О роли развития рынка, монетизации и урбанизации в развитии аграрного производства 2 страница

[25] Весьма любопытная деталь: в документе этого времени («Меморандуме о причинах, побу­дивших королеву Елизавету к проведению монетной реформы») автор прямо говорит, что хотя проводившаяся в предшествующее время порча монеты повредила многим, однако многие также боятся, что финансовая реформа повредит им. Среди таких опасающихся за свое положение на первое место поставлены фермеры и держатели, выплачивающие «улучшенные» ренты (Штокмар 1962: 78).

[26] Согласно И. Валлерстайну (Wallerstein 1974), мир-экономики представляют собой политиче­ски децентрализованные системы обществ, которые связаны между собой реаль­ными экономическими связями. Критерием реальности является наличие между ними эко­номически значимых потоков «массовых товаров» (пшеницы, руды, хлопка, пеньки, ору­дий труда, предметов массового потребления и т. п.). Если продуктообмен между двумя ре­гионами ограничивается только торговлей предметами роскоши, то, по И. Валлерстайну, у нас нет оснований говорить об их принадлежности к одной мир-экономике.

[27] Значение термина «иомен (йомен)» в разные периоды могло иметь существенные отличия. В XVI–XVII вв., согласно Дж. М. Тревельяну (1959: 145), эта группа была в значительной мере собирательной и неоднородной и охватывала по крайней мере три слоя: к иоменам относились разбогатевшие долгосрочные арендаторы, владельцы сравнительно небольших усадеб земли или долгосрочные арендаторы (фригольдеры), фермеры-арендаторы, а также прочие крепкие хозяева. То есть это был своего рода средний класс, или «средний разряд» общества (наряду с горожанами определенного достатка [см.: Райтсон 1994: 56]); послед­ний термин начинает входить в употребление с третьего-четвертого десятилетия XVII в. (см.: там же: 56–57). Нам кажется, что в известной мере можно провести аналогию с рус­ским социальным слоем кулаков (кстати, это слово также имело разные смысловые значе­ния в разные периоды), куда включались разбогатевшие земледельцы и некрупные земле­владельцы, торговцы или владельцы магазинов, лавок и кабаков в селе и т. п. Только слово «иомен», кажется, не имело никогда отрицательных коннотаций в отличие от слова «кулак».

[28] Через некоторое время, как мы увидим ниже, арендная плата все же догнала цены на продук­цию сельского хозяйства, в результате чего на довольно длительное время между ними установилось определенное, хотя
и неустойчивое, рыночное равновесие.

[29] В целом в Англии за период 1500–1650 гг. рост цен составил 500 %. В то же время период 1650–1750 гг. оценивается как период стабильности цен (см.: Goldstone 1984).

[30] Такое «собирание» поместий было характерно и для ряда провинций Франции. При этом участки, принадлежащие одному хозяину, но расположенные в разных местах, владелец путем обмена (часто невыгодного, когда за больший участок он выменивал меньший), по­купки, также часто не столь выгодной, и прочих ухищрений собирал вместе (Люблинская 1978: 149–150).

[31] Данный вариант может перерасти также в интенсификацию промышленного производства, рост экспорта промышленных товаров и ввоза сельскохозяйственных продуктов, что будет способствовать выходу из мальтузианской ловушки. Фактически в этом варианте соединя­ется модель интенсификации сельского хозяйства, его экстенсивного роста (с определенной иногда очень большой интенсификацией промышленности) и модель экстенсивного роста зарубежного сельского хозяйства, в котором имеются большие резервы для производства добавочного сельскохозяйственного продукта. Последнюю функцию в системе европейского разделения труда выполняло Польско-литовское государство в XVI–XVII вв. (см., напри­мер: Wyrobisz 1989). Согласно теории предельной полезности, в обеих частях данной мир-экономической системы обменивающиеся стороны будут получать предельную цену при наличных условиях за свои товары и платить предельно низкую цену за ввезенные. Аграрная страна, не имеющая промышленности, будет покупать нужные ей промышлен­ные товары дешевле, чем они стоят на местном рынке (если таковые вообще тут имеются). Зато она будет продавать аграрную продукцию по самым дорогим ценам, поскольку в своих городах (если они и есть) спрос и платежные возможности не столь велики, как в промышленной стране, испытывающей нужду в продуктах питания (или сельскохозяйст­венном сырье). Промышленная страна ввозит продукты питания не дороже, а то и дешевле, чем они стоят в уже до предела интенсифицированном и сильно товарном сельском хозяй­стве собственной страны, тем более что в дальнейшем без импорта эти цены будут возрас­тать, чем ограничат рост промышленного сектора (таким образом, импорт кладет предел росту цен в собственном сельском хозяйстве и способствует их росту в иных государствах/регионах: цены постепенно выравниваются). Зато промышленную продукцию, сбыт которой в собственной индустриализированной стране затруднен, в аграрной стране про­дают по высоким ценам. Недаром при капитализме вопрос о рынках всегда был самым главным. Таким образом, высокие цены и возможность расширять сбыт аграрной продук­ции также становятся стимулом и движущей силой выхода из мальтузианской ловушки хотя бы в одной из двух торгующих стран (в аграрной стране это ведет к росту городского населения уже хотя бы за счет обслуживания торговли). Но при отсталом социальном строе, конечно, социальные последствия вовлечения аграрной страны в международную торговлю могут вести к иным результатам, чем в промышленно развитой стране: в частности к росту крепостной эксплуатации, как и было в Польше и других центральноевропейских и вос­точноевропейских странах. Поэтому мы предполагаем, что в принципе модель может быть
в дальнейшем использована и для анализа ситуации с экспортом и импортом с учетом взаимодействия промышленного сектора и аграрного.

[32] Заметим, что данная модель имеет качественный характер и не претендует на строгое количе­ственное описание.
В дальнейшем предполагается ее уточнение и конкретизация на основе имеющихся исторических данных.

[33] Как мы увидим в следующих главах, это подтверждается и эмпирическими данными.

[34] Вплоть до завершения первого и начала второго демографического перехода (см., напри­мер: Коротаев, Халтурина 2009: 5–45).

[35] Однако перевозка хлеба большими партиями на дальние расстояния отмечается не ранее XVI в. и при этом главным образом по водным – речным и морским – путям (более ранние перевозки могли быть только при особо благоприятных условиях, они отмечаются в Юго-Восточной Англии и в XIII в.) (Сказкин 1968: 208−209). По некоторым данным, большие партии хлеба вывозили в XVI в. из Польши в страны Европы.
В частности, неко­торые историки приводят данные, что из Гданьска ежегодно вывозилось до 220 тыс. тонн ржи (см.: Якубский 1975: 34), что, по нашим расчетам, могло прокормить до 1 млн человек, то есть треть населения Голландии или 20 % населения Англии того периода.

[36] В противном случае возможности выхода из мальтузианской ловушки даже при гипотети­ческом условии общего роста объема продовольствия в местах изобилия и их де­фицита в других районах не существует (в чем-то похожая ситуация имела место в России в конце 1916 и начале 1917 г., когда при общем хорошем производстве продовольствия в стране сбой рыночных механизмов и сложности в работе транспорта привели к нехватке продуктов питания в Петрограде и других городах и в конечном счете к революции). Но еще важнее, что в отсутствие рынка роста производства не будет просто потому, что произ­водители, которые потенциально могли бы это сделать, не будут иметь для этого стимула. До известной степени таким стимулом иногда могут выступать налоговые требования го­сударства (или повинности в пользу элиты), если государство обеспечивает условия для такого рода товарных или грузовых потоков и/или рыночного обмена. Но этот путь в от­личие от развития рынка и частного производства очень ограничен. Таким образом, только в условиях развитой рыночной (и соответственно денежной) экономики при удовлетвори­тельной транспортной системе и – еще лучше – при развитой внешней торговле продоволь­ствием могут создаться условия для выхода из мальтузианской ловушки. Фактически полный выход из мальтузианской ловушки может произойти только в масшта­бах бóльших, чем одна страна, и, скорее, уже в надобщественных системах, в которых про­является мир-системный эффект. Пример общества, в котором при почти полной изоляции прослеживается тенденция к формированию условий к выходу из мальтузиан­ской ловушки за счет внутрирайонной специализации, товаризации, монетизации хозяй­ства и прочих процессов, представляет собой Япония периода сегуната Токугавы, особенно в XVIII – первой половине XIX в. (см., например: Макаренко 1986). Однако в условиях от­сутствия внешнего рынка внутрирайонной специализации оказывалось недостаточно, по­этому в случае сильных неурожаев наиболее продвинутые в промышленном и торговом отношении территории могли страдать сильнее из-за фактической невозможности купить продукты питания, как это случилось, например, с развитым княжеством Мариока в 1756, 1783 и 1832–1838 гг. (Макаренко 1986: 92–94).

[37] Важно подчеркнуть, что в условиях натурального или полунатурального хозяйства не только не создаются условия выхода из мальтузианской ловушки, но, по-видимому, как правило, не возникает и самого феномена «вековых» социально-демографических циклов, по крайней мере в том развитом их виде, о котором обычно пишут. Если экономика пред­ставляет собой островки натурального хозяйства, то демографические ограничители и включаются намного раньше, не давая населению вырасти до размеров, когда возникает опасность крупномасштабного социально-демографического коллапса, и чаще социально-демографические кризисы приобретают формы локальных бедствий. Даже патогенные факторы по-иному ведут себя в условиях такой экономики (Коротаев, Малков, Халтурина 2007; Гринин, Коротаев 2009 а).

[38] В частности, в сельском хозяйстве Англии новый тип владельцев осваивал пустоши и осу­шал болота, чтобы без помех со стороны общин устраивать пастбища, вводить усовершен­ствования. Еще более активно развивалось создание новых сельскохозяйственных угодий (польдеров) в Голландии, имевшей многовековой опыт отвоевания земель у моря. При этом откачка воды производилась специальными двигателями, работающими на ветряной энергии. Согласно данным А. Н. Чистозвонова (1978: 162), способами польдеризации и приращения земель путем создания дамб в Голландии было осушено: в 1590–1615 гг. – 36 213 га; в 1615–1640 гг. – 44 574; в 1640–1665 гг. – 29 090; в 1665–1690 гг. – 12 380; в 1690–1715 гг. – 12 535; всего – 134 792 гa, на что пошло до 150 млн гульденов. При этом польдеры в основном становились районами высокотоварного растениеводческого или животноводче­ского хозяйства, а арендная плата на таких землях была очень велика. Польдеризация сильно способствовала росту числа фермеров-капиталистов. Особенно интересно, что го­сударство активно поощряло такого рода инвестиции (Там же; см. также: Удальцова, Карпов 1990: 159;
о развитии польдеров и осушении болот в Европе в после­дующие века см.: Винокурова 1994: 265−266).

[39] По некоторым, вероятно, завышенным данным, в царствование Елизаветы I английские пи­раты принесли своей стране доход в 12 млн фунтов – огромная по тем временам сумма (Форстер 1955: 147). Только за один поход в конце 1570-х гг. адмирал Ф. Дрейк захва­тил у Испании, по данным испанцев, добычи на 700 тыс. ф. ст. (Дмитриева 1998: 103).

[40] Такая ситуация невозможна даже в условиях неограниченной власти землевладельца над своими арендаторами, хотя усиление эксплуатации может принимать драматичные формы (как, например, наблюдалось при некоторых формах пеонажа в Латинской Америке). Но в условиях среднего и крупного фермерства при краткосрочной аренде длительное превы­шение пропорций в пользу ренты просто приводило к тому, что фермеры переставали стремиться к этому роду предпринимательства, спрос на аренду земель ослабевал, и рента уменьшалась. Интересные сведения о колебаниях ренты в районе Парижского бассейна в 1620–1710 гг. приводит А. Д. Люблинская: из них видно, что в целом рента повыша­лась или понижалась вслед за соответствующими изменениями цен на зерно и за уровнем доходов арендаторов (Люблинская 1978: 152–154). И там же имеются подтверждения, что повышение цен на зерно способствовало росту активности арендаторов.

