Письмо к Гофмансталю

Эдмунд Гуссерль

Геттинген, 12.1.1907

Глубокоуважаемый г-н фон Гофмансталь!

Вы рассказывали мне, насколько тяжелой делается для Вас жизнь из-за постоянно возрастающего потока корреспонденции. Но поскольку меня чрезвычайно обрадовал Ваш драгоценный подарок, я все же должен поблагодарить Вас, так что Вам придется ощутить последствия столь опрометчивого поступка и смириться с этим письмом. Я должен, впрочем, просить Вас благосклонно отнестись к моим извинениям за то, что не поблагодарил Вас тотчас же. Синтезы мысли, потребовавшие долгого поиска, внезапно предстали передо мной, словно упали с неба. Я должен был их быстро записать. Ваши «Маленькие драмы», которые все время лежали подле меня, сильно ободряли меня, хотя я и не имел возможности углубиться в них со всем вниманием.

«Внутренние состояния», которые изображает Ваше искусство как чисто эстетическое, или даже собственно не изображает, но возводит в идеальную сферу чисто эстетической красоты, представляют для меня в этой эстетической объективации весьма большой интерес – т.е. не только как для поклонника искусства, но и как для философа и «феноменолога». Многолетние труды [в поисках] ясного смысла основных проблем философии, а затем метода их решения, принесли в качестве непреходящего достижения «феноменологический» метод. Он требует принятия установки, которая сущностно отличается от «естественной» в отношении ко всякой объективности и которая родственна той установке и позиции, в которую перемещает нас Ваше искусство как относящееся чисто эстетически к представленным объектам и ко всему окружающему миру. Созерцание чисто эстетического произведения искусства совершается при полном выключении всякой экзистенциальной установки интеллекта и всякой установки чувства и воли, которая предполагает упомянутую экзистенциальную установку. Или лучше сказать: произведение искусства переводит нас (словно бы принудительно) в состояние чисто эстетического созерцания, исключающего принятие такой установки. Чем больше произведение искусства напоминает о существующем мире или энергично его [в себя] вовлекает, чем больше произведение искусства само по себе требует экзистенциальной установки (скажем, совсем как натуралистическая чувственная иллюзия: верность фотографии природе), тем менее эстетически чистым является произведение. (Сюда же относится и любая «тенденция»). Естественная духовная установка, установка действительной (actuell) жизни, полностью «экзистенциальна». Вещи, которые здесь чувственно предстают перед нами, вещи, о которых говорится в повседневной и научной речи, мы видим как действительные, и на этих экзистенциальных усмотрениях основываются душевные и волевые акты: радость, что что-то есть, печаль, что чего-то нет, желание, чтобы это было и т.д. (= экзистенциальная установка души) – это противоположный полюс духовной установки чисто эстетического созерцания и соответствующих ей расположений чувств. Но не менее это противоположно и чисто феноменологической духовной установке, лишь исходя из которой могут быть разрешены философские проблемы. Ибо и феноменологический метод требует полного выключения всех экзистенциальных установок. Прежде всего в критике познания.[386]

Как только сфинкс познания задал свой вопрос, как только мы заглянули в бездну проблемы возможности познания, совершающегося ведь только в субъективных переживаниях и тем не менее схватывающего существующую саму по себе объективность, как наша установка по отношению ко всякому уже имеющемуся знанию и ко всякому уже имеющемуся бытию – ко всякой науке и ко всему, что претендует на действительность, – становится радикально иной. Всё сомнительно, всё непонятно, загадочно! Загадка разрешима только тогда, когда мы становимся на ее почву, а именно понимаем всякое познание как сомнительное и вместе с тем не принимаем ничего существующего в качестве уже данного. Тем самым всякая наука и всякая действительность (в том числе и действительность собственного Я) становится просто «феноменом». И теперь остается только одно: в чистом созерцании (в чисто созерцательном анализе и абстрагировании), никогда и нигде не выходя за пределы просто феноменов, следовательно, не предполагая и не используя никакого из по видимости подразумеваемых в них трансцендентных сущих, ясно установить имманентно присущий им смысл; а также ясно установить, что подразумевает познание как таковое и познанная предметность как таковая, и что подразумевают [они] по своей имманентной сущности. И так для всех типов, форм «познания». Если всякое познание сомнительно, то именно феномен «познания» - это единственная данность, и прежде чем я допускаю какую-либо данность в качестве значимой (giltig=gültig), я всматриваюсь и исследую чисто созерцательно (можно сказать, чисто эстетически) то, что вообще подразумевает значимость, т.е. что подразумевает познание как таковое и посредством него и в нем «познанная предметность». Разумеется, чтобы «созерцательно» исследовать познание, я должен придерживаться не простого вербального квази-познания (символического мышления), но поистине «очевидного» «усматривающего», хотя всякое символическое в его отношении к очевидному тоже требует феноменологического сущностного анализа.

Итак, феноменологическое созерцание находится в тесном родстве с эстетическим созерцанием в «чистом» искусстве; хотя, конечно, это не созерцание ради того, чтобы получать эстетическое наслаждение, но скорее ради того, чтобы исследовать, познавать, конституировать определения новой (философской) сферы.

Еще одно: художник, который «наблюдает» мир, чтобы получить оттуда «знание» природы и человека для собственных целей, относится к нему подобно феноменологу. То есть не так, как производящий наблюдения естествоиспытатель или психолог, и не так, как практик, наблюдающий за людьми, словно добивающийся сведений о природе и человеке. Мир, когда он его созерцает, становится для него феноменом, его существование для него безразлично, так же как и для философа (в критике разума). Только что он не стремится, как этот последний, доискиваться «смысла» феномена мира и схватить его в понятиях, но [стремится] посредством интуиции усвоить его, чтобы обрести полноту образов, материал для творческих эстетических решений.

Неисправимый, истинный профессор! Рта не может раскрыть, чтобы не прочитать лекцию. Однако философская «сущность» лекции, к счастью, не требует [от слушателя] обязательного ответа, как и сущность «академической свободы» подразумевает возможность по своему усмотрению проспать или прогулять [занятия].

Вам же, глубокоуважаемый господин ф.Г., я желаю в Новом году всего прекрасного и доброго. И того, что желаю я Вам, я тем самым желаю и всему миру, который так заинтересован в Вашем цветущем и плодоносном внутреннем становлении и росте.

P.S. Я остерегаюсь сказать что-либо о Ваших трудах. Я думаю, и похвала, и порицание, и мудрые речения любого рода Вам уже вполне безразличны. А три золотых правила художника (в широчайшем смысле), которые вместе с тем суть и открывшиеся тайны всякого истинного величия, Вам наверняка и очевидно известны, а именно: 1) он должен быть гением – он и так уже гений, иначе он не художник; 2) он должен следовать абсолютно и единственно своему внутреннему голосу, который побуждает его к созерцательно-слепому действию; 3) все остальные знают это еще лучше, так что пусть он созерцает их всех – просто эстетически или феноменологически.

Самые добрые пожелания шлет наша семья всей Вашей семье.

Преданный Вам Э.Гуссерль

Перевод с нем. Е.А. Шестовой по изданию: Husserliana-Dokumente, Teil 3 (Briefwechsel), Bd. VII (Wissenschaftlerkorrespondenz). Dordrecht: Kluwer, 1994. S. 133-136.

Дата добавления: 2014-11-25