В командировке

Не успел я оглянуться, как уже заканчивался 1997 год. Стоял конец ноября, и в наших краях уже почти с месяц как обретала настоящая, полноценная зима со снегом, вьюгой, высокими сугробами и суровыми морозами, доходящими пока до тридцати градусов.

Почти два с половиной года я работал в ЦРБ. За этот период многому научился, многого достиг, и то, что раньше казалось архисложным, стало вполне выполнимым.

Два месяца назад к нам приехал третий хирург.

Он оказался старым пьющим неудачником, который кочевал из больницы в больницу, не имея ни семьи, ни дома, пока его не прибило к нашему порогу. Звали его Еремей Александрович Бурлаков, а проще – Саныч, было ему в ту пору 52 года, из них почти 30 он трудился хирургом. С этим почтенным стажем «дослужился» он пока лишь до первой категории – очень уж он любил приложиться к рюмке. Как говаривал сам Саныч: «Я не любитель выпить, я профессионал!»

Леонтий Михайлович посадил «профессионала» на прием, а меня перевел в отделение. Теперь мы оперировали, а Саныч «гнил» на приеме. На первых порах Бурлаков пытался протестовать, говоря, что тоже хочет оперировать, но заведующий осадил его пыл, объяснив про испытательный срок: «Не будешь пить – допущу к столу». Саныч смирился.

Бурлакову дали комнату в общежитии, где он, конечно, попивал, но на работу всегда приходил вовремя и трезвый. А когда был экстренным (мы поделили месяц по десять дней на каждого), то и вовсе отлично справился, даже с молчаливого согласия заведующего прооперировал два острых аппендицита.

Зарплату нам по‑прежнему задерживали, в октябре получили деньги только за март. Удивительно, но мы привыкли к такому обращению и даже не могли себе представить, что где‑то есть работы, на которых платят сразу. Поэтому я с радостью согласился на предложение Леонтия Михайловича.

– Дима, – начал заведующий. – У меня есть однокурсник Лева Штилерман, он сейчас главным врачом одной из ведомственных больниц работает, на севере. Он мне вчера позвонил и пригласил на месяц поработать, обещал приличные деньги и оплату проезда. У них один хирург в отпуске, другой заболел. Вот на время отпуска и надо прикрыть. Работы там немного, а деньги приличные платят. Я вот подумал, что староват уже для этого дела, а ты, если хочешь, съезди.

– Это как бы в командировку?

– Ну да, типа командировки, только без командировочных, зато с зарплатой. Бери отпуск и езжай! За сутки доберешься до поселка Амазара, что стоит практически на самом стыке северо‑запада Амурской и востоке Читинской областей, надо отработать с 29 ноября по 29 декабря, на Новый год уже дома будешь. Ну как, согласен?

– Конечно, согласен, только отпустит ли главный? Да и вы как тут один?

– Главный отпустит, ты уже третий год в отпуске не был – я договорюсь. А я не один остаюсь, Саныч же есть!

– А вдруг запьет?

– Я ему рот зашью. Ну едешь?

– Еду!

С главврачом мы все уладили, меня отпустили на месяц. Два часа на сборы – и вот я уже в купе скорого поезда, еду по заснеженным полям и лесам в командировку. Человек хоть раз в год должен менять обстановку! Честно говоря, я уже устал сидеть на одном месте. Хотелось свежих впечатлений.

Чем ближе я подъезжал к пункту назначения, тем холоднее становилось за окном и в купе. Ровно через сутки я прибыл в благословенный Амазар. Выйдя на заплеванный перрон, я сразу почувствовал: это настоящий север. Лицо ожег сорокаградусный мороз, который моментально заставил меня опустить «уши» на шапке. Дома у нас в тот момент всего каких‑то минус пятнадцать. Какие разительные климатические перемены!

Когда подходил к железнодорожному вокзалу, меня чуть не сбил мотоцикл с коляской. На самом мотоцикле и в коляске сидело пятеро изрядно пьяных граждан без касок. Чудом не наехав на меня, водитель закрутил лихой вираж, не справился с управлением и въехал в близстоящий сугроб. Пассажиры вместе с ним как горох посыпались с мотоцикла и кубарем покатились по обледенелой дороге.

