Возвращение в строй

Меня тяготило вынужденное безделье, и я решил заниматься теорией – раз уж пока не мог практиковать. Сходил в библиотеку, выписал из областного центра около двадцати монографий и атласов, продлил подписку на журналы «Вестник хирургии имени Грекова» и «Травматология и ортопедия России».

С последним журналом меня связывали не совсем приятные воспоминания. Еще в 1995 году я увлекся лечением переломов надколенников – это полукруглая сплющенная кость, называемая коленной чашечкой. Почти каждую неделю доставляли пациентов с этой патологией. Ермаков показал мне, как собирать коленную чашечку. Мы открыто сопоставляли отломки и фиксировали их «П»‑образными лавсановыми швами.

Результаты были неплохими, но мне хотелось усовершенствовать операцию. Я перерыл уйму литературы, проштудировал все об оперативном лечении переломов надколенника, что можно было достать в наших условиях, но успеха не было.

И вдруг меня осенило: «Эврика!» Я предложил оперировать двумя перекрещивающимися спицами Киршнера. Все было очень просто: сопоставив и зафиксировав костные отломки пулевыми щипцами, я проводил две спицы по диагонали воображаемого квадрата, сторонами которого являлись грани надколенника, строго перпендикулярно друг другу. Толщина кости позволяла провести их так, что они «не встречались» по «дороге».

Я отработал методику на деревянных моделях – получалось прекрасно. Рассказал заведующему, но тот принял мое новаторство без энтузиазма и сказал, что надо получить официальное разрешение, а это невозможно было сделать, пока мы не провели ни одной операции.

Его консерватизм сломить так и не удалось. Оставалось ждать.

Мне сказочно повезло: Ермаков отбыл в кратковременный отпуск, и я прооперировал своим методом аж три перелома надколенника подряд. Мне чертовски фартило! Все три операции прошли успешно, больные остались довольны, а уж как был рад я!

Узнав о моих художествах, заведующий разъярился:

– Дима, кто тебе позволил тренироваться на живых людях? Ты с ума сошел?

– Но, Леонтий Михайлович, посмотрите на снимки до и после операции! Идеальное стояние! Неплохой результат! Больные придут на прием, я их вам продемонстрирую!

– Нет! Нет и нет! Никаких экспериментов!

– Но ведь у меня получилось!

– Дима, мы не научно‑исследовательский институт, а заурядная больница! У тебя даже нет сертификата по травматологии! Все! Я запрещаю эту операцию!

– Димон, ты не огорчайся, – успокоил меня тогда Иван. – Отправь описание операции и снимки в травматологический журнал в раздел «Случай из практики». Опубликуют – значит, можно потом оперировать.

– А может, в нашем институте сначала как рацпредложение оформить или патент на изобретение?

– Ну, патент долго оформлять, на это могут годы уйти, а рацпредложение проще оформить, но там тебе пяток соавторов обязательно довесят, и чей это тогда окажется метод? А?

– Уверен?

– Еще бы. Я в институте и в ординатуре наукой занимался, так что с этой кухней знаком не понаслышке. Пошли в центральный журнал статью, и все! У тебя наблюдений много?

– Пока три, а сколько надо?

– Ну, чем больше, тем лучше. Плохо, что такие переломы не каждый день попадаются, да и Ермаков запретил.

– Ну, я повременю, может статься вновь куда уедет!

В течение года мне удалось «подпольно» сделать еще три операции по своему методу – когда уезжал Ермаков. После я написал статью в «Травматологию и ортопедию России», и вместе с ней отправил все снимки, которые у меня были.

Месяца через три пришел ответ: дескать, мысль хорошая, но мало наблюдений, занимайтесь, держите нас в курсе и тренируйтесь на деревянных моделях, публиковать пока рано. Тут как назло закончились пациенты с переломами надколенника, да и заведующий перестал уезжать. Одним словом, от этих операций я временно отошел.

Примерно через два года Ермакову передали информационное письмо из одного головного НИИ травматологии и ортопедии.

– Дима, вот смотри! Не один ты такой умный! – заведующий протянул мне текст, напечатанный на хорошей бумаге с угловым штампом учреждения. – Читай! Вот теперь можно оперировать, это проверенные и научно обоснованные рекомендации!

Я быстро пробежал глазами письмо и почувствовал, как кровь приливает к голове: неизвестные люди подробно описывали мою операцию трехлетней давности, немного дополнив ее. Текст был подписан несколькими фамилиями, и моей среди них не было.

