Часть I. Главные психические функции и анатомо-физиологическое устройство. 2 страница

Подобно тому как у ощущений боли, температурных, обонятельных и вкусовых ощущений наблюдается ясный чувственный тон, в переживании происходит нечто идентичное. Ощущение тепла и холода само по себе всегда приятно или неприятно, исключая узкую индифферентную зону, где оно исчезает как ощущение.

Под «общим чувством», наконец, мы с Вундтом разумеем «целостное чувство», в котором выражается общее состояние нашего чувственного благосостояния или неблагосостояния. Общее чувство родственно тому, что с аффективной стороны называют настроением. Общее чувство включает в себя компоненты всех родственных аффекту ощущений, диффузных поверхностных ощущений, ощущений давления и положения, сердечных ощущений, внутренностных, обонятельных и вкусовых ощущений, а также диффузных настроений, создаваемых под влиянием света, цвета и тона. Из диффузного слияния всех этих, отчасти почти незаметных, качеств ощущений создается поперечный разрез нашего настоящего благосостояния или неблагосостояния, которое в переживании опять является одновременно и суммой ощущений, и аффективным положением.

Это имеет особое значение для понимания относительно сложных общих чувств, так называемых жизненных чувств, таких, как голод, жажда, сексуальное возбуждение, феноменологическое единство которых в равной мере можно назвать и комплексом ощущений, и аффектом, и, благодаря одновременно содержащемуся в них моторному импульсу, влечением.

Особо остро поставила вопрос о родстве между ощущениями и чувствами теория Джемса—Ланге, поднявши его прямо до идентичности. Для названных групп «жизненных чувств» этот основной взгляд можно хорошо защищать с феноменологической и, как мы увидим, до известной степени также с физиологической точек зрения. Кроме ощущений температуры, боли, обонятельных и вкусовых ощущений, диффузных общих чувств, голода, жажды и сексуальных чувств мы должны причислить сюда большую часть элементарных аффектов ужаса и страха, которые являются одинаково душевными движениями и интенсивными телесными ощущениями с соответствующими моторными установками; причем трудно сказать, много или мало феноменологически останется в переживании от специфического аффекта, если отнять комплексы характерных телесных ощущений. Напротив, у дифференцированных душевных содержаний, как мы уже видели, отношения много свободнее, и названная теория уже не может быть здесь проведена в качестве всеобщего принципа; существуют также настроения, например веселое, печальное, которые имеют в себе очень немного субстрата ощущений.

Каковы же основы в области физиологии мозга всех этих общих чувств, жизненных чувств, соответственно тех же ощущений, и для возникающих из них связанных с влечениями установок? Мы должны вместе с Л. Р. Мюллером и другими принять, что идущие от периферии к мозгу сенсибильные и сенсорные пути все входят в зрительный бугор (Thalamus opticus). Таламус анатомически образует большой распределительный центр для всех путей ощущения; отсюда потом начинаются пути отдельных ощущений к своим особым проекционным полям коры большого мозга, к зрительному в задней главной доле, к слуховому центру в височной доле, сфере телесных чувств в задней центральной извилине и т. д. Таламус расположен по соседству с моторными ганглиями ствола (Striatum, Pallidum) и занимает в сенсибильно-сенсорной системе отчасти такое же положение, как более древняя часть мозга и еще более прямо распределяющий промежуточный центр между периферией и корой мозга, как те в моторной системе.