– Ну вот, не успел приехать, а уже работенка по специальности нарисовалась, наверняка этих типов сейчас в местную больницу привезут, и придется ими заниматься, оказывать хирургическую помощь, – вслух проговорил я. – И ошибся: парни, кряхтя и матерясь, поднялись, покачиваясь, поставили перевернутого «железного коня» на колеса, чинно расселись на нем и, обдав вашего покорного слугу удушливыми выхлопными газами, скрылись в морозной дымке.

– Здравствуйте, а где тут у вас больница? – спросил я у приятной розовощекой женщины в оранжевой жилетке, вышедшей из здания вокзала.

– У, это далековато, однако. Пойдешь вон туда, за вокзал, и прямо, никуда не сворачивая, дойдешь до водокачки, там повернешь налево, еще пройдешь чуток, и больница будет. В случае чего спросишь у людей, понял?

– Да, понял. А скажите, автобусы у вас ходят?

– Чего? Автобусы? Ну, милай, чего захотел, отродясь у нас автобусов не было. А тебе зачем в больницу‑то?

– Да я хирург, в командировку приехал, на месяц.

– А, новый врач! Так что же ты молчишь? Пойдем в больницу позвоним, они за тобой машину вышлют. Из области будешь?

– Ну, вроде того. Да не надо машину, я пешком дойду.

– Пошли, пошли, сейчас от дежурного по вокзалу позвоним, чего тебе ноги топтать.

– Спасибо!

– Идем, отогреешься хоть.

Через полчаса я трясся в уазике. Разговорчивый водитель все расспрашивал меня о месте жительства, о работе… Через десять минут мы были на месте. «И вправду, пешком бы я часа полтора шлепал, по такому‑то морозу!» По пути мы видели еще пьяных мотоциклистов, гоняющих без касок.

– Что‑то смотрю, у вас много мотоциклистов, – проговорил я.

– А у вас что, меньше? – удивился водитель.

– Ездят, но не зимой же!

– А какая разница?..

– Да, весело тут у вас!

– Ну, точно не соскучишься! – оскалился бравый шофер.

Больница располагалась в одноэтажном деревянном здании, построенном каре, и принадлежала железной дороге. Со стороны центрального входа размещалась администрация, далее по часовой стрелке: роддом, терапия, хирургия, детское отделение.

– Вы пока идите на кухню, там чаю попьете, Лев Исаакович уже распорядился, а потом к нему, сейчас у них планерка, – скороговоркой объяснил водитель и отвел на пищеблок.

На территории больницы стоял самый настоящий рубленый дом, где колдовала у плиты дородная розовощекая женщина лет сорока.

– Ниловна, покорми гостя, это хирург из города, на время, вместо Горбунова, – произнес шофер.

– Дверь закрывайте, а то избу выстудите! – отозвалась Ниловна. – А вы, доктор, не стесняйтесь, раздевайтесь, вон там руки мойте и садитесь, сейчас вам покушать принесу.

Я огляделся: печь, умывальник, стол с белой скатертью, крынка с молоком. Мне показалось, что я попал в прошлый век – таким здесь все было архаичным и милым.

Сытно позавтракав свежесваренной пшенной кашей на молоке и выпив крепкого чаю с белым хлебом, я в сопровождении Ниловны отправился к главврачу.

– О, Дмитрий Андреевич, ждем, ждем! Здравствуйте! – поприветствовал меня хозяин больницы, вставая из‑за стола. – Я – главврач Лев Исаакович Штилерман. Как доехали, добрались?

– Спасибо, неплохо. Вам искренний пламенный привет от вашего институтского друга Леонтия Михайловича!

– Как он, жив курилка?

– Да, нормально, работает.

