Казахстан в первой половине XIX века 2 страница

Из Семипалатинска в Коканд. Караван проходил через Ая­
гуз, Каркаралы, Чу и Ташкент.

Некоторые данные о среднеазиатской торговле России, взя­тые из отчета Ханыко'ва и из материалов, составленных секре­тарем Британского Посольства Ломлеем, достаточно красно­речиво характеризуют состояние среднеазиатской торговли. Оборот внешней торговли за десятилетие с 1840 по 1850 годы выражается в следующих цифрах: '

Вывезено: в Бухару в Хиву в Коканд всего:

на 783785 ф.ст. 199 830 ф.ст. 30 622 ф.ст. 1014 237 ф.ст.

Ввезено: из Бухары из Хивы из Коканда всего:

на 1096 380 ф.ст. 209 425 ф.ст. 39 936 ф.ст. 1 345 741 ф.ст.

По сведениям Ханыкова², караванную торговлю России со Средней Азии ежегодно обслуживало от 5 до 6 тыс. верб­людов. По данным Ломлея, если в 1828 году вывоз из России товаров в Бухару, Хиву и Коканд составил 23620 ф. ст., то в 1840 году он достиг до 65674 ф. ст.

Царская Россия из Средней Азии вывозила хлопчатку, шелковые ткани, мерлушку, ковры и т. д.

Из вывозимых из Средней Азии товаров на первом месте стояли хлопок и хлопчатобумажная пряжа. Это объясняется растущей потребностью в сырье и полуфабрикате текстильной промышленности в России. Как известно, хлопчатобумажная промышленность, развивавшаяся на основе применения воль­нонаемного труда, переживала в первой половине XIX в. заметный подъем. В вывозе из Казахстана заметное место занимало животноводческое, в частности кожевенное сырье, которое нередко перерабатывалось в пограничных районах. Здесь, в Оренбургской губернии, в 1837 году работало 59 ко­жевенных заводов¹. Приведенные нами данные о торговле с среднеазиатскими ханствами и казахской степью свидетельст­вуют о том, что уже в перво'й половине XIX в. через посредст­во торговли хозяйство Казахстана и Средней Азии все более связывалось с потребностями развивающегося капитализма в России, обеспечивая ему новые рынки.

Данные о среднеазиатской торговле России свидетельст­вуют о превращении Казахстана и среднеазиатских ханств в сырьевую базу России. Казахстан стал не только рынком сбы­та российских товаров, но и одним из важных источников сырья.

Торговля российских купцов с казахской степью носила по преимуществу меновой характер и не переросла в товарно-денежное обращение, как господствующую форму обмена. Все­общим эквивалентом служил трехгодовалый баран. В торгов­ле с Казахской степью ясно выступали черты колониальной торговли с ее неэквивалентностью обмена, которая, однако, маскировалась меновым характером торговли. Русские тор­говцы, обменивая дешевые промышленные изделия на ценное сырье, наживали огромные барыши.

Так, по данным начальника Петропавловской таможни Чернявского, чугунный котел менялся на меха, причем за каж­дую азиатскую четверть (5 вершков) в окружности брали по одной лисице или 4 корсака, или 3—5 лучших тулупных мерлушек. При таком обмене котел весом в один пуд, имевший в окружности 10—12 четвертей, в переводе на деньги стоил около 50 рублей, а покупался он на Ирбитской ярмарке за 2 р. 70 к. Это одно дает представление о размерах барышей, наживаемых купцами.

Другой яркий пример приводит Красовский: «Русский тор­говец брал за миткаль, стоящий 5 коп.,— 30 копеек, плис, дрянной выделки, продавался за полбарана, т. е. киргиз пла­тил 1 руб. серебром за аршин, деревянное блюдо продавалось за барана, т. е. 1 рубль»².

Подробно описывая, как русские купцы в Оренбурге обма нывали простодушных казахов, предварительно спаивая их водкой, граф Ян Потоцкий пишет:

«Так как у казахов нет ни малейшего представления о' це­нах на товары, которые им всучиваются, можно себе легко представить, что подобная обменная торговля приносит огром­ные барыши предприимчивым) купцам»¹.