Изучение физиологических проявлений таламуса находится на начальной стадии и тесно связано с проблемами, которые должны получить разъяснение при исследованиях мозгового ствола, вегетативной нервной системы и основного отношения между мозговым стволом и корой мозга. Уже имеются действительно значительные, подкрепленные большим исследовательским материалом теории о функции таламуса, теории Хида и Л. Р. Мюллера. Представление Л. Р. Мюллера таково: в зрительный бугор входят все сенсибильные и сенсорные пути; благодаря этому он может стать именно тем местом мозга, где различные ощущения получают свою своеобразную эмоциональную окраску и тон; в таламусе возникают телесные ощущения боли и удовольствия, в то время как мозговая кора важна только для локализации и познания ощущения. Таламус является передаточным местом, в котором возбуждение сенсибильных нейронов переходит на такие же нейроны вегетативной системы. По этому пониманию таламус был бы таким образом главным центром сенсибильно-сенсорных функций и вместе с тем физиологическим центром неразрывно в ними связанной элементарной эффективности (общие и жизненные чувства). Он образует вместе с анатомически к нему близко расположенными центрами вегетативной нервной системы в промежуточном мозге (и также с низшими психомоторными центрами мозгового ствола) род рефлекторной дуги для висцерально-аффективных и основанных на влечении реакций или — в более широком смысле — большой распределительный центр для сводки инстинктивно связанных, однообразных сенсомоторных процессов жизни влечений.

Глубокое изучение чувствительности Хидом привело его к родственным воззрениям: он нашел при очаговых нарушениях в таламусе кроме нарушений самой чувствительности тенденцию чрезмерно реагировать на неприятные раздражения без того, чтобы при этом понижался порог болевых раздражений; одинаковая боль на больной стороне оказывается сильнее. Здесь речь идет об особых половинно-сторонних изменениях эмоционального тона в соответствии с аффективной установкой на сенсибильные и сенсорные раздражения: «один из наших пациентов был не в состоянии пойти на свое место в церкви, так как он больной стороной не мог выносить пения», и его сын утверждал, что отец во время пения постоянно потирал больную руку. Другой пришел на торжественные воспоминания о дне смерти короля Эдуарда VII. Как только хор начал петь, «появилось ужасное чувство на больной стороне, и нога была схвачена и стала трястись». Высокообразованный пациент показывал, что со времени припадка, который сделал особенно чувствительной к приятным и неприятным раздражениям правую сторону его тела, он стал нежнее. «У меня очень сильное желание свою правую руку положить на мягкую кожу женщины. Правая рука всегда нуждается в утешении. Кажется, что я на своей правой стороне непрестанно томлюсь по симпатии. Моя правая рука кажется более художественной». По Хиду, часть тела с больным таламусом сильнее реагирует на аффективный элемент как внешних раздражений, так и внутренне-душевных состояний; существует повышенная восприимчивость этой части тела к состояниям удовольствия и неудовольствия. Кюпперс выражает это в очень рельефной форме: односторонне-таламически больной человек слева имеет другую душу, чем справа, одной стороной он больше нуждается в утешении, чувствительнее к боли, художественнее, нетерпеливее, чем другой. Не давая оценки этой очень далеко идущей формулировке, процитируем Хида относительно функции таламуса. «Мы уверены, таким образом, что существенный орган таламуса есть центр сознания для известных элементов ощущения. Он отвечает на все раздражения, которые могут вызвать удовольствие или неудовольствие или сознание изменения в общем состоянии. Эмоциональный тон соматических или висцеральных ощущений есть продукт активности таламуса».

Ощущения, производящие образ

Описанные до сих пор чувственные качества имели то общее, что они благодаря содержащимся в них implicite аффективным моментам непосредственно дают повод организму к соответствующим биологическим целям установкам на раздражения положительного или отрицательного рода. Они делают это относительно элементарным способом, т. е. достаточно прямо — через связанные с ними психомоторные формулы рефлекторного или инстинктивного рода, но не давая собственного образа воспринятого раздражения. Лучше всего это можно объяснить с помощью таких ощущений, которые мы не можем контролировать зрением и осязанием. Сердечная тоска и боль внутри тела имеют сильное аффективное качество и благодаря этому вызывают тотчас и непосредственно определенные инстинктивно-психомоторные и вегетативно-нервные установки; но человеку без медицинского образования они не дают представления о состоянии затронутого органа, так как часто неизвестно, какой орган затронут. Нечто похожее наблюдается и при родственных аффекту ощущениях, идущих извне, поскольку мы не дополняем их оптически-тактильно. Также если бы мы исчерпали всю шкалу болевых ощущений, которые могут воздействовать извне на наше тело, то они все вместе, однако, не дали бы нам никакого представления о роде вызывающих их внешних факторов, о вне нас находящихся предметах, не говоря уже об их месте в пространственной картине. Совершенно так же обстоит дело с обонянием и вкусом. Мы можем создать себе с помощью зрения и осязания, а в некоторых случаях даже одного из них совершенно точный образ предмета «звезда», даже если бы мы никогда не старались узнать о ее запахе или вкусе. Напротив, одновременно слепой и бесчувственный никогда не мог бы конструировать из одного обоняния и вкуса связный предметный образ, который был бы аналогичен оптически-тактильному предмету «звезда». Его обонятельные и вкусовые чувства никогда не сообщили бы ему чего-либо другого, кроме разве немногих аффективно окрашенных отдельных раздражений без тенденции и возможности образования образа.

