Исследование психологии мышления в капиталистических странах 2 страница

Согласно взглядам психологов-феноменологов, в «феноме­нах» сущность и явление совпадают. Это положение и является основной теоретической ошибкой феноменологов.

Первыми представителями феноменологического направле­ния в экспериментальном исследовании психики вообще и мыш­ления в частности стали представители гештальт-психологии. Слова одного из них — К. Коффки — показывают, насколько тес­ной оказалась связь между феноменологической позицией и «ней­тральным» монизмом или махизмом в этом направлении. «Когда я говорю о восприятии, — пишет Коффка, — я не имеют в виду специфической психической функции, все, что я желаю обозна­чить этим термином, относится к области опытов, которые не являются просто «воображаемыми», «представляемыми» или «мыслимыми». Таким образом, я бы назвал восприятием пись­менный стол, за которым я сейчас пишу, аромат табака, который я вдыхаю из моей трубки, или шум уличного движения под моим окном. Иначе говоря, я хочу использовать термин «восприятие» таким путем, чтобы исключить всякое теоретическое предубежде­ние... я нуждаюсь в термине, который является нейтральным»⁵.

________________________

⁵ K. Koffka. Perception: an introduction to the Gestalt theorie. – In: «Classics in Psychology» («Philosophical Library»). New York, 1961, p. 1130.

Основы феноменологических взглядов были привиты гештальтистам их учителем Штумпфом. Так, Макс Вертгаймер в продол­жение 1901 — 1903 гг. работал под его руководством, защитив в 1904 г. докторскую диссертацию у Кюльпе. Вольфганг Келер в 1909 г. под руководством Штумпфа выполнил свою докторскую диссертацию. Наконец, подготовкой докторской диссертации Курта Коффки, которую он защитил одновременно с Келером, также руководил Штумпф.

Влияние феноменологии усилилось после выхода в свет в на­чале XX в. труда Э. Гуссерля «Логические исследования», что особенно повлияло на воззрение Келера.

На формирование философских взглядов гештальтистов боль­шое влияние оказал махизм, но философские позиции махизма были слиты со старой психологической системой, против которой и выступили гештальтисты — системой, рассматривавшей ощуще­ния как основные и первичные элементы непосредственного опы­та, а предметы как комплексы ощущений.

В противоположность этому, уже первые наблюдения Вертгаймера над стробоскопическим движением указывали на то, что человек не осознает отдельных ощущений, а воспринимает некоторые целостные образования. Поэтому гештальтисты до­полнили позитивистско-махистские позиции феноменологическим методом, подчеркивающим «объектный» (не объективный!) ха­рактер непосредственного опыта.

Защите феноменологического метода и выяснению его отно­шения к теории гештальта Келер посвятил объемистый труд «Место значимости в мире фактов». В предисловии к нему он писал: «Я считаю, что мы до тех пор не будем в состоянии решить окончательно наши проблемы, пока не вернемся к источ­никам наших понятий — иными словами, пока мы не будем использовать феноменологический метод, качественный анализ опыта»⁶.

________________________

⁶ W. Köhler. The place of value in a world of facts. New York, 1938, p. VII.

Отправляясь от феноменологического метода, апеллирующего к осознаваемым психическим явлениям, гештальтисты основным и первичным содержанием психики объявили целостные образо­вания — формы, или гештальты, а ощущения — результатом по­следующего анализа этих форм.

Всю психическую деятельность, поскольку она не выявлялась феноменологическим анализом, гештальтисты свели к физиче­ским (электрическим) процессам в мозгу и, таким образом, вывели из сферы психологического исследования.

Эти положения и феноменологический метод стали основой гештальтистской теории мышления, которая в наиболее отчетли­вой форме представлена работами Келера и Вертгаймера. В этой теории слиты интересные наблюдения, правильное описание того, как меняется в ходе мышления отражение человеком материала, над которым он работает, и идеалистическая, совершенно умо­зрительная интерпретация этих наблюдений. Гештальтистская теория мышления развивается в русле сенсуалистического на­правления: в противоположность Вюрцбургской школе, «мате­рия» мышления объявляется ею непременно сенсорной. Но этот сенсуализм отличен от дискретного сенсуализма Вундта и Титченера. Дело заключается не только в том, что гештальтисты выделяют более крупные, нежели ощущения, единицы анализа. Согласно теории гештальта, поле восприятия, или феноменаль­ное поле, образует непрерывное целое, в котором каждый «объ­ект» включен в сложные отношения с другими «объектами», определяющими свойства этого «объекта».

Задачу психологического исследования мышления гешталь­тисты ограничили лишь описанием изменений, происходящих в поле восприятия, или феноменальном поле индивида. Несмотря на то, что гештальтисты стремились изобразить мышление как целостный процесс, оно предстает как смена дискретных состоя­ний феноменального поля. Каждое из этих состояний не зависит от предшествующего. Их чередование определяется якобы стрем­лением феноменальных систем к равновесию, к образованию ус­тойчивых гештальтов.

Сам мыслящий индивид предстает в этой теории как пассив­ный носитель феноменальных полей. Роль умственной и практи­ческой деятельности в процессе решения задач полностью отбра­сывается гештальтистами. Таким образом, гештальт-теория мыш­ления является в известной степени антиподом теории Зельца, и которой основное внимание уделялось именно мыслительной деятельности. Значение гештальт-теории мышления заключается в анализе тех изменений, которые происходят в предметном со­держании задачи в ходе ее решения. Эксперименты гештальтистов показывают, как меняется отражение человеком проблемной ситуации по мере продвижения решения.

В экспериментах при этом выявился тот важный факт, что новые свойства и качества компонентов проблемной ситуации воспринимаются лишь тогда, когда эти компоненты оказываются включенными в новые отношения.

Но гештальтисты не только абсолютизируют эту важную сто­рону мышления, выдавая ее за единственное содержание процес­са решения задач. Они извращенно толкуют весь процесс, по существу отождествляя проблемную ситуацию с ее отражением в мышлении человека, сливая их в одном феноменальном поле или, точнее, сводя объективную ситуацию к наглядному содер­жанию сознания. Гештальт-теория, следовательно, вполне после­довательно проводит тот отрыв мышления от объективной реаль­ности и деятельности человека, который был характерен для ряда предшествующих теорий.

Целью опытов гештальтистов было выявление отличия струк­тур феноменального поля в начале и в конце решения задач. Эксперименты показали, что происходящие изменения не ограничиваются восприятием каких-то новых качеств или (отношений объектов: вся «феноменальная» ситуация (т. е. отражение в на­глядной форме реальной ситуации) приобретает иную структуру, складывается в новый гештальт.

Эти факты, рассматриваемые с точки зрения объективного понимания мышления как процесса познавательного взаимодей­ствия человека с отражаемыми им объектами, указывают на важность активной мыслительной деятельности человека, на значение анализа и выделения различных отношений между эле­ментами задач.

Однако сами гештальтисты все изменения структур объясня­ют «силами», действующими внутри этих структур и переводя­щими «плохие» структуры в «хорошие». В этом снова проявляет­ся крайний феноменализм гештальтистов, замыкающий все мыш­ление в узкий круг наглядного содержания сознания.

На основе анализа изменения «структур» в ходе решения задачи гештальтисты пытаются решить проблему продуктивного мышления, занимающую в их работах ведущее место.. В отличие от Зельца, который продуктивность мышления пытался объяс­нить функционированием интеллектуальных операций, Келер, Коффка и Вертгаймер основу продуктивности мышления видели во внезапном постижении или уяснении существенных отноше­ний внутри проблемной ситуации. При этом снова не указывает­ся никаких факторов, подготавливающих такое постижение. Более того, из всего контекста гештальт-теории следует, что пра­вильнее было бы говорить о самопроизвольном появлении в уме человека структуры решения задачи: не человек уясняет себе существенные отношения в задаче, а они уясняются ему в ре­зультате спонтанного действия сил в «феноменальной» ситуа­ции задачи.