– Да это же плагиат! – выпалил я. – Это ж моя операция!

– Почему твоя? – улыбнулся Леонтий Михайлович. – Раз ты до такого додумался, то что, в целом мире больше никто не мог эту операцию изобрести?

– Может, и мог, но я не верю в совпадения!

– В какие совпадения?

– Леонтий Михайлович, я вам не говорил, но я отослал в журнал и описание операции, и все снимки. А после получил ответ, что тема хорошая, но требует доработки и наблюдений, тогда меня не опубликовали, а сейчас уже ряд авторов посылает рекомендации по больницам с предложенной мною операцией. Совпадение?.. Возможно, кто‑то взял мою идею, развил ее, написал диссертацию – и доволен! А я тут… как лох.

– А почему ты мне ничего не сказал?

– Ну вы тогда так ругались!

– «Ругались», – скривился заведующий. – Ты думаешь, я не знал, что ты за моей спиной продолжаешь оперировать?

– Вы знали?

– Ну конечно! Я потом уже остыл, прикинул, что к чему, и понял, что твоя операция – неплохая идея.

– А почему вы тогда мне запретили?..

– Ну, во‑первых, на самом деле нельзя работать без официального одобрения. А во‑вторых, я уже запретил – что же мне, терять лицо? Надо было тебе все‑таки оформить рацпредложение! Эх, не подсказал вовремя! Жалко!

– И что, сейчас нельзя ничего сделать?

– А что ты сделаешь? У них наверняка есть все разрешающие документы! Все они авторы. А у тебя даже ни одного снимка не осталось, ты все им выслал. Остается только работать.

– Беспредел!

– Беспредел, а ничего не попишешь. В следующий раз, если чего изобретешь, обязательно оформи авторство!

Несколько месяцев после этого я не мог даже смотреть на «Травматологию…». А потом притерпелся – все‑таки это был наиболее доступный и относительно недорогой журнал, в котором появлялись все последние достижения в травматологии и ортопедии. Сертификата по травматологии у меня не было, а больных – хоть отбавляй. Пришлось наступить на собственные амбиции.

В дальнейшем я придумал около десятка различных методик и усовершенствовал ряд операций. Учтя печальный опыт с надколенником, я оформил их как рацпредложения в местном мединституте. Как и предсказывал Иван, мне добавили с пяток соавторов и вдобавок мою фамилию в «Свидетельстве о рацпредложении» напечатали последней.

Ребра срастались тяжело, ноющая боль не давала спать, любая смена положения тела давалась с трудом. Днем я еще как‑то отвлекался, читая и записывая, а ночью готов был лезть на стенку.

Новое тысячелетие я встретил дома, в кругу семьи. Конечно, эти праздники оказались самым горячим временем для хирургов. Люди словно с цепи сорвались: пили как в последний раз, дрались как бессмертные – и отправлялись в больницы, как и положено. Леонтий Михайлович и Саныч первые трое суток нового века почти не выходили из операционной. Я не выдержал и пришел в отделение, желая помочь, но Ермаков похлопал меня по груди, покивал, глядя, как я морщусь от боли, и отправил восвояси:

– Оклемаешься – вернешься. Нам в операционной не нужны инвалиды!

– Леонтий Михайлович, но я здоров!

– Дмитрий Андреевич Правдин, – перешел на официальный тон заведующий. – Вы еще не поправились, поэтому покиньте операционную и ступайте домой лечиться! Я понятно высказался?

– Более чем! – грустно ответил я и пошел домой.

– Дима, не переживай! На твой век подвигов хватит! – услышал я вслед.

Проклятые ребра продолжали ныть, но острой боли уже не было. Но в конце января, проснувшись однажды утром, я вдруг осознал, что спал на больном боку. «Ура! Я здоров! Боль отступила! Все, хватит прохлаждаться, и так почти полтора месяца в четырех стенах просидел, чуть не заржавел». Быстро собравшись, я почти бегом отправился на прием закрывать больничный.

Саныч поначалу заупрямился:

– Дима, давай я тебе до конца месяца больничный продлю?

– Саныч, все, я здоров! Давай выписывай на работу!

– По снимку видно, что переломы еще не срослись окончательно, давай еще пару недель отдохнешь?