На этих примерах мы можем ясно представить два различных способа работы нашего аппарата ощущений. Это направление, с одной стороны, на аффективно окрашенную, прямо рефлекторную или инстинктивную установку, с другой — на разработанный образ внешнего мира, картин, предметов, представлений, причем окончательная, биологическая ориентировка во внешнем мире происходит не прямо, а через образ внешнего мира и, возможно, совершенно без существенного участия аффекта. Но дело обстоит не так, что одни чувства имеют только одно, а другие только другое направление: скорее, по обоим направлениям идут преимущественно определенные группы чувств, к которым потом добавляются элементы из иных групп. Так, в предметный образ «звезда» входит ее запах и вкус, в предметный образ «печь» — согревающее, в предметный образ «нож» — болевое, в виде добавления, а не как основное качество.

И наоборот, к общему чувству благосостояния или неблагосостояния наряду с кардинальными и основными факторами всех телесных ощущений добавляются также элементарные свойства и цветовые качества обстановки или воздействие звуковой среды, хотя эти последние факторы не являются необходимыми для возникновения этого общего чувства. Такие жизненные чувства, как голод или сексуальное возбуждение, могут вызвать оптические образы определенной пищи или полового партнера без того, чтобы это жизненное чувство существенно изменилось при отсутствии оптического коррелята. Даже для своего моторного устранения ощущение голода, например, не нуждается в образно-предметном представлении внешних вещей, в крайнем случае достаточно руководствоваться обонятельными, вкусовыми и диффузными качествами.

Мы уже видели, какие чувственные качества участвуют в процессе возникновения образов: в упорядочении отдельных ощущений и превращении их в образы и предметы, а также в расположении их в пространстве. Так, для развития представлений о пространстве руководящим оказывается чувство зрения в теснейшей совместной работе с ощущениями осязания и положения, из которых последнее (например, у слепых) формирует широко развитое предметно-пространственное мышление без чувства зрения.

Возможность развития пространственного представления связана с тем, что как для чувства зрения, так и для чувства поверхностного осязания кожи характерно следующее: большое число отдельных впечатлений можно сразу схватить в отдельном акте. При этом отдельным впечатлениям должно быть свойственно некоторое различие по месту их воздействия, которое позволяло бы нам различить, например, два близко лежащих прикосновения к коже. Различие исходящих из разных пунктов тела чувственных сигналов понимают качественно и обозначают выражением «локальные знаки», расстояние, при котором еще различаются два действующих близко друг к другу отдельных раздражения, называют пространственным порогом. Пространственный порог на способных к более тонкому чувственному дифференцированию местах тела, как, например, на кончиках пальцев или на сетчатке глаза, значительно ниже, т. е. уже, чем на других областях тела. Одновременное восприятие многих раздражений и качественное различие этих раздражений создают основу для всестороннего упорядочения этих раздражений, определения поля зрения или поля осязания и для двухмерного представления пространства. Для развития представления о трехмерности пространства экспериментально можно использовать различные факторы, например через стетоскоп действие так называемых бинокулярных параллельных осей (т. е. не вполне полного покрытия образа правого и левого глаза) и мускульных ощущений, связанных с движением конвергенции глаз. Для восприятия трехмерности пространства и возникновения представлений о предметах важны ощущения мышц и суставов при всестороннем «ощупывании».