– Да, да! Летит время! Мы же с ним в одной комнате в общаге все шесть лет прожили, – мечтательно произнес Штилерман, затем его лицо стало серьезным. – Ладно, перейдем сразу к делу. Оформим тебя по временному договору, на контрактной основе, у меня тут финансовая лазейка имеется, впрочем, подробности тебе знать не обязательно, но деньгами не обижу, работы немного, в основном прием и экстренная помощь. Леонтий говорил, ты уже все оперируешь.

– Ну, пытаюсь.

– Аппендицит, прободную язву, ущемленную грыжу сам оперировал?

– Да, конечно!

– Ну и замечательно! Жить будешь в хирургическом отделении, там тебе палату выделили отдельную, питаться в пищеблоке, баня через дорогу, договорюсь, тебя бесплатно мыть будут. Устраивают условия?

– Вполне устраивают! Лев Исаакович, а анестезиолог у вас свой есть в наличии?

– А как же! Замечательный парень, первую категорию недавно получил.

– А когда с ним можно познакомиться?

– Ну, в ближайшее время познакомишься.

– А он в данный момент работает?

– Работает, только он, понимаешь, Дима, охотой не на шутку балуется. Можно сказать, родился с ружьем в руках. Мы тут все понемногу охотники, тайга же рядом. В общем, он капканы пошел проверять. Сейчас его нет.

– Капканы? – удивился я.

– Да, капканы, а что?

– Да нет, ничего, а когда он придет?

– Когда, когда, – начал почему‑то раздражаться главврач. – Как обычно!

– Извините, – стесняясь своего явного невежества, задал я следующий вопрос: – А обычно – это когда? Я ж ваших порядков не знаю…

Штилерман с удивлением посмотрел на меня, словно на ребенка, не понимающего самых элементарных вещей:

– Как обычно – это недели приблизительно через две.

– Две недели будет проверять какие‑то капканы? – не поверил я своим ушам.

– Не меньше, – согласно кивнул главврач. – Он же их в радиусе пятидесяти километров расставил, а то и больше, потом вот ходит и проверяет. У него там зимовье добротное имеется, так что бояться нечего, не замерзнет.

– Так, а мне что тогда делать, если, не дай бог, что‑то серьезное произойдет? Ну, не знаю, прободная язва там, ножевое ранение в живот, да хоть что. Как без анестезиолога?

– Сплюнь! У нас последний раз ножевое в живот и прободная язва аж в прошлом году были. У нас же охотники все, если кого ножом саданут или с ружьишка пальнут – то все, амба! Медицина не нужна! Профессионалы! И язвенников немного, народ северный, закаленный, здоровый! Усек?

– Вы хотите сказать, что оперировать некого?

– Ну почему же некого, – начал перечислять заведующий. – Аппендициты есть, грыжи ущемленные, панариции, раны, переломы, вывихи, но все под новокаином можно сделать. Местной анестезией хорошо владеешь?

– Ну, оперировал. Но без анестезиолога все равно как‑то тоскливо.

– Ну, если уж совсем невмоготу будет – из Сковородино вызовешь, всего километров 350 от нас, по железке часов семь ехать. Это, правда, уже Амурская область, но у нас договоренность с ними имеется, что в случае непредвиденных обстоятельств они нам помогут. Но это на крайний случай. Да тебе всего десять дней без анестезиолога нужно будет, Виталя четыре дня как ушел в тайгу, он пунктуальный, может, даже на день раньше вернется, – успокоил меня Лев Исаакович. – Главное – не дрейфь! Сестры у нас опытные, Любовь Андреевна, ей вон за семьдесят, а еще работает. Между прочим, на фронте была! Видела, как генерал Ватутин умер, можно сказать, у нее на руках. Слыхал про такого?

– Конечно, слышал. Его бандеровцы в сорок четвертом ранили под Киевом.

– Правильно, а она у него на операции сестрой стояла. Молоденькая еще была, только после медучилища!

– Ого, какие у вас кадры работают!

– А то! И еще как работают! Ладно, пойдем, покажу отделение, познакомлю с персоналом, потом зайдешь в канцелярию, оформишься.

– Лев Исаакович, а почему у вас шины Беллера на улице лежат? – спросил я, когда мы прошли мимо груды приспособлений для скелетного вытяжения.

