Обзор: как искали истинучтобы раздвинуть горизонты нашего понимания проблемы истины, рассмотрим различные интерпретации этой проблемы. 8 страница

Каковы же возможности ассоциативности мышления, этой, своего рода, символизации предмета, — «лепки» его сущности из отдельных «островков идентичности»?

Во-первых, символически-созерцательная установка сознания индивида способствует такой организации познавательной деятельности, когда «внешнее не только не препятствует внутреннему усовершенствованию человека, но и содействует ему». И в то же время символическое описание всегда содержит в себе «некоторое рационально представленное знание о мире», хотя и отличное от строго научного (Гайденко В.П., Смирнов Г.А. Символизм и логика: два полюса средневековой рациональности // Исторический тип рациональности. Т. 2. С. 127.).

Во-вторых, осваивая познавательные ценности, современный человек не может освоить весь объем информации, с которой взаимодействует, и вынужден многое принимать на веру. Процесс ассоциативного мышления помогает если не «ухватить» сущность предмета сразу, вследствие его информативной пролонгированности и непрозрачности, то, во всяком случае, наметить эту сущность эскизно, образно — символически.

На уровне индивидуального познания и понимания процесс символизации не таит в себе опасности (если не превалирует гносеологически), позволяя лучше уяснить суть предмета, связывая воедино его составляющие. Напротив, символизация, ассоциативность как самостоятельный компонент новой рациональности предоставляет личности возможность познавательного выбора, одновременно наполняясь и обогащаясь новыми культурными и ценностными смыслами.

Жизнеспособность и перспективность ассоциативного склада мышления задаются тем, что он как бы «покоится на двух китах», находится в двух мирах, а также в их средостении, на границе. Речь идет об особом соотношении логического, рационального и нелогического, иррационального элементов в структуре данного типа рациональности. И это соотношение можно назвать оптимальным балансом.

В современных научных трудах иррациональное определяется как «вненаучный компонент» в структуре знания (Фомина З.В. Человеческая духовность: бытие и ценности. Саратов, 1997. С. 110-116.). Наука как строго теоретическое, рационально обоснованное и логически выраженное знание по-прежнему сохраняет свое приоритетное значение в человеческом познании. Вместе с тем процесс постижения человеком реальности не может ограничиваться только наукой, которой к тому же приписывается исключительное право на получение истины (Фомина З.В. Указ. соч. С. 114.). Современный уровень развития познания и, прежде всего, гуманитарного, обнаруживает ограниченность узконаучных методов и создает предпосылки для введения нелогических, нерациональных элементов в структуру познания. Подобная попытка была предпринята на примере уже «витающего в воздухе» типа рационального мышления, достаточно гибкого, если в нем «уживаются» столь полярные элементы.

Практическая применимость, задействованность ассоциативного, аналогийного способа мышления весьма широка и распространяется на все «поле» современной реальности. Если обратиться в качестве примера к современной философии науки, то она «должна представлять собой теорию, позволяющую сравнивать стандарты научного рассуждения в различных науках и даже в различных ситуациях исследования в одной и той же научной области» (курсив мой. — Е.С. См.: Порус В.Н. Цена «гибкой» рациональности. О философии науки Ст. Тулмина // Вопросы философии. 1999. № 2. С. 85.).

В процессе гуманитарного познания при всей важности логических связей в мышлении и рассуждении, ассоциативная оболочка представляет собой некое «сырье» при экспликации сущности того или иного понятия, при образовании понятия или категории. «Тот, кто отбрасывает ассоциации, обедняет само понятие, лишая его основной субстанции, делая его пустым и формальным. Поэтому научные понятия часто воспринимается в их голом обличии как «абстрактный скелет», поскольку они далеки от личности и непригодны для повседневности. … сама «начинка» понятия заключается в обилии и пестроте ассоциаций» (Шефер Г. «Зигзаг» как метод обучения, или может ли из сумбура возникнуть порядок? // Вестник Моск. ун-та. Сер. 16. Биология. 1994. № 2. С. 62.).