Колониальный характер торговли проявлялся и в том, что в Казахскую степь сбывались товары самого низкого качест­ва. Во многих случаях из полученного от самих казахов сырья делались грубошерстные ткани, сбывавшиеся тем же казахам. Торговец Владимир Кузнецов писал: «В Семипалатинск до­ставляются русские товары средней доброты и даже низкие сорта, тогда как на Кяхте непременно требуются самые высокие»².

То же самое отмечал А. Тетеревников, писавший, что сре­ди вывозимых товаров главное место «...занимает наш Мо­сковский мануфактурный товар низкого сорта, состоящий из китайки, тику, бязи, в особенности, из ситцев самого крупно­го, яркого и разноцветного узора»³.

Благодаря усилению обменной торговли России с Казах­ской степью и постепенным внедрением товарно-денежных от­ношений начала развиваться внутренняя торговля в Казах­ской степи. На первых порах она, в основном, носила еще об­менный характер. Обменная торговля происходила не только между родами, но и между казахами отдельных жузов. На­пример, сыр-дарьинские казахи в конце мая и начале июня встречались с казахами Сибирского ведомства на р. Сары-Су и производили обменную торговлю скотом и деревянными изделиями. Местами торговля производилась за деньги. А. Те­теревников, исследовавший внутреннюю торговлю казахов, замечает: «Стада эти продаются на наличные деньги и на часть этих денег приобретается у егынши значительное коли­чество хлеба»⁴.

Несмотря на обширные размеры русской торговли, она не изменила старого способа производства и докапиталистиче­ских отношений в Казахстане. Еще Маркс указывал, что в какой степени торговля «влияет на разложение старого способа производства, это сначала зависит от его прочности и пнутреннего строя»¹.

Низкий уровень развития производительных сил в Казах-пане, отсутствие путей сообщения, оторванность глубинных районов от торговых центров способствовали консервации ста­рого способа производства.

Господство торгово-ростовщического капитала проводило только к ослаблению производительных сил, «вместо того, чтобы развивать их, в то же время увековечивает эти злосча­стные (докапиталистические — Е. Б.) отношения, при которых общественная производительность труда не развивается, как в капиталистическом производстве за счет самого труда»².

С развитием меновой торговли в Казахстане широкое рас­пространение получили ростовщические операции. К середине XIX в. значительная часть русских купцов давала в долг ка-| захам свои товары, за это казахи обязывались погасить этот долг и проценты на него своим скотом. По поводу этого Кра-совский писал: «Не одни купцы, но и сибирские казаки, на I значительном протяжении вовсе не занимающиеся земледели-I ем, спекулируют за счет киргиза. Они берут у купцов товары и развозят их также в кредит киргизам, обмеривая и обвеши­вая их при этом»³.

Яркий пример такой спекуляции приводит в своих запис­ках А. Влангали: «В 1847—1848 гг. засуха причинила такой ущерб, что цена на муку достигла бы небывалых размеров, если бы не землепашцы-казахи районов Нарыма и Куржума. Движимые добрососедскими чувствами, они доставили много тысяч пудов пшеничной муки, продавали ее по 18—30 копеек серебром за пуд. Зажиточная часть населения не замедлила этим воспользоваться. Она скупила муку и затем снова вздула цены до 60—75 коп. за пуд, нажив таким образом немалые

барыши»⁴.

Единоверные купцы-татары наживались па казахах ни-[ чуть не меньше, если еще не больше, чем русские купцы. Как рассказывает тот же Влангали: «Прибыль, получаемая та­тарскими купцами от продажи кокандских товаров в казахской степи, необычайно велика. Так, например, зеленую кожа­ную обувь, купленную ими в Ташкенте, по цене 200—240 руб лей ассигнациями за сто пар, они продают казахам, беря с| них от полутора до; двух баранов за пару»¹.

О развитии долговой кабалы в Казахской степи свидетель-! ствует поговорка: «Назначение дороги — по ней ездить, обя­занность человека — платить долги».

Таким образом, торговый капитал выступал не только по­средником в обмене, но превращался в капитал, приносящий проценты, т.е. в ростовщический капитал. Маркс называет] ростовщический капитал «близнецом» торгового капитала.

Развитие торговли в Казахстане, не изменив натуральную производственную основу хозяйства казахо'в, все же способст­вовало дальнейшему внедрению товарно-денежных отношений. Среди казахов появляются торговцы, которые организовали специальные торговые товарищества (напр., Ахмет Джантю-рин, Куламбаев и др.). Они же ссужали деньги в долг под ростовщические проценты.