Названные факторы зрительных, осязательных и двигательных ощущений создают представление о пространстве и предмете, не каждый в отдельности, а при внутреннем всестороннем слиянии и совместной работе. Приобретаются ли представления о пространстве и времени описанным образом (эмпиристическая теория) или они являются врожденными качествами, как последние категории (нативистическая теория), этот старый спорный вопрос для мыслителя, стоящего на точке зрения биологии развития, можно изложить следующим образом: такие сложные явления, как представление о пространстве и времени, должны были постепенно развиться из более простых. Отдельные компоненты, из которых они состоят, во многих случаях мы можем выделить экспериментально, однако это не означает, что каждый человек должен самостоятельно вырабатывать часть за частью представление о пространстве и времени. Тенденции развития пространственно-временного мышления, как и другой филогенетически-наследственный капитал, мало-помалу изменяются и до известной степени становятся врожденными.

Другие важные функции для создания образов раздражений, возникающих под воздействием внешнего мира, имеет чувство слуха. Прежде всего оно участвует в развитии представления о времени, чему решительно благоприятствуют ритмические слуховые раздражения, подобно тому как ритмическое течение телесных ощущений, например, при ходьбе, как правильно подчеркнул Вундт. Для развития представления о времени большое значение имеет мнестическая функция большого мозга, которая делает возможным наличие энграмм, последовательно блекнущих рядом с более сильными новыми впечатлениями. На этом количественном факторе, на расположении по ступеням силы свежести переживания внутренних образов, как и на основывающихся на памяти «локальных знаках», должно прежде всего базироваться представление о времени. Во всяком случае Корсаковский симптомокомплекс показывает, что представление о времени теснейшим образом связано с целостью функций замечания и памяти и что при их более тяжелом нарушении оно исчезает. Кроме того, если мнестическое расположение по степени силы переживания разрушается очень сильным аффективным акцентом (например, потрясающее переживание печали или ужаса), то очень сильно страдает и чувство времени.

Но свое главное значение для высшей душевной жизни чувство слуха приобретает как центральный фактор развития речи. Благодаря речи впервые становится возможным развитие тех принципов упорядочения образов внешнего мира, которые составляют высший итог нашей мысли: именно абстракции, т. е. образования чувственно не представимого общего понятия, включающего в себя конкретные образы и в то же время абстрактное установление отношений их друг к другу в форме логических категорий: сравнения, подчинения, причинности, целесообразности. Слово для абстрактного представления — это единственная реальность, без которой оно не может быть ни зафиксировано, ни передано, а отношение грамматики, построения предложения к логике известно уже из школьного курса.

Степень форменного объединения и степень живости

Под степенью форменного объединения мы понимаем степень, в какой сырой материал отдельных раздражений, воспринятых нашими органами чувств, по принципам порядка перерабатывается нервным аппаратом. Эта формообразующая функция и, конечно, правильное соединение отдельных чувственных впечатлений в образы и предметы не находится в самом воспринимающем органе и, как мы увидим позднее, является функцией коры большого мозга. Глаз сам не воспринимает дома, деревья, облака — он поставляет только сырой материал, основные чувственные качества светлого, темного, зеленого, желтого и т. д. Степенью форменного объединения мы называем, таким образом, степень, в какой являются нам наши чувственные впечатления в простых основных качествах или, как образы, как предметы, в твердом пространственном и временном распорядке с большей или меньшей абстрактностью и логической связью.