Удерживание рядов ассоциаций в сознании и успешное оперирование ими предполагает у индивида достаточно высокую интеллектуальную оснащенность. Поэтому ассоциативный склад мышления имманентно присущ человеку, предполагающему посвятить себя научному творчеству, — молодому ученому. Поскольку закономерная ориентация на науку предполагает ориентацию на опыт, молодому ученому следует быть открытым и восприимчивым к опыту других ученых, извлекая из него созвучное свое точке зрения, умело маневрируя ценными научными постулатами, и, бережно культивируя их, «строить здание» собственной научной мысли. Известно, что аналогия, как прием, метод широко распространен в сфере художественного творчества. В науке же классического типа ее применение до недавнего времени было достаточно ограниченным. Ныне происходит обратный процесс: из области художественного творчества в сферу творчества научного хлынул поток метафоризации. Метафора — то ключевое слово, которое содержит в себе все богатство ассоциаций и концентрирует смысл. Благодаря взаимопроникновению различных сфер творчества, а также наук и научных методов, те или иные затруднения в процессе познания решаются самым, казалось бы, неожиданным образом.

Идея рациональности, таким образом, несмотря на кризисы, продолжает оставаться продуктивной и привлекательной, демонстрируя богатые возможности трансформации и обновления.

На самом деле, с его точки зрения, господствующей парадигмой являлся историцизм, понимаемый в узком смысле. Ограничение термина представляется важным, поскольку само понятие историцизм трактуется в англо-американской историографии неоднозначно. Например, К. Поппер критикует сторонников историцизма, считая, что они настаивают на том, что задача науки состоит в том, чтобы делать предсказания, или, точнее, улучшать наши обыденные предсказания, строить для них более прочные основания, и, что, в частности, задача общественных наук состоит в том, чтобы обеспечивать нас долгосрочными историческими предсказаниями. Они настаивают также на том, что уже открыли законы истории, позволяющие им пророчествовать о ходе истории. Множество социально-философских учений, придерживающихся подобных воззрений, я обозначил термином историцизм. Из текста книги К. Поппера и из его личных пояснений следует, что историзм для него это требование смотреть на вещи исторически, и ничего предосудительного в этом требовании, конечно, нет. Историцизм же для автора это социально-философская концепция, утверждающая возможность открытия объективных законов истории, более того, считающая, что такие законы уже открыты и на их основе можно пророчествовать о путях исторического развития.

Д. Армстронг понимал историцизм как соблюдение принципа историзма и пристальное внимание к фактам. Он считал, что в советологии противопоставление внимания к фактическому материалу сознательному использованию концептуальных рамок было чрезвычайно сильным. Причина заключалась, прежде всего, в негативной реакции на характерное для раннего периода советских исследований используемое обобщение. Использование историцизма внесло большую научную строгость в советологию, но одновременно создался и определенный перекос в сторону изучения вопросов политической культуры. Д. Армстронг писал, что, вряд ли случайным является то, что американские специалисты, изучающие СССР, создали ассоциацию славянских исследований, а не советских исследований, и издавали журнал Славянское обозрение, а не Советское обозрение. Хотя вопрос приоритетов внимания англо-американских исследователей представляется не столь однозначным, а их интерпретация вопросов советской политической культуры вызывала серьезную полемику, русоцентризм советологии отмечен абсолютно правильно.

ИДЕАЛЬНЫХ ТИПОВ МЕТОД — разработан М. Вебером и использовался им в социологических исследованиях. И.Т.М. позволяет преодолевать противоположность реалистической и номиналистической установок в исследовательской деятельности. Вводя этот метод, М. Вебер решал масштабную задачу снятия альтернативы таких радикально различных подходов к предмету гуманитарного познания, как историцизм и социальный реализм, задавая парадигму синтеза традиционных научных методов аналитики с требованием понимающего отношения и со спецификой гуманитарного знания.

