Аграрный город и промышленное село

Дополнение 2. Некоторые соображения и гипотезы о влиянии несельскохозяйственного и городского населения на общий баланс производства и потребления продовольствия в доиндустриальных и раннеидустриальных обществах

В данном дополнении мы бы хотели высказать некоторые гипотезы, предположения и сделать предварительные выводы, которые могут по­служить основой или отправной точкой для дальнейших исследований. Поэтому, естественно, не все тезисы в этом приложении в полной мере аргументированы.

Мы считаем, что вопреки распространенным представлениям рост ур­банизации в сверхсложных аграрных обществах может в определенных случаях вести не к ухудшению общей обеспеченности населения продо­вольствием, а даже (в определенных временных отрезках) к некото­рому его улучшению – через рост продуктивности сельского хозяйства. Речь идет даже не о технологическом влиянии городского ремесла на развитие сельского хозяйства, что также нельзя игнорировать (ниже мы приводим некоторые сведения на этот счет)[42]. Но более важным представляется влия­ние развития рыночных и товарно-денежных отношений на развитие аграрного производства. Естественно, рынок шире городского сектора, но поскольку города являются важнейшими рыночными узлами, а горожане – важнейшими рыночными игроками, то уровень урбанизации, как пра­вило, можно рассматривать как косвенный индикатор роста товарности аграрного производства[43].

Мы также хотели бы возразить против распространенных, хотя и не всегда явно выражаемых, представлений о том, что в условиях аграрно-ремесленной экономики рост числа горожан всегда является, по сути, растущим бременем на «шее» аграрного населения, и без того постоянно беднеющего из-за увеличивающегося демографического давления и обезземелива­ния. Такое представление, по-видимому, во многом связано с тем обстоя­тельством, что наиболее распространенные модели, созданные на основе демографическо-структурной теории, строятся на допущении о том, что потенциальный объем производства аграрного сектора (емкость среды) является жесткой (неэластичной) величиной, заданной внешними факто­рами, и когда емкость среды в связи с ростом населения исчерпывается, на­ступает демографическая катастрофа. Нам уже приходилось писать о том, что здесь недоучитывается достаточно большая эластичность аграрной экономики сверхсложных обществ и развитых государств, зависящая от таких динамических величин, как уровень технологического развития, внутренняя стабильность, мотивация производителей, развитость рынка и т. д. (Коротаев 2006; Коротаев, Комарова, Халтурина 2007; Гринин 2007 г, 2007 д; Гринин, Малков, Гусев, Коротаев 2009).

Ниже мы покажем некоторые механизмы, благодаря которым рост ур­банизации и рыночных отношений может повышать производительность и доходность сельского хозяйства, но сначала следует указать на несколько существенных моментов, которые не полностью учитываются демографическо-структурной теорией, но которые при учете могут существенно изменить картину динамики баланса производства пищевых ресурсов в условиях роста населения.

А) Отток людей из села в большинстве случаев не уменьшает сельскохозяйственного производства и вместе с тем уменьшает степень перенасе­ления в селе, предотвращая (хотя бы частично) падение производительно­сти аграрного сектора. Следовательно, общее производство пищевых ресурсов могло расти в том числе и за счет более рационально используемого ра­бочего времени и большей отдачи от трудозатрат. При этом суммарный ВВП заметно растет, так как при том же (или даже большем) объеме произ­водства пищевых ресурсов производится еще определенное дополнитель­ное количество непищевых ресурсов и услуг в городах. Поскольку в до­индустриальных обществах деревенские жители обычно имели довольно много свободного времени (см., например: Коротаев 1991), они могли временно переселяться в города. Таким образом, число обитателей многих доиндустриальных городов в каждый данный момент времени (в особен­ности вне сезонов интенсивных сельскохозяйственных работ) включало в себя очень заметное количество временных отходников из сельской мест­ности.