Развитие товарно-денежных отношений способствовало появлению батрачества..Для первой половины XIX в. харак­терным является появление среди казахо'в «отхожего промыс­ла». Появление «отхожего промысла» свидетельствует о тяже­лом положении беднейшей части казахов, стремившихся из­бавиться от кабальной полукрепостнической формы труда пу­тем перехода к более свободной капиталистической форме труда. Еще В. И. Ленин указывал, что «Перекочевывание (от­ходничество— Е. Б.) разрушает кабальные формы найма и отработки»². -

По данным Артемьева³, общее число казахов, работавших пастухами у прилинейных русских жителей и на рыболовных промыслах Каспийского моря, доходило до 20 тыс. душ обое­го пола. На одних Эмбенских рыболовных промыслах работа­ло до 200 казахов⁴. Большинство казахов, уходивших на за­работки, работало на рыболовных промыслах и нанималось к зажиточным линейным жителям. Только незначительная часть I работала в горно-заводской промышленности, в частности на золотых приисках, каменноугольных копях Баян-Аула и на Каркаралинском свинцовом руднике. Хозяин этих предприя­тий Попов в 1843 году из Талдыгульских копей добыл 12840 цудов каменного угля, а в 1846 году из Каркаралинского свин­цового рудника — 5 292 пуда свинцовой руды.

О порядке найма казахов золотопромышленниками сооб­щает Григорий Колмагоров¹, в то время служивший в Запад-Ьо-Сибирском крае. По его рассказам, наемные работники-ка-^захи делились на три категории. Ь. Месячные — летние, которые работали только с мая по

о'ктябрь, им платили от 3 до 4 рублей серебром в месяц, и

кроме того они обеспечивались жильем. 2. Рабочие, вскрывающие торф. Смотря по толщине наносной

земли на золотоносном пласте, им слатили от 3 до 5 рублей

серебром. Л. Рабочие на золотых приисках, работавшие на отведенных

им участках с хозяйским инструментом, под надзором

приказчиков. Они получали плату только за вымытое ими

золото по 1 р. 50 к. серебром за каждый золотник.

Положение работников-казахов, нанимавшихся в прили-иейные русские хозяйства, было тяжелое. По этому поводу в одном донесении Оренбургской Пограничной Комиссии воен­ному губернатору говорилось: «Казаки очень редко обеспе­чивают киргизов работников своих в платеже и этим, так сказать, кабалят их на долгое время»².

Изменение хозяйственных условий не могло не повлиять и на социальные отношения казахов, к рассмотрению которых мы и переходим в следующей главе.

Глава 2 СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ КАЗАХОВ

При анализе социальных отношений в Казахстане очень важно выяснить, какие изменения претерпели отдельные фео­дальные институты и какое место они занимали в обществен­ной жизни казахов в интересующий нас период. Без такого рассмотрения вопроса нельзя вскрыть классовой и социальной сущности отдельных феодальных институтов. «Самое надеж­ное в вопросе общественной науки,— говорит Ленин,— это не забывать основной исторической связи, смотреть на каж­дый вопрос с точки зрения того, как известное явление в исто­рии возникло, какие главные этапы это явление проходило, и с точки зрения этого развития смотреть, чем данная вещь [стала теперь»³.

Дореволюционные буржуазные историки знали только двЯ социальные группы в Казахстане — «ак-суек» (белая кость) и «кара-суек» (черная кость) *. К белой кости они относили всех чингизидов, а к черной кости — все остальное население. Эти две группы во всех исследованиях фигурируют как прочно] установившиеся социальные категории. Поэтому в трудах этих авторов можно встретить «белую кость» и «черную кость» и и XV в. и XVIII—XIX вв. Однако, какие изменения претерпели эти социальные группы и какое место занимали они в общест­венной жизни казахов в рассматриваемый период, оставалось невыясненным. Известно, что «белая кость» XV века во мно­гих отношениях отличалась от «белой кости» XIX в., то же самое происходило и с «черной костью». В процессе разложе­ния патриархально-родовых отношений и классовой диффе­ренциации из среды «черной кости» выделялась родовитая знать, не уступавшая по своему положению чингизидам, и за­висимые общественные группы — егынши, джатаки, байгуши.