Наряду со степенью форменного объединения продукты процессов возникновения образов упорядочиваются и по второй шкале, по степени их живости. По степени своей живости возникающий в нас образ является как только мыслимый, как представление или как действительно видимый и слышимый, как «восприятие». С этим связаны, таким образом, два полностью не покрывающих друг друга масштаба: мыслится ли образ «внутри», в нашей голове, или проецируется в пространстве, во внешнем мире. Этому «субъективно» или «объективно» близкородственно, но не идентично так называемое суждение о реальности, т. е. решение вопроса, насколько мы должны приписать действительность образу. Не вполне идентичны оба масштаба потому, что у душевно больных, особенно у шизофреников, голос, например, может восприниматься как «внутренний» голос и, несмотря на это, связываться с положительным чувством реальности или, наоборот, как нечто, возникающее во внешнем мире и, несмотря на это, от «я» зависящее, как это показали Сторх и Рейс при начинающейся шизофрении. Степень живости возникающих у нас образов, по крайней мере в значительной части, зависит от количественных факторов, прежде всего от числа и ясности содержащихся в них деталей. Представление «дом» в среднем менее наглядно, т. е. беднее деталями, чем восприятие «дом». Это особенно заметно, когда стараются нарисовать сложные предметы то по памяти, то с натуры. Все эти вопросы отношения между «я» и внешним миром, проекции образов и т. д. играют большую роль в психологии народов, в психопатологии, и там они рассматриваются точнее. Важно заметить, что первоначально принятое отдельными исследователями (Ясперс) основное разделение между «представлением» и «восприятием» нельзя провести на опытном психологическом материале, по мнению большинства исследователей, должна быть принята непрерывная шкала переходов между ними (Энш, С. Фишер).

Особое значение это имеет при шизофренических переживаниях, когда даже интеллигентные пациенты часто не могут сказать, переживают ли они их как живые мысли или как действительно виденное и слышанное.

Основополагающими в этом отношении, кроме психологии народов и патопсихологии, являются обширные серии экспериментальных исследований Е. Р. Энша и его сотрудников первоначально в области оптики, которые затем неожиданно привели их к следующей теории: существует так называемый эйдетический зрительный тип, особенно частый у молодых людей и, может быть, также у первобытных народов. В своих исследованиях Крог обнаружил в более 40 % случаев ясные эйдетические наглядные образы у учеников в возрасте до 15 лет, в более старшем возрасте этот процент резко упал. Эйдетический зрительный тип, таким образом, по времени более ранний и представляет собой первоначальное недифференцированное единство чувственного переживания, из которого впервые выдифференцировываются, с одной стороны, восприятия, с другой, зрительные представления. Эйдетиками Энш называет таких индивидов, которые обладают способностью к оптическим наглядным образам, в области чувства, слуха и кожных ощущений также существуют соответствующие явления. Эйдетик может репродуцировать в образ соответственно любой наглядный объект не только в форме представления, но и наглядно с характером ощущения. Так, например, ранее предложенный образ эйдетик позднее может не только представить, но в буквальном смысле снова увидеть. Можно дать эйдетику задание такой наглядный образ проецировать на ширму и по его указаниям делать замеры циркулем, описывать до мельчайших подробностей. С одной стороны, при соответствующей организации опытов эти наглядные образы можно отдифференцировать также от известных из физиологии органов чувств «последовательных изображений», как от чистых представлений. Но, с другой стороны, по обоим направлениям в определенных свойствах они обнаруживают родственные отношения как с восприятием, так и с представлением (к восприятию они приближаются из-за кажущейся величины и так называемого отклонения гороптера).

Исследования Энша могут быть полезными для анализа многих проблем искусства (устойчивость эйдетической способности у многих поэтов и живописцев как основа их наглядного и фантазирующего типа) и вообще для исследования типов одаренности. Они также должны быть привлечены для решения все еще так мало проясненной проблемы обмана чувств и дневных грез. Принципиально с ними может быть связана постановка новых вопросов в области физиологии органов чувств и прежде всего психологии развития, специально для получения ответа на вопрос о проекции образов у примитивных народов.

