РИТОРИКИ 3 страница

Когда прозвучала живая и образная речь "Слова о полку Игореве", насквозь светская, мирская и русская в каждом повороте, - началась русская литература. А пока Велемир Хлебников, современный русский писатель, погружается в самую гущу русского корнесловия, в этимологическую ночь, любезную сердцу умного читателя, жива та же самая русская литература, литература "Слова о полку Игореве". Русский язык так же точно, как и русская народность, сложился из бесконечных примесей, прививок и чужеродных влияний, но в одном он останется верен самому себе, пока и для нас не прозвучит наша кухонная латынь, и на могучих развалинах не взойдут бледные молодые побеги новой жизни, подобно древнефранцузской песенке о мученице Евлалии:

Buona pulcella fut Eulalia

Bel auret corps bellezour anima.

Русский язык - язык эллинистический. По целому ряду исторических условий, живые силы эллинской культуры, уступив Запад латинским влияниям и ненадолго загаживаясь в бездетной Византии, устремились в лоно русской речи, сообщив ей самобытную тайну эллинистического мировоззрения, тайну свободного воплощения, и поэтому русский язык стал именно звучащей и говорящей плотью.

Если западные культуры и истории замыкают язык извне, огораживают его стенами государственности и церковности и пропитываются им, чтобы медленно гнить и зацветать в должный час его распада, русская культура и история со всех сторон омыты и опоясаны грозной и безбрежной стихией русской речи, не вмещавшейся ни в какие государственные и церковные формы.

Жизнь языка в русской исторической действительности перевешивала все другие факты полнотою бытия, представлявшей только недостижимый предел для всех прочих явлений русской жизни. Эллинистическую природу русского языка можно отождествлять с его бытийственностью. Слово в эллинистическом понимании есть плоть деятельная, разрешающаяся в событие. Поэтому русский язык историчен уже сам по себе, так как во всей своей совокупности он есть волнующееся море событий, непрерывное воплощение и действие разумной и дышащей плоти. Ни один язык не противится сильнее русского назывательному и прикладному назначению. Русский номинализм, то есть представление о реальности слова, как такового, животворит дух нашего языка и связывает его с эллинской филологической культурой не этимологически и не литературно, а через принцип внутренней свободы, одинаково присущей им обоим.

Всяческий утилитаризм есть смертельный грех против эллинистической природы русского языка, и совершенно безразлично, будет ли это тенденция к телеграфному или стенографическому шифру ради экономии и упрощённой целесообразности, или же утилитаризм более высокого порядка, приносящий язык в жертву мистической интуиции, антропософии и какому бы то ни было всепожирающему и голодному до слов мышлению.

Андрей Белый, например, - болезненное и отрицательное явление в жизни русского языка только потому, что он нещадно и бесцеремонно гоняет слово, сообразуясь исключительно с темпераментом спекулятивного мышления. Захлёбываясь в изощренном многословии, он не может пожертвовать ни одним оттенком, ни одним изломом своей капризной мысли и взрывает мосты, по которым ему лень перейти. В результате, после мгновенного фейерверка, - куча щебня, унылая картина разрушения, вместо полноты жизни, органической целости и деятельного равновесия. Основной грех писателей вроде Андрея Белого - неуважение к эллинистической природе слова, беспощадная эксплуатация его для своих интуитивных целей.

В русской поэзии чаще, чем в какой-либо другой, повторяется тема старого сомнения в способности слова к выражению чувств:

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Так язык предохраняет себя от бесцеремонных покушений…

Скорость развития языка несоизмерима со скоростью развития самой жизни. Всякая попытка механически приспособить язык к потребностям жизни заранее обеспечена на неудачу. Это насильственное, механическое приспособление, недоверие к языку, который одновременно - и скороход, и черепаха.

Хлебников возится со словами, как крот, он прорыл в земле ходы для будущего на целое столетие, между тем представители московской метафорической школы, именовавшие себя имажинистами, выбивавшиеся из сил, чтобы приспособить язык к современности, остались далеко позади языка, и их судьба - быть выметенными, как бумажный сор.