Появление термина «белая кость» восходит к ранним пе­риодам истории казахского народа. Очевидно, возникновение знати «белой кости» было связано с периодом господства та­таро-монгольских завоевателей и формированием феодальных отношений в Казахстане. Сами представители «белой кости» называли себя потомками Чингис-хана. Как пишет султан Мендалий Пиралиев², специально занимавшийся изучением этногенезиса казахов: «Можем заключить, что к этим народам (казахам и узбекам) понятие естественных прав белой кости на господство над черной перешло от монголов... владельцы считаются особым от народа племенем, вследствие мифичес­ких представлений об их совсем земном происхождении»³.

Как указывает академик В. В. Радлов, древне-тюркский термин «тора» означал — «принц». В древне-уйгурской книге «Кудатку Билик» он тоже значит «князь» — «принц». Проис­хождению этого термина и его значению у древне-тюркских народов и монгол посвящена специальная работа Г. Шлегеля⁴.

Исследователь истории Средней Азии Кары-Курбан-Лли-Каджи-Халид-Бек-Оглы появление термина «тюре» также относит к эпохе Чингис-хана

В переводе означает: «...казахских ханов обычно называют тюрями. Слово «тюре» было в свое время названием законов И уложений Чингис-хана, ставшим впоследствии титулом его.сыновей и потомков».

Автор объясняет происхождение слова «тюре» от персид­ского «дрэ», что означает наказание подчиненных кнутом. Далее автор поясняет, что со времени Чингис-хана казахские ханы слово «тюре» употребляли по отношению к своим сы­новьям и родственникам. Приказание хана беспрекословно выполнялось; хан мог казнить своих подчиненных, но его сы­новья и родственники не были наделены такими правами — они могли только наказать своих подчиненных.

Тюре — это¹ ханские родственники, по своему положению стоявшие ниже ханов. Автор пишет:

В переводе это значить: слово «тюре» означает титул. В эпоху Чингис-хана такой титул был дан неполновластным чи­новникам... По книге Тибиян Нафи на языках индусов слово «тюре» означало человека неполновластного, не имеющего большого авторитета... В наше время тюрями называют тех, которые стоят ниже ханов(»².

Все это подтверждает указание султана Мендалия Пира-лиева по поводу происхождения термина «тюре». Известно¹, что в завоеванных странах Средней Азии монгольские завоевате-1 ли обращались с местным населением, как с крепостными и применяли по отношению к ним телесное наказание.

Представители «белой кости» — тюринцы составляли от­дельную феодальную касту и не входили в состав казахской родовой общины. До XVIII века включительно представители «белой кости» — ханы и султаны — занимали господствую­щее положение в общественно-политической жизни казахов. В силу законсервировавшихся патриархально-феодальных от­ношений в Казахстане и сложившейся на этой почве традиции ханом мог быть избран только представитель «белой кости». Звание султана могли носить лишь чингизиды. До XVIII века это звание закреплялось господствующим положением чинги­зидов в общественно-экономической жизни казахов. Но в пер­вой половине XIX века былой однородности «белой кости» уже не наблюдалось. В основе упадка влияния этого привилегиро­ванного сословия лежал рост имущественного неравенства среди чингизидов. Их сословной однородности серьезный удар нанесла и политика царского правительства. На основе устава 1822 года и в результате политического преобразования Млад­шего жуза, за исключением султанов-правителей и старших султанов (ага-султанов), перешедших на царскую службу и получивших от правительства потомственное звание дворянст­ва, остальная часть чингизидов потеряла свои привилегии. Потомки «белой кости» слились с остальной массой.

В 40-х годах XIX в. по заданию Оренбургской Пограничной Комиссии было обследовано положение отдельных социаль­ных групп казахов — султанов, биев и тарханов. Один из об­следователей, чиновник особых поручений д'Андре, так опре­деляет положение чингизидов среди казахов: «Все султаны в западной части Средней Орды считают происхождение свое от Чингис-хана, хотя многим родословие неизвестно. Знают происхождение свое от 3 до 6 колен для того, чтобы доказать происхождение свое от белой кости. Малым преимуществом пользуются в Орде подобные потомки Чингис-хана... При раз­бирательстве или решении какого-либо народного дела, голос султана принимается наравне с прочими голосами киргизцев. Свой голос и особенных прав на преимущества на сих не имеют»!.Далее, д'Андре указывает, что из былых преимуществ «бе-эй кости» сохранился только обычай женитьбы на чингизи-IX.- Кичась своим происхождением, «тюринцы» продолжали 1,е традицию выдачи своих дочерей замуж только за казаха, ^исходящего от «белой кости». Но и это не везде соблюдалась. В первой половине XIX в. тюринцы вступали в брак с верной костью». Таких тюринцев называли «караман», т. е. грнью. Так, например, был прозван род тюринца Барака за зступление в родственные отношения с «черной костью».

