Выработка — запасы — операционные расходы 10 страница

Чтобы скоротать время в ожидании Лу, я спрашиваю:

— Как дела с заказом Бернсайда?

— Первая партия отправлена согласно графику, — отвечает Боб.

— А с остальным как?

— Никаких особых проблем, — говорит Стейси. — Блоки управления, правда, на день запоздали, но мы успели собрать изделия в срок. На этой неделе блоки управления прибыли уже вовремя.

Я говорю:

— Хорошо. А что скажете насчет уменьшения партий?

— Производственный поток стал еще более равномерным, — отвечает Боб.

— Превосходно, — говорю я.

Входит Лу. Он опоздал, потому что заканчивал сводку за прошлый месяц. Он садится и смотрит прямо на меня.

— Ну что? — спрашиваю я. — Получился рост пятнадцать процентов?

— Нет, — сообщает он. — Получился семнадцать — отчасти благодаря Бернсайду. И на следующий месяц перспективы самые радужные.

Лу начинает подробно говорить о результатах второго квартала. Высокий уровень прибылей. Уровень запасов за три месяца сократился на сорок процентов. Выработка удвоилась.

— Что ж, мы прошли немалый путь, — говорю я.

На следующий день, вернувшись после обеда в свой в кабинет, я обнаруживаю на столе два хрустящих белых конверта с логотипом филиала «ЮниВер» в левом верхнем углу. Я вскрываю один из них и разворачиваю плотный лист почтовой бумаги. Письмо, подписанное Биллом Пичем, состоит из двух коротких абзацев. Нас поздравляют с успешным выполнением заказа Бернсайда. Вскрыв другой конверт, я обнаруживаю, что он тоже от Пича. Второе письмо такое же короткое и деловое. Мне официально предписывается подготовить отчет о работе завода, который будет представлен в управление компании.

Улыбка, появившаяся на моем лице после прочтения первого письма, становится еще шире. Три месяца назад второе письмо повергло бы меня в ужас, поскольку я предполагаю, хотя явно об этом не сказано, что отчет будет связан с решением дальнейшей судьбы завода. Я ожидал какой-то официальной оценки нашей работы. И сейчас я уже этого не боюсь — напротив, я рад. О чем мне беспокоиться? Это же отличная возможность показать всем, чего мы добились!

Выработка продолжает расти по мере того, как положительные отзывы о нашей работе распространяются среди всех потенциальных клиентов. Уровень запасов значительно сократился по сравнению с тем, что было когда-то, и продолжает снижаться. Благодаря увеличению масштаба производства снижаются операционные расходы в пересчете на одно изделие. Мы действительно зарабатываем деньги!

На следующей неделе я отправляюсь в двухдневную командировку, взяв с собой начальника отдела кадров завода Скотта Долина. В Сент-Луисе у нас запланировано весьма конфиденциальное совещание с группой специалистов по работе с кадрами из управления филиала и директорами других заводов. Основная дискуссия разворачивается по поводу переговоров с профсоюзами насчет снижения зарплаты. Меня такая постановка вопроса, скорее, огорчает: мы в Бирингтоне в снижении зарплаты рабочим не нуждаемся. Поэтому я, мягко говоря, не проявляю никакого интереса к предлагаемой стратегии, зная, что это может лишь обострить отношения с профсоюзом и привести к забастовке, которая сведет на нет тот прогресс, что был достигнут нами за последнее время.

По окончании этого плохо организованного и закончившегося практически ничем совещания я возвращаюсь в Бирингтон.

Примерно в четыре часа пополудни я вхожу в здание заводоуправления. Вахтерша говорит, что Боб Донован просил, чтобы я встретился с ним, как только появлюсь. Я звоню Бобу на пейджер, и уже через несколько минут он влетает в мой кабинет.

— Что случилось, Боб? — спрашиваю я.

— Хилтон Смит, — отвечает Боб. — Он был здесь сегодня.

— Где был? — изумляюсь я. — Зачем?

Боб качает головой и говорит:

— Помните телефильм про роботы, о котором шел разговор пару месяцев назад?

— Но ведь эту идею похоронили, — говорю я.

— Значит, она воскресла, — отвечает Боб. — Только на этот раз вместо Грэнби речь толкал Хилтон, поскольку он является производственным директором филиала. Я наливал себе кофе из автомата в коридоре, когда увидел — идет бригада телевизионщиков. Пока я выяснял, что они здесь делают, появился Хилтон Смит.

— И никто не знал, что они приедут? — спрашиваю я.

Он отвечает, что об этом знала Барбара Пенн, наша специалистка по работе с кадрами.

— И она даже не подумала кому-нибудь об этом сообщить?

— Видите ли, все получилось очень быстро, — говорит Боб. — Поскольку вас и Скотта не было, она решила действовать самостоятельно — договорилась с профсоюзом и прочее. Она, правда, разослала служебные записки, но все их получили только сегодня утром.

— Инициативная, — бормочу я.

Боб продолжает рассказывать о том, как телевизионщики начали готовиться к съемкам возле робота — не того, что занимается сваркой, а другого — «грузчика», который складывает материалы. Однако скоро обнаружилась проблема: робота нечем было занять. Запасов лишних не было — не было и работы.

Ясно, что в телефильме, посвященном повышению производительности труда, робот не может стоять без дела. Он ведь должен без устали работать, что-то производить. И Донован с парой помощников битый час рыскали по всему заводу, пытаясь найти что-нибудь, что робот мог бы перекладывать с места на место. А Смиту ждать надоело, он начал бродить по цехам — и вскоре кое-что заметил.

— Когда мы вернулись с материалами для робота, — продолжает Боб, — Хилтон начал расспрашивать меня об объемах партий. Я не знал, что ему сказать, потому что не был уверен, о чем вы говорили в управлении, и… гм… В общем, я подумал, вы должны быть в курсе.

Я чувствую, как у меня внутри все переