе, так как климат изменялся). Остальное время крестьяне могли отдавать неземледельческим промыслам, так как в России в отличие от мно­гих европейских стран закон не запрещал им заниматься торговлей и кус­тарной промышленностью, что, кстати, многие земледельцы и делали. Тезис о недостатке рабочего времени находится в противоречии с тем, что право­славные русские люди имели большее число праздников, чем протестанты, католики и мусульмане, жившие с ними бок о бок, — вместе с воскресными днями от 120 до 140 в год против 80—120 у других народов, причем боль­шинство их приходилось на весну и лето.

Изменение форм землевладения до некоторой степени обу­словливалось плотностью населения. Общинная форма не была первичной формой землевладения, она развивалась по мере роста плотности населения причем сначала в центральных районах России, а потом только на окраинах. А.А. Кауфман, изучавший эту проблему на примере Сибири, установил, что при наличии фонда свободных, «ничейных» земель господствовало «захватное», индивидуальное землевладение: каждое хозяйство захватывало столько земли, сколько было в состоянии обработать. Исчерпание свобод­ных земель побуждало земледельцев искать тот или иной способ закрепле­ния земли за хозяйствами, что могло произойти в форме частной или коллективной собственности. Общинная форма собственности как в евро­пейской части страны, так и в Сибири явилась формой перехода от захват­ного к частному землевладению по той причине, что для появления инсти­тута частной собственности на землю требовался ряд дополнительных условий — развитость рыночных отношений, превращение земли в товар, личная свобода, индивидуалистический менталитет, которые в цент­ральных регионах европейской части России в момент исчерпания фонда свободных земель, в XV—XVI вв., отсутствовали. В Сибири важным фак­тором перехода от захватного к передельно-общинному землевладению служили традиции, принесенные переселенцами из Европейской России, а также склонность коронной администрации поддерживать общинно-пере­дельные порядки как более удобные для управления крестьянами. Таким образом, утверждает Б.Н. Миронов, не якобы присущая русским людям солидарность, не континентальный климат и частые стихийные бедствия, а ряд экономических, юридиче­ских и социальных факторов способствовал утверждению в России коллек­тивного землевладения; наличие свободного фонда земель лишь задержива­ло переход от коллективной к частной форме землевладения. Низкая плотность населения оказывала влия­ние также на ранние браки и многодетность. Благодаря наличию большого фонда свободной земли при возможности ее колонизации, у крестьянского населения России вплоть до середины XIX в. не было серьезных стимулов откладывать вступление в брак или вообще от него отказываться, а также регулировать рождаемость.

Рост плотности населения постоянно толкал крестьянство не только к колонизации, но и к интенсификации земледелия. В течение XVI—пер­вой половины XIX в. этот процесс развивался очень слабо, так как урожайность имела тенденцию снижаться. С отменой частновла­дельческого крепостничества в 1861 г. интенсификация в Европейской Рос­сии стала проходить более быстрыми темпами под влиянием сильного аграрного перенаселения. В 1860—1913 гг. урожайность на крестьянских землях выросла на 69% — больше, чем за предшествующие 350 лет. Одно­временно вследствие роста сельского населения величина земельного надела на душу мужского пола с 1861—1870 по 1891—1900 гг. сократилась всюду, а в среднем по Европейской России с 5,3 до 2,8 га. В результате возникло относительное аграрное перенаселение: по разным оценкам, его величина к 1900 г. составляла от 22 до 52% от общего числа работников.

Интенсификации производства предшествовало или ее сопровождало снижение жизненного уровня. С середины XIX в. до 1880-х гг. в целом наблюдалось ухудшение питания низших и средних слоев деревни и низших слоев городского населения, т. е. большинства населения России; параллель­но этому происходило уменьшение длины тела новобранцев и увеличение доли тех из них, которые забраковывались по медицинским соображениям для службы в армии. За 1854—1874 гг. до введения всесословной воинской повинности доля забракованных рекрутов возросла с 22,7 до 27%, а с 1874— 1878 по 1899—1901 гг., когда действовали пониженные сравнительно с пред­шествующим периодом критерии физической годности к службе, — с 11,2 до 22,1%. Крестьянство, взятое в целом, между 1860—1890-ми гг. ис­пытывало кризис платежеспособности вследствие тяжелых финансовых условий отмены крепостного права и роста малоземелья. Недоимки по вы­купным платежам, по государственным и местным налогам постоянно уве­личивались: первые с 1861 до 1906 гг., к моменту их отмены, составили 5% от общей суммы выкупа (учитывая и прощенные недоимки), вторые – к 1896–1900 гг., 106% от величины годового оклада.