Итак, сословие «тюре» уже не было однородным. Наряду богатыми тюринцами были и бедные, разорившиеся тюрин-1,ы, утратившие свою кастовую обособленность. Многие из 1их породнились с представителями «черной кости».

Таким образом, в первой половине XIX в. звание «белой кости» имело больше историческое значение, чем сословное. 1сключение составляли только султаны, занимавшие опреде­лимое служебное положение в царской административной системе. Хозяйство султана было тесным образом связано с кочевой общиной, так как обслуживалось членами общины. 1аконец, в среде самих тюринцев существовали такие же татриархально-родовые отношения, как в кочево'й общине.

В рассматриваемый период нельзя противопоставлять сул­танов и родовую знать. Отношение султанов и родовой знати землепользованию, а также формы эксплуатации кочевой эбщины выступали в одинаковой форме, соответственно изме­нившимся условиям.

Господствующей социальной группой, выраставшей, в про­тивоположность султанам, непосредственно из недр кочевой общины, были родовые старшины — бии. В рассматриваемый период бии также занимали господствующее положение среди казахов. Они пользовались особыми правовыми и эко­номическими преимуществами. Родовые старшины издавна распоряжались значительной частью общинных кочевьев, но в первой половине XIX в., в связи с усилением кризиса пастбищно-кочевого хозяйства, они начали захватывать лучшие зимовые стойбища (кстау) в свою личную собственность. Отдель­ные аулы богатых родовых старшин — биев, как и аулы султа­нов, кочевали отдельно от родовых общин.

Наряду с этим, родовые бии, наравне с ханами и султана­ми, разбирали судебно-исковые дела и участвовали в дележе доходов.

.Биями могли быть только представители «черной кости», чингизиды не мотли быть избраны биями, хотя они участвова­ли в разборе судебных дел.

Происхождение слова «бий» до сих пор окончательно еще] не выяснено. Курбангали Халид Оглы утверждает, что слово «бий» происходит от слова «бек» или «биюк», что в переводе означает властитель, глава народа. В переводе это: «...титул «бий» происходит, конечно, от слова «бек».

Слова «бий» и «бек» приравниваются к арабскому слову

(кабир газим) что в переводе означает: «глава одного рода или старшина рода, или -бек города».

Поскольку формы эксплуатации кочевой общины султана­ми и родовой знатью совпадали, нет нужды описывать их раз­дельно. Только надо учесть, что родовая знать (бий, батыры), как и султаны, была заинтересована в сохранении патриар­хально-родовых отношений, обеспечивших ей господство над казахской общиной. Многие формы феодальной повинности! маскировались оболочкой патриархально-родовых обычаев.

Если в XVIII в. султаны присваивали прибавочную стои­мость в формах продуктовой ренты, а родовая знать в форме отработочной ренты, то в первой половине XIX века султаны и родовая знать получали оба вида ренты — и продуктовую и отработочную.

Концентрация скота в собственность отдельных семей при­водила и к концентрации владения общинной землей. Позе­мельные отношения сводились к формуле К. Маркса: «Не су­ществует никакой частной земельной собственности, хотя су­ществует как частное, так и совместное владение землей».

Это высказывание Маркса о поземельных отношениях ази­атских стран дает ключ к пониманию земельных отношений казахов, у которых, наряду с общинным владением землей, было частное владение землей, выражавшееся в узурпации общинных земель султанами и родовой знатью. Однако это еще не полностью вскрывает характер поземельных отноше­ний в первой половине XIX в.