Чаадаев, утверждая своё мнение, что у России нет истории, то есть, что Россия принадлежит к неорганизованному, неисторическому кругу культурных явлений, упустил одно обстоятельство, - именно: язык. Столь высоко организованный, столь органический язык не только - дверь в историю, но и сама история. Для России отпадением от истории, отлучением от царства исторической необходимости и преемственности, от свободы и целесообразности было бы отпадение от языка. "Онемение" двух, трёх поколений могло бы привести Россию к исторической смерти. Отлучение от языка равносильно для нас отлучению от истории. Поэтому совершенно верно, что русская история идёт по краешку, по бережку над обрывом и готова каждую минуту сорваться в нигилизм, то есть в отлучение от слова.

Задания к тексту.

1. Внимательно прочитайте текст «про себя» и вслух.

2. Обсудите главную мысль текста: "… критерием единства литературы данного народа…может быть признан только язык народа, ибо все остальные признаки сами условны, преходящи и произвольны…

3. Почему О. Мандельштам считает русский язык языком эллинистическим. Приведите слова из текста, подтверждающие эту мысль.

4. Считаете ли вы, что единство языка объединяет только художественную словесность. Пользуясь словарями, рассмотрите понятие словесности и выделите ее разновидности.

5. Используя материал текста, укажите, на какую аудиторию он рассчитан.

6. Подумайте и обсудите вопрос о том, какие языки сосуществуют и взаимодействуют в Республике Казахстан.

ТЕКСТ 2. Извлечения из рассказа Б.Ш. Окуджавы «Частная жизнь Александра Пушкина, или Именительный падеж в творчестве Лермонтова»

И вот однажды (следите внимательно) подошёл ко мне кто-то, сейчас уже и не вспомню кто, и предложил мне выступить с лекцией перед колхозниками. Я очень удивился, что ко мне подходят с такими пустяками, но тот просил так почтительно, что отказаться было нельзя, тем более что лекция намечалась через месяц. Через месяц, сказал я, другое дело, а то сейчас я работаю над диссертацией, и времени у меня нет, а через месяц, пожалуйста, хотя ума не приложу, что бы им такое рассказать, поймут ли… Да вы, сказал тот, как-нибудь попроще, конечно. Слушать будут, не сомневайтесь. У нас тут кино редко бывает, так что слушать будут, не сомневайтесь.

Маленький затор произошёл при выборе темы лекции (оказывается, её нужно было определить именно сейчас). Чёрт её знает, о чём читать, да и не читал я никогда никаких лекций. Но лицо моё было многозначительно, и глядел я прищурившись в заоконные дали, и пальцы мои теребили подбородок…

А надо сказать, что перед отъездом в область кто-то подарил мне только что вышедшую книгу «Пушкин в воспоминаниях современников». Я её иногда почитывал. Там были любопытные истории из жизни Пушкина. Там, например, рассказывалось, как юный Пушкин однажды где-то там в кого-то там влюбился и, когда им пренебрегли, в бешенстве пробежал под палящим солнцем длинный путь, как потом оказалось – вёрст четырнадцать, что ли! И ещё там были всякие занимательные истории из жизни поэта. И вот, вспомнив об этой книге, я сказал, что буду читать, пожалуй, лекцию о Пушкине, о его жизни, и называться лекция будет: «Частная жизнь Александра Пушкина». На том и расстались.

Был ясный солнечный морозный день, вернее – исход дня. Солнце клонилось за пригорок, за тот самый, куда мне предстояло ехать, чтобы нести свет в массы. У крыльца стояли колхозные сани. Заиндевевшая лошадка перебирала ногами. Возница был бородат и приветлив. Настроение у меня было превосходное. Я казался себе счастливым гусаром. Не было ни страха, ни даже волнения. В извечном.

Все со мной были согласны. Глядели на меня, не отводя глаз, как с семейной фотографии. О мой дорогой универ…

«Отчего это я трясусь?» - подумал я.