В результате правильное наблюдение о необходимости по­нять все отношения в предметном содержании задачи для успешного ее решения буквально тонет и растворяется в гештальтистских его интерпретациях иобъяснениях.

Свое понимание мышления как схватывания существенных отношений в ситуации гештальтисты противопоставляют взгля­дам бихевиористов, толковавших этот процесс как действие проб и ошибок.

Спор этот продолжался в течение нескольких десятков лет, теряя свою актуальность по мере того, как все более и более выяснялась несостоятельность обеих теорий мышления.

Описательный и констатирующий характер исследований гештальтистов, невозможность на основе их теорий предсказы­вать и контролировать процесс мышления, и вместе с тем крах чисто поведенческого подхода к мышлению — все это привело к тому, что психологи стали отходить от позитивистских спо­собов толкования и исследования психики вообще и мышления в частности.

Попытки выйти за пределы позитивизма воплотились в ра­боте по перестройке бихевиористической системы взглядов.

Основные усилия настроенных пробихевиористически психо­логов были направлены на решение вопроса о характере и роли внутренних условий организма, подвергающегося воздействию, в детерминации его извне наблюдаемого поведения. Экспери­менты убедительно доказывали необходимость введения в тео­рию понятий, которые относились к явлениям, непосредст­венно не наблюдаемым, но опосредствующим влияния внешней среды на организм. В результате в начале 30-х годов некоторые психологи предложили дополнить поведенческую теорию поня­тиями «промежуточных переменных». Однако введение под дав­лением фактов понятия промежуточных переменных противоре­чило позитивистско-эмпирической основе психологии поведения: ведь промежуточные переменные не могли наблюдаться непо­средственно. Выход из этого затруднения бихевиористы нашли в логическом позитивизме и операционализме. В соответствии с этими философскими позициями необихевиористы объявили промежуточные переменные либо чисто логическими построе­ниями, либо синонимами действий, совершенных организмом в экспериментальной ситуации.

Так, Спенс следующим образом определяет промежуточные переменные: «Единственные значения, которые в настоящее время имеют эти теоретические промежуточные построения, даны уравнениями, связывающими их, с одной стороны, с из­вестными экспериментальными переменными — измерениями окружающих условий, и изменениями поведения, с другой. Такие уравнения образуют определение этих терминов»⁷.

________________________

⁷ K.W. Spence. The postulates and methods of behaviorism. – «Psychological Review», 1948, v. 55, N 2, p. 74 – 75.

Однако логический позитивизм и операционализм не раскры­вают, каково должно быть конкретное содержание научных по­нятий. Этот вопрос и встал перед необихевиористами. Толмен попытался построить теорию, в которой понятия для промежу­точных переменных были заимствованы из психологии сознания, в частности из гештальт-психологии. Эта теория, однако, не удовлетворила подавляющее большинство необихевиористов.

В этой атмосфере начало распространяться в психологии капиталистических стран павловское учение, быстро привлекшее внимание необихевиористов. Оно и было использовано для обновления поведенческой теории. Из учения И.П. Павлова необихевиористы заимствовали всю терминологию, основную классификацию явлений поведения, выводы о стадиях образования условных рефлексов. Особо пристальное внимание было уделено той части павловского учения, которая касалась образования в результате условнорефлекторной деятельности систем времен­ных связей, опосредствующих влияние внешних раздражителей. Это положение И.П. Павлова и было использовано такими бихевиористами как Халл, Спенс, Мальцман, Кофер и другими для построения новой теории промежуточных переменных.

Весь этот процесс использования павловского учения пред­ставлял собой по существу его позитивистскую обработку и, следовательно, искажение. Павловские термины были наполне­ны чисто поведенческим содержанием. Понятие же временных связей было заменено понятием навыка. Этот последний и был объявлен основной единицей промежуточных переменных, вы­ражающих результат взаимодействия индивида с окружающей средой. Бихевиористы признали, что основными закономерно­стями формирования навыков являются открытые И.П. Павло­вым закономерности условнорефлекторной деятельности.