Что касается физиологических основ степени живости нашего чувственного переживания, то они, по-видимому, должны быть другими, чем для степени форменного объединения. Нарушения степени форменного объединения мы находим в типичной форме при определенных очаговых нарушениях коры большого мозга (афазии, агнозии). При этом она, по-видимому, может поддаваться действию химических воздействий (например, отравление мескалином). В вопросе о степени живости, наоборот, например, существовавшая долгое время целиком направленная на большой мозг постановка вопроса относительно обмана чувств дала скудные результаты. Известные односторонние зрительные галлюцинации, возникающие при повреждении оптической системы и при одновременной гемианопсии, проецируются на слепое зрительное поле. Геншеном, Эскухеном и другими они рассматриваются как возникающие в боковой затылочной части коры вне Calcarina. Эти спорные воззрения подтверждаются тем, что при повреждении затылочной области (parieto-okzipitale) вызываются также патологические представления о внешнем мире, вплоть до неспособности к ориентировке. Особенно тяжелы нарушения в познании формы: линии кажутся согнутыми, дома теряют свое положение и форму, предметы выглядят удлиненными или уменьшенными и т. д. (Г. Хольмес, Гельб и Гольд штейн, Попельрейтер, Бест). В остальном, по-видимому, решающее значение имеет химизм крови, который, очевидно, влияет на степень живости нашего чувственного переживания, и, конечно, это касается как обмана чувств, так и нормальных эйдетических способностей. Относительно обмана чувств давно известно, что это явление в своем отчетливейшем, чувственнейшем и массовом виде выступает именно при отравлениях (алкоголь, кокаин) и не последнюю роль играет также при инфекционных расстройствах. Само собой понятно, что такое действие яда, как и всякое соответствующее эндокринное действие, имеет свою точку приложения где-нибудь в центральной нервной системе и там прямо или косвенно должно иметь отношение к соответствующим аппаратам чувств.

Дальнейшему освещению проблемы галлюцинаций помогут самонаблюдения при опытах с экспериментальным отравлением мескалином (Майер-Грос), которые обнаруживают некоторое родство с переживаниями острых шизофреников. В результате этих отравлений может произойти [1] изменение степени в силе жизни органов чувств при утончении порога различения; обычные впечатления тогда кажутся сильнее, сильные слишком громкими и резкими; окружающий мир видится светящимся, звучным, блестящим, полным гармонии, красочным, пластичным, чрезвычайно выразительным, каждая мелочь полной значения, окружающие лица театрально резкими; в обратной фазе выступает, наоборот, бедность впечатлений, холод, пустота, однообразие. Очевидно, происходит воздействие на непосредственный аффективный тон, так сказать, на собственную аффективную окраску ощущений, подобно тому, как это было описано в теориях таламуса.

При отравлениях мескалином также возникают [2] сильные изменения в восприятии движений, сходные с теми, которые наблюдаются у некоторых душевно-слепых с повреждением затылочной доли; движения людей отравленному кажутся то торжественно замедленными, то чрезмерно живыми, или он воспринимает перемену места, а не сам акт движения; благодаря этому возникают нарушения в переживании пространства и времени. Кроме того, наблюдаются [3] отчетливые синтезии, т. е. звучание одной области чувств при раздражении другой; звучание определенного тона вызывает определенные краски, также при прикосновении и боли; лай собаки порождает ощущение пылания комнаты, постукивание вызывает ощущение, что изменяется цветовой оттенок ландшафта. Происходящее по большей части имеет характер настоящих галлюцинаций. Очевидно, в совокупности такие токсические действия способны произвести глубокие катастрофические изменения в отношении человека к окружающей его обстановке и в его восприятии мира в целом. Подобные опыты в дальнейшем могут стать важной опорой для эндокринно-токсической теории острой шизофрении и физиологического анализа мозга при ней.

В. Энш сделал попытку свести эйдетические способности к определенным эндокринным типам и таким образом обосновать ее химизмом крови, соответственно кровяных желез. Он считает, что эйдетическая способность связана с двумя типами конституций (или их смешением), которые он обозначает как Т-тип (тетаноидный тип) и Б-тип (базедовидный тип). Энш имеет в виду кровяные железы, прежде всего щитовидную железу и надпочечники. Тетаноидный тип будто бы отмечен повышенной механической и электрической возбудимостью периферических нервов, базедовидный — наличием клинически известных симптомов глаз, пульса и щитовидной железы. Наглядные образы чистого Т-типа якобы неподвижны и в большинстве случаев окрашены дополнительно к первичному образу, наглядные образы Б-типа, напротив, окрашены соответственно первичному образу и легко поддаются влиянию внешнего и внутреннего воздействия; во всей жизни представлений перевешивает там неподвижное (также склонное к навязчивым процессам), здесь текучее и подвижное. На фармакологическом пути (1—2 g. Anhalonium Lewinii) у неэйдетиков можно вызвать наглядные образы, в то время как у эйдетиков от этой же дозы можно было бы наглядные образы перевести в галлюцинации. Наоборот, при поднесении извести наглядные образы у Т-типа (не у Б-типа) чаще исчезают и одновременно с ними дневные грезы (Pavor nocturnus) и родственные явления.