Позитивные сдвиги в крестьянском хозяйстве в ответ на перенаселение и снижение жизненного уровня свидетельствуют о том, что кризис пореформенной деревни носил относительный и временный характер. В 17 из 50 губерний Европейской России крестьянство более или менее справлялось со всеми платежами, всюду наблюдалось улучшение аг­ротехники и повышение урожайности. С конца XIX в. происходило улуч­шение питания, соответственно увеличивалась длина тела и уменьшался про­цент забракованных для военной службы новобранцев.

Связь между падением жизненного уровня и интенсификацией производ­ства не была специфически российским явлением. Обычно именно снижение качества жизни вследствие возросшей плотности населения заставляет лю­дей осознать кризис данной системы земледелия и перейти к другой, более интенсивной системе. До тех пор пока крестьянство находило альтерна­тиву интенсивности в колонизации, оно прежде всего использовало миграцию как наиболее легкий и дешевый способ борьбы с перенаселением и лишь во вторую очередь — интенсификацию земледелия как более дорогой и трудный способ борьбы с ним. Когда колонизация перестала решать про­блему перенаселения, тогда крестьяне в первую очередь обратились к ин­тенсификации и во вторую очередь — к другим средствам, включая пересе­ления. Эта зависимость объясняет, почему российское крестьянство до эмансипации предпочитало колонизацию, а после нее—интенсификацию или по крайне мере сочетание интенсификации с колонизацией. К середине XIX в. фонд свободных земель в Европейской России был в значительной степени исчерпан, а переселение в Сибирь само по себе требовало больших средств и являлось несравненно более тяжелым предприятием, чем колони­зация в пределах Европейской России, как в экономическом, так и психо­логическом отношениях: для многих переселение в Сибирь было равносиль­но эмиграции из России.

Совпадение в пореформенной России перехода к более интенсивной си­стеме земледелия с кризисом старой системы земледелия, аграрным перена­селением и падением жизненного уровня крестьянства является серьезным аргументом в пользу того, что давление роста населения способствовало ин­тенсификации сельского хозяйства. Однако рост плотности населения не являлся решающим фактором. Если в качестве показателя степени интенси­фикации земледелия взять чистый доход с гектара земли, а в качестве по­казателя плотности населения — величину земельного надела на душу сельского населения, то связь между этими показателями для 50 губерний Европейской России в 1900 г., оцененная с помощью коэффициента корре­ляции, составляла 0,60, это означало, что плотность населения могла обу­словливать интенсификацию земледелия не более чем на 36% (квадрат ко­эффициента корреляции).

Таким образом, утверждает Миронов, социально-экономические процессы в России, как и в других странах, испытывали многоплановое воздействие географического и демографического факторов. Однако нет оснований возлагать на них ответ­ственность за своеобразие национальных социальных и политических ин­ститутов, что всегда и везде было делом рук человеческих, а не стихийных сил природы.

Если даже допустить, что на на­чальных этапах исторического развития природа обделила Россию ресурса­ми или не была к ней достаточно щедрой, то этот недостаток был с лихвой компенсирован в ходе ее территориального расширения, которое преврати­ло ее в мощную державу, богатую природными ресурсами. Уже в XVIII— начале XX в. проблема состояла не в величине природных ресурсов, а в их разведке, доступности и использовании. Следовательно, цена, которую за­платили русские за свою территориальную экспансию, была высокой, но не чрезмерной. В конечном счете от российской экспансии выиграло большинство народов, входивших в состав империи, в том числе те, которые потом вышли из нее. Всем, включая русских, Россия обеспечи­вала безопасность, всем, а нерусским даже в большей степени, помогала раз­виваться. Под крышей Рос­сии многие народы создали свою письменность, интеллигенцию, высокое искусство, государственность со значительно меньшими издержками, чем они могли этого сделать вне России, поскольку Россия не была типичной колониальной державой.