Введение навыка в качестве основной промежуточной пере­менной сводит весь результат условнорефлекторной деятельно­сти лишь к приобретению реакций. Понятие навыка определяется необихевиористами как потенциально существующая в организ­ме возможность реагировать определенным образом на те или иные элементы окружающей среды. Но характеристика этих элементов эксплицитно не входит в число промежуточных пере­менных. Лишь около символа, обозначающего навык, необихевиористы помещают маленький значок, указывающий, что навык связан со стимулом. Последний выступает лишь как тол­чок или повод для реакции. Таким образом, качественное свое­образие каждого предмета поглощается той реакцией, которую он вызывает, и растворяется в ней

Важно, однако, отметить, что эта теория означает отход бихевиоризма от чисто позитивистских позиций. Ряд необихевиористов специально подчеркивает, что о промежуточных перемен­ных никогда нельзя судить по какому-либо одному внешнему проявлению. В зависимости от условий они могут выражаться в различных и даже противоположных явлениях. Этот факт, рассмотренный в аспекте проблемы мышления, ведет к определен­ным философским выводам: с теорией промежуточных перемен­ных появляется проблема сущности мышления. Хотя эта импли­цитно существующая и прорвавшаяся вопреки намерению необихевиористов сущность представляет собой лишь сущность первого порядка и толкуется бихевиористами искаженно, фак­том остается то, что с поверхности явлений мышления бихевиористы ушли в мир того, что может только проявляться и что требует опосредствованного метода изучения,

Порок необихевиористического толкования мышления заключается, во-первых, в устранении существенной его характеристи­ки, как отражения окружающей среды и, во-вторых, в непра­вильном отождествлении мыслительной деятельности с практическими, инструментальными действиями. В действительности, все практические действия формируются непременно на основе аналитико-синтетической деятельности, направленной на обследование ситуации и выделение в ней необходимых для осуществления действий предметов и их отношений. Анализу и синтезу подвергаются и собственные действия индивида.

Эта аналитико-синтетическая деятельность и есть собственно мыслительная деятельность.

Хотя необихевиористы и растворяют мышление в практиче­ской деятельности, их исследования раскрывают ряд закономер­ностей именно мыслительной деятельности. Происходит это по­тому, что свои эксперименты по изучению мышления необихевио­ристы проводят в основном с высшими животными и детьми. У животных и детей раннего возраста собственно мыслительные, аналитико-синтетические операции включены в практическую деятельность. Поэтому изучение этой последней вскрывает и за­кономерности простейших форм мыслительной деятельности.

Однако с таких методологических позиций невозможно иметь дело с мышлением взрослого человека, с его умственной дея­тельностью, заключающейся как раз в анализе и синтезе в ум­ственном плане представляемых ситуаций.

Умственная деятельность человека — тот порог, перед кото­рым остановились необихевиористы.

Итак, к середине текущего века изучение мышления в психо­логии капиталистических стран привело к накоплению внутри феноменологического и бихевиористического направлений разнородного эмпирического материала, частично касающегося изменений в отражении проблемной ситуации и частично относящегося к характеристике деятельности в ходе решения задач. По­зитивизм обоих направлений допускал лишь поверхностные односторонние обобщения и препятствовал глубокому теоретическому анализу всего имеющегося материала. Исследователи убеждались в том, что возможности обоих направлений по су­ществу исчерпаны. Все эти обстоятельства вызвали застой в разработке проблемы мышления. Об этом свидетельствуют сле­дующие цифры. В период с 1950 по 1954 г. в основном библио­графическом журнале психологии «Psychological Abstracts» лишь 5,9% работ касалось проблем мышления и воображения.