Я с ужасом даже сейчас вспоминаю эту минуту: страх охватил меня, страх, которого я не испытывал даже на фронте: о чём говорить дальше? Как увязать то, что следует увязать? Если бы передо мной лежал хотя бы маленький, ничтожный клочок измятой линованной бумаги и если бы на нём пусть вкривь и вкось, нелепым почерком, неразборчиво было бы написано, набросано, едва угадывалось бы то, что я вычитал когда-то из этой проклятой книги! Но передо мной была наклонная потёртая доска замечательной кафедры и на ней лежала молчаливая книга, тяжёлая, словно камень на шее. Я посмотрел на часы – прошло полтора минуты… теряя сознание, я вспомнил самого лучшего нашего университетского профессора. Как легко он читал свои лекции! Как свободно держался! Его эрудиции хватило бы на десятерых лекторов. Он не замечал аудитории, слова лились как стихи.

Я снова посмотрел на часы – прошло полторы минуты.

- Однажды, - сказал я, крепко держась рукой за кафедру, - молодой Пушкин… где-то на юге влюбился… кажется, в цыганку… Она была к нему равнодушна, и он, разозлившись, пробежал по жаре двадцать четыре километра… - слушали меня внимательно, - не метра, а километра…

Стояла тишина. Я вспомнил другого преподавателя университета. Читая лекции, он вальяжно прогуливался между нами. Иногда даже казалось, что в руке у него – трость, а в петличке - хризантема.

- Двадцать четыре километра! – выкрикнул я. – Представляете?..

Собравшиеся молчали. Я посмотрел на часы – прошло две минуты. Кто-то робко кашлянул. О, если бы он раскашлялся как следует и надолго! Бывает же такая форма кашля, когда всё тело сотрясается, лицо багровеет и грохот стоит необычайный. Или, например, начал бы переговариваться с соседом, сказал бы, например, громко: «Вась, а Вась, чего это он там? Пошли домой» тут бы я сказал с насмешкой: «Конечно, слушать о Пушкине – пустая трата времени, лучше завалиться на печь» Или что-нибудь в этом роде. Но в клубе стояла тишина. А ведь мог здесь оказаться кто-нибудь и выпивший. Взял бы и запел. Тут бы я развёл руками и сказал председателю: «Ну, знаете, в такой обстановке не лекцию о великом поэте читать, а молотилку крутить. Я шесть километров ехал сюда по морозу! Вы думаете, это мне нужно? От диссертации время оторвал». И быстро-быстро бы сошёл со сцены - и к двери!

Но в клубе стояла тишина.

- Или, например, такой случай, - сказал я не своим голосом. «Какой случай? Какой случай?» - загудело в голове. Проклятая замечательная книга лежала передо мной, и мои бледные трясущиеся пальцы впились в неё с последней надеждой. Как мог я, идиот, позабыть о ней! Сейчас загляну в неё, посмотрю туда, быстренько перелистаю, найду. «Какой случай? Какой случай?» - или, напрмер, такой случай, - медленно повторил я. – Хорошо известно. – «Что хорошо известно? Что известно?» внезапно я наткнулся на имя Натальи Гончаровой. Вспыхнул ослепительный свет. – Пушкин был женат на Наталье Гончаровой! – воскликнул я. – Она была красавица. Перед самой женитьбой он встретился с цыганкой Таней, нет - Стешей. И тут они – «Что они? Что они?..»

Я посмотрел на часы – прошло четыре минуты.

- Что-то с моими часами, - сказал я председателю.

Он торопливо снял свои и подал мне. Я положил их рядом со своими. И те, и другие показывали одинаковое время. «Спокойно, - сказал я сам себе. – Сейчас нужно рассказывать, прохаживаясь по сцене», - но рук от кафедры оторвать не смог.

