Хрестоматия

III

II

I

Какие же главные проблемы стоят перед вами при оценке действий и обвинения Карасанидзе, в чем здесь трудности, каковы принци­пиальные задачи защиты этой процессуальной фигуры настоящего дела?

Казалось бы, все здесь достаточно просто: Карасанидзе признала свою вину в разбойном нападении, обстоятельно рассказала об известных ей фактах и деталях преступления, помогла следствию уяснить существенные обстоятельства дела и выявить лиц, причастных к его совершению, дала надлежащую нравственную оценку своим собственным действиям.

Все это бесспорно так, все это, разумеется, серьезно облегчило работу следствия и суда по выяснению фактических обстоятельств события и выявлению причастных к нему лиц.

Но все это, однако, не означает, что в защите Карасанидзе все обстоит просто, что не возникает здесь серьезных доказательственных и правовых проблем, что нет здесь трудностей, относящихся к познавательной и оценочной сфере судебной деятельности.

Трудности здесь, конечно, есть, и трудности немалые. Во многом надо разобраться, необходимо всесторонне исследовать ситуацию, показать действительное значение показаний Карасанидзе выяснить ее роль в преступлении, обосновать ошибочность выводов следствия в юридической оценке ее действий, разобраться в тех противоречиях, которые существуют в показаниях подсудимых.

К тому же есть основания полагать, что будут предприняты попытки несколько осложнить эту задачу, представить фигуру Карасанидзе не в том виде, охарактеризовать ее показания как «недоброкачествен­ный» источник доказательств, будут, по-видимому, предприняты попытки скомпрометировать ее показания, подорвать их доказательственную ценность.

Такова специфика и своеобразная природа данного судебного дела, где другие подсудимые отрицают свою вину, категорически отказываются подтвердить показания Карасанидзе, выдвигают другие версии события и даже возможные причины их оговора.

Вот почему я считаю необходимым прежде всего рассмотреть вопро­сы фактические, доказательственные, а затем уже коснуться вопросов правовых.

Однако приступая к этой задаче, я должен сразу же оговориться и предупредить, что мой фактический и доказательственный анализ обстоятельств этого дела будет не совсем обычным.

Я – адвокат, я выполняю в процессе функцию зашиты, я защищаю Карасанидзе и при всей противоречивости и полярности показаний Карасанидзе и Швелидзе, при всей непримиримости их принципиальных позиций я вовсе не собираюсь, однако, Швелидзе обвинять, специально обосновывать перед вами его виновность, конкретно анализировать доказательства его вины, поддерживать прокурора в соображениях о его наказании. Нет, я, разумеется, не собираюсь этого делать, ибо это не мое дело, не функция защиты. Это – функция государственного обвинения, которое представило перед вами весь арсенал имеющихся в его распоряжении доказательств, свидетельствующих о виновности Швелидзе в преступлении.

Мой анализ фактических обстоятельств этого дела будет иметь совершенно иное направление, принципиально иной ракурс.

Я не занимаюсь обоснованием виновности Швелидзе, но я кате­горически отвергаю попытки скомпрометировать показания Карасанидзе, сеять недоверие к ее объяснениям. Я отвергаю утверждения о ее якобы заинтересованности в оговоре Швелидзе и Гватуа, ее якобы недобросовестности и неправдивости.

Как и чем можно обосновать заинтересованность Карасанидзе в оговоре Швелидзе, есть ли сколько-нибудь разумные сомнения в том, что она говорит правду, какие причины и обстоятельства могли бы послужить тому, чтобы Карасанидзе оговорила ни в чем не повинного человека и утверждала бы о его виновности в убийстве? Полагаю, что таких причин нет, и, как вы помните, сам Швелидзе отказался ответить на этот вопрос и привести по этому поводу какие-либо обстоятельства и соображения.

Пытаются найти противоречия в показаниях Карасаяидзе, показать непоследовательность некоторых ее утверждений, нелогичность отдельных ее соображений.

Так, защита Швелидзе пыталась скомпрометировать первоначаль­ные показания Карасанидзе тем, что там, видите ли, ни словом не упоминалось о Гватуа, не говорилось, что в его присутствии рассматривались отобранные у потерпевшей ценности. «Раз не говорила о Гватуа, раз не рассказывала о том, что в его присутствии рассматривались ценности, - говорит зашита Швелидзе, - значит, говорила неправду, значит, придумала, значит, ей верить нельзя».

