О необъяснимом

Поездка в Лебяжье оставила у меня ощущение встречи с чем‑то мистическим, необъяснимым. Я не знал, почему тогда не испугался, а, наоборот, разъярился, и как нашел те единственно верные слова, которые спасли мне жизнь.

В хирургии много непонятного, даже мистического, иногда не поддающегося логике. Практически все хирурги глубоко суеверные люди, только тщательно скрывают это. И я тоже таков.

У нас в предоперационной было два крана для мытья рук. И я заметил, что когда моюсь под правым, операция проходит гладко и больной легко поправляется после. А если под левым – то и на операции все идет наперекосяк, и в послеоперационном периоде возникают осложнения. Поначалу думал, что я один это заметил, но оказалось, что нет.

Мы спешили на операцию: разрыв печени. Я зашел в предоперационную. Ермаков мылся под «моим» краном, я встал в сторонке и стал ждать.

– Чего стоишь? Вон кран свободный, мойся!

– Я после вас!

– Мойся, говорю, надо быстрее оперировать!

– Я под этим краном хочу.

– А, тоже заметил?

– Что?

– Раз ждешь именно этот кран, значит, заметил. Ладно, не говори, а то удачу спугнешь!

Рассказывать о своих личных суевериях – значит искушать судьбу или отпугивать удачу, а о некоторых общих я расскажу.

Не принято в день плановой операции стричь ногти, волосы и бриться; лучше сделать это накануне. Многие не любят оперировать рыжих и конопатых, у них часто открываются значительные кровотечения во время операции. Нежелательно оперировать плановых больных по большим религиозным праздникам. С последним я лично пару раз столкнулся.

В православное Рождество, седьмого января, мне довелось спасти жизнь пациенту с острой кишечной непроходимостью. День был нерабочим, вызвали меня рано утром, и к девяти утра я накладывал последние швы на кожу. Все шло замечательно, операция прошла без сучка без задоринки, настроение было отличным. Неожиданно ко мне обратилась Наталья Германовна, сестра‑анестезист:

– Дмитрий Андреевич, ко мне Пашка приехал, мой сын, он в политехе учится на первом курсе. У них сейчас каникулы начались, а он на карате хочет ходить, проходил медосмотр, и грыжу паховую обнаружили, можно прямо сейчас прооперировать?

– Как – сейчас?

– Ну, я ему домой позвоню, он не пил и не ел с утра. Мы дадим наркоз, а вы операцию сделаете?

– Так у него ни анализов нет, ни ЭКГ, ни группы крови, как оперировать?

– Да анализы он вот только сдавал, перед Новым годом, он же медосмотр проходил.

– А группа крови есть?

– Я и так знаю, первая, положительная. Да зачем группа, операция не кровавая же!

– Наталья Германовна, как без группы крови? Не положено!

– Хорошо, хорошо, лаборантку все равно надо вызывать, сахар определять у диабетиков, попросим, и Пашке группу сделает. Вы‑то согласны?

– А вас не смущает, что сегодня Рождество? – попытался я привести последний аргумент.

– Ой, я вас умоляю, доктор, вы еще в это верите? Это все бабушкины сказки! Так, лишний выходной, всю жизнь в церковь плевали, а теперь вдруг все резко в религию ударились.

– Я в церковь не плевал!

– Ну, вы не плевали, так другие! Вон и храмы разрушали, и попов вешали, и ничего с ними не случилось!

– Как знать, мы же не знаем, как эти варвары жили.

– Ой, да хорошо они жили. У меня у мамки сосед, он лично церковь нашу поселковскую взорвал в тридцатые годы, и ничего, девяносто лет прожил, и дом полная чаша!

– Но вы же не знаете, что в его душе творилось?

– Да ничего у него не творилось, пил и жрал, да с бабами шлялся! Так вы будете оперировать?

– Ну, раз настаиваете, звоните, путь приезжает, только группу крови обязательно надо сделать!

– Спасибо, доктор, сделаем.