– Саныч, может, они еще месяц срастаться будут. Что ж мне, по‑твоему, еще месяц на больничном сидеть? Не понимаю, все просят продлить – а мы закрываем; я прошу закрыть – а мне отказывают! Чудеса, да и только!

– Дима, ты не ругайся, – понизил голос Саныч. – Но только Ермаков приказал больничный тебе не закрывать. Он мне голову снимет!

– Не снимет, ты закрой сейчас потихоньку, а я завтра на работу выйду. Поставим его перед фактом – никуда не денется!

Скрепя сердце, Саныч подписал листок нетрудоспособности, и я, окрыленный, помчался домой.

– Саныч, это кто? – указал на меня заведующий, когда я на следующее утро появился в ординаторской. – Я же просил не закрывать больничный Правдину!

– Леонтий Михайлович, это я попросил Саныча.

– А, черт с вами, делайте что хотите! – махнул рукой Ермаков. – Только учти, Дима, если к старости будешь мучиться от болей в ребрах, – ты сам не долечился.

– Так что за лечение дома сидеть?

– Тебе покой нужен! Покой! Сейчас опять начнешь больных таскать, у стола операционного стоять, напрягать грудные мышцы, а они куда прикрепляются? К ребрам! А ребра еще толком не срослись и будут постоянно травмироваться! Вырастет большая костная мозоль и будет беспрестанно давить на нервы, вызывая хроническую боль. Я ясно выражаюсь?

– Вполне. Только я здоров.

– Раз здоров, принимай больных! – заведующий протянул мне пачку историй болезней. – С возвращением, доктор Правдин.

– Спасибо! – расплылся я в широкой улыбке.

Ермаков оказался прав на все сто, только ошибся в сроках. Уже к сорока годам я систематически при смене погоды чувствую тупую боль в местах переломов.

Во время обхода я увидел, что палаты переполнены, а в некоторых стоят дополнительные кушетки.

– С новогодних праздников загорают, – пояснил Ермаков.

– Жарко у вас тут было.

– Не то слово! – поддержал Саныч.

Заведующий старался меня беречь: отдал с десяток не особо тяжелых больных. Пара пациентов после аппендэктомии, пара после ножевых ранений живота, остальные с разного рода гнойниками.

Среди последних выделялся суровый мужчина с пролежнями и трагической судьбой. Он работал инженером у военных, но на гражданской должности, зачастую допоздна задерживался на работе. Его молодая и красивая жена не работала и через какое‑то время заскучала в одиночестве, но ненадолго. Пока муж укреплял обороноспособность страны, ремонтируя боевую технику, его супруга укрепляла свои отношения с симпатичным молодым соседом.

Муж об измене, как обычно, узнал одним из последних. И очень разозлился. И решил застукать любовников на месте преступления и примерно наказать.

А надо сказать, что жил тот инженер на пятом, последнем этаже дома. И вот однажды вечером, когда любовники, вдоволь наобнимавшись, приступили к делу, рогоносец принялся спускаться с крыши дома на собственный балкон. Он хотел, точно супергерой, ворваться с балкона в квартиру и застать неверную жену на месте преступления.

Но что‑то пошло не так, и бэтмен сорвался вниз и сломал позвоночник, причем в том месте, где проходит спинной мозг. У несчастного отказали ноги и тазовые органы, и он превратился в глубокого инвалида.

Жена долго не горевала: когда поняла, что муж никогда уже не встанет на ноги, собрала вещи и перешла к соседу. Произошло это пару лет назад, но я хорошо помню, что, кроме родителей и сестры, его никто не навещал.

Дальнейшая судьба этого нестарого еще мужчины оставалась незавидной. Жена отсудила у него полквартиры, развелась и пустила на свою половину жильцов – каких‑то подозрительных типов, которые пили и издевались над инвалидом. В конце концов, родители забрали сына к себе в деревню, и раз в квартал он прибывал к нам на профилактическое лечение по поводу пролежней.

При таких травмах, когда разорван спинной мозг, нижележащие ткани лишаются нервного «обеспечения» и начинают изменяться, могут даже омертветь. Вот почему даже при самом идеальном уходе образуются пролежни. Даже если подвесить такого человека в воздухе, его ткани могут омертветь.

Чаще всего пролежни образуются в местах наиболее плотного контакта постели с телом больного – в проекции лопаток, крестца, копчика, пяток, иногда затылка. Если нет надлежащего ухода, то присоединяется вторичная инфекция, и в дальнейшем образуются гнойники. Такие больные умирают, как правило, от присоединившихся осложнений, а не от перелома и разрыва спинного мозга.