Идеальный тип как таковой может быть получен теоретико-спекулятивным путем, но в социологии Вебера он выступает как принцип понимания конкретных эмпирических явлений, с одной стороны, а также целей и мотивов поведения индивида, с другой.

Абстрактные формулировки законов и теоретические построения выполняют в рамках И.Т.М. не роль гипотез, требующих эмпирической проверки, а являют собой нечто вроде утопий, фиксирующих установки и мотивы, которые определяют поведение субъектов социальных отношений. Таким образом, для М. Вебера открытие “объективных” законов социальной динамики выступает не результатом исследовательского процесса, а наоборот, условием и средством проведения исследования конкретного исторического или социального феномена.

В определенном смысле изобретение И.Т. М. Вебером было ответом на гносеологические и методологические ошибки марксизма и социализма, которые выражались в неконтролируемой натурализации таких социологических абстракций как “классы”, “классовая борьба”, “товарно-денежные отношения” и т.д. Марксисты на основе этих абстракций выводили фундаментальные законы развития общества, тогда как в социологии Вебера эти же абстракции позволяли лучше понимать, проектировать и прогнозировать действия социальных субъектов, индивидов и групп. Кроме того, благодаря И.Т.М., в поле зрения веберовской социологии попадают явления совершенно недоступные натуралистической социологии или марксизму, например, профессии и конфессии.

В содержательном отношении И.Т.М. обретает адекватное место именно в интеллектуальной ситуации конца 19 — начала 20 вв., решая методологические проблемы развития наук об обществе. И.Т.М. не может быть сведен к методическим рекомендациям, измерительным инструментам и алгоритмам, поэтому в современных социальных науках он сохраняется скорее как принцип, чем как метод.

В 1770-е годы произошел решающий поворот в духовной жизни немецкого общества. Более конкретно, речь идет о переходе от рационалистического Просвещения к антирационалистическому [1] пред-Романтизму (так называемый период "бури и натиска" - Sturm und Drang, который представлен, помимо прочих, именами Гете, Goethe, Johann Wolfgang von, 1749-1832, и Шиллера, Schiller, Friedrich von, 1759-1805). Одной из центральных фигур этого переходного периода являлся Иоганн Готфрид Гердер (Johann Gottfried Herder, 1744- 1803). Он был ярким представителем нового исторического сознания, которое придало новый смысл индивидуальности и историческому изменению. Этот смысл определяет ядро того, что позже будет называться историцизмом. Корни гердеровского историцизма восходят к мыслителям, которые по разным причинам находились на периферии Просвещения. От Юма Гердер унаследовал скептическое отношение к способностям разума. Он отвергает понятия общезначимого человеческого разума и вневременных универсальных стандартов. В критике Руссо культуры и его идеализации счастливого "природного человека" Гердер черпал вдохновение для собственной критики как самосознания Просвещения, так и оптимизма последнего в отношении прогресса. На критические взгляды Гердера также сильно повлиял пиетический иррационализм Иоганна Георга Гамана (Johann Georg Hamann, 1730-1788) [2].

Мы сказали, что Гердер может рассматриваться как основатель историцизма. Прежде всего, историцизм - это специфические установка и подход к истории. Историцизм пробудил так называемое "историческое чувство", согласно которому история становится контекстом и основным предусловием философии и человеческого мышления. Далее, история как дисциплина превращается в доминирующую науку, которая накладывает свой отпечаток на все гуманитарные дисциплины. Они как бы "историцизируются", то есть становятся исторически ориентированными дисциплинами [ср. история литературы, история искусства, история религии, история языка и т.д.]. Итак, можно сказать, что историцизм является и точкой зрения на реальность, и исследовательской программой для гуманитарных наук [1].

1 Немецкий историк Фридрих Мейнекке (Friedrich Meinecke, 1862-1954) подчеркивал, что историцизм - это прежде всего принцип жизни, новый способ видения жизни. Реализация этого принципа становится исследовательской программой [см. F.Meinecke. Entstehung des Historismus, [1936]. - Munchen, 1965].