Как вы помните, Карасанидзе дала в суде ответ на этот вопрос: «Не все точно в моем первом заявлении, не во всех подробностях и деталях я там все это описала – сразу боялась сказать все, страшно было, да к тому же не хотела первоначально говорить о Гватуа, по-человечески жалела его».

Разве психологически это непонятно, разве можно назвать все это «ложью» и на этом основании посеять недоверие к показаниям Карасанидзе вообще?

Допустим, что она первоначально не говорила обо всех деталях преступления, умолчала, в частности, о Гватуа, но она ведь говорила о собственном тяжком преступлении, рассказала все о себе!

Наличие каких-то неточностей в первоначальных показаниях Кара­санидзе не должно вызвать недоверия к ее показаниям вообще.

«Почему, - спрашивает защита, - вы не говорили на следствии, что Швелидзе вас терроризировал, что угрожал вам ножом? Раз не говорили это на следствии – значит, придумали, значит, нельзя вам верить вообще».

Между тем утверждение это прежде всего недостаточно точно, ибо о том, что ее терроризировали как до совершения преступления, так и после того, Карасанидзе показывала на предварительном следствии многократно и определенно: «Когда я позвонила в дверь и Изабелла отказалась меня выслушать – я с облегчением вздохнула, т. к. была охвачена испугом и страхом, но в это время сзади Швелидзе толкнул меня рукой и с угрозой сделал мне какой-то знак».

О той атмосфере, которая была создана Швелидзе еще до совершения преступления, Карасанидзе показывала: «Когда я отказывалась пойти на ограбление квартиры Варажьян, Швелидзе сказал: “Я все равно это сделаю, а если станет известно – свалю на тебя, я скажу, что ты меня туда завела, т. е. от тебя мне все стало известно!”».

А вы помните, как выглядело по рассказам Карасанидзе поведение Швелидзе в квартире Варажьян, как возмутился он тем, что она пожалела старушку и ослабила завязанные ей руки. Он изругал ее и даже полоснул ее ножом!

А сколько раз показывала на следствии Карасанидзе о том, как встречавший ее после совершения преступления Швелидзе постоянно предупреждал о том, чтобы она молчала и никогда никому не говорила ни о чем, ибо в противном случае он все свалит на нее!

Это что, спрашивается, не «террор», о котором говорила Караса­нидзе на следствии, не угрозы, не страх, в котором Швелидзе пытался держать ее все это время? В чем здесь «противоречивость» ее показа­ний, что нового увидела здесь защита в показаниях Карасанидзе на суде? Пыталась зашита Швелидзе в своих вопросах упрекнуть Карасанидзе не только в противоречивости, но и в нелогичности ее обличительных показаний.

Я искренне уважаю своих коллег и хорошо понимаю трудности, которые стоят перед ними в их сложной защите. Но в полемическом пылу различных вопросов и дискуссий возникали в процессе такие курьезы, что упрек в нелогичности принимал подчас диаметрально противоположное направление.

Вы помните, как пытались выяснить у Карасанидзе, «почему в те­чение тех 30 мин., когда она ждала Швелидзе около железнодорож­ного управления, она не сообщила о происшедшем в милицию?»

На это был получен вполне, логичный ответ: «Я ведь сама совершила преступление... Тогда уж надо было сначала сообщить в милицию о намерении совершить преступление, а потом пойти его совершать».

Я, граждане судьи, не вправе анализировать доказательства винов­ности Швелидзе и не собираюсь, разумеется, этого делать, ибо не моя это задача в процессе.

Но посмотрите, как пытались в ходе судебного разбирательства представить показания Карасанидзе, как пытались подорвать и дезавуировать их доказательственное значение, изобразить их в искаженном виде, представить в качестве чуть ли не единственного и ничем не подтвержденного источника доказательств.

Вы помните, какие страсти развернулись по поводу злополучных домашних туфель или «кошей», как принято их здесь называть. Тут и номер ноги якобы не тот, и вообще никаких «кошей» в квартире Гватуа якобы не было. Можно подумать, что об этих самых «кошах» и унесенных босоножках показывала на следствии одна только Карасанидзе. Ведь в материалах дела есть по этому поводу собственноручное заявление Гватуа: «Швелидзе держал пакет и положил туда босоножки Карасанидзе».