Страдальца с пролежнями звали Виктор Крапивин, в молодости он служил в морской пехоте и с тех пор сохранил военную выправку и любовь к тельняшкам. Каждый день Виктор занимался спортом, он на руках залазил в кресло‑каталку, упражнялся с гантелями и ездил по коридору, крутя колеса мощными руками.

Несмотря на глубокую инвалидность, он летом ездил на автомобиле с ручным управлением, куда его вносили родственники. Он старался жить полноценной жизнью, невзирая на полученное увечье. До пояса он был атлетом, а ниже – почти мумией.

Он приходил к нам, когда начинал гноиться его пролежень на крестце и ягодицах. Мы проводили антибактериальную и противовоспалительную терапию; пролежень подживал, нагноение отступало; Виктор выписывался и возвращался к себе в деревню.

Виктор был великолепным собеседником, многое успел повидать в жизни, а сейчас постоянно читал книги. Мы с ним быстро нашли общий язык и сейчас встретились как старые знакомые.

У нас в больнице существовала такая практика – навещать тяжелобольных на дому, даже если они жили в глухих деревнях. Не часто, но раз‑два в месяц кто‑то из нас выезжал на вызов. К Виктору на дом я приезжал дважды.

Пролежень у Крапивина почти зажил. Но на этот раз у Виктора развился пиелонефрит (воспаление почек), при поступлении он мочился практически одним гноем. На момент осмотра анализы стали лучше, но воспаление почек стало хроническим.

– Привет, Витя! – поздоровался я.

– Здравствуй, Дмитрий Андреевич! С возвращением!

– Спасибо! А что такой хмурый? Всегда такой бодрый, свежий, а тут?

– А чему радоваться, если уже почки барахлить стали, похоже, конец мне скоро!

– Не говори ерунды! У каждого третьего человека в той или иной степени есть проблемы с почками.

– Да, но не у каждого человека переломан позвоночник! Андреич, чувствую, мне этот год не пережить!

– Витя, ну с чего такой пессимизм? Пиелонефрит хорошо лечится!

– Да, ладно, я тоже книжки ваши медицинские читал! А там сказано, что если у таких, как я, присоединяется инфекция внутренних органов, то смерть не за горами!

– Глупости! Кто тебе такие книжки дал? – возражал я, прекрасно понимая, что Крапивин прав.

– Да, нашлись добрые люди, вы врачи вечно все скрываете и недоговариваете!

– Витя, вот я тебе как врач говорю, пиелонефрит лечится!

– Я знаю, что лечится. Но у меня хронический очаг инфекции в виде пролежня, от него и почки воспалились! Ведь так?

– Ну, не совсем, – замялся я.

– Совсем! Сперва пиелонефрит, цистит, колит, потом гепатит и еще черт знает что! А после – заражение крови! И все! Гррррр! За что мне это? – внезапно зарычал Виктор. – Я же никому ничего плохого не делал! Даже жене никогда не изменял! А она, стерва, жирует! Ох, дурак я, и зачем полез тогда на балкон? Надо было выгнать эту блядь давно, и сам бы целый был! Грррр! Ненавижу ее!

– Витя, прекрати истерику!

– Доктор! Я не хочу жить! Слышишь! Не хо‑чу! – по слогам произнес калека. – Дима, введи мне чего‑нибудь!

– Ты в своем уме?!

– Да! Ты здоровый, жена, дочка, сам ходишь! А я хожу только под себя! И ни жены, ни дочки у меня никогда не будет! Зачем же жить? А? Зачем я мучаюсь, почему Бог так со мной обошелся?

– Витя, то, о чем ты просишь, невозможно. Я хирург, а не палач! Я не виноват, что с тобой произошло несчастье. Медицина сейчас развивается очень быстро, не исключено, что лет через пять научатся чинить спинной мозг. И что ты, не хочешь дожить?..

– Извини, доктор, – Витя обмяк и закрыл глаза. – Просто устал…

– Я понимаю, но ты же мужчина, морпех! Ты всегда был образцом оптимизма!

– Вот именно – был! А теперь понял, что все напрасно, что никогда больше мне не встать на ноги.

– Витя, не отчаивайся! Медицина творит чудеса.