[41] Стоит обратить внимание на то, что, хотя общая динамика роста ренты у Э. Керриджа и Р. Аллена совпадает, однако амплитуда изменений различается очень сильно. В отличие от П. В. Турчина мы считаем, что эта разница происходит не только от того, что одна ра­бота более современна нам, чем другая (а также от того, что в одном случае рассматрива­ется динамика номинальной ренты, а в другом – реальной), но и по причине того, что в этот период изменения рент в разных районах Англии и даже в одних и тех же районах, но у разных арендаторов и землевладельцев очень сильно колебались, что было связано с раз­новременным прекращением арендных договоров, сильной дифференциацией стоимости земли в зависимости от близости к городам и прочим экономическим обстоятельствам и т. п., о чем мы уже говорили и еще скажем ниже. Согласно О. В. Дмитриевой (1990: 18), опирающейся на данные упомянутой нами выше работы Э. Керриджа (Kerridge 1953) и ис­следования А. Н. Савина, размеры ренты значительно возросли в последние десятилетия ХVI в. В графстве Дербишир за период 1543–1584 гг. они увеличились в четыре раза, в Норфолке и Сэффолке за 1590–1600 гг. – в шесть раз, в Уорвикшире за 1556–1613 гг. – в три раза, в Эссексе за 1566–1651 гг. – в четыре раза, а в отдельных манорах Норфолка – в семь – десять раз. Стоит обратить внимание, что изменения происходили неодинаково в раз­ных манорах. В качестве еще одного примера резких дифференциаций укажем, что к концу столетия так называемые файны, то есть плата за допуск к держанию арендатора при перезаклю­чении договоров или наследовании, очень резко изменились. Как указывает
О. В. Дмит­риева (1990: 18) со ссылкой на В. Ф. Семенова (1964: 248–249), наиболее резкий скачок файнов за весь XVI – начало XVII в. пришелся на десятилетие с 1592 по 1602 г. В это время они поднялись настолько, что их соотношение с размерами самой ренты выража­лось как 50:1, 60:1. Для сравнения отметим, что в начале царствования Елизаветы I оно со­ставляло 20:1. Однако ясно, что такие допуски к держанию составляли ежегодно только небольшой процент от общего числа арендаторов и, естественно, в разных местах проис­ходили в самое разное время и на самых разных условиях. Таким образом, вывести сред­нюю цену аренды и особенно ее изменения представляет собой крайне сложную задачу, у которой имеется не одно, а несколько решений. К слову сказать, такой разброс арендных платежей не был характерен только для Англии. Поразительным было также, по мнению А. Д. Люблинской, разнообразие размеров арендной платы и в некоторых районах Фран­ции, где в одной и той же местности она могла колебаться в пределах 1–3 мер зерна (даже не денег!) с единицы площади (Люблинская 1978: 143).

[42] Следует также иметь в виду довольно важный, хотя в целом и тривиальный, момент (в эконо­мической науке даже хрестоматийный, поэтому далее мы о нем уже не говорим), ко­торый заключается в том, что крестьяне, приобретая готовые продукты, могут уже не тра­тить время на их кустарное изготовление, а потому у них остается больше времени и энер­гии на повышение производства продовольствия, которое они должны продать, чтобы иметь нужные городские товары.

[43] Разумеется, огромную роль в плане интеграции аграрных регионов в какой-то оформлен­ный экономический район играли не только города, но и ярмарки (см., например: Epstein 1994: 464), однако, как правило, наибольшее число ярмарок появлялось именно в наиболее развитых районах (там же: 465), где было также наи-большее число городов. К тому же надо иметь в виду, что нередко на месте «торжка» или ярмарочного центра раньше или позже все же вырастал город.

[44] Сказанное в определенной мере относится и к элите и ее челяди, которая нередко выращи­вала те или иные культуры в своих хозяйствах.

[45] По данным системы мер Википедии, 1 ласт = 6 четвертям = 72 пудам = 1179,36 кг.

[46] Это, конечно, общеизвестно, но недоучитывается в моделях.

[47] Это объяснялось во многом тем, что и сельское хозяйство, и промышленность были ориенти­рованы на производство и прода­жу шерсти, а «сукноделие стало к концу XVI в. главной отраслью английской промышленности... Обработкой шерсти занимались в мес­течках и в новых горо­дах, в сотнях деревень, во множестве графств страны цеховые мас­тера и свободные от цеховых регламентаций сельские ремесленники, совмещавшие ре­месло с земле­делием» (Лавровский, Барг 1958: 64; анализ этой ситуации см. также: Гринин 2006 б, 2007 д).