Во-первых, историцизм характеризуется его интересом к историческим явлениям как исключительным, уникальным и специфическим феноменам. Индивидуальность не ограничивается человеческими личностями или отдельными явлениями. Она может также быть найдена в коллективном и "супериндивидуальном". Эпоха, культура или народ также уникальны и специфичны. В этом состоит суть историцистского принципа индивидуализации. С методической точки зрения, историческое понимание должно базироваться на собственных предпосылках эпохи и все ее оценки должны проистекать из внутренних, а не внешних критериев. Историцизм стремится к имманентному пониманию, а не пониманию, которое основано на критериях суждений более поздней эпохи. В этой исследовательской программе чрезвычайно важным становится проникновение в исторический контекст и исторические связи. Явление приобретает смысл в свете присущего ему контекста. В новом контексте (например, нашем собственном) явление получает иной смысл. Итак, историческое понимание - это контекстное понимание [ср. с понятиями "языковая игра" и "парадигма" в современной философии науки].

Во-вторых, историцизм подчеркивает важность исторического изменения и эволюции. Статическая точка зрения на реальность заменена на динамическую. Все подвержено потоку истории. Это акцентирование на изменении интерпретируется как решающая "революция" в западном мышлении [1]. Одним из следствий истори-цистекой революции явилось то, что гуманитарные науки XIX в. разработали историко-генетический взгляд на картину мира человеческой жизни за счет структурированного систематического подхода. Понятие историцистской индивидуализации и акцент на историческом изменении отрицают некоторые основные представления Просвещения: претензии на всеобщность, концепцию разума, идею неизменной человеческой природы и понятие общезначимых человеческих прав. Это отрицание придает историцизму определенные релятивистские черты ("исторический релятивизм"), которые становятся все более и более заметными и проблематичными в наше время [2].

Первый вклад Гердера в философию истории работа И еще одна философия истории человечества (Auch eine Philosophic der Geschichte zur Bildung der Menschheit, 1774) часто рассматривается в качестве историцистской программы. У Монтескье Гердер заимствует идею, согласно которой природно данные условия оказывают влияние на индивидуальность народов. Климат, географические условия и среда обитания определяет характер различных исторических явлений [3]. Для Гердера эти физические и материальные факторы обусловливают культурный рост и развитие и задают внешнюю рамку, в которой формируется основа любой индивидуальности.

2 Первые представители историдизма (Гердер и Юстус Мозер, Justus Moser, 1720-1794, и другие) были глубоко убеждены в существовании метафизической реальности, скрывающейся за историческим миром. Различные культуры и исторические явления рассматривались ими как выражения этой транс-исторической реальности (Бог). С такой точки зрения история может истолковываться как осмысленный и разумный процесс [см. также Гегель]. Когда эта позиция утратила доверие, историцизм столкнулся с однозначно релятивистскими следствиями. Поэтому с начала XX столетия ситуацию в нем часто трактуют как "кризис", затрагивающий принципиальную применимость историцизма вообще.

Согласно Гердеру, каждая историческая эпоха является неповторимой и тем самым уникальной (einmalig). Дух или менталитет эпохи отпечатан на всех ее отдельных проявлениях и придает им определенную объединяющую характерную особенность. Например, дух греческой античности IV столетия до Р.Х. проникает не только в философию, но и в искусство, поэзию и интеллектуальную жизнь. Благодаря этому все эти феномены являются типичными именно для этой эпохи. То же самое можно сказать и о национальном духе (Geist eines Volkes). Каждый народ и каждая национальная культура сформированы их национальным духом. Для Гердера язык и сказки - хорошие примеры индивидуальности и уникальности народа. Если две нации могут быть отмечены одним и тем же духом времени, то национальный дух (Volkesgeist) играет роль принципа индивидуализации внутри данной культурной эпохи.