– Может, и творит, но не у нас и не бесплатно!

– Поживем – увидим.

Крапивин ничего не ответил, а только криво усмехнулся и отвернулся к стенке. Через неделю анализы мочи у него пришли в норму, и я его выписал с обещанием, что через месяц в конце февраля навещу его на дому. Уехал он печальным.

Через пару дней я полностью восстановил форму, ребра побаливали, но когда я включался в работу, то совершенно о них забывал. Все вернулось на круги своя.

Но меня тревожили воспоминания о нашем разговоре с заведующим, так что однажды, набравшись наглости, я сам напомнил:

– Леонтий Михайлович, вы уже никуда не уезжаете? Решили остаться?

– А почему ты так решил?

– Вы говорили, что перед Новым годом уволитесь, а из‑за меня раздумали?

– Ну, отчасти из‑за тебя, отчасти по другим причинам, но пока я остаюсь.

– Честно, остаетесь? – радостно воскликнул я.

– Остаюсь, но до весны, до апреля.

– У вас из‑за меня проблемы?

– Дима, не накручивай! Все намного проще! Жильцы совершенно убили нашу городскую квартиру, там жить невозможно. Мы ее сейчас ремонтируем. Мой приятель, главврач областной больницы, согласился подождать. Там пока человек исполняет обязанности заведующего, а я, как приеду, его сменю.

– Слава богу, а я думал, что я виноват со своими ребрами…

– Ну да, конечно, и часовню тоже ты развалил. Кстати, Дима, звонила фельдшер с Лебяжьего, ты там обещал на вызов к Крапивину съездить – так ты не забудь. Заявка от них в регистратуре есть, договорись с машиной и вперед, а то там мужику совсем плохо. Поддержи его!

– Да я пытался, когда он еще на отделении находился, но он в этот раз какой‑то странный уехал. Как бы руки на себя не наложил!

– Вот тогда точно не затягивай, завтра же и поезжай! Плановых операций немного, мы с Санычем справимся, давай на вызов прямо с утра. А то, если что случится, всю жизнь будешь мучиться!

– Хорошо, с утра и поеду.

Я зашел на «скорую», договорился с машиной на завтра и отправился к нашему неврологу Василию Петровичу Чистякову. Он недавно переехал к нам из большого города и привез с собой приличную библиотеку медицинской литературы. Я решил поговорить с ним о травме спинного мозга и, если удастся, почитать специальную литературу.

Ничего нового пока не было, но Чистяков показал мне перевод статьи из американского журнала о том, что ведутся какие‑то исследования стволовых клеток, могущих помочь починить спинной мозг. Я попросил себе копию перевода – хоть какой‑то козырь в предстоящей беседе с Виктором.

Деревня Лебяжье находилась в 19 километрах от райцентра; дорога была отличной, мороз – несильным, градусов в 15, доехали мы быстро. Вся деревня была дворов на пятьдесят, дом Крапивиных стоял на самом краю, возле озера. Говорят, до революции в нем водились лебеди. Куда потом подевались эти величавые птицы, никто толком не знал, а название деревни сохранилось.

Дом у родителей Виктора был огромным. Четыре комнаты, высокие потолки, ковры повсюду – на стенах и на полу.

Наш пациент жил в отдельной комнате. Отец смастерил ему всяческие приспособления, с помощью которых Виктор мог управлять обстановкой. Потянет за палочку – откроется форточка, дернет за веревочку – откроется дверь, подтянет к себе другую – столик с пищей подкатится.

– Добрый день, Виктор! – поприветствовал я больного.

– Привет! Только разве ж оно доброе, – пробурчал Крапивин.

– Погода хорошая, и у меня новость есть для тебя, вот и доброе.

– Что за новость?

– Вот американцы пишут, что они разрабатывают новый метод по восстановлению целостности спинного мозга. Вот послушай, что пишут! – Я вынул из сумки журнал и, найдя нужную страницу, приготовился читать.

– Дима, да ерунда это все! – перебил меня Виктор. – Лажа полная!

– Что значит лажа?

– Значит, все это бессмысленно!

– Да ты даже не выслушал, как ты можешь рассуждать?

– У меня опять моча с гноем пошла, запоры по неделям. Мать уже рукой у меня из задницы кал выгребает! И я ничего не могу с этим сделать! Слышишь, ты, доктор! Ничего уже нельзя сделать!