Многое из области построения мира восприятий, особенно степени форменного объединения, лучше всего можно объяснить через физиологию и патологию больших полушарий в связи с мнестическо-ассоциативными проявлениями, а также в связи с речевыми функциями и соответствующими психомоторными процессами, к рассмотрению которых мы теперь переходим.

Глава 3. Полушария большого мозга и мнестически-ассоциативные проявления. Локализация в коре.

Известно, что в кору большого мозга входят сенсибильные и сенсорные пути (посредствующие ощущения чувств органов), а из нее выходят моторные (посредствующие движения). В окружении этих сенсорных и моторных полей мозга находятся области, которые не служат более просто ощущению и движению, как таковым, но нарушения которых дают начало сложным явлениям выпадения в психическом синтезе, их и, конечно, прежде всего в области процессов речи (сенсорная и моторная афазия) и близко к ним стоящих функций чтения и письма (алексия и аграфия), а также в области предметного познании (агнозия, душевная слепота). С несколько менее острой, но все же во многих случаях доступной установлению локализацией связаны апраксические нарушения, т. е. нарушения при нахождении сложных формул движения.

Взгляд на схематический плоскостной образ левого (при нормальном функционировании более важного) полушария большого мозга показывает нам, как основу мозговой локализации, известные моторные и сенсорные поля: переднюю центральную извилину — как место моторной области коры с отдельными центрами для ноги, руки, головы, глаз; к ней примыкают задняя центральная извилина и соседние части теменной доли — как сенсибильная область коры. Обе важнейшие, так называемые высшие функции органов чувств, зрение и слух, имеют свои особые обширные поля в коре мозга: слух — в височных долях, зрение — в задних долях, специально в области Fissura calcarina.

Мы видим теперь, что названные центры синтеза речи, познания, действий пространственно группируются близко к сенсорным и моторным центрам. Так, центр Брока для моторной афазии лежит в основе третьей лобной извилины, примыкая, таким образом, непосредственно к моторным центрам области головы (рис. 1). Отсюда тянется «область речи» через остров в височной доле, в особенности первая височная извилина; здесь находится центр Вернике при сенсорной афазии; это функциональное нарушение, психологически связанное со звуковыми образами, имеет свое седалище в височных долях при общем центре для слуховой функции. Отсюда назад и выше в Gyrus angularis начинается тесно связанный с речевой функцией центр чтения (соответственно алексии).

Исследование более широких агностических нарушений не так давно начато, но в последние годы оно сделало большие успехи. Так, из оптической области известны психологически различно построенные частные гностические функции, нарушение которых сопровождается преимущественно двусторонними изменениями в задних долях, т. е. в области зрительного поля. Соответствующие гностические нарушения существуют также в акустической и тактильной областях. Широкая область апраксии (Липманн) локализационно очень сложна и с точки зрения физиологии мозга еще не окончательно выяснена; кроме более узких нарушений большого мозга, возможно, играют роль и другие части мозга (например, по Клейсту — стрио-паллидарная система). Локализационно хорошо известная форма апраксии возникает, между прочим, благодаря повреждению передней трети путей (Balkenapraxie), т. е. из-за нарушения длинных соединительных волокон между правой и левой частями мозга. Кроме того, апраксические нарушения часто наблюдаются при очагах в Gyrus supramarginalis теменной доли, по соседству с сенсибильной областью коры, рядом с акинетическими симптомами при болезни лобной части мозга. При этом существуют тесная взаимосвязь и взаимопереход между гностическими и практическими функциями: нарушения, действия тормозят гнозию, нарушения познания извращают план действия. Шильдер подчеркивает, что «каждой сфере познания соответствует возможность какого-либо действия».

Дата добавления: 2014-11-25