Пашка оказался двухметровым детиной и едва уместился на операционном столе. Грыжа была небольшой, так что я не предвидел никаких сложностей. Все как всегда – выделил и ушил грыжевой мешок, выполнил пластику передней брюшной стенки, зашил рану. Операция завершилась. С трудом мы всей компанией откатили спящего Пашку в палату. Я еще раз осмотрел наклейку на ране – сухо – и отправился писать протокол операции.

Поставив точку в последнем предложении, я закрыл историю болезни и поднялся, чтоб перед уходом осмотреть послеоперационных больных. Больной, оперированный по поводу кишечной непроходимости, опасений не вызывал, но когда я подошел к Паше, то обомлел. Его наклейка обильно промокла кровью.

Я сорвал наклейку и осмотрел рану. Сквозь швы сочилась кровь. «Продолжающееся кровотечение! Но откуда? Я не повредил ни одного сосуда, все перевязаны и прошиты, уходил, все было сухо!»

– Немедленно больного в операционную! Зовите анестезиолога! Где группа крови? – четко скомандовал я.

– Дима, что произошло? – прибежал Иван.

– Не знаю, какое‑то кровотечение возникло, нужно брать в операционную, расшиваться и осуществлять ревизию раны.

– Дмитрий Андреевич, что с сыном? – влетела в палату испуганная медсестра.

– Успокойтесь, возникло послеоперационное кровотечение, берем в операционную на ревизию.

– Но раньше такого никогда не было. Я не помню, чтобы после грыжи у кого кровило!

– Я тоже не помню. Давайте без паники.

– Я спокойна, берем.

Снова, чуть не надорвавшись, мы перегрузили Пашку на каталку и отправили в операционную. Пока готовились, я быстро проверил результат группы крови – точно, первая положительная. У нас было много крови такой группы, и я прихватил с собой в операционную пару пакетов.

Дали наркоз. Я расшил и тщательно осмотрел рану – источника не было. Посушил, постоял, снова зашил. Постоял еще.

– Ну что стоим? – поинтересовался анестезиолог. – Чего ждем?

– Ждем, не повториться ли кровотечение, так как я источника не нашел.

– А что это могло быть? – с дрожью в голосе спросила Пашкина мать.

– Говорю, не знаю! Давайте подождем.

Все было сухо. Прождав пятнадцать минут, я уже хотел было наложить наклейку и покинуть операционную, как вдруг между швов выступила кровавая роса. Через пару минут из раны обильно сочилась кровь. Я быстро распустил швы – чуть‑чуть поддавало из подкожножировой клетчатки, а явного кровотечения снова не было!

– Что за черт! – выругался я вслух. – Мистика какая‑то!

– А в чем дело? Вы нашли источник кровотечения? – подошла Наталья Германовна.

– Нет! Не нашел!

– А как же так?

– А вот так! Похоже, его вообще нет!

– Как так, нет? Кровь есть, а кровотечения нет? Разве такое бывает?

– Наталья Германовна, выходит, что бывает! Вот предупреждал я, что нельзя сегодня оперировать, а вы не поверили!

– Глупости! Что‑то не так сами сделали, а на Бога спираете!

– Что же я не так, по‑вашему, сделал?

– Не знаю! Но что‑то сделали!

– Коллеги! Друзья мои! – вставил свое слово Иван. – Хватит ссориться! У нас вообще‑то операция. Давайте лучше подумаем, что нам делать. Почему кровотечение, откуда?

– Давайте! – согласилась анестезист. – Дмитрий Андреевич, что вы предлагаете?

– Я предлагаю немедленно взять анализ крови, пока лаборантка в больнице, и посмотреть гематокрит, гемоглобин и эритроциты. Что‑то Пашка бледноват стал.

Пока делали анализ, я самым тщательным образом еще раз осмотрел рану, но источника не нашел. «Что за черт! Зашиваешь рану – сухо! Через 15–20 минут начинает кровоточить, разошьешь – ничего не видно! Ерунда какая‑то!»