Увеличение плотности насе­ления постоянно заставляло людей искать способы борьбы с относительным перенаселением. Различные народы выбирали разные пути в зависимости от природных условий, политических и социальных институтов, менталитета, традиций, обычаев и закона: сокращение рождаемости и уменьшение числа детей в семье сначала через увеличение возраста вступления в брак, затем с помощью различных методов контрацепции; переключение населения из сельского хозяйства в промышленность, ремесло и торговлю; эмиграция; экспансия и колонизация. Россия долгое время предпочитала территориаль­ный рост, и этот способ борьбы с перенаселением яв­лялся оптимальным для населения, бедного капиталом и богатого рабочими руками и землей.

Геополитический фактор. Судьба любой страны определяется не только состоянием ее экономики, уровнем развития технологий, количеством населения, масштабом военной мощи, но и величиной ее территории и геогра­фическим месторасположением. От ее геополитической характери­стики зависели устойчивость развития, благосостояние, процвета­ние населяющих данную страну народов. Поэтому в течение многих столетий государства стремились укрепить свое положение, обеспе­чить будущее путем оптимизации территориальной самодостаточно­сти – шла борьба за выход к торговым путям и прежде всего к морям, к удобным проливам, долинам судоходных рек, к районам с крупны­ми залежами полезных ископаемых и т.п.

Обычно отмечаются следующие геополитические условия, повлиявшие на специфику русской истории: обширная, слабо заселенная территория, незащищенная естественными преградами граница, оторванность (на протяжении почти всей истории) от морей (и соответственно от морской торговли), благоприятствующая территориальному единству исторического ядра России речная сеть, промежуточное между Европой и Азией положение русских территорий.

Геополитическое расширение являлось доминантой исторического пути России на протяжении столетий. Важнейшая составляющая истории России – это процесс коло­низации, расширение территории российского государства, с 1462 по 1987 гг. увеличившейся более чем в 50 раз.

Только территория Сибири, присоединенная к России с конца XVI в. до начала XVIII в., в 11 раз превышала территорию Европы.

С.М. Соловьев, В.О. Ключевский считали территориальную экспансию ключевым фактором в истории нашей страны. Сравнение с аналогичным явлением в США показывает, что там колонизация изначально имела эко­номическое измерение, в конечном итоге слившись с процессом интен­сификации хозяйства. В России же территориальное расширение исхо­дило из стратегических соображений. Освоение новых земель носило экстенсивный характер и, в свою очередь, способствовало вос­производству экстенсивной культуры. К негативным аспектам российской колонизации относятся: за­крепление экстенсивной формы развития, ведущее к отставанию; затруд­нённость формирования хорошо структурированной системы городов; истощение ресурсов Центра; замедленное развитие единой русской на­ции. Отсюда следует вывод: победа этого пути над тенден­цией к интенсификации создала серьёзные проблемы, нараставшие по мере усложнения общества. Что касается глубоко лежащих причин тако­го исторического выбора, неспособности найти ему альтернативу, то их можно усмотреть в мифологической основе культуры миллионов русских людей. Народ рассматривал экстенсивный путь «как уход от неоправданной "новизны" и перенесение на новое место справедливой "старины", как поиск рая на земле...».

Гигантские просторы, низкая плотность населения, недостаточная эффективность средств сообщения создавали повышенную опасность дезинтеграции, доходившей подчас до критической точки. В XVI веке европейская Россия в десять раз уступала по плотности жителей Германии и в 20 раз – Франции. Слабая заселенность земель Восточно-Европейской равнины и Сибири создавала благоприятные условия для оттока земледельческого населения из исторического центра России при увеличении нормы его эксплуатации, что вело к усилению контроля государства за личностью земледельца, вплоть до полного закрепощения крестьянства в ХVII в. Вместе с тем возможность ухода на свободные земли для населения в течение длительного времени сглаживала остроту социальных конфликтов и не способствовала установлению диалога между властью и народом. Кстати, в начале XXI века из чуть более 140 млн. граждан России, только около 30 млн проживают в азиатской части страны (в Сибири).

Огромные размеры территории России можно проиллюстрировать некоторыми фактами.

Взойдя на престол, Елизавета Петровна посылает на Камчатку штабс-фурьера Шахтурова, с тем чтобы он доставил к ее коронации (через полтора года) шесть пригожих, благородных камчатских девиц. Представления царицы о размерах собственной империи были приблизительными: только через 6 лет (и на 4 года позже коронации) царицын посланец с отобранными девицами достиг на обратном пути Иркутска...