[48] Однако количество занятых несельскохозяйственными видами деятельности не означает, что именно такое же количество не занимается вообще сельским хозяйством, поскольку налицо совмещение занятий (одновременно одним и тем же человеком, занятия различными видами в разные сезоны, разными членами семьи). В то же время за счет промыслов в сельских населенных пунктах (обитатели которых также имели и сельскохозяйственные занятия) росло общее богатство общества.

[49] Важно учитывать и уровень военного участия населения, уменьшение которого может очень сильно влиять на развитие хозяйства. Здесь представляется уместным отметить, что в XVI в. в Англии практически не было армии, что, естественно, дополнительно благопри­ятствовало развитию английской экономики.

[50] В этой связи стоит отметить, что к началу XVII в. в Англии в городах жило примерно 20 % населения, тогда как во Франции в конце XVIII в. – 15 % (см.: Галич 1986: 195; но иногда дают и более низкие, и более высокие цифры). По не­которым данным, уровень урбанизации Японии в начале XIX в. также был довольно высо­ким: 12 % жителей городов с населением от 10 тыс. и выше (Goldstone 1992: 180), что до­полнительно объясняет причины успешности японской модернизации. Уровень японской урбанизации был существенно выше среднеевропейской, составлявшей, по некоторым данным, в 1840 г. только 8 % (там же). Но сказанное означает только, что для реального выхода из мальтузианской ловушки нужен уровень урбанизации не менее чем в одну десятую часть населения, однако процесс выхода очень длительный, он может начинаться с уровня ниже 10 % урбанизации, по достижении этого уровня выходя на более устойчивую траекторию. Как мы увидим в главе 4 Раздела 2 и других главах, уже начиная с уровня урбанизации в 7 % влияние модернизации чувствуется в обществе настолько, что оно вступает в период, чреватый риском социальных потрясений.

[51] В условиях возможности занимать новые земли скорее будет наблюдаться общий рост аг­рарного производства в обществе, но не будет роста производительности земли и, как пра­вило, не будет относительного роста урбанизации.

[52] По сведениям А. Д. Люблинской, доход от земли, сдаваемой в круп­ную фермерскую аренду во Франции
в XVI в., в среднем превышал в три раза доходы от феодаль­ной ренты (феодальных платежей), и общая тенденция заключалась в росте доходности первой (Люблинская 1978: 142–143).

[53] Как указывает О. В. Дмитриева (1990), на протяжении ХVI в. в деревне увеличилась про­слойка малоземельных крестьян, сельских наемных работников – коттеров, которые также были получателями заработной платы и покупателями на рынке.

[54] М. Салинз считал, что в варварском обществе рост силы и деятельности вождей вел к об­щему росту производства (см.: Sahlins 1972; см. подробный анализ этой идеи: Гринин 2007 д; Гринин, Ко­ротаев 2009 а: 351–428). Но при этом возникала парадоксальная ситуация: вожди организо­вывали людей на производство дополнительного продовольствия и другой продукции, и при этом запасы периодически съедались, уничтожались или раздаривались в результате специальных дарообменных раздач и пиров, а также потлачей. Такой же парадокс возни­кает и в переходных к выходу из мальтузианской ловушки обществ: с одной стороны, рост несельскохозяйственного сектора отвлекает людей от производства пищевых ресурсов, а с другой – именно это отвлечение и способствует росту производства пищевых ресурсов.

[55] По крайней мере, с момента возможности книгопечатания, при том что широкое распростра­нение печатной продукции имеет место только с конца XV–XVI вв. (это, кстати, еще один показатель важности рубежа XVI в.). На тесную связь развития Реформации и книгопечатания указывают некоторые исследователи (см., например: Назарчук 2006); о других факторах положительного влияния роста грамотности на экономический рост см., например: Коротаев, Малков, Халтурина 2007: 95–100.

[56] От низких цен в период аграрного кризиса тяжело страдали и экспор­теры, особенно Россия и США. Характерно, что попытки помещиков вы­стоять в этой ситуации привели в России к укреплению натуральных полукрепостнических форм хозяйствования (натуральных отработок, из­дольщины, испольщины и т. п.). Это также способствовало росту влияния общины во многих губерниях. О ситуации в России см., например: Китанина 1975, 2005; Лященко 1956; Грегори 2003.

[57] Правда, аграрный кризис способствовал росту импортных тарифов, что несколько уменьшало эффект дефляции, особенно в таких странах, как Германия.

Дата добавления: 2014-11-18