Идеалы различных народов, их нормативные представления о том, что является добрым и злым, уродливым и красивым, отмечены их национальным духом. Все критерии связаны со специфическим духом народа. Не существует какого-либо сверхнационального или сверхисторического критерия оценки счастья и красоты. "Каждая нация, - говорит Гердер, - содержит центр своего счастья внутри самой себя, точно так же, как шар содержит внутри себя свой центр тяжести" [1]. Все критерии обусловлены историческими и географическими обстоятельствами. Когда "дистанция" между двумя нациями достаточно велика, они взаимно оценивают идеалы друг друга как предрассудки. Но такие предрассудки не обязательно являются отрицательными. Согласно Гердеру, "предрассудок хорош на своем месте и в свое время, так как он делает нас счастливыми" [2].

Но как мы можем прийти к подлинному историческому пониманию других уникальных наций и культур? По мнению Гердера, это понимание или оценка не могут быть основаны на общих или универсальных стандартах. Он также отвергает представление о том, что одна эпоха или нация может служить нормой или идеалом для других. Историческое знание приобретается только с помощью эмпатии по отношению к историческим явлениям. Этот тип понимания не начинает с универсальных принципов разума или универсальных законов. Задача историка состоит в том, чтобы вообразить себе, на что могла бы быть похожей жизнь в отдаленном прошлом: "погрузите себя в эпоху, в небеса, в целую историю, чувствуйте себя во всем (fuhle dich in alles hinein)" [3]. Другими словами, исторический подход должен быть "герменевтически эмпа-тическим". Историк должен адаптироваться к уникальности явлений.

Гердеровское учение критически относится к слепому этноцентризму и тем самым делает возможной культурную толерантность. Национализм Гердера не имеет ничего общего с шовинизмом. Все нации уникальны и равны. Гердер бережно относится к реалиям культурного и национального разнообразия. Похожие убеждения характерны и для его точки зрения на различные исторические эпохи. В свете своей концепции индивидуальности Гердер вынужден переоценить отрицательное отношение эпохи Просвещения к Средневековью. Если каждая эпоха имеет свою собственную ценность и свой "центр" внутри себя, то это, конечно, относится и к Средневековью [ср. положительную оценку средних веков со стороны романтиков]. В принципе, Средневековье не может быть помещено ни выше, ни ниже любой другой эпохи. Как и все исторические эпохи, оно само для себя является самоцелью.

Нетрудно понять, что принцип индивидуализации может легко войти в конфликт с идеей исторического прогресса и развития. Если история имеет более глубокий смысл или движется к специфической цели, то трудно утверждать, что любая эпоха имеет собственную абсолютную самоценность. Если все эпохи развиваются в направлении к некоторой общей цели (telos), то тогда естественно вводятся внешние критерии для их оценивания. В этом случае любая эпоха получает смысл в свете общей цели. Эта проблема неоднократно возникает в гердеровской философии истории. В работе И еще одна философия истории человечества Гердер полемизирует с поверхностным тезисом Просвещения о прогрессе. Поддерживая идею Руссо об историческом упадке после счастливого золотого века, он рассматривает эпоху Просвещения в качестве периода упадка. Но все эти оценки предполагают критерии, не принадлежащие определенной эпохе. Для Гердера, как и для Вико, нации и культуры проходят через различные "жизненные циклы" [1]. Хотя в этой работе Гердер использует такие слова, как "развитие" и "прогресс", он все же не придерживается идеи беспрерывного прогресса или идеи движения всех культур к одной и той же цели. Культура развивается аналогично отдельной человеческой личности, и это в определенном смысле подразумевает, что они проходят одни и те же жизненные этапы. Культуры и нации рождаются и умирают, как и живые организмы. Поэтому Гердер оперирует с нормативными понятиями типа "период расцвета" и "период упадка" [ср. его трактовку Просвещения как периода "упадка" и "старости"]. В целом в своей философии истории Гердеру не удается избежать конфликта между внутренними и внешними критериями оценивания.