В другом месте своих показаний Гватуа подтвердил это: «Шве­лидзе заставил Карасанидзе снять босоножки и взять их с собой». Разве эти показания не подтвердил Гватуа на очной ставке со Шве­лидзе?

Швелидзе это отрицал и отрицает, это, в конце концов, его дело и его право, но, пожалуйста, не изображайте показания Карасанидзе в качестве единственного источника неблагоприятных для Швелидзе доказательств!

И, наконец, не только Карасанидзе, не только Гватуа, но и сам Швелидзе давал показания, которые были для него достаточно неблагоприятны, не получили своего подтверждения в показаниях других свидетелей и от которых он сам впоследствии вынужден был отказаться. Разве не сам Швелидзе показывал, что «25 апреля, в день пасхи, я был в гостях у своей тети Тевторадзе».

Между тем, эти показания Швелидзе не получили своего подтверж­дения ни в показаниях Тевторадзе, ни в показаниях собственной жены Швелидзе. «Марина, - показывала Тевторадзе, - пришла ко мне одна, и на кладбище мы пошли с ней одни. Мужа Марины в этот день я не видела он не приходил».

Как видите, не только Карасанидзе давала неблагоприятные для Швелидзе показания, не только она изобличает Швелидзе, есть и другие доказательства его вины!

Итак, - защитой Швелидзе предпринимались различные способы подорвать доверие к показаниям Карасанидзе, ослабить их доказатель­ственное значение. Такие попытки, по-видимому, будут продолжаться и в дальнейшем, они, вероятно, займут определенное место в защити­тельных концепциях моих уважаемых коллег. Мне, адвокату, с точки зрения профессиональной это понятно, ибо такова процессуальная природа этого дела, в котором позиции и интересы подсудимых резко противоречивы.

Но вот какая необходимость заставила защиту Швелидзе пренебречь этическими, гуманистическими началами при допросах, мне уже непонятно совсем и понять этого я никогда не смогу.

Я имею в данном случае в виду допрос адвокатом Швелидзе матери Карасанидзе – Нинель Георгиевны Гуния.

Какая необходимость была допрашивать мать о причинах недав­ней смерти ее двадцатипятилетнего сына, зачем надо было напоминать здесь об этом матери, перенесшей такое тяжкое горе и так страдающей от всего того, что происходит с дочерью теперь?

Я думаю, что в своих неуместных догадках о причинах сердечной недостаточности безвременно погибшего юноши не следовало наносить столь тяжкого удара матери и напоминать ей о перенесенной материнской беде. Вот уж не думал, что применительно к защите мне придется говорить здесь о «сердечной недостаточности» и «недостаточной сердечности»!

Так выглядят попытки скомпрометировать показания Карасанидзе, посеять недоверие к ним, таковыми представляются упреки в противоречивости, нелогичности, неправдоподобности её показаний.

Думаю, что попытки эти не могут быть признаны сколько-нибудь серьезными и обоснованными.

Карасанидзе явилась с повинной, она признала свою собственную тяжелую вину и правдиво рассказала о виновности других. Ей это далось не легко, она пришла к этому не сразу, это явилось результатом ее глубоких и длительных раздумий.

Но сейчас нет сколько-нибудь разумных сомнений в правдивости ее показаний, никаких сколько-нибудь реальных причин для опасений в возможном клеветническом оговоре невиновных!

Чрезвычайно важным в этом деле, в оценке действий и виновности Карасанидзе, является вопрос правовой.

Правильно ли квалифицированы действия Карасанидзе, были ли основания у органов предварительного следствия рассматривать ее действия как участие или соучастие в убийстве и квалифицировать их по ст. 104 УК ГССР?

Этому вопросу следует уделить пристальное внимание, разобраться в нем серьезно, ибо от его решения будет зависеть правовая качествен­ность, законность и обоснованность приговора, его соответствие собран­ным по делу доказательствам, его юридическая безупречность.

Скажу сразу: по моему убеждению, следствие допустило здесь серьез­ную, принципиальную ошибку.

Посмотрите прежде всего, каким образом формулирует обви­нительное заключение свой вывод о квалификации действий Карасанидзе как участие в убийстве: «Карасанидзе должна была понимать, что потерпевшая не скроет ее и. уличит ее в преступлении. Таким образом, она не пошла бы на преступление, зная, что потерпевшая останется в живых».