11 декабря 1796 г. в Иркутске начались соборный благовест и пушечная пальба в честь нового императора: рано утром примчался правительственный курьер (фельдъегерь), который всего за 34 дня преодолел расстояние в 6 тыс. верст от Петербурга до губернского города на Ангаре. Больше месяца Иркутск жил под властью умершей Екатерины II (Камчатка же присягнет только в начале 1797 г.). 6 тыс. верст, разделенные на 34 дня, около 180 верст в сутки – курьерская скорость... С древнейших времен до первых паровозов максимальной скоростью человеческого передвижения была быстрота лучшего коня или тройки, колесницы: примерно 20 км/час на коротком пути и меньше, если делить длинные версты на долгие часы. Поэтому в 1796 г. Россия – страна огромная, медленная (в 30–40 раз медленнее и, стало быть, во столько же раз «больше», чем сегодня). Между тем солидные путешественники только с петровского времени принялись скакать сломя голову; прежде – чем важнее, тем медленнее: воевода из Москвы в Якутск, «на новую работу», ехал в 1630-х годах не торопясь, пережидая разливы и чрезмерные холода, ровно три года (средняя скорость – 7 верст в сутки). В XVIII–XIX вв. медленная езда считалась прерогативой царской фамилии. Сохранилось расписание 1801 г., относящееся к приезду Александра I из Петербурга в Москву на коронацию (сходный порядок был и при коронованиях XVIII в.): в первый день кортеж проходил 184,5 версты (ночуют в Новгороде), во второй - 153 версты (ночуют «в Валдаях»), на третий - всего 92 версты (сон в Вышнем Волочке), на четвертый, отдохнув, 134 версты до Твери; на пятые сутки экипажи пройдут 113 верст до Пешек, на шестые - всего 50 до загородного Петровского дворца, и оттуда, только на седьмой день, «имеет быть торжественный въезд в столичный город Москву». Медленности выездов соответствовало и долгое возвращение, так что еще в 1750-х годах улицы северной столицы зарастали травой, пока двор и множество сопровождающих и сопутствующих не перемещались обратно, на берега Невы.

Благодаря своему уникальному геополитическому положению Россия сумела стать своеобразным историческим евроазиатским мостом, на протяжении столетий связывавшим Европу с Азией. В то же время Русь–Россия–СССР выполняли роль демпфера, погасившего огромной ценой силу не одной угрозы для Европы: от татаро-монгольского нашествия до гитлеровской агрессии. Очевидно, что судьба Европы, да и мира, была бы иной, если бы не Россия. Россия–СССР, сыграв решающую роль в двух мировых войнах, которые буквально обескровили нашу страну, спасли мировую цивилизацию от тектонических разломов и сдвигов.

Внутреннее развитие страны изобиловало существенным напряжением сил нации, которое, в свою очередь, определялось не столько социально-классовыми конфликтами, сколько являлось отражением мобилизационного характера российского социума, которому 2/3 своей истории приходилось сражаться с различными внешними противниками. Россия была вынуждена всегда иметь мощную армию, а со вре­менем создать и достаточно сильный флот.

Ни у одной европейской страны не было такой длинной и уязви­мой границы, нуждающейся для охраны в многочисленных гарнизо­нах. Общая протяженность государственной границы Российской Федерации в начале XXI в. составляет 61108 км, из них сухопутная - 14503 км, речная – 7394 км, озерная – 470 км, морская – 38740 км.

Естественную открытость русских границ использовали соседние народы и государства: Польша, Швеция, Германия, Франция, с одной стороны, и кочевники великой степи – с другой. В течение 8 веков (с XIII по XX) Россия находилась в состоянии войны свыше 500 раз. С 1400 г. из 1 тыс. войн 150 войн произошли с участием России или на ее территории. С 1368 по 1893 г., т.е. из 525 лет, Россия провела в войнах 305 лет. В ХVI в. Россия воевала 43 года, в ХVII – 48 лет, в ХVIII в. – 56 лет. В ХIХ в. она воевала с Францией, Великобританией, Ираном и Турцией. В первую половину ХХ в. на войны с участием России (СССР) пришлось 24 года.