– Витя, успокойся, всегда есть выход.

– Да, выход есть… Помоги мне уйти из жизни!

– Опять ты за свое. Я уже тебе раз говорил, что я не палач!

– А это не казнь, а эвтаназия.

– Эвтаназия у нас в стране запрещена!

– А мы никому не скажем, – зашептал Виктор, решив, что я уже согласился. – Поставь мне капельницу, введи воздух в вену, сколько там надо, чтоб умереть? Сколько кубиков – двадцать, тридцать, пятьдесят? Скажи, сколько надо воздуха, чтоб вызвать воздушную эмболию?

– Витя, по‑моему, ты бредишь!

– Я не хочу жить! Я больше не человек, я половинка человека! Ты знаешь, каково быть полутрупом?

– Витя, прекрати, прошу тебя! Ты что, не слышишь меня?

– Так и ты меня не слышишь! Почему я тебя должен слышать? Дима, помоги мне! Тебе и делать‑то ничего не надо, поставь капельницу и введи воздух, и все! Родители готовы к этому, я сказал, чтоб они к нам не входили! Давай, что ты медлишь?

– Я врач, а не убийца.

– Я уже наполовину труп! Посмотри, все, что ниже пупа, уже мертво, не мое, я его не чувствую! – Он откинул одеяло и продемонстрировал свои худые, неестественно скрюченные ноги, затем выхватил огромную иглу и стал неистово колоть их. – Вот, вот, вот! Они мертвы!

Показалась кровь, я попытался остановить его, но куда мне было против его рук…

– Витя, прекрати! – едва отдышавшись, выговорил я. – Хватит истерик, ты же мужик, должен все принимать, как есть!

– Мужик, говоришь! – В его глазах воспламенились безумные огоньки. – Как есть говоришь принимать? А давай посмотрим, как ты примешь, а? – неожиданно он выхватил из‑под подушки боевую гранату Ф‑1 и, разогнув усики, выдернул предохранительную чеку. – Ну, давай, мужик! Ну, прими смерть вместе со мной!

– Витя, ты чего творишь? – как можно мягче проговорил я. – Не дури, вставь чеку на место и отдай мне гранату.

– Чеку? А нет чеки! – Инвалид выкинул кольцо под кровать.

Теперь гранату от взрыва удерживал только предохранительный рычаг.

– Ты же служил в армии, говорят, на войне был, значит, знаешь, что такое Ф‑1! Ща, рычаг отпущу и все!

– Витя, я хорошо знаю, что такое граната Ф‑1, поэтому не отпускай рычаг, а отдай ее мне.

– Нет, Дима! У тебя был шанс помочь мне и остаться в живых, ты отказался и подписал себе смертный приговор!

– Витя, граната настоящая?

– Хочешь проверить?

– Не хочу! Отдай мне, я ее выкину!

– Нет, мы с тобой сейчас умрем!

– А я почему должен с тобой умирать?

– А потому что ты мне постоянно врал, что у меня есть шанс! Потому что ты не захотел совершить эвтаназию!

– Ладно, а последнее слово можно перед смертью сказать? – неожиданно страх сменила злость. На смену милосердию пришла жестокость. – Хочу тебе в глаза сказать.

– О, какой неожиданный поворот событий! Что, решил разжалобить меня? Что у тебя жена, дочка, да? Так бесполезно, я давно решил себя взорвать, а заодно кого‑то из хирургов прихватить на тот свет, не обязательно тебя! Но так получилось, что приехал ты, поэтому ты и умрешь со мной! Говори!

– Витя, ты ошибся, плакаться и унижаться перед тобой я не собирался. Я хочу просто сказать, что ты мудак, Витя! Не надо кого‑то винить в своих бедах! Баба ему изменила! Все, мир рухнул! Надо было или под зад коленом ее, либо тоже налево сходить! Что ты на балкон полез? Ты же себя мужиком крутым считаешь, в морской пехоте служил, гранату вон достал! И что? Ведешь себя, как тряпка!

– Заткнись! Сейчас взорву! – По лицу Крапивина текли настоящие слезы.

– А взрывай, Витя! Взрывай! Только потом про тебя будут говорить, что ты не Витя Крапивин, который мужественно, до конца боролся со своей болезнью, а Витька‑мудак, который и себя грохнул, и доктора, который его лечил, с собой прихватил!

– Замолчи! – прорыдал инвалид.