В таких поздних работах, как Идеи к философии истории человечества (Ideen zur Philosophic der Geschichte der Menschheit, 1784- 1791) и Письма для поощрения гуманности (Briefe zur Beforderung der Humanifot, 1793-1797) исторический процесс находит свою однозначную цель, а именно, гуманность. Для Гердера собирание народного поэтического творчества и развитие новых гуманитарных наук оказались связанными со "строительством нации", что было актуально для Германии его времени. Таким образом, он легитимирует значимость и предназначение гуманитарных наук. Однако Гердер может быть рассмотрен и как пророк национализма и тем самым культурного релятивизма.

Резюмируя, скажем, что оригинальный вклад Гердера заключается в его принципе индивидуализации. Все исторические явления обусловлены духом времени и особым народным духом (Volkesgeist), который, в свою очередь, определяется внешними физическими и материальными условиями. Аналогично всеохватывающий менталитет эпохи и народа (Volk) задает понимание индивидом его самого и мира. С этой идеей мы снова встретимся в учении Гегеля.

Для Гердера исторические явления обладают собственной самоценностью и должны оцениваться на основе их собственных предпосылок. Очевидно, это создает определенную напряженность между легитимной толерантностью и историческим релятивизмом. Возможно, он сказал бы, что проводит различие между пониманием явления (например, кровной мести) и его одобрением (на основе наших моральных критериев). Его идея гуманности как цели истории в определенном смысле является антирелятивистской, но, по-видимому, несовместима с радикальной версией принципа индивидуализации. Во многом историцизм XIX века так и не смог разрешить эту дилемму.

Шлейермахер и герменевтика

Как мы упоминали, интерпретация текстов была проблемной областью, которая находилась вне поля интересов Канта. Хотя искусство интерпретации всегда занимало центральное место в гуманитарных науках, возникновение современной герменевтики датируется рубежом XVIII и XIX веков. Решающий вклад в ее создание внес немецкий философ и теолог Фридрих Шлейермахер (Friedrich Schleiermacher, 1768-1834).

Шлейермахер часто рассматривается как автор идеи герменевтического круга, понимаемого в качестве основного принципа интерпретации. Дух, который пронизывает целое (например, текст), оставляет свой отпечаток на его отдельных частях. Части должны быть поняты на основе целого, а целое должно быть понято как внутренняя гармония частей. Точка зрения Шлейермахера на герменевтику отмечена влиянием Романтизма. Центральным аспектом герменевтики становится идентификация исследователя текста с индивидуальным, уникальным содержанием духа ("индивидуальностью"), скрывающегося за текстом. Для Шлейермахера герменевтика имеет дело прежде всего не с текстом самим по себе, а с творческим духом, воплощенном в тексте. Основная проблема понимания связана с пространственной и временной дистанцией, разделяющей исследователя и объект понимания. Герменевтика может способствовать преодолению этой исторической дистанции. Как и Гердер, Шлейермахер подчеркивает необходимость идентификации исследователя с текстом, с авторским стилем мышления и с историческим контекстом. Филология оказывает важную помощь в позиционировании исследователя во внутрь интеллектуального горизонта автора и текста. Благодаря этому лучшее понимание текста дает нам лучшее постижение фундаментальных проблем эпохи. Кроме того, герменевтическая интерпретация может быть понята как возобновляющееся круговое движение от целого к частям и от частей к целому.

Следуя Шлейермахеру, герменевтика вызвала серьезный переворот внутри новых гуманитарных наук. Она оказалась общей основой не только для теологии, литературоведения, юриспруденции и историографии, но и для остальных гуманитарных наук. В определенном смысле, она как их общее достояние способствовала конституированию их уникальности по отношению к естественным наукам. С герменевтической точки зрения, целью гуманитарных наук является понимание, а естественных наук - объяснение.