В этот период к продолжавшемуся процессу узурпации об­щинных земель султанами и родовой знатью добавилась ко­лониальная политика царизма, сопровождавшаяся захватом лучших общинных земель. Это обстоятельство не могло не изменить существующий порядок землепользования. Были на­рушены традиционно установившиеся кочевые маршруты ос­новных казахских родо'в, что послужило одной из причин кри­зиса пастбищно-скотоводческого хозяйства, изменившего структуру хозяйства казахов.

Отмеченный нами в предыдущей главе переход казахов к оседлости и к сенокошению и возросшее в связи с этим на­роднохозяйственное значение зимних стойбищ привели к тому,. что в частное владение захватывались прежде всего земли, предназначенные для кстау.

В процессе оседания на зимовых стойбищах лучшие зимов­ки с богатыми кормовыми лугами достались феодальной вер-хушке^Недаром известная поговорка гласит: «У кого крепкий кнут, у того и земля». В материалах по обследованию земле­пользования казахов приводится выдержка из рассказа одно­го казаха, который говорил: «Богатые устраивают по 2—3 зимних стоянки (помещения) и отнимают у нас, бедняков, сенокосы и стоянки» '.

Родовая знать и султаны уже не ограничивались правом распоряжаться лучшими зимовыми стойбищами и сенокосны­ми угодьями рода. Они стали захватывать их в частное владе­ние. По поводу этого имеются многочисленные указания в архивных источниках. Подполковник Метелицин и Изразцов, изучавшие обычаи и быт казахов Семиреченского края, писа­ли: «Зимовка составляет собственность лица и переходит по наследству так же, как и всякое другое имущество: зимовку отца наследует младший сын и т. д. Пользование зимовкой без позволения собственника возбраняется под опасением уплаты убытков за потраву» '.

Захват лучших зимовок султанами, родовой знатью вызвал обострение борьбы за землю внутри казахского общества. Предпринимались попытки насильно отобрать зимовые стой­бища у биев и султанов. В поисках защиты казахские феода­лы обращались к царской администрации, требуя закрепить за ними в собственность принадлежавшие им зимовки. Харак­терно письмо феодала Д. Байсенгирова, жаловавшегося на ка­заха Бозиева, так как тот «намеревается насильственно за­нять принадлежащие ему, Байсенгирову, зимовые места, кото­рый 17 лет находился кочевкою в Уваковской волости, а ныне, прикочевав, хочет насильно занять чужие зимовки»².

С аналогичным письмом обратился к областному началь­нику сибирских киргизов бий Джулумбет Дабасов, который писал: «Назад тому 30 лет имею зимовую кочевку в семи­верстном расстоянии от редута Бобровского, ныне же места те отнимают от меня насильно Киреевской волости киргизы Мендебай и Текей Бекчины, а потому, прибегая к Вашему вы­сокородию с сей моей нижайшей просьбою, убедительнейше прошу о разбирательстве сей моей просьбы»³.

Подобных фактов очень много. Надо сказать, что ко всем этим просьбам власти относились очень благожелательно, о чем подробно будет сказано в другой связи.

Итак, изменившийся порядок землепользования и переход казахов к сенокошению и постоянной зимовке поаульно дали возможность родовой знати и султанам захватывать лучшие зимовые стойбища и владеть ими на правах частной собствен­ности.

Таким образом, происходит процесс окончательного оформ­ления феодальной собственности на землю. Однако из этого

мы не должны делать поспешный вывод, что якобы только к началу XIX века и относится становление феодальных отно­шений у казахов. Как раз своеобразие так называемого коче­вого феодализма заключается в том, что здесь феодальные отношения уже раньше складывались на почве фактического сосредоточения общинной земли в распоряжении отдельных феодалов, в связи с концентрацией в их руках скота, как главного средства производства. Образование феодальной зе­мельной собственности внесло крупные изменения в социаль­но-экономические отношения казахов.

Феодальная верхушка казахов не только владела зимовы-ми стойбищами, но фактически распоряжалась летовками (жайляу). Чиновник Оренбургской Пограничной Комиссии Л. Баллюзек, специально занимавшийся изучением кочевых районов казахов, сообщает интересные данные о правах сул­танов, биев и аксакалов распоряжаться летними пастбищами казахских общин. Он указывает, что хотя на летовках уста­навливаются определенные границы между различными аула­ми, обозначавшиеся тремя знаками: воткнутой в землю пикой, начерчиванием на песке или глине родовой тамги и завязыва­нием узлов из высокой травы — все же фактическими распо­рядителями пастбищных районов являлись султаны, бии и ак­сакалы. Далее Л. Баллюзек указывает, что когда два вожака спорят о своих правах на летовку, то решение принимается в пользу старшего: «Если из спорящих один — султан, а дру­гой — простой киргиз, то спорное место уступается первому, т.е. султану; если один из спорящих лиц — бий, а другой — известный в целом роде аксакал, старшина, то уступка делает­ся в пользу последнего; если спор между бием и простым кир­гизом, то спорное место остается за первым»'.