Величайшим бедствием для Отечества стало вторжение войск монгольских ханов в XIII в. Шло массовое истребление и порабоще­ние населения, разрушение крупных городов – центров культуры. Владимирские и суздальские земли опустошались в тот век пять раз, тверские – два, южнорусские (курские земли) – семь раз. Ордынцы четыре раза разрушали Переяславль-Залесский, по три раза Суздаль и Муром. Не стоит забывать, что понятие «разру­шить» город имеет разный смысл в русских летописях и в европей­ских хрониках. Например, Фридрих Барбаросса «разрушил Майнц» путем уничтожения крепостных стен. А при разрушении Милана жители были расселены в окрестных деревнях. Разрушение же рус­ских городов, по свидетельству летописца, имело иные последствия: «Множество мертвых лежаша и град разорен, земля пуста, церкви позжены», «люди избиша от старца до сущего младенца». Безжало­стному уничтожению подвергались памятники архитектуры и жи­вописи. Вывозились орудия производства и металлические изделия. Исчезли некоторые виды ремесел, приостановилось каменное стро­ительство. Экономика русских земель истощалась систематической данью, различными поборами и периодическими военными вторже­ниями.

В начале XVII в. подобное вторжение повторилось в ходе поль­ской и шведской интервенции, в начале XIX в. — французской. Нельзя не учитывать и тот факт, что противник, вступая в пределы России, уже изначально настраивался на крайне жестокое ведение войны. Напомним два высказывания. Наполеон: «Через пять лет я буду господином мира, остается одна Россия, но я раздавлю ее»; А. Гитлер – «Мы обязаны истреблять население – это входит в нашу миссию охраны германского населения... Я имею право уничтожать миллионы людей низшей расы, которые размножаются, как черви».

Не всегда Россия вела оборонительные войны, не случайно она два столетия официально именовалась империей. В то же время имперское стремление выйти к Черному морю диктовалось прежде всего желанием укрепить южные границы и покончить с набегами крымских татар, которые захватывали в плен русских и продавали их в рабство (за XVI–XVIII вв. ими были захвачены и проданы в рабство сотни тысяч русских людей). По свидетельству французского посла в России Л. Сегюра, Екатерина II жаловалась Вольтеру, что татары «ежегодно заносили в Россию чуму и голод, истребляли и забирали в плен по 20 тыс. человек в год». Движение к Балтийскому морю обусловливалось стремлением иметь порты для экономических и культурных связей с Западной Европой.

Агрес­сивность в отношении соседей часто диктовалась неумолимыми тен­денциями внутреннего развития, стремлением увеличить площадь земельных угодий и людские ресурсы. Этим объясня­ется отсутствие в Российской империи тенденций геноцида в отно­шении присоединяемых народов. Старые и новые земли становились единым жизненным пространством. Новые территории образовыва­ли со старыми довольно органичное целое. Многие народы прочно ассимилировались, сложилась общая экономическая жизнь, тесно переплелись обычаи и традиции, происходили культурные взаимовлияния. В войнах с соседними государствами Россия преследовала иногда вполне психологически понятную цель – не иметь у своих рубежей потенциально сильных противников. Наибольший успех был достигнут при Петре Великом и его преемниках. В конце XVIII в. канцлер А.А. Безбородко говорил отправляемым за границу молодым русским диплома­там: «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела».

Воевала Россия и в силу союзнических обязательств. Такими бы­ли, например, итальянский и швейцарский поход русской армии под руководством А.В. Суворова. Россия могла вступить в войну под давлением общественного мнения, как это произошло в 1877 г. с целью защиты балканских славян и освобождения их от турецкого ига. Кстати, ничего подобного не наблюдалось в Западной Европе как в средние века, так и в новое и новейшее время.

Победы русского оружия стали яркими страницами в летописи Отечества. Однако цена мощи и влияния России также хорошо известна. Дополовины бюджета почти всегда уходило на содержание единственных союзников России, коими, по словам императора Александра III, были только ее армия и флот.

Безопасность страны – это именно то, что беспокоило Россию с самого начала ее существования. Это сказывалось на внешней и внутренней политике, формировании военной доктрины, на планах военного строительст­ва, создания соответствующего военного аппарата и оборонного про­изводства. Постоянная военная угроза и открытость пограничных рубежей требовала огромных усилий по обеспечению своей безопасности: значительных материальных затрат, людских ресурсов (при малочисленном и редком населении), концентрации всех усилий. Следствием этого явилась возрастание роли государства. Для укрепления военной мощи государство использовало различные варианты мобилизационной системы. В XV-XVII вв. это была военно-поместная система, прочно укоренившаяся в России. В XVIII-XIX вв. в стране действовала рекрутская повинность, была создана казенная военная промышленность. В XX в. в СССР сложился мощный Военно-промышленный комплекс, превративший страну в ядерную сверхдержаву. Совокупным результатом этих усилий явилось то, что на протяжении последних более чем пятисот лет Россия – одна из немногих стран в Европе и Азии, сохранявшая свой суверенитет и не подвергнувшаяся внешнему завоеванию.

Насколько можно судить по несовершенным демографическим источникам, до середины XVIII в. население России оставалось относительно небольшим. По максимальным подсчетам, оно составляло 9–10 млн чел. в середине XVI в. и 11–12 млн – в его конце; согласно более сдержанной оценке, оно равнялось соответственно 6 и 8 млн чел. Эти цифры сравнимы с данными того же века для Австрии – 20 млн, Франции – 19 млн и Испании – 11 млн; население Польши в XVII в. составляло около 11 млн чел. Как и в других странах Европы, демографический взрыв начался в России примерно в 1750 г. За 1750–1850 гг. население Российской империи выросло в четыре раза (с 17–18 млн до 68 млн чел.). Увеличение это можно частично отнести за счет захватов, присоединивших до 10 млн чел., однако даже в свете поправки на экспансию естественный прирост был огромен. После 1850 г., когда территориальная экспансия практически прекратилась (Туркестан – единственная крупная область, присоединенная после середины XIX в., – был малонаселенным), население России увеличивалось высокими темпами: с 68 млн в 1850 г. до 124 млн в 1897 г. и до 170 млн в 1914 г. Прирост населения в России во второй половине XIX в. был самым высоким в Европе – и это в то время, когда урожаи зерновых в Российской империи были ниже, чем в любой стране Европы.

Анализ демографических изменений свидетельствует, что в последнее время наблюдаются тревожные тенденции: самая большая по территории страна мира имеет население около 143 млн чел., тогда как граничащий с ней Китай – 1 300 млн, Индия – более 1 млрд.

Если 100 лет назад население России составляло 4% от мирового, сейчас – 2%, а через 50 лет по прогнозам сократится до 1%. Природа человека неизменна уже тысячи лет. Следовательно, нет веских оснований полагать, что тяга к переделу территориальной собственности во имя ресурсной базы ушла в прошлое. Сегодня в мире из официальных 309 сухопутных границ 52 (17%) являются спорными. Из 425 морских границ 160 (38%) являются предметом спора. 39 стран оспаривают 33 острова. Необходимо осознавать, что с конца ХХ в. Россия вступила в фазу геополитического сжатия, потеряла контроль над частью евразийского пространства. Вызывает большие опасения и слабая заселенность азиатской части страны (на огромной территории России от Урала до Дальнего Востока проживает в начале XXI в. почти в три раза меньше населения, чем в небольшой Японии). Однако стоит ли нам беспокоиться о судьбе Сибири?! В теоретическом плане сегодня в наличии целый спектр концептов от несколько экзотических, например: у России давно была бы благополучная европейская судьба, если бы ей повезло и за Уралом простирался океан, а не Сибирь, до вполне серьезных, например: проклятие Сибири в ее холодном климате и чем больше Россия увлекалась ее освоением тем она становилась менее конкурентоспособной и тем проблематичнее становилось создание эффективной экономики. В книге «Сибирское проклятье: как коммунистическое планирование забросило Россию в холод», изданной недавно на Западе Ф. Хилл и К. Гэдли стремятся доказать, что Россия совершила большую историческую ошибку, получила избыточные население и промышленные мощности в Сибири, делающие этот регион с холодным климатом экономически нежизнеспособным, тогда как во всех других странах с развитой промышленностью люди мигрировали в более теплые районы.

Вместе с тем, уже были попытки зондажа американскими конгрессменами почвы на предмет продажи части сибирских земель. Озвучивание СМИ проблем неэффективного использования Россией сибирских и дальневосточных природных богатств, в отличие от сопредельных государств, уже стали достаточно привычными и не вызывают видимой обществом, а фактически никакой серьезной реакции со стороны властей.

Но необходимо сознавать, что азиатская часть Россия имела огромное значение для страны в целом в экономическом, социокультурном, геополитическом аспектах. Урал и Сибирь давали значительную часть общероссийского валового продукта. В XVII в. весомую долю дохода казна получала за счет сибирской пушнины. В XVIII в. значительными были поступления от таможенных сборов с оборотов русско-китайской торговли (Кяхта). В XVIII в. на Урале и в Сибири были созданы металлургические комплексы, дававшие значительную часть общероссийской добычи черных и цветных металлов (так, в конце XVIII в. на долю Урала приходилось 2/3 производства российского чугуна и 9/10 российской меди).