– Да, понимаешь, кладовка развалилась, а в отделении помещений нет. Вот к лету новую построим, тогда и уберем.

– К лету? А до этого времени их на металл не сдадут?

– Да, ну! Кому они нужны? У нас тут все лесом занимаются, даже и пунктов приема металла нет.

– Повезло вам, а у нас в поселке чуть ли не изо рта ложку выхватывают, если она алюминиевая.

– Да, да, мне известно про такую напасть. Но поверь, в лесном бизнесе страсти еще покруче кипят. Смотри не оступись, здесь ступенька стесалась.

Отделение хирургии состояло из пяти палат на 5–6 человек, отопление было печным, а канализация – централизованной, туалет и умывальник работали отлично. У входа располагалась ординаторская, сестринская, процедурка, дальше – столовая, перевязочная и палаты по обе стороны длинного коридора, в конце которого находилась святая святых отделения: операционная и комната старшей медсестры.

Главврач представил меня старшей сестре и удалился по своим делам.

– Любовь Андреевна Мальцева, – отрекомендовалась та. – Я здесь и старшая операционная.

– Дмитрий Андреевич Правдин, хирург, – представился я и, не удержавшись, спросил: – А вы правда на фронте были и Ватутина видели?

– От трепло! Уже и вам рассказал! – ругнулась Любовь Андреевна, но тут же смягчилась: – Правда. Едва медучилище закончила в сорок третьем, и сразу на фронт. Ладно, после об этом поговорим, пойдемте, покажу вашу комнату. Сейчас больных мало, мы одну палату освободили, возле печки, чтоб теплей было.

Глядя на нее, я не мог поверить, что эта с виду еще совсем не старая энергичная женщина и фронт прошла, и до сих пор могла работать в операционной. Словно угадывая ход моих мыслей, Любовь Андреевна проговорила:

– Сейчас на операциях мало бываю, у нас еще одна операционная сестра есть, помоложе меня, но она сейчас в отпуске, так что с вами я буду стоять. Не возражаете?

– Ну, как можно, Любовь Андреевна, помилуйте! Наоборот, сочту за честь оперировать с вами.

В этот момент меня позвали осматривать только что доставленную больную.

Здесь смотровая была прямо возле входа, на кушетке. Пациентка, бабушка 80 лет, больше суток страдала болями в животе. Обратилась в больницу еще утром, но ей сделали только анализы и велели ждать хирурга, то есть меня. Исследовав пациентку и ознакомившись с результатами ее анализов, я вынес вердикт – «острый аппендицит» и обратился к старшей сестре:

– Любовь Андреевна, с корабля на бал! Готовьте операционную, у нас аппендицит!

– Дмитрий Андреевич, вы местной анестезией владеете? А то у нас анестезиолог в тайге.

– Не беспокойтесь, аппендициты под местной оперирую.

Через сорок минут я стоял возле операционного стола, а в качестве ассистента выступила старшая медсестра. Основательно обезболив бабушку, сделал первый разрез и увидел… неизмененный червеобразный отросток.

– «Что за черт!» – выругался про себя.

– Не волнуйтесь, доктор, – спокойно и ласково проговорила операционная сестра. – Добавьте новокаина, сюда и сюда, расширьте рану вверх и сделайте тщательную ревизию брюшной полости.

Выполнив наставления Любовь Андреевны, я с удивлением обнаружил гангренозно измененный желчный пузырь, огромный и черный. Он располагался совсем рядом с аппендиксом – это и сбило поначалу меня с толку. Но если раньше доводилось удалять аппендикс под местной анестезией, то желчный пузырь без общего наркоза – еще не приходилось, хотя теоретически имел представление.

– Дмитрий Андреевич, что остановились? Никогда прежде холецистэктомию под новокаином не выполняли? – словно читая мои мысли, спросила ассистентка.

– Вы знаете, да. Никогда! Даже не знаю, с чего начать.

– Обезбольте эту связку и введите в эти точки раствор новокаина, – подсказала Любовь Андреевна.