Посмотрите, как отчетливо выражены в этой части обвинитель­ного заключения предположительные умозаключения следователя, как недвусмысленно сформулировано это предположение — «должна была понимать, что ее уличат в преступлении», «не пошла бы на преступление, если бы знала, что потерпевшая останется в живых».

Допустимы ли такие предположения при решении вопросов квали­фикационных, могут ли вообще предположительные умозаключения и догадки быть положены в основу решения вопросов доказательственных и правовых?

Вопрос этот настолько ясен и бесспорен, что останавливаться на этом подробно было бы, пожалуй, не очень уместно и ловко. И если мне приходится все же говорить об этом, то только лишь потому, что следствие по этому делу откровенно игнорировало непоколебимый принцип правосудия о недопустимости построения обвинения на предположительных умозаключениях и догадках.

В распоряжении следствия были показания Карасанидзе о том, что она проникла в квартиру потерпевшей с целью грабежа, что она не хотела убивать Варажьян и не допускала такой возможности со стороны Швелидзе, что она была убеждена в том, что последний так ее напугает, что она побоится пожаловаться на нее.

Вот чем располагало следствие, вот из чего должно было и могло исходить обвинение при решении вопроса о правовой природе действий Карасанидзе.

Какое же значение могут иметь тенденциозные предположитель­ные умозаключения следствия о том, что «должна была понимать» Карасанидзе, «пошла бы или не пошла бы» она на преступление, если бы знала, что потерпевшая останется в живых. Это ведь предположитель­ные догадки, а не доказательства!

Карасанидзе говорит в данном случае, что она пошла на преступ­ление при этих обстоятельствах, а следователь, видите ли, предполагает, что она бы на это не пошла, и считает это свое предположение более достоверным и вполне достаточным, чтобы делать выводы о бесспорной виновности Карасанидзе в более тяжком преступлении!

Совершенно очевидно, что строить обвинение на таких предположениях закон не разрешает, что для обвинения Карасанидзе в убийстве следствие могло руководствоваться не предположительными умозаключениями, а лишь конкретными фактами ее участия в совершении именно этого преступления!

Однако таких фактов в данном деле нет, они отсутствуют. Следствие ничем не опровергло версии подсудимой о том, что она не участвовала в убийстве, не имела в виду совершать это преступление, не ожидала такого эксцесса со стороны Швелидзе.

Поэтому вывод следствия о виновности Карасанидзе в убийстве построен не на конкретных фактах и доказательствах, а на предположительных умозаключениях и догадках!

Обратите внимание, товарищи судьи, на то, какой в связи с этим возник процессуальный парадокс: следствие, которое в своих выводах и заключениях по фактическим и правовым вопросам дела исходит из показаний Карасанидзе, базируется на них, само характеризует ее поведение как «помощь следствию», в отношении ее самой отказывается от этой принципиальной позиции, игнорирует ее показания, считая более достоверными свои собственные тенденциозные предположительные умозаключения и догадки!?

Из сказанного следует, что обвинение Карасанидзе в убийстве ничем по делу не доказано, оно базируется на тенденциозных предположениях, которые не могут быть положены в основу обвинительного приговора.

Действия Карасанидзе по своей юридической природе образуют состав разбойного нападения и должны быть квалифицированы по ст. 152 УК ГССР.

И наконец, остается последний и, если хотите, самый трудный во­прос, хотя вопрос этот не имеет, казалось бы. ни доказательственного, ни правового значения.

Как пошла на это преступление Карасанидзе, что заставило эту девушку из интеллигентной грузинской семьи пойти на разбой, в чем причины ее падения, почему оказалась она на скамье подсудимых по столь серьезному обвинению?

И пусть этот вопрос не правовой, он тем не менее, чрезвычайно важен для нас, для объективного решения вопроса о степени социальной опасности подсудимой, для вывода о справедливом ее наказании.

Очень важно для всего этого выяснить, насколько органично преступление для подсудимой, установить, где расположен эпицентр этого криминального инцидента, каким образом подсудимая стала причастна к нему?!

То, что такое преступление не органично для Карасанидзе, что оно находится в очевидном противоречии со всеми обстоятельствами, характеризующими ее облик, ее биографию и ее семью, - это положение, которое, по-моему, вряд ли нуждается в сколько-нибудь обстоятельной аргументации.