Заметной была роль восточных регионов России в добыче золота, серебра, алмазов. В XX в. Сибирь приобрела особое значение как главное хранилище мировых запасов пресной воды, деловой древесины, ископаемого топлива. В советский период Сибирь превратилась в главную «электростанцию» страны. Наличие в составе страны огромных территорий, богатых разнообразными, в том числе уникальными, ресурсами, в целом способствовало укреплению и сохранению существующих политических режимов как в социально-политическом, так и в геополитическом планах. Без учета огромной роли восточных регионов России невозможно объяснить специфику национального исторического процесса, определить место России в мировой цивилизационной динамике.

На протяжении значительной части своей истории из-за оторванности от морей и морской торговли России приходилось продукты своего экспорта дешево продавать посредникам и дорого покупать у них продукты импорта. В Западной Европе не было ни одного города, который находился бы дальше чем 300 км от моря. Расстояние от Москвы до моря – 650 км. Для значительной части России оно гораздо больше. Чтобы пробиться к морям, России пришлось столетиями вести кровопролитные войны. Вследствие этого роль государства и армии в обществе возрастала еще больше.

Но были и благоприятные геополитические факторы. Первый – специфика речной сети Восточно-Европейской равнины. Наличие развитой, обширной речной сети сплачивала страну и политически и экономически. Второй – через территорию России проходила значительная часть Великого шелкового пути из Китая в Европу. Данное обстоятельство создавало объективную заинтересованность многих стран и народов в поддержании политической стабильности вдоль этой великой магистрали древности, т.е. в существовании евразийской империи: вначале такой империей стало государство Чингисхана, затем – Россия.

Геополитическое положение России на протяжении более чем тысячелетней истории неоднократно изменялось. В нем можно выделить семь этапов.

1. Во времена Киевской Руси страна была ча­стью Европы, с государствами которой поддерживала интен­сивные торговые, культурные и династические связи (напри­мер, одна из дочерей Ярослава Мудрого стала королевой Франции). Не случайно теперь Украина стремится монопо­лизировать наследие Киевской Руси, поскольку видит в нем одно из главных доказательств своей «европейскости». Важ­нейшей экономической и политической осью восточносла­вянского государства был путь «из варяг в греки», соединяв­ший Балтику с Черным и Средиземным морями.

2. 1243 – 1480 гг. После взятия монголо-татарами Киева в 1240 г. и до освобождения Руси (России) от уплаты им дани в 1480 г. она была скорее азиатским, чем ев­ропейским, государством, хотя, например, торговля между северными русскими княжествами и ганзейскими городами никогда не прекращалась. В этот период русские княжества, возникшие на территории древнерусского государства, и в первую очередь Московское, ставшее ядром будущего Рос­сийского государства, были отделены от Европы Балто-Понтийским поясом недружественных государств и лише­ны выхода к Балтийскому и Черному морям – кратчайшим путям в Европу.

3. 1480—1796 гг. Третий этап, продлившийся примерно до конца царствования Екатерины II, характеризовался борь­бой за восстановление выходов страны к морям. Каждый шаг на запад давался России с огромным трудом, и завоеванные дорогой ценой морские «форточки» в Европу иногда прихо­дилось отдавать обратно. В то же время на востоке оконча­тельный распад Золотой Орды и ослабление ее наследников (особенно после покорения Москвой в середине XVI в. Казанского и Астраханского ханств – союзников Порты, постоянно беспокоивших ее набегами) открыли путь для практически беспрепятственного расширения державы на огромные, редко заселенные пространства Сибири и Дальнего Востока. Еще в начале этого этапа Московское государст­во стало многонациональным. К концу его в результате реформ и военных кампаний Петра I и Екатерины II Россия окончательно утвердилась как балтийское государство и присоединила часть украинских и белорусских земель, неко­гда входивших в Киевскую Русь.