Б) В моделях иногда представляется, что горожане выступают чис­тыми потребителями пищевых ресурсов, поэтому рост городского населе­ния означает чистый вычет продовольствия, потребляемого горожанами, из общей массы произведенного сельчанами. Однако это неверно. Дело в том, что огромное количество горожан также частично занималось земледелием, особенно огородными и садовыми культурами, часто наиболее рыночно дорогими, и животноводством. Более того, нередко именно горожане и начинали такой процесс специализации, включая огородничество, садоводство и цветоводство, или применения более современных методов агрикультуры (см., например, о Германии: Майер 1979; об Италии: Котельникова 1987). В малых городах, а также и в ряде средних и иногда крупных, на первом месте очень часто находи­лись занятия, связанные с сельским хозяйством, этим занималось до поло­вины всего населения (см.: Ястребицкая 1988; Бродель 1988; Дмитриева 1990; Сванидзе 1995: 90). Масса такого рода сведений о российских горо­дах приводится в статье Л. В. Милова (1968). Таким образом, рост горо­жан уменьшал среднедушевое количество продовольствия в гораздо меньшей степени, чем это представляется в демографически-структурных моделях. А если учесть, что производительность рыночного городского сельского хозяйства была намного выше, чем деревенского, то можно предположить, что в среднем городской житель мог обеспечивать себя продуктами питания на 50 % или более. Разумеется, требуются специальные исследования для эмпирической проверки данной гипотезы, но полностью игнорировать ее, видимо, нельзя[44].

В) Следует также учитывать, что приморские города начинают и сами производить ценные пищевые продукты уже без помощи сельского хозяй­ства, прежде всего за счет морского промысла. «Крупномасштабный лов трески на ньюфаундлендских отмелях с конца XV в. стал настоящей ре­волюцией», – пишет Ф. Бродель (1986: 234). Считалось, что богатство Голландии проистекает от торговли сельдью. По некоторым данным, в период около 1640 г. вылавливалось в среднем в год до 20 тыс. ластов од­ной только сельди, а в 1619 г. через Зунд ее вывезли свыше 12 тыс. лас­тов[45]. Валовой улов рыбы оценивают в огромную сумму – более чем 20 млн флоринов в год (Чистозвонов 1978: 147).
В XVI в. рыбы, конечно, вылавливалось меньше, но и тогда среднегодовой улов оценивался в 2 млн дукатов (там же: 119). В Англии поощрение рыболовства было го­сударственной политикой при Елизавете. Правительство издавало законы, предписывающие соблюдение «рыбных дней»: никто из подданных коро­левы не смел есть мяса во время великого поста или в пятницу, к которой иногда добавлялась и среда (то есть по крайней мере 25–30 % дней в году). Это объяснялось не столько религиозными, сколько политическими целями: поддержать население, которое занимается плаванием в дальних водах, оживить пришедшие в упадок приморские города и сократить по­требление мяса, чтобы уменьшить обращение пахотных земель в паст­бища (Тревельян 1959: 212).

Очень важным промыслом в XVII в. стала добыча китов. У берегов Шпицбергена в XVII в. на летний промысел китов собиралось до 300 раз­личных кораблей. Часто китовая добыча велась под охраной военных эс­кадр, и дело доходило даже до морских сражений (см.: Зингер 1981: 42–43). Только одна Голландия добывала огромное количество этих животных. Максимальная добыча была достигнута в 1685 и 1698 гг. и составила весьма солидные цифры: соответственно 1383 и 1488 китов и около 56 тыс. бочек сала (Чистозвонов 1978: 147).

Таким образом, подобно тому, как в период примитивного сельского хозяйства, свойственного варварским народам, длительное время сектор сельского хозяйства сочетался (например, у ирокезов [см.: Фентон 1978]) с остававшимся все еще очень важным присваивающим сектором (см.: Гринин 2006 б), так и в сверхсложных аграрно-ремесленных обществах и даже еще в ранних буржуазных городской сектор производил значительное количество пи­щевых ре­сурсов (а также технического сельскохозяйственного или иного сырья).

Дата добавления: 2014-11-18