Через двадцать минут я удалил желчный пузырь под местной анестезией! Не знаю, чем бы закончилось дело, если бы не моя наставница.

– Бабушка, вам не больно? Как себя чувствуете? – поинтересовался я у пациентки, зашивая операционную рану.

– Все хорошо, милок! Не больно!

Выйдя из операционной, я столкнулся с группкой небритых мужиков.

– Доктор, ну как прошла операция? Жить будет? – спросил самый старший, теребя в руках шапку‑ушанку.

– Думаю, будет! А вы кто?

– Да мы тут все родственники, вот не знаем, к чему готовиться.

– К тому, что она должна поправиться!

– А это, чего у неё?

Я рассказал собравшимся об операции. Судя по количеству родственников, бабушка была основой разветвленной семьи, все желающие справиться об ее здоровье не вместились в коридор и ожидали на улице. Следом вышла Любовь Андреевна:

– Пахомыч, чего это вы тут устроили? Жива Ниловна, все в порядке, доктор молодец! А теперь давайте на улицу, здесь хирургия.

– Спасибо, Андреевна! – расплылся в улыбке Пахомыч. – Пошли, ребята, вечером забежим.

– Любовь Андреевна, огромное вам спасибо за помощь! – обратился я к старшей, когда все посетители покинули помещение. – Не знаю, что бы я без вас делал. А вы на фронте научились местной анестезии?

– И на фронте, и после войны. У нас анестезиологи всего лет десять как появились, а до этого мы сами наркоз давали, или второй хирург, или я. А вообще местную анестезию широко применяем, у нас даже кесарево сечение под местной делается.

– И как?

– Нормально, детишки здоровые рождаются, наркозом не травленные. Правда, молодые врачи не хотят, отходят, одна доктор и осталась, что под местной оперирует.

– Да, у вас тут хорошую школу можно пройти по изучению местной анестезии.

– Так изучайте, дело нужное, анестезиолог‑то не всегда под рукой.

Мне относительно повезло: пока Виталя проверял капканы, я обходился новокаином. Кроме бабушки с холециститом, прооперировал еще двоих парней с аппендицитом и одного деда с ущемленной грыжей, причем пришлось удалить часть кишечника; зашил несколько ран. Видимо, судьба благоволила ко мне, так как более серьезную патологию оставила на потом.

Любовь Андреевна всегда помогала мне, я не переставал удивляться ее эрудиции, при желании она могла бы и сама оперировать. Она щедро делилась со мной опытом более чем полувековой работы операционной сестрой. Даже если не было операции, я постоянно и подробно расспрашивал ее, и ни разу она не отказалась меня учить.

Жил я там вполне сносно: спал возле печки, каждый день ходил в баню через дорогу, кормили меня сытно, работа была интересной – в общем, все бы ничего, но на третий день моего пребывания сломался рентген.

Вместо рентгенаппарата постановили использовать флюорограф.

Наверное, каждый из нас хоть раз в жизни, да сталкивался с флюорографом. Помните, когда делают флюорографию, то просят зайти во внутрь специальной камеры и говорят: «Вдохните и не дышите»? Аппарат снимает грудную клетку. Картинки получаются маленькие, и их потом смотрят под специальным увеличительным стеклом. До командировки я никогда не думал, что на флюорографе можно снимать весь организм.

Переломы и ушибы бывали каждый день. Поликлиника находилась в квартале от больницы, народу было немного, и к обеду я обычно принимал всех; но теперь прием проходил в два этапа. Дело в том, что флюорограф заряжается не одним снимком, а длинной катушкой, рассчитанной на несколько десятков исследований; поэтому, пока она не закончится, ее не вынимают.