- Одну мнуточку, - сказал я, - тут из книжки выпала закладка, и поэтому вот сейчас значит, так. Это замечательная книга значит, таким образом…

Страницы перелистывались сами, в каком-то им одним известном порядке: Данзас, Вяземский, осень в Болдине, царь. Царь!

- Ага. – сказал я с облегчением. – Вы, конечно, все знаете, что царь Пушкина не любил. Но вы, наверное, не знаете, наверное, не знаете. – «Чего не знаете? Чего не знаете?» - Он сослал его в село Михайловское нет, сначала он сослал его в Одессу, где губернатором был граф Воронцов. Воронцов Пушкина не любил и послал его на саранчу. Когда саранча собирается в большом колическтве, когда саранча собирается в большом количестве…

Я попытался незаметно открутить университетский значок, но не смог, хотел перевернуть страницу книги, но книга не открывалась вообще. Я посмотрел на свои часы – прошло семь минут. На часах председателя было то же самое.

«Нужно было составить план, - осенило меня в этом безумии, - и к каждому пункту плана подыскать примеры. Я бы читал и читал без остановки. Подошёл бы ко мне председатель, чтобы напомнить, что время вышло, а из зала крикнули бы: «Пусть читает!»

Я посмотрел на председателя. Он был задумчив, и все остальные тоже. Может быть, они думали в тот момент о графе Воронцове, а может быть, о Наталье. Наверное, никто не думал обо мне, никто не подозревал, как я мечтал, чтобы пол под моими ногами разверзся, чтобы пламя охватило бревенчатый клуб, чтобы кто-нибудь крикнул: «Волки!» - и все бросились бы к окнам, а я сказал бы: «Ну, знаете, в такой обстановке».

- Может быть, будут какие-нибудь вопросы? – спросил я у председателя как мог спокойно.

- Вы уже закончили? – спросил он без тени удивления.

- Да. Пожалуй, и всё, - сказал я, не слыша собственного голоса.

Тогда председатель встал и спросил:

-Какие будут вопросы?

Но вопросов не было.

«Хоть бы они бросились на сцену и убили меня!» - подумал я.

- Ну что ж,- сказал председатель, - раз нет вопросов, давайте его убьём!..

Впрочем, это я так подумал, а он сказал:

- Ну что же, если нет вопросов, давайте поблагодарим товарища учителя, - и зааплодировал. Его вяло поддержали. А этот молодой, кудрявый, удачливый, с новёхоньким университетским значком на груди оглядел зал торопливо, по-заячьи, и его молодые губы дрожали, и пальцы не слушались.

Как он очутился на улице, никто не успел заметить. Шестикилометровый обратный путь лежал через овраги и перелески. Было темно. Вьюжило. И он представил, как, окровавленный, подползает к клубу… Он шёл медленно, его покачивало. Внезапно послышался скрип полозьев, и те самые колхозные сани догнали меня.

- Велено домой доставить, - весело сказал бородатый возница, - садись, учитель. Больно ты на ногу скор.

Я уселся в сани и заплакал.

… С тех пор прошло много лет. Тогда я был молод, кудряв и удачлив, и, отвинтив, я бросил в снег своё ромбовидное несчастье, синее, белое и золотое. Быть может, лет через сто учёные его обнаружат и будут долго гадать о судьбе его владельца…

Задания к тексту

1. Пользуясь схемой Поля Сопера, приведенной выше, дайте описание аудитории и образа ритора.

2. Определите, в каком жанре должно было состояться выступление автора рассказа.

4. Почему выступление автора провалилось? Какие уроки можно извлечь для себя из ошибок оратора, изображенного в рассказе?

5. Составьте в виде тезисов список рекомендаций для таких «риторов». Тематическая цепочка: аудитория, тема, план, тезисы, примеры и иллюстрации, логическая связь между частями, начало и конец речи, конспект, расчет времени, предполагаемые вопросы и др. поединке меж «слыть» и «быть» верх одерживало первое. О мой дорогой университетский значок, соединение белого, синего и золотого! Как я любим и почитаем!