Нинель Георгиевна Гуния, мать подсудимой, - интеллигентный человек, она вырастила без мужа шестерых детей, дала им хорошее воспитание, образование. Не легко было этой семье материально, но все дети нормально воспитывались и благополучно росли – хорошо учились, служили в армии, помогали матери в хозяйстве. И сейчас служит в армии ее старший сын Паата, закончил десятилетку прилежный и воспитанный Леван, еще учится в школе младший Звезд, средняя дочь Тамрико сама Имеет уже двух маленьких детей...

Нормально, казалось бы, росла и развивалась Верико. Способная и энергичная, она успешно заканчивает десятилетку, в этом же году поступает на факультет востоковедения Тбилисского государственного университета. Правда, на втором курсе учебу пришлось оставить, она вышла замуж, родилась дочка. Замужество оказалось, однако, не очень удачным – вскоре после рождения дочки с мужем пришлось разойтись. Но все пока было в пределах обычных жизненных перипетий – ведь не бывает в жизни все безоблачно и гладко, возникают и трудности и неудачи, бывают и просчеты.

И наконец, злополучная встреча с Гватуа...

Я, граждане судьи, далек от того, чтобы сваливать вину Карасанидзе на кого-то еще, винить другого в ее собственных ошибках и неудачах. Я не собираюсь идти по этому пути. Не пытается это делать и сама Верико глубоко осознавшая свою собственную вину и беду.

Я никого не виню, но я судорожно ищу разгадку этого загадочного для меня явления, пытаюсь нащупать главную причину, которая привела Карасанидзе к ее трагической судьбе.

Так вот, роковой для Карасанидзе оказалась в этом смысле встреча с Гватуа. Она полюбила его безгранично и безрассудно, забыла и оставила все, она перестала уделять внимание ребенку, перестала слушать родную мать, испортила отношения с родственниками и друзьями. «Она, - рассказывала на допросах ее мать, - стала неузнаваемой со времени встречи с Гватуа, она перестала выполнять обязанности по дому, забывала подчас о ребенке, перестала слушаться меня».

В своей безумной любви к Гватуа она потеряла рассудок, она не жалела ничего, бездумно тратила случайно оказавшиеся у нее после развода с мужем деньги, всячески ублажала Гватуа, гостеприимно принимала и угощала на свои деньги его приятелей и друзей.

Она наивно верила в искренность и взаимность этой любви, переселилась к Гватуа, стала совместно с ним жить, оказалась в положении, мечтала выйти за него замуж...

И вдруг – совершенно неожиданно для нее, да к тому же тогда, когда были истрачены ее последние деньги, когда она была в положении уже на пятом месяце, когда и аборт уже опасен для здоровья, – вдруг Гватуа с циничной откровенностью заявил ей, что он не только не собирается жениться, но что встречается и женится на другой женщине, ко­торую, оказывается, действительно любит!

Он просит ее оставить его дом, он не считает для себя необходимым обсудить даже вопрос о ее далеко зашедшей беременности, он цинично предлагает ей уйти «восвояси»...

Можно представить себе состояние Карасанидзе, степень ее отчая­ния, связанную с крушением всех ее чаяний и надежд!

Нет, она не винит Гватуа, что оставил ее, что полюбил другую, она не скандалит, не предъявляет ему материальных претензий. Она безро­потно уходит и идет на тяжелый пятимесячный аборт!

Есть ли сомнения в том, что факт этот оказал на нее огромное психологическое влияние, имел для нее роковое значение? Он надломил ее психику, разрушил все ее жизненные представления, расшатал ее нервную систему, привел к тому душевному надлому и нравственному вакууму, которым и были обусловлены все ее последующие роковые ошибки и шаги.

А здесь – неожиданная встреча со Швелидзе, случайно, но так не­своевременно возникший разговор об имевшем место ограблении Изабеллы Варажьян, рассказ о поиске преступника, обнаружении и возвращении ей больших ценностей и денег. «Швелидзе, - показывала Карасанидзе, - заинтересовался этим и предложил мне такой план – ты лишь бы завела меня к ней в дом, и я все богатство принесу, а что касается того, что она тебя знает и потом скажет про тебя, - этого не бойся, я ее так припугну, что она побоится произнести твое имя».

На этом, однако, разговор этот не закончился. Швелидзе вновь возвращается к этой теме, назойливо расспрашивает Карасанидзе о деталях и возможностях проникновения в квартиру Варажьян, он убеж­дает, что ей ничего бояться, что он все сделает сам.