Ладно, если рука сломана: клиент встал, засунул в камеру верхнюю конечность, сняли; а если нога? Мимо такого зрелища просто так не пройдешь. Однажды к нам доставили мужика: на ногу чурка упала, похоже на перелом костей стопы. Вот группа поддержки в составе четырех довольно пьяных лесорубов, корячась в самых немыслимых позах, пытается всунуть в камеру пострадавшего – на носилках! – и удержать его на весу. Объектив аппарата настроен только на верх туловища; мат‑перемат! Рентгенлаборантка недовольна: «Выше поднимите! Теперь ниже!» Бах! Носилки опрокинулись, и пострадавший упал с высоты на пол! Хрясть! Похоже, еще что‑то сломал. Снова мат, стон, ругань. Травмированный уложен на носилки, и его по новой начинают тянуть к объективу, при этом дозу облучения получают все.

Снимок сделан, но это только полдела, теперь нужно дождаться проявки. А кассету снимут только после обеда; вот пострадавшие и сидят вдоль стенки в коридоре. Мне приходится после обеда идти повторно на прием и смотреть под лупой снимки, у кого перелом – тому гипс или скелетное вытяжение, у кого нет – того домой. Кому не нравится – может ехать в соседний райцентр, за двести верст, но таких не находилось.

На одиннадцатый день моей командировки ко мне в палату ввалился здоровенный дядька лет сорока, рыжебородый, с ружьем за плечами.

– Ну, здорово, что ли! – прогрохотал он. – Я Виталя, анестезиолог, вот только из тайги вышел, решил сразу на работу заскочить.

От него веяло морозом и костром.

– Здорово, Дима! – представляюсь я. – А я уж заждался.

– Да, да я когда в тайгу ухожу, ничего серьезного не случается! А как выхожу, то все! Работа сама бежит! – белозубо улыбнулся Виталя. – Ладно, пойду до дому, сегодня отдохну, а завтра выйду, если что, то зови!

– А ты что, пешком?

– Обижаешь! На гужевом транспорте! – анестезиолог махнул в окно.

Сквозь замороженное стекло вырисовывалась впряженная в сани лошадь, рядом сидела большая лохматая собака.

– О, так ты на лошади?

– А то! Ей бензин не нужен! Ладно, давай, после поближе познакомимся!

Но отдохнуть Витале не удалось: не прошло и часа с его ухода, как подвезли «тяжелую» девочку десяти лет. Тупая травма живота, ударила старшая сестра, причем около десяти часов назад; похоже, разрыв селезенки. Вывозили попутным транспортом из глухой таежной деревни. На момент осмотра девочка была очень бледной, пульс нитевидный, давление не определялось, необходимо было оперировать.

Оперблок собрали за двадцать минут, анестезиолог, еще не успев сбрить бороду, встал у изголовья больной и принялся давать наркоз. Я сделал разрез и вошел в живот. Внутренние органы в буквальном смысле плавали в излившейся крови. Собрав около двух литров, я решился на реинфузию.

– Дима, а не боишься, что ДВС‑синдром разовьется? – спросил Виталий. – Все же если больше шести часов от момента травмы прошло, не рекомендуют реинфузию проводить.

– Боюсь, – честно сознался я.

ДВС‑синдром – диссименированное внутрисосудистое свертывание, очень серьезное осложнение, суть которого в том, что если перелить больному старую, больше шести часов находившуюся в животе кровь, то возможен сбой в свертывающей системе организма и кровотечение из всех мелких сосудов. – Но, думаю, рискнуть, тем более точно никто не знает, когда была травма, то ли пять часов назад, то ли десять. Давай перельем!

– Ну, хозяин барин! Только вся ответственность на тебе!

– На мне! Давай!

Перелили кровь, я удалил разорванную селезенку и, установив в живот дренаж, зашил переднюю брюшную стенку. Все вроде бы прошло гладко.

– Ну, вот, Виталий, девочка порозовела, пульс и давление в норме! Похоже, жизнь спасли, а?

– Не знаю, не знаю, мало времени прошло, ДВС еще может развиться.

– Да ладно, – самоуверенно заявил я. – Все уже! Если б ДВС развился, то по дренажу кровь уже бежала бы.

– Ладно, тебе видней, я поехал домой, если что, вызывай! Пока!

Я дописал историю, осмотрел девочку, она мирно посапывала в кровати, повязка и дренаж были сухими. Дав последние наставления дежурному персоналу, я отправился спать к себе в палату.