Лошадка бежала резво. Страха не было. Замечательная книга покоилась на моих коленях, тяжёленькая, плотненькая такая – источник вдохновения молодого учёного, кладовая успеха, славы… Страха не было.

В большой старой бревенчатой избе размещался колхозный клуб. После шестикилометрового морозного пути было приятно войти в тепло и ощутить на себе почтительные взоры. Страха не было. На лавках сидели мои слушатели. Были старики и дети. Было много молодых людей. Некоторые сидели парами. На нехитрой сцене стоял длинный стол, покрытый красной выцветшей материей. Сияли керосиновые лампы. Справа от стола возвышалось подобие кафедры. Всё как полагается: за столом в одиночестве сидел председатель колхоза. О мой дорогой университетский… Страха не было.

- Ну вот, - сказал председатель, когда я легко взлетел на подмостки, - сейчас наш дорогой учитель расскажет нам о частной жизни Александра Сергеевича Пушкина. Послушаем внимательно. – и, оборотившись ко мне: - Часика в полтора уложитесь?

- Кто его знает, - улыбнулся я, - во всяком случае, буду стараться.

-Да нет, - сказал он, - время у нас есть: сколько нужно, столько и рассказывайте, это я так…

- Ну может, с полчасика лишнего прихвачу, - пошутил я. – не взыщите…

Все заулыбались. Контакт был.

Я встал за кафедру. Со одной стороны положил перед собой свои часы, с другой стороны – замечательную книгу с завораживающим заглавием «Пушкин в воспоминаниях современников». Страха не было.

- Пушкин – великий русский поэт! – воскликнул я легко, вдохновенно и страстно

ТЕКСТ 3. Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ, т. 2 - М.: Центр "Новый мир" - 1990. - С. 325.

Сколько ни стоит мир, до сих пор всегда были два несливаемых слоя общества: верхний и нижний, правящий и подчинённый. Это деление грубо, как все деления, но если к верхним относить не только высших по власти, деньгам и знатности, но также и по образованности, полученной семейными ли, своими ли усилиями, одним словом всех, кто не нуждался работать руками, - то деление будет почти сквозным.

И тогда можем ожидать существования четырёх сфер мировой литературы (и искусства вообще, и мысли вообще). Сфера первая: когда верхние изображают (описывают, обдумывают) верхних же, то есть себя, своих. Сфера вторая: когда верхние изображают, описывают нижних, "младшего брата". Сфера третья: когда нижние изображают верхних. Сфера четвёртая: нижние - нижних, себя.

У верхних всегда был досуг, избыток или скромный достаток, образование, воспитание. Желающие из них всегда могли овладеть художественной техникой и дисциплиной мысли. Но есть важный закон жизни: довольство убивает в человеке духовные поиски. От того сфера первая заключала в себе много сытых извращений искусства, много болезненных и самолюбивых "школ" - пустоцветов. И только когда в эту сферу вступали писатели, глубоко несчастные лично или с непомерным напором духовного поиска от природы, - создавалась великая литература.

Сфера четвёртая - это весь мировой фольклор. Здесь был дробен досуг - дифференциалами доставался он отдельным личностям. И дифференциалами были безымянные вклады - непреднамеренно, в удачную минуту прозрением сложившийся образ, оборот слов, но самих творцов было бесчисленно много, и это были почти всегда утеснённые неудовлетворённые люди. Всё созданное проходило потом стотысячную обработку, промывку и шлифовку от уст к устам и от года к году. И так получили мы золотое отложение фольклора. Он не бывает пуст, бездушен - потому что среди авторов его не было не знакомых со страданием. Относящаяся же к сфере четвёртой письменность ("пролетарская", "крестьянская") - вся зародышевая, неопытна, неудачна, потому что единичного умения здесь не всегда хватало.

Теми же пороками неопытности страдала и письменность сферы третьей ("снизу вверх"), но пуще того - она была отравлена завистью и ненавистью - чувствами бесплодными, не творящими искусства. Она делала ту же ошибку, что и постоянная ошибка революционеров: приписывать пороки высшего класса - ему, а не человечеству, не представлять, как успешно они сами потом эти пороки наследуют. Или же, напротив, была испорчена холопским преклонением.