Тяжелое положение в области исследования мышления стало в конце 40 — начале 50-х годов предметом широкого обсужде­ния, особенно в связи с развитием кибернетики. Работа предста­вителей этой науки по созданию «думающих» машин показала, что дальнейшее продвижение в этой области требует теории умственной деятельности человека. Машина согласно алгорит­мам перебирает все возможные операции и способы решения, в то время как мышление человека отличается высочайшей избира­тельностью. Теория мышления и должна была вскрыть законы этой избирательности, законы человеческого мышления. Но психологи не могли предложить такой теории.

Этот застой в изучении мышления они объясняли тем, что не было соответствующих методов исследования. Но, как правиль­но отметила Хайбредер⁸, необходимые методы могут быть раз­работаны лишь на основе научной теории мышления. Некоторые исследователи высказывали мысль, что экспериментальное изу­чение тормозится тем, что не ставятся точные и четкие проблемы. Соглашаясь с этим, французский психолог Брессон⁹ резонно замечает, что для постановки точных проблем нужна четкая кон­цепция мышления. Многие психологи выступили с резкой кри­тикой существующих теорий мышления. Так, Джильберт Риль пишет, что до последнего времени при изучении мышления при­менялся локковский аппарат наблюдения, который вовлек пси­хологов в бесполезное предприятие дать систематическую инфор­мацию «о мифических интроспектабельностях».

________________________

⁸ Эта оценка Хайбредер, как и мнение других психологов, приводится в работе: F. Bresson. Quelques aspects de la psychologie de la pensée — «Journal de Psychologie normale et pathologique», 1954, N 1 – 2.

⁹ Там же.

«Экспериментальное исследование мышления было в целом непродуктивным, — заключает Риль, — так как исследователи имели путаные или ошибочные понятия о том, что они искали. Чтобы устранить эту путаницу, сейчас необходима не экспери­ментальная, а упорная теоретическая работа»¹⁰.

Одновременно с этим критическим отношением к проведен­ным исследованиям психологи стали пробовать оживить работу в области изучения мышления.

Была проделана определенная работа по обобщению экспериментальных и теоретических исследований¹¹. В 1954 г. в Америке состоялась специальная конференция, посвященная проблеме решения задач. Между рядом университетов и военными ведомствами были заключены контракты, предусматривающие обширные исследования по психологии мышления. В 1955 г. в университете Колорадо состоялся первый в истории американ­ской психологии симпозиум, посвященный психологии познания. Участники симпозиума единодушно констатировали, что «в продолжение длительного времени психологи Америки игнорирова­ли то, что можно рассматривать как основную задачу психоло­гии — научное понимание познавательного поведения чело­века»¹².

Во всех докладах на этой конференции в той или иной форме ставились вопросы об отношении психики и познания к окру­жающей среде и деятельности человека. Так, в докладе Э. Брунсвика¹³ подчеркивалась необходимость решать проблему позна­ния, рассматривая отношение организма к окружающей среде. Брунсвик указывал, что под средой следует понимать объектив­ную среду, а не психологическое окружение в духе Курта Левина.

Проблеме соотношения поведения и познания был посвящен доклад Лиена Фестингера¹⁴, в котором развивалась идея о веду­щей роли действий и поведения в формировании знаний челове­ка. По мнению Фестингера, в ходе жизнедеятельности личности возникают диссонансы между познанием и поведением или дея­тельностью, и эти диссонансы разрешаются путем перестройки систем знаний. Участники симпозиума высказали мнение об ослаблении влияния узкого операционализма (разновидность современного позитивизма) на исследование познания. «Прош­ло то время, — пишет в заключительной статье Ф. Гейдер, — когда по крайней мере некоторые психологи думали, что все, что сле­дует делать, — это измерять входящую информацию (input) и обратную отдачу (output) и «находить между ними корреля­ции»¹⁵. Сдвиги в методологических позициях обусловили потерю популярности феноменологического направления, занимающего в настоящее время небольшое место среди других подходов к мышлению.