Ни до, ни после у меня не бывало таких ситуаций. В анализе Пашки – анемия, но свертывающая система без особенностей. Количество красных кровяных телец уменьшилось почти в два раза; мы стали переливать кровь и вернули ее к нормальным показателям. Промучившись около двух часов, я затампонировал рану марлевыми салфетками, смоченными в кровоостанавливающем растворе, и зашивать больше не стал, оставил как есть. Мы перелили почти два литра крови, я просидел возле больного часа два – кровотечение не возобновлялось. Пашкина мать все время что‑то бурчала и косилась в мою сторону, но мне это было безразлично. Только убедившись, что парню ничто не угрожает, я отправился домой.

На следующий день, уже восьмого января, я удалил салфетки и наложил вторичные швы. Паша поправился, но я до сих пор не знаю, что с ним было.

Необъяснимые случаи происходят и непосредственно с больными. Я обратил внимание: если тяжелобольного сразу после операции начинают измерять для того, чтобы узнать размер будущего гроба, то пациент поправится.

Как‑то раз я прооперировал девяностолетнюю бабушку с гангренозным холециститом. Операция проходила тяжело, у старушки постоянно падало давление, но к концу выровнялось и стало стабильным. Пока я рассказывал дочери, тоже уже бабушке, про ее маму и операцию, в палату просочились два молодых человека с этанолзависимыми физиономиями.

– А что это вы делаете, молодые люди? – спросил я, увидав, что они ловко замеряют больную рулеткой.

– Так мы это, – замялись алконавты. – Мерку снимаем.

– Зачем?

– Ну, как зачем – надо гроб заказать, а завтра воскресенье, у гробовщиков выходной может быть.

– Вы что, с ума сошли? Она еще жива!

– Да ладно, док. Бабке девяносто лет, а вы сами говорили, что операция тяжелая.

– Тяжелая. Но она жива!

– Вряд ли поправится, – просипел тот, кто стоял возле головы бабушки.

– Так, вон отсюда! Пока старушка жива, не дам ее измерять! Вон!

– А мы уже замерили! Опоздали вы!

Старушка выжила. Я ее однажды встретил через шесть лет после выписки – заехал к ее соседям на вызов, а бабушка сама полет огород. Я зашел к ней, она меня узнала, сообщила, что чувствует себя хорошо, работает, а недавно ей исполнилось 96 лет. Я спросил про тех поторопившихся внуков – они оказались правнуками и утонули по пьяной лавочке в тот год, когда мы оперировали старушку из хирургии.

Несколько раз я прогонял желающих снять мерку с тяжелобольных родственников, и каждый раз мои пациенты выздоравливали, несмотря на довольно неблагоприятный прогноз. Как это объяснить – не знаю. Может, больные поправляются назло родственникам – типа не дождетесь?..

А еще ведь есть нетрадиционные способы лечения. Умолчу о моче, иголках, травах и прочем, а расскажу, о керосине.

Однажды я оперировал женщину 47 лет – у нее было желудочное кровотечение. На операции я нашел рак желудка IV степени с прорастанием в соседние органы и множественными метастазами. Операция свелась к паллиативу: я прошил основные сосуды, питающие желудок, кровотечение остановили, но жизнь не спасли. Обычное дело при запущенном раке.

Родственникам я объяснил ситуацию, те загрустили, но ненадолго. Через три дня в ординаторскую пришла странного вида женщина в платочке:

– Здравствуйте, доктор, я лечу рак керосином. Удивительно, но на самом деле многим помогает.

– Рак? Керосином? – Я не верил собственным ушам. – Это как?

– По специальной схеме. Вот тут все по часам, по каплям прописано, а вот керосин, – женщина извлекла из сумки большущую бутылку. – Возьмите!

– У нас здесь лечебное учреждение, а не знахарская лавочка. Я не могу лечить керосином, я врач!

– Доктор, хуже ей все равно не будет, – сказала женщина, имея в виду пациентку с раком желудка. – Вы просто попробуйте. Вот увидите, поможет!

– Швы снимем, выпишем, дома лечите ее хоть травами, хоть бензином. А здесь больница, если вы не заметили, мы так не работаем.

– Давайте я полечу, – предложила женщина.

– Еще чего! – возмутился я.

– Тогда сами попробуйте.