Морально самой плодотворной обещала быть сфера вторая ("сверху вниз"). Она создавалась людьми, чья доброта, порыв к истине, чувство справедливости оказывались сильней их дремлющего благополучия, и, одновременно, чьё художество было зрело и высоко. Но вот был порок этой сферы: неспособность понять доподлинно. Эти авторы сочувствовали, жалели, плакали, негодовали - но именно поэтому они не могли точно понять. Они всегда смотрели со стороны и сверху, они никак не были в шкуре нижних, и кто переносил одну ногу через этот забор, не мог перебросить второй.

Видно уж такова эгоистическая природа человека, что перевоплощения этого можно достичь, увы, только внешним насилием. Так образовался Сервантес в рабстве и Достоевский на каторге. В Архипелаге же ГУЛАГ-е этот опыт был произведён над миллионами голов и сердец сразу.

Задания к тексту.

1. Определите, какие социальные группы выделяет в обществе А. Солженицын.

2. Найдите в тексте, какие "сферы литературы " выделяет писатель. Согласны ли вы с ним?

3. Что вы знаете о ГУЛАГ-е? Какое место он занимал тоталитарной системе управления Советского Союза? Что такое, по вашему мнению, свобода слова? Можно ли говорить, что вы обладаете этой свободой в семье, в школе, в нашем обществе.

ТЕКСТ 4. Отрывок из диалога Платона «Федр».

Сократ. Чтобы речь вышла хорошей, прекрасной, разве ра­зум оратора не должен постичь истину того, о чем он собирается говорить?

Федр. Об этом, милый Сократ, я так слышал: тому, кто на­меревается стать оратором, нет необходимости понимать, что действительно справедливо,— достаточно знать то, что кажется справедливым большинству, которое будет судить. То же самое касается и того, что в самом деле хорошо и прекрасно,— доста­точно знать, что таким представляется. Именно так можно убе­дить, а не с помощью истины.

Сократ. «Мысль не презренная», Федр. раз так говорят умные люди, но надо рассмотреть, есть ли в ней смысл. Поэтому нельзя оставить без внимания то, что ты сейчас сказал.

Федр. Ты прав.

Сократ. Рассмотрим это следующим образом.

Федр. Каким'

Сократ. Например, я убеждал бы тебя приобрести коня, чтобы сражаться с неприятелем, причем мы с тобой оба не зна­ли бы, что такое конь, да и о тебе я знал бы лишь то, что Федр считает конем ручное животное с большими ушами...

Федр. Это было бы смешно, Сократ.

Сократ. Пока еще нет, но так было бы, если бы я стал всерьез тебя убеждать, сочинив похвальное слово ослу, называя его конем и утверждая, что всячески стоит завести эту скотинку не только дома, но и в походе, так как она пригодится в битве, для перевоза клади и еще многого другого.

Федр. Вот это было бы совсем смешно!

Сократ. А разве не лучше то, что смешно да мило, чем то, что страшно и враждебно?

Федр. Это очевидно.

Сократ. Так вот, когда оратор, не знающий, что такое доб­ро, а что — зло, выступит перед такими же несведущими граж­данами с целью их убедить, причем будет расхваливать не тень осла, выдавая его за коня, но зло, выдавая его за добро, и, учтя мнения толпы, убедит ее сделать что-нибудь плохое вместо хоро­шего, какие, по-твоему, плоды принесет впоследствии посев его красноречия?

Федр. Не очень-то подходящие.

Задания к тексту

1) Найдите предложение, в котором говорится о предмете беседы.

2) Какое мнение высказано Федром?

3) Какое мнение Федра опровергается Сократом?

4) Удалось ли Сократу убедить Федра в своей правоте?

5) Какое впечатление произвел на вас диалог? Понравился ли способ
доказательства?

Дата добавления: 2014-10-31