4. 1796 г. – последняя треть XIX в. В царствование Екате­рины II Россия отвоевала доступ почти ко всему северному побережью Черного моря и стала великой европейской дер­жавой, способной, наконец, реализовать свою мессианскую общеправославную программу. Она была намечена еще во времена Ивана III и заключалась прежде всего в осво­бождении православных стран от османского ига и последу­ющем их объединении под эгидой России. Однако изменить сложившуюся к тому времени расстановку сил в Европе и мире было трудно: другие европейские государства вовсе не собирались освобождать России то видное место, на которое она претендовала. Это ясно обнаружилось в ходе Крымской войны (1853 – 1856), поражение в которой породило у части русской интеллектуальной элиты разочарование в европей­ских ценностях. С ростом внутреннего социального напря­жения это разочарование стало одним из важных факторов. Во внешней политике Рос­сии панправославие постепенно дополнялось панславизмом, проповедовавшим объединение славян, включая католиков, а также принципами консерватизма и легитимизма. Послед­нее означало поддержку только «легитимных», иными сло­вами — монархических и автократических европейских ре­жимов, что проявлялось в военных экспедициях и других политических акциях.

5. Последняя треть XIX в. – 1917 г. Запоздалое, но очень быстрое индустриальное развитие обозначило начало нового периода в геополитической истории России, который можно определить как империалистический. Потребность в сырье побудила русское правительство начать наконец освоение экономического потенциала Сибири и Дальнего Востока, прежде служивших лишь территориальным резервом страны, завершить колонизацию Кавказа и Центральной Азии как источника дешевого хлопка для текстильных предприятии в центре страны. Используя «железнодорожный империализм», Россия попыталась расширить насколько, возможно зону своего влияния, создать военные союзы и вела ожесточенную борьбу против своих геополитических противников. Во внутренней политике империалисти­ческий период был отмечен использованием принципа «правосла­вие, самодержавие, народность». Его реализация вылилась в попытку русификации периферии страны и трансформации России в европейское национальное государство.

6. 1917—1991 гг. В советский период страна сохраняла мессианскую, консервативную и идеалистическую сущность своей внешней политики, но на совершенно иной идеологи­ческой основе. Даже после того, как исчезли иллюзорные на­дежды на мировую революцию, Советский Союз продолжал безоговорочно поддерживать любой режим, который декла­рировал оппозицию «буржуазному» Западу, и прежде всего Соединенным Штатам Америки. СССР сохранял также са­мовосприятие как государства, окруженного врагами (своего рода осажденной крепости), восходящее еще ко временам монголо-татарского ига. Подобная позиция вызвала созда­ние вокруг него после Второй мировой войны пояса стран-союзников и способствовала превращению СССР в мировую сверхдержаву, противостоящую вместе с союзниками ос­тальным индустриально развитым государствам. Она приве­ла также к безудержной гонке вооружений и постоянному экономическому перенапряжению страны, жившей в моби­лизационном режиме, а в итоге – к драматическому ее распа­ду в 1991 г. СССР вел подлинно глобальную политику. «Нет теперь, наверное, такого уголка на Земле, положения дел в котором нам не приходилось бы учитывать в нашей полити­ке», – говорил Л.И. Брежнев на XXV съезде КПСС в 1976 г.

7. Распад СССР ознаменовал начало нового этапа геополи­тической эволюции России. На отдельных направлениях она оказалась отброшенной практически к допетровским границам, вновь потеряла значительную часть выходов к морям на своей европейской территории, лишилась значительной части ресурсной базы и военной инфраструктуры и т.п. Гео­политическое положение страны принципиально измени­лось: у нее как будто нет очевидных врагов, но вместе с тем нет и друзей, и ей вовсе не гарантировано благожелательное отношение старых и новых соседей (кроме, возможно, Бело­руссии), что показал кризис в авто­номном крае Косово (Югославия) весной 1999 г. По мнению А.И. Уткина, после распада СССР Россия потеряла все три благоприятных фактора, обеспечивавшие ей (единственной в мире) самостоятельность и независимость от Запада на протяжении всей истории: 1) наличие геополитических оболочек, отделявших Россию от западных стран; 2) связи с союзниками среди самих западных стран, состав которых менялся, игра на противоречиях между ними; 3) стабильное и мощное государство.

Теперь вместо геополитических оболочек мы имеем НАТО у прежних границ Советского Союза, вместо «желез­ного занавеса» – шенгенский визовый барьер, вместо не­скольких противостоящих друг другу блоков – довольно прочный союз западных держав и их совместные действия в кризисных ситуациях, вместо сильного государства – много­летний кризис.

Кстати, один из представителей современного экспертного сообщества А. Владимиров обращает внимание на то, что главная доктрина современного Китая называется «Три севера, четыре океана» «Три севера» - это враги: США

Дата добавления: 2014-10-22