– А ты мне рот не затыкай! Меня, Витя, похоронят на кладбище с почестями, я людям жизни спасал! И будут у меня на могиле всегда живые цветы лежать! – я слушал себя, и сам удивлялся, но остановиться уже не мог. – А тебя, Витя, как собаку зароют у дороги, потому что самоубийц на кладбище не хоронят. И мама, и папа твои будут по ночам к тебе ходить, потому что днем им вслед люди будут плевать, за то, что их сынок хорошего доктора угробил. Витя, меня полрайона знает! Люди не простят моего убийства, ты о родителях подумал, как они дальше будут жить с таким грузом на душе?

– На! Забери гранату! – чуть слышно прошептал Виктор. – Осторожней, у меня пальцы затекли, смотри, чтоб рычаг не распрямился.

– Знаю, не учи! Давай аккуратно.

– Дима, чеку уже не вставишь на место, я ее в щель выкинул, надо взрывать. Там за домом отец в прошлом году яму под туалет копал, да не закончил, кинь туда!

Крепко зажав спусковой рычажок, я бережно переложил гранату из рук Крапивина в свои и пинком открыл дверь:

– Все назад! Откройте входную дверь!

– Что случилось? – навстречу мне со стула поднялся Крапивин‑старший.

– Граната у меня, боевая, на взводе! Откройте дверь, и где у вас тут яма недокопанная?

– Там, за углом, по тропинке налево! – выдохнул отец Виктора, белея лицом.

Выскочив на улицу, я свернул налево и по тропинке стал удаляться от дома. Там, где снег просел, похоже, и была яма. Я размахнулся, бросил гранату, рухнул на землю и закрыл руками голову.

Раздался хлопок. Это в кино она взрывается, взметая в небо столбы огня и тучи дыма и раскидывает в стороны толпы злодеев. В жизни все прозаичней: хлопок, серый, быстро развеивающийся дымок.

У Ф‑1 осколки могут разлетаться в радиусе двухсот метров, правда, не причиняя особого вреда. Опасно было оказываться в 15–20 метрах от взрыва. Я встал, огляделся – все вроде было цело – и вернулся в дом.

– Дмитрий Андреевич, что это было? – выглянул из кабины уазика водитель.

– Да ничего страшного, китайскую петарду подорвали.

– А зачем?

– Да больного повеселить, а то ему скучно лежать.

– Ой что ж теперь будет? – заголосила мама Виктора, увидев меня. – Это Пашка ее принес, не иначе, он прапорщиком служит! Ой что будет!

– Успокойтесь, ничего не будет! Я сказал, что это китайская петарда, и вы так говорите. Осколки после соберете и выкинете. Все, собирайте сына, отвезем его в больницу.

– А зачем в больницу?

– Пиелонефрит у него обострился, надо антибиотики проколоть. Собирайте, нельзя ему сейчас одному.

– Спасибо, Дмитрий Андреевич! – с чувством сказал Виктор. – И прости. Нашло на меня что‑то. А вот как ты мне всю правду сказал, так сразу и полегчало!

– Теперь что, пистолет будешь через Пашку своего доставать?

– Нет, теперь жить буду! И с вами не поеду, месяц назад выписался. Лучше напиши, какие таблетки пропить, я пропью, а в больницу не поеду, если что – только летом.

– Точно дров не наломаешь?

– Обещаю! Ты меня к жизни сегодня вернул.

– Ну, тогда счастливо оставаться, давай до лета! – Я протянул ему руку, и мы обменялись крепким рукопожатием. – Список лекарств оставлю родителям. До встречи!

– До встречи, док!

Всю обратную дорогу водитель пытал меня, зачем это я взорвал петарду. Я отшучивался, так как знал: если этот балабол узнает правду, то разнесет ее по всему поселку. А петардами в то время торговали на каждом углу.

– Ну как съездил? Успокоил Витю? – спросил заведующий.

– Успокоил, все нормально. Думаю, суицида не будет.

Виктор Крапивин сдержал слово дважды. Он больше не старался покончить жизнь самоубийством и не пережил этот год. Бывший морпех умер у нас в отделении в конце декабря 2001 года от уросепсиса – заражения крови, вызванного воспалением почек. За день до смерти он мне сказал:

– Как здорово, доктор, что я не взорвал нас тогда! И ты жив, и я еще почти год небо покоптил.

Глава 17

Дата добавления: 2014-11-25