________________________

¹⁰ G. Ryle. Thinking, - «Acta Psychologica», 1953, vol. 9, N 3, p. 195 – 196.

¹¹ W.E. Vinacke. The psychology of thinking. New York, 1952; P. Oléron. La resolution des problémes et la rigidité mental. – «L’Année psychologique», 1955, N 1; D.W. Taylor and O.W. Mc nemar. Problem solving and thinking. – «Annual Review of Psychology», 1955.

¹² «Contemporary approaches to cognition». Harvard University Press. Cambridge, 1957, p. V.

¹³ E. Brunswik. Scope and aspects of the cognitive problem. – In: «Contemporari approaches to cognition».

¹⁴ См. L. Festinger. The relation between behaviour and cognition. – In: «Contemporary approaches to cognition», p. 128.

¹⁵ F. Heider. Trends in cognitive theory. – In: «Contemporary approaches to cognition», p. 207.

В то же время произошли определенные изменения внутри как поведенческого направления в исследовании мышления, так и феноменологического. Эти изменения обусловлены в значитель­ной мере влиянием кибернетики, которая поставила психологов перед практической необходимостью изучать не результат мыслительной деятельности в его зависимости от тех или иных условий, но самый процесс мышления, его основные звенья и закономерности смены его основных этапов. Создание «думаю­щих» машин нацеливало психологов на изучение мышления че­ловека, а не животных.

В результате феноменологическое направление уже не удовлетворяется описанием тех изменений в структуре феноменально­го поля, которые характеризуют окончательный этап решения за­дач. Теперь на первый план выдвигается проблема процесса ре­шения, последовательность его стадий. В соответствии с поста­новкой этой проблемы внутри феноменологического направления выделилась микрогенетическая школа, стремящаяся изучить генезис решения задач.

Представители же необихевиористического направления в последние годы начали активно изучать мыслительную деятель­ность не животных, но детей и речевого мышления взрослого че­ловека. Основное внимание при этом уделяется исследованию тех промежуточных переменных, которые опосредствуют процесс мышления человека.

К поведенческому направлению примыкает факторный ана­лиз интеллекта, ограничивающий задачу исследования установ­лением корреляций между ответами человека на различные тесты.

При наличии высоких корреляций представители факторного анализа делают вывод о существовании у человека некоторой способности или интеллектуального фактора, который опосредст­вует ответы людей на определенный тип задач.

Несмотря на значительное оживление работы и феноменологического и поведенческого направлений, сохранение ими старых позиций обусловливает крайнюю односторонность результатов экспериментальных исследований. Данные, полученные психоло­гами разных школ, не соотносятся друг с другом. Даже среди приверженцев одних и тех же взглядов исследования ведутся разобщенно; не выделены основные линии работы.

Критикуя современное состояние психологии мышления, американский психолог Хармс справедливо пишет о «трагическом отсутствии координации, интеграции и даже более того — отсут­ствии основной перспективы, определенных главных принципов и предположений, необходимых для интеграции данной области в единое целое»¹⁶.

Таким образом, психология мышления продолжает оставаться в неудовлетворительном состоянии. Многие психологи указы­вают на крайнюю неопределенность и двусмысленность понятий, бытующих в этой области психологии. Эти понятия, как пра­вильно отмечает Гилфорд¹⁷, заимствованы из разных философ­ских и психологических направлений, и по содержанию несов­местимы друг с другом.

Слабость теоретической работы приводит к накоплению обширного, но крайне сырого фактического материла, который трудно обобщать и синтезировать. Продолжая пессимистическую оценку психологии мышления, Хармс указывает на отсутствие усилий со стороны психологов «довести научно сырой материал до законченного продукта»¹⁸.

Разочаровавшись в возможностях существующих теорий, некоторые психологи, например Рей и Ундервуд, доходят до утверждений о ненужности в настоящее время теории мышления. На такой же позиции стоит Данкен. «Хотя теоретические выво­ды, — пишет он, — и не являются очень нежелательными, главное, что нужно в области решения задач, — это определить функцио­нальные отношения между независимыми переменными и реше­нием задач»¹⁹.