– Вы и в самом деле не понимаете, что я не буду давать больной керосин? Меня ж за это могут с работы выгнать, отобрать диплом, и вообще это ерундистика!

– Да в небольших дозах, по схеме! – снова принялась убеждать меня знахарка.

Женщина с полчаса пыталась склонить меня на свою сторону, но я был непреклонен.

– Хорошо, я оставлю вам керосин и схему, – сказала она, решив, наконец, уйти. – Подумайте. Чем раньше начнете, тем у нее больше шансов выздороветь.

– Ненормальная! – сказал лор Артур, глядя вслед знахарке. Я кивнул, соглашаясь.

Рана живота зажила, я снял швы и выписал женщину домой умирать. Медицина была бессильна ей помочь. А керосином мы заправили дежурные лампы, стоящие на каждом посту на случай отключения электроэнергии.

Прошло три года.

– Доктор, а вы меня не узнаете? – спросила симпатичная цветущая женщина, встретив меня на улице.

– Нет, – покачал головой я. – Напомните.

– Я Варвара Вальцева, вы три года назад оперировали меня по поводу желудочного кровотечения. У меня рак желудка был.

– У вас есть выписка?

– Да, вот вашей рукой написано! – протянула она мне документ.

Я вчитался в текст. У нас в стране не принято писать слово «рак», его заменяют на «заболевание», «тумор», «с‑г», «образование». На моей памяти в нашем отделении три человека пытались с собой покончить, узнав о своем онкологическом диагнозе, причем не от врачей.

– А с чего вы взяли, что у вас рак? Здесь сказано «образование желудка», – я тянул время, лихорадочно соображая, как такое могло произойти.

У стариков рак развивается медленно, у меня были пациенты, которых я осматривал через год, и они были вполне бодры и живы. Но этой женщине было 50, и прошло три года! Если б я сам не держал в руках ее желудок, подумал бы, что ошибся.

– Доктор, я же не дура! От вас я съездила к онкологу, они мне все и рассказали открытым текстом.

– И что, они провели химиотерапию?

– Нет, от химии я отказалась.

– Тогда что же?

– Керосин! Да, да, Дмитрий Андреевич, я исцелилась при помощи керосина.

– Не может быть! А как он действует?

– Не знаю, но я год пила его по специальной схеме, потом перерыв на полгода, затем опять. Проверилась у онкологов, они тоже руками развели. Рака нет! Пропал!

– А можно я вас осмотрю?

– Пожалуйста! Я в вашем распоряжении.

Я привел женщину в клинику, осмотрел – и изумился. Я хорошо помнил ее тонкую переднюю брюшную стенку и то, как она бугрилась метастазами. Теперь моему взору предстал довольно упитанный животик без намеков на метастазы. Если б не послеоперационный рубец, можно было бы решить, что передо мной другой человек.

– Мда‑а‑а! – протянул я. – Поздравляю! Неужто керосин помог?

– Он самый! – кивнула Варвара Вальцева и широко улыбнулась. – Я вас приехала поблагодарить!

– С чем? Я же ничего не сделал.

– Как же ничего? Вы кровотечение тогда остановили!.. Если б не вы тогда, лежать мне в сырой земле три года! Спасибо, Дмитрий Андреевич!

– На здоровье!

– А я вам схему хочу оставить, как керосином лечилась. Возьмите! Тут печатными буквами написано, так что вы разберете.

Я взял схему, но честно сказать, ни разу ею не воспользовался, а потом она и вовсе затерялась среди бесконечных переездов.

Но самое интересное у нас в отделении началось с приходом нового невролога. Доктор Чистяков сам не делал операций на головном и спинном мозге, но об их травмах знал практически все. Так как у нас в штате не было нейрохирурга, то Василий Петрович помогал нам диагностировать и лечить больных с черепно‑мозговой травмой.

В основном с ЧМТ к нам поступали бомжи, пострадавшие в драках, пьяные водители, попавшие в аварии, и сбитые ими пешеходы. Травмы были тяжелыми, и даже прооперированные пациенты часто умирали. Приходилось оперировать «черепников» самому, на моем счету имелось больше сотни самостоятельно выполненных трепанаций. Это обычная практика в ЦРБ, где нет нейрохирурга, оперирует общий хирург после соответствующей специализации. А невролог, он выступает в роли консультанта, причем очень значимого. Многие умирали на десятые, а то и на двадцатые сутки после трепанации черепа, так и не выйдя из комы и не придя в сознание.