Историческая школа - Савиньи и Ранке

Гердер явился пионером "историцизации" (historicization) гуманитарных наук. Наряду с так называемой исторической школой (в историографии) радикальная историцизация затронула и другие гуманитарные науки. Она коснулась и теологии (так называемое направление высшей критики - higher criticism) в рамках исследований Библии, представленное, например, Давидом Фридрихом Штраусом, David Friedrich Strauss, 1808-1874, автором книги Жизнь Иисуса, Das Leben Jesu, 1835-1836, и юриспруденции (Савиньи), и историографии (Ранке).

Кроме того, историческая школа способствовала определенной сциентизации гуманитарных наук. Историко-критический метод с его акцентом на критике источников и ориентацией на факты корректирует гердеровскую эмпатию и присущее Романтизму особое внимание к духу времени и национальному духу. "Сами вещи" снова становятся первичными.

Подобно Гердеру и романтикам, Фридрих Карл фон Савиньи (Friedrich Karl von Savigny, 1779-1861) и Леопольд фон Ранке (Leopold von Ranke, 1795-1886) считали, что история характеризуется органическим развитием и радикальное вмешательство в историю препятствует ее естественному развитию. В XIX веке эта идея становится аргументом в пользу политической стабильности и консервативного нежелания проводить реформы. Это особенно видно на примере исторической школы в юриспруденции. После наполеоновских войн в Германии возникло национальное движение против французского рационализма, концепции естественного права и гражданского кодекса Наполеона (Code Civil). Демократические и эгалитарные элементы в юридическом мышлении того времени, основанные на идее естественного права, были заменены антирационалистическим национальным историцизмом, уходящим корнями в сугубо немецкую историко-юридическую традицию.

Савиньи сравнивает органическое развитие права с изменениями языка. Это сравнение накладывает явные ограничения на законодательную деятельность. Право, язык, традиции и обычаи представляют выражение души немецкого народа. Поэтому право должно, как и язык, соответствовать характеру народа (volksmaBig). Научный подход к праву должен быть историко-генетическим и опираться как на эмпатию, так и на критику исторических источников.

Итак, Савиньи рассматривает право и все остальные культурные явления как выражение национального духа [1]. Национальный дух пронизывает все формы жизни и творит национальную индивидуальность. Существует органическая взаимосвязь между правом и народным характером. Таким образом, действующее право - это традиционное право. Истинный законодатель выражает национальный дух и олицетворяет его. Савиньи рассматривал юридические кодексы и конституции, основанные на идее человеческих прав (например, Общее обычное право Пруссии, 1794) как негерманские и неисторичные. С его точки зрения, обычай и традиция обладают приоритетом перед разумом. Как раз это положение становится центральным пунктом критики Марксом исторической школы в юриспруденции. Согласно Марксу, Савиньи легитимирует неразумность и несправедливость настоящего при помощи неразумности и несправедливости прошлого. Укажем также и на критический аргумент, выдвинутый Гегелем. Историческая школа в юриспруденции неправильно представляет связи между разумом и действительностью. Существующая юридическая действительность (позитивное право) не всегда разумна и справедлива.

Такая форма консервативно-реставрационного историцизма не была исключительно немецким феноменом. Подобные тенденции можно обнаружить в консерватизме Берка и во франко-католической (клерикальной) философии реставрации (Л.Бональд, Ж.де Местр).

Для Ранке целью историографии является объективная реконструкция прошлого "таким, каким оно было на самом деле". В центре его внимания находится политическая история. Ранке мало интересовался исторической ролью экономических и социальных факторов. Цель исторического исследования заключается в понимании прежде всего не происхождения и подоплеки современности, а прошлого на основе его собственных предпосылок. Следовательно, историография требует особо положительного отношения к прошлому. Историк должен также избегать субъективных и пристрастных интерпретаций. В этом ему должны помочь историко-критический метод и усовершенствованные формы критики исторических источников. Но Ранке осознает, что историки никогда не бывают пассивными регистраторами объективных фактов; они никогда не начинают работать без предположений. Без философии - Ранке, вероятно, имел в виду формативные гипотезы или идеи - история представляет собой хаос фактов.

Дата добавления: 2014-11-20