________________________

¹⁶ E. Harms. Introduction: United Sates Psychology of tomorrow. – In: «Fundamentals of psychology: the psychology of thinking». «Annals of the New York Academy of Sciences», v. 91, Art. I, 1960, pp. 4 – 5.

¹⁷ J.P. Guilford. Basic conceptual problems in the psychology of thinking. – In: «Fundamentals of psychology: the psychology of thinking».

¹⁸ E. Harms. Introduction. United States Psychology of tomorrow. – In: «Fundamentals of psychology: the psychology of thinking», p. 5.

¹⁹ C.P. Duncan. Recent research on human problem solving. – «Psychological Bulletin», 1959, vol. 56, N 6, p. 425.

В этой атмосфере борьбы эмпирико-позитивистского подхода и антипозитивистской методологии все большее внимание, признание и развитие получают исследования, строящиеся на материалистических позициях в их вариации от стихийно-материали­стических до сознательных диалектико-материалистических взглядов. Центральными фигурами в этом направлении являют­ся известный французский психолог Анри Валлон, крупный швейцарский психолог Жан Пиаже и ведущий английский психо­лог Фредерик Бартлетт, имеющие многих учеников и сотрудни­ков. Основное внимание они уделяют не частным, хотя и важным вопросам мыслительной деятельности, но созданию теории развития мышления и интеллекта. Возникновение мышления и вооб­ще всех форм психики человека они выводят из различных видов взаимодействия человека с окружающей его средой — физиче­ской и социальной. Генетическим источником мышления объяв­ляется практическая деятельность развивающегося человека. Эта генетическая связь мышления и деятельности делает возможным, по мысли Ф. Бартлетта, перенесение на мышление ряда особен­ностей и закономерностей функционирования двигательных на­выков и умений.

Принцип взаимообусловленности интеллекта и деятельности в онтогенетическом плане начал разрабатываться Пьером Жане и получил оригинальное и плодотворное воплощение в работах Жана Пиаже.

Развитие своей концепции Пьер Жане начал с критики как интроспективной психологии сознания, так и бихевиоризма.

Жане считает, что сознание и мышление человека форми­руются в ходе практических действий человека с окружающими его предметами. В соответствии с этим он определяет психологию как науку о человеческой деятельности, или способах действия человека. Эти последние он называет словом conduite — поведе­ние. Жане специально подчеркивает, что это понятие нужно от­личать от comportement, которое также обозначает поведение, но имеет дополнительный оттенок примитивных механических реакций. В этом смысле образ или способ действий Жане опре­деляет как высшую форму поведения.

По мнению Жане, последовательная реализация положения о формировании мышления и интеллекта в процессе деятельно­сти человека требует генетического подхода к этим формам человеческой психики. Лишь изучая ребенка, можно понять ме­ханизмы мышления взрослого человека.

Особо важное значение Жане придает изучению элементар­ного, или доречевого, интеллекта, представляющего собой спе­цифические практические действия с материальными предметами и образующего основу для усвоения языка и формирования вер­бального интеллекта.

Результатом практических интеллектуальных операций яв­ляется создание определенных объектов, называемых Жане интеллектуальными объектами. Каждому из них Жане присваивает особое, всегда образное наименование: «корзина с яблоками», «шнурок», «часть пирога» и т. д. Интеллектуальный объект представляет собой материальный предмет, разные части которого в результате деятельности приобретают значение сигналов для различных интеллектуальных актов, а сам предмет в своей целостности вызывает операцию иную, нежели его части. «Истинные интеллектуальные объекты, — пишет Жане, — являются внешни­ми по отношению к организму и формируются в результате телесных действий, направленных на внешнее, действии, которые и представляют собой действительный объект психоло­гии»²⁰.

________________________

²⁰ P. Janet. L’intelligence avant le Iangage. Paris, 1936, p. 10.

Дата добавления: 2014-11-25