– Видимо, за что‑то его Бог наказывает, – как‑то заметил невролог, осматривая очередного «черепника», не пришедшего в себя через неделю после трепанации.

У больного начались пролежни, присоединилась гнойная инфекция, и, несмотря на все усилия санитарок и медсестер, он гнил заживо.

– Что это значит, Петрович? Поясни, – попросил я.

– Понимаешь, в чем дело, Дима… Я вот двадцать пять лет в неврологии, и «черепниками» примерно столько же занимаюсь. И вот что характерно. Если пострадавший был плохим человеком, делал людям гадости, пил, гулял, жене – мужу изменял, богохульствовал и тому подобное, то он и умирать будет тяжело, мучатся, как вот этот, – и Чистяков указал на гниющего пациента.

– Хочешь сказать, что те, кто тяжело умирают, – плохие люди?

– Не всегда, но часто. Посмотри на этого красавца. Весь в наколках, живого места нет, а руки без мозолей – то есть физический труд не для него. Тоже мне, Ленин.

– А это тут при чем? – не понял я.

– Это старая поговорка – Ленин тоже раньше все по тюрьмам да по ссылкам… Не смешно?

– Смешно, – пожал плечами я. – Странная у тебя теория, Петрович.

– Теория, возникшая из многолетних наблюдений.

– Василий Петрович, а этот вот страдает? – Я указал на осматриваемого пациента.

– Безусловно!

– Так он же без сознания, он ничего не чувствует!

– Так не само тело, биологическая масса, страдает, а душа! Душа его страдает, та субстанция, наличие которой многие отрицают. Мучается она, мечется, хочет покинуть тело, а не может.

– А почему не может?

– Ну, например, потому что форточка в палате закрыта, – улыбнулся Чистяков.

– Форточка? – Я почувствовал себя персонажем театра абсурда.

– Да, форточка! – Петрович приблизился к окну и приоткрыл его. – Скоро убедишься, что моя теория работает. Только форточку не закрывайте!

Через два часа больной скончался. Возможно, это было совпадением, а может, и нет. Но скажу точно, всякий раз, как какой‑нибудь «черепник» «зависал» – и не поправлялся, и не умирал, – появлялся Петрович, открывал форточку, и мучения пациента заканчивались.

Однажды, когда Петрович навестил одного бомжа с тяжелым ушибом головного мозга и вдавленным переломом (больной уже не дышал сам, а находился на искусственной вентиляции легких) и открыл в его палате форточку, я взял да и закрыл ее.

Петрович пришел на следующий день, увидел закрытую форточку и спросил:

– Кто?

– Я!

– Зачем, Дима?

– Решил проверить твою теорию, вдруг ты ошибаешься.

– В любой теории могут быть слабые места! – возразил невролог и снова открыл форточку. – Только не советую закрывать.

– Это почему?

– Ну, душа не тело, может какую‑нибудь пакость устроить тому, кто стоит у нее на пути.

– Ты шутишь? Как чья‑то там душа может мне навредить?

– Жаждешь проверить или все‑таки поверишь на слово?

– Пожалуй, поверю.

– Это правильно!

Пострадавший скончался через час. Больше экспериментировать я не стал. Интересно то, что форточка, открытая мной, «не работала», но стоило Петровичу приложить руку – душа страдальца вскоре обретала покой.

Нам многого не дано понять. Мне иногда кажется, что человек всего лишь инструмент, проводник в чьих‑то руках. И то, что мы, медики, играем со смертью, отбирая у нее добычу, еще не говорит о том, что мы всемогущи. А когда кто‑то из нас, окрыленный успехом, забывается и начинает думать, что может поспорить с самим Богом, происходит сбой, за которым следует смерть пациента.

Нельзя забывать о том, что мы – только люди.

Глава 18

Дата добавления: 2014-11-25