В ответ на категорический отказ Карасанидзе участвовать в ограб­лении Швелидзе прибегает к последнему и весьма чувствительному в тот момент для нее аргументу: «Без денег ничего не делается, а ты всегда будешь без копейки, нищая, никому не нужная... Он уверял меня, что меня ни во что не впутает, а когда после всех этих разговоров я все же не согласилась, он в конце сказал: “Я все равно это сделаю, а если станет известно – свалю на тебя, я скажу, что ты меня завела, т. к. от тебя мне все стало известно”. Потом опять начал меня просить и в конце концов я согласилась».

Вот как выглядят обстоятельства склонения Карасанидзе к со­вершению преступления, вот в чем внутренние причины ее трагической судьбы. Душевный и нравственный надлом, связанный с ее взаимоот­ношениями с Гватуа, в сочетании с психологическим давлением, угово­рами и угрозами Швелидзе создал ту почву, на которой возникло и проросло преступление Карасанидзе!

Бесспорно, именно эти обстоятельства дают ответ на вопрос о при­чинах падения Карасанидзе, именно в этом секрет этого тяжелого дела, именно здесь эпицентр этой катастрофы, действительные причины ее трагической судьбы!

Вопрос о явке Карасанидзе с повинной – предвижу – найдет своих оппонентов и вызовет, по-видимому, определенные возражения. «Почему, - скажут, - не пришла сразу, почему потребовалось так много времени?»

Полагаю, что не так уж это все важно теперь!

Важно, что пришла, что рассказала о себе и соучастниках, раскаялась в совершенном, помогла следствию раскрыть преступление и разоблачить всех его участников. В обвинительном заключении по этому поводу сказано прямо: «Правда о всех лицах, совершивших преступление, следственным органам стала известна лишь после того, как Карасанидзе с собственным заявлением обратилась в райотдел внутренних дел и своими показаниями помогла следствию».

Аналогичным образом повела себя Карасанидзе и в суде.

Несмотря на откровенные угрозы и яростные нападки со стороны Швелидзе, несмотря на многочисленные вопросы участников процесса, она была последовательна и непреклонна.

Она искренне и глубоко поняла всю ошибочность и недопустимость своих действий, всю тяжесть своей вины, всю важность своего чистосердечного раскаяния.

Все это далось ей нелегко, она не раз пребывала в состоянии полнейшей безысходности и тяжелейшей депрессии. Не раз спасали ее от гибели в связи с покушением на самоубийство, свидетельством чему являются глубокие шрамы от перерезанных вен ее рук...

Все это – свидетельство ее глубокого внутреннего осознания своей вины, искреннего понимания всей недопустимости совершенного. Все это должно быть учтено вами при решении ее судьбы!

Верико очень жалко! Она совершила серьезное преступление, она понимает это, но причина всего этого не только в ней одной. Немалую роль в этом сыграли роковые обстоятельства, она в значительной мере стала жертвой неблагоприятной ситуации и орудием других, она своим признанием и раскаянием заслуживает снисхождения, она вправе надеяться на гуманный и справедливый приговор!

Прошу вас переквалифицировать действия Карасанидзе на ст. 152 УК ГССР и с учетом первой судимости, чистосердечного раскаяния и наличия несовершеннолетнего ребенка определить ей минимальное наказание за содеянное.

Задания к тексту:

1. Установите главную мысль речи. В какой манере она формулируется оратором?

2. Выделите композиционные части речи: вступление, изложение, юридический анализ дела, индивидуализацию, тезис, заключение. Из каких тематических (аргументативных) блоков состоит юридический анализ дела и индивидуализация?

3. Определите задачи и характер вступления речи. Чем обусловлено столь пространное вступление? Объясните строение вступления.

4. Почему оратор большое значение придает анализу собранных по делу доказательств? Какую тактику он выбирает при этом? К какому выводу оратор приходит в ходе разбора доказательств?

5. Укажите границы юридической квалификации дела. Найдите в тексте аргументы статуса установления, определения и оценки. Какие аргументативные ходы они создают? Сколько этих ходов?

6. Установите в речи аргументы, направленные на индивидуализацию наказания. Структурируются ли они с помощью ценностного регрессивного силлогизма? Какое воздействие они усиливают?

6. Есть ли в речи аргументы, усиливающие суггестию? Где они расположены? С какой целью используются?

7. Есть ли в речи опровержение? Где оно расположено? С какой целью используется?