– Доктор! Дмитрий Андреевич, – услышал я сквозь сон голос медсестры. – У девочки по дренажу кровь потекла.

– Кровь? – Я подпрыгнул в кровати. – Давно?

– Нет, только что! Я хотела пульс посчитать, а гляжу – по трубке из живота кровь побежала.

– Неужто ДВС развился?

– Что вы говорите?

– Ничего, пойдемте посмотрим.

Последние сомнения рассеялись после осмотра: повязка на животе обильно промокла кровью и по дренажу истекала красная жидкость. Сочившаяся кровь не сворачивалась. Я попросил вызвать лаборанта и установить время свертывание крови (ВСК) и длительность кровотечения (ДК), те лабораторные показатели, которые наиболее информативны при данной патологии.

Результаты оказались неутешительными: и ВСК и ДК были в четыре раза выше нормы. Веденные кровоостанавливающие препараты не работали, только свежая кровь могла остановить кровотечение.

– У вас есть доноры, кто ими занимается? – спросил я у медсестры.

– Есть! Виталий Петрович, анестезиолог занимается? Что, вызываем?

– Вызываем!

Хорошо, что в описываемое время нам еще разрешали заниматься донорами, не обследованными на СПИД. Сейчас строго запрещено переливать кровь, если донор в день кроводачи не обследовался на эту страшную инфекцию. В 1997 году еще было можно.

Резервных доноров с нужной группой оказалось всего пять человек, мы взяли у них в общей сложности два с половиной литра, но этого оказалось мало; кровотечение продолжалось. Объявили по радио, и через полчаса желающие сдать кровь уже не помещались во дворе хирургии.

Лишь после того, как мы влили десять литров, кровотечение наконец остановилось и по дренажу и из повязки больше ничего не бежало.

– Да, Дима, задал ты работки! – утирая пот, произнес анестезиолог. – Похоже, что все же больше шести часов прошло, а?

– Да, похоже, что больше.

– Ладно, кровотечение остановили, а это самое главное!

– Извините меня, я же хотел как лучше!

– Да я тоже хорош, вот знал же, что может такое произойти, а пошел у тебя на поводу! Это всем нам урок! Сказано: после шести часов от момента травмы не лить, значит – не лить, и точка!

Мне было очень стыдно.

К счастью, девочка поправилась. Но пока она лежала в хирургии, я слышал, что за моей спиной постоянно шепчутся, обсуждая мою недальновидность.

До конца командировки оставалось еще почти три недели, и мне надо было как‑то реабилитироваться в глазах окружающих. И вскоре представился случай.

Двадцатитрехлетний сержант милиции Коля Пирогов разнимал дерущихся пьяных лесорубов и получил удар ножом в живот. Ранение оказалось неопасным – в двух местах была повреждена тонкая кишка. Я быстро зашил раны, промыл брюшную полость и установил дренаж.

Послеоперационный период поначалу протекал гладко, Коля быстро шел на поправку. Но на пятый день у него возникли схваткообразные боли и вздутие живота, присоединилась рвота, не приносящая облегчения. Налицо была клиника ранней спаечной непроходимости.

Операция показала множество спаек, опутавших тонкий кишечник. С трудом разъединив их и восстановив пассаж пищи, я зашил живот.

Через пять дней все повторилось – боли, вздутие живота, рвота. И в третий раз мы взяли Колю на операцию. Картина оказалась хуже – спаек больше, но кишки жизнеспособные. «Странно, как они так быстро образуются?»

На самом деле спаечная болезнь и спаечная непроходимость – бич хирургии. Я читал в литературных источниках о спаечной непроходимости, возникшей через пятьдесят лет после операции на органах брюшной полости. Но чтобы вот так, два раза подряд в течение десяти дней?..

На третьей операции я установил специальные катетеры в брюшную полость – чтобы вводить лекарства, рассасывающие спайки. Но на пятый день снова возникла кишечная непроходимость. Пришлось в четвертый раз брать бедного сержанта на операцию.