На право биев и султанов распоряжаться летними кочевь­ями указывал также Михаил Граменицкий, служивший в По­граничном управлении сибирских киргизов. Он писал: «Самые удобные кочевки, самые коренные пастбища занимаются юр­тами и стадами богачей; на долю бедняков остаются только места забракованные»².

О фактическом владении султанами летовками и зимовы-ми стойбищами свидетельствует земельный спор, возникший между казахами Алтын-Эмельской волости и султаном Аблай-хановым. Известный султан Старшего жуза Тезек Аблайха-нов владел летовкой и зимовыми стойбищами./После его смерти они по¹ наследству перешли к его семье/ Не имея зе­мель, казахи Алтын-Эмельской волости стали претендовать на летовку и зимовые стойбища Тезека Аблайханова. Когда в связи с этим жена Тезека обратилась к Семиреченскому губер­натору, от него последовало указание: «Об ограждении нас­ледников полковника Тезека Аблайханова от притеснения кир­гизов и об оставлении в их исключительном и нераздельном пользовании как зимних, так и летних кочевок, которыми пользовался полковник Аблайханов»¹.

Очень характерна также переписка между известным бием Туртуульской волости Чона Идигиным и генерал-губернато­ром Западной Сибири Сельяниновым в 1830 году².

В своем обращении к генерал-губернатору бий Идигин просит: «издревле занимаемые нами урочища, а именно: зим­ними кочевками Баян-Аул и Иреймень, а летними кочевками -Итемгень и Мамай — оставить навсегда в нашем владении».

Это ходатайство было уважено. Как говорится в ответе генерал-губернатора: «летние и зимнее кочевья, в письме по­именованные, навсегда ему (бию Идигину — автор) принад­лежать будут вместе с озерами к тем урочищам принадлежа­щими».

Можно привести и другие примеры захватов казахской знатью родовой земли. В «Материалах обследования по кир­гизскому землепользованию» указывается, что в 40-х годах XIX века султаном Конур-Кульджой насильственно были за­хвачены летовочные районы казахов рода Мамай. Эти казахи, лишенные своих родовых пастбищ, вынуждены были уйти в Бугулинские горы Акмолинского округа.

Другой султан Муса Черманов захватил летние пастбища рода Малкозы и впоследствии на захваченную территорию пе­реселил 100 кибиток своих сородичей из рода Карджас³.

Сын Букей-хана, Султангары, захватив летние пастбища рода Садыр, переселился туда со своими рабами и тюленгу-тами.

При этом следует отметить, что хотя султаны и родовая знать фактически распоряжались летними кочевьями казах­ских общин, формально частная собственность на них еще

не существовала. Султаны, родовая знать — биИ сообща вла­дели летовкой вместе с кочевой общиной. О порядке пользова­ния летними кочевьями письмоводитель Восточной части Орды Половоротов писал: «Почти никто не владеет землей или кормом летом, кроме сохраняемых зимних кочевок, тем более прилинейных, заготовляющих сено» '.

В сохранении общинной собственности на летовочные районы заинтересованы были сами султаны и родовая знать, так как под видом общинного владения летовкой им легче было эксплуатировать кочевую общину.

Господствующая роль феодальной верхушки — султанов, биев и др. представителей родовой знати — определялась не только возможностью распряжаться летними кочевьями и зи­мовыми стойбищами казахских общин: их права на землю реализовались еще в целом ряде феодальных повинностей. Родовая собственность на землю и в первую очередь общин­ный характер владения летними кочевьями (жайляу) накла­дывали известный отпечаток на формы феодальных повиннос­тей, которые прикрывались патриархально-родовой оболоч­кой. На деле это были настоящие феодальные повинности в виде продуктовой и отработочной докапиталистической ренты.

Дата добавления: 2014-11-18