8. Найдите в речи заключение. Где оно формулируется? Чем обусловлено такое расположение заключения?

9. Оцените речь с точки зрения использования остальных языковых средств, усиливающих рациональное и суггестивное воздействие (неаргументов). В каких композиционных частях больше суггестивно значимых средств? Чем это вызвано?

10. Дайте общую оценку речевой манере данного судебного оратора.

Основная и дополнительная литература:

1. Алексеев, Макарова 1985 – Алексеев Н. С., Макарова З. В. Ораторское искусство в суде. – Л., 1985.

2. Аристотель 1978 – Аристотель. Риторика // Античные риторики. – М., 1978.

3. Волков 1996 – Волков А. А. Основы русской риторики. – М., 1996.

4. Гаспаров 1997 – Гаспаров М. Л. Античная риторика как система. Статусы обвинения в рассказе А. П. Чехова «Хористка» // Гаспаров М. Л. Избранные труды, том 1. О поэтах. – М., 1997.

5. Гидзатов 2001 – Гидзатов Г. Г. Судебные речи XIX и XX вв. как феномены истории языка и культуры (в контексте идей поэтики А. А. Реформатского) // Фортунатовский сборник. – М., 2001.

6. Еникеев 1996 – Еникеев М. И. Основы общей и юридической психологии. – М., 1996.

7. Ивакина 1995 – Ивакина Н. Н. Культура судебной речи. – М., 1995.

8. Ивакина 1999 – Ивакина Н. Н. Основы судебного красноречия (риторика для юристов). – М., 1999.

9. Иванов 1996 – Иванов Л. Ю. Аргументация в функциональных разновидностях языка // Культура русской речи и эффективность общения. – М., 1996.

10. Ивин 1997 – Ивин А. А. Основы теории аргументации. – М., 1997.

11. Ивин 2000 – Ивин А. А. Логика. – М., 2000.

12. Катышев 2001 – Катышев П. А. Ортология судебной речи // Русистика сегодня. – Томск, 2001.

13. Клюев 1999 – Клюев Е. В. Риторика. – М., 1999.

14. Культура русской речи 1990 – Культура русской речи. – М., 1998.

15. Ломовский В. Д. 1990. – Ломовский В. Д. О судебной речи – Калинин, 1990.

16. Мельник В. В. 2003 – Мельник В. В. Искусство защиты в суде присяжных – М., 2003.

17. Михайловская, Одинцов 1981 – Михайловская Н. Г., Одинцов В. В. Искусство судебного оратора. – М., 1981.

18. Некрасова 1990 – Некрасова Н. П. Судебная речь. – Калининград, 1990.

19. Поддержка 1994 – Поддержка государственного обвинения по делам о тяжких преступлениях против жизни и здоровья. – М., 1994.

17. Порубов 2001 – Порубов Н. И. Риторика. – Минск,2001.

18. Сергеич 1998 – Сергеич П. С. Искусство речи на суде. – М., 1998.

19. Соболева 1997 а – Соболева А. К. Теодор Фивег и его книга «Топика и юриспруденция: к вопросу об основном методе исследований в праве» // Риторика. – №1. – М., 1997 а.

20. Соболева 1997 б – Соболева А. К. Риторическая герменевтика и интерпретация текстов права // Риторика. – №1. – М., 1997 б.

21. Соболева 1998 – Соболева А.К. Риторическая подготовка студентов-юристов, или юридическая риторика как учебный предмет // Предмет риторики и проблемы ее преподавания. – М., 1998.

21.Соболева 2000 – Соболева А. К. Риторика и право // Речевое общение. Специализированный вестник. – Вып. 2(10). – Красноярск, 2000.

22. Хазагеров, Ширина 1999 – Хазагеров Т. Г., Ширина Л. С. Общая риторика // Курс лекций. Словарь риторических приемов. – Ростов н/Д, 1999.

23. Цицерон 1972 – Цицерон М. Т. Три трактата об ораторском искусстве. – М., 1972.

24. Ширинкина 2001 – Ширинкина Н. А. Стереотипность и творчество в толковании закона // Стереотипность и творчество в тексте. – Пермь, 2001.

25. Яблонский 1996 – Яблонский В. Ю. О метаязыковых характеристиках судебной речи // Синтаксис. Семантика. Прагматика. – Краснодар, 1996.

Дата добавления: 2014-10-31