Выполнив четвертое чревосечение, я загрустил: кишечник еле определялся, он был опутан спайками, будто паутиной. Разъединяя их, я лихорадочно думал: «А что дальше делать? В пятый раз я просто не войду в живот, спайки разрастутся, словно мифическая гидра. Где я уберу одну, вырастут три!»

– Дмитрий Андреевич, а вы попробуйте операцию Нобля применить, – услышал я тихий голос Любови Андреевны.

– А что это за операция? Я, честно говоря, первый раз слышу.

– Если постоянно возникают спайки, то можно уложить кишечник так, что б он сросся без особого ущерба для прохождения пищи, как батарею отопления, – и сестра показала мне, как это сделать. – Вот так укладываем, сшиваем друг с другом, и думаю, все будет нормально.

Я поразился простоте решения и сшил кишки, как показала операционная сестра. Наш разговор никто не слышал, поэтому в конце операции Любовь Андреевна громко, во всеуслышание сообщила:

– Ну, Дмитрий Андреевич, молодец! Вы нашли правильное решение!

Я хотел возразить, что это она мне подсказала выход, но Любовь Андреевна заговорщицки подмигнула, и мне пришлось принять лавры победителя. Все, кто был в операционной, восхищенно посмотрели на меня.

– Ну, Дима, молодец! Если поправится, то сразу реабилитируешься! – похвалил анестезиолог.

– Слушай, после случая с реинфузией я боюсь делать какие‑либо прогнозы.

– Ну ты это брось! Всякое в жизни бывает, не паникуй.

– Дмитрий Андреевич, руки у вас на месте, голова тоже работает, сегодня вот доказали, – поддержала разговор старшая сестра. – Кто из нас не ошибался! Не вешайте нос! Хирург из вас хороший выйдет, это вам я точно говорю, а я‑то на всяких насмотрелась.

– Спасибо вам всем! – поблагодарил я присутствующих и поклонился в пояс.

Коля и в самом деле пошел на поправку после операции Нобля. К сожалению, я его долечить не успел – командировка закончилась. После моего отъезда его выписали, и больше в хирургию парень не попадал.

В этой командировке я узнал, что до сих пор есть больницы слабее нашей, и научился работать в еще более сложных условиях. Но какие же прекрасные люди работали в богом забытом Амазаре!

Уезжать было, честно сказать, довольно грустно. Главврач слово сдержал и не подвел – деньги я действительно получил хорошие, но как же не хотелось уезжать! Мы договорились со Штилерманом, что в следующий свой отпуск я обязательно приеду снова поработать в отделении.

В больнице, провожая меня, устроили небольшой праздничный обед, сказали много приятного, и никто не упомянул случай с реинфузией.

– Дмитрий Андреевич, может, насовсем к нам переедете? – спросила Любовь Андреевна.

– Точно, Дима, переезжай к нам! Мы тебе квартиру выбьем, благоустроенную! На охоту вместе будем ходить! – поддержал Виталий.

– Спасибо огромное, но у меня в поселке Серышево, на юге Амурской области, и квартира, и семья. Я к вам в отпуск буду приезжать, если не возражаете.

– Приезжай‑приезжай! – понеслось со всех сторон.

На поезд меня сажали практически всем отделением.

Главный врач выделил «скорую», но все желающие в нее не вместились. С собой мне выдали гостинцев – мяса дикого кабана, оленя и красной рыбы. Я отказывался, но Виталий буквально силой заставил принять:

– Ешь, и нас вспоминай! Может, передумаешь, да и махнешь в наши края навсегда!

Потом я еще одиннадцать раз ездил помогать сельскому здравоохранению отдаленного северного региона. Было много интересных операций, и каждый раз меня встречали и провожали как близкого родственника.

Одно время я даже чуть было не поддался на уговоры и не переехал в далекий Амазар, но дочка пошла в школу, а жена не захотела менять работу. Но я до сих пор вспоминаю таежный поселок, его людей и свою первую командировку.

Глава 14

Дата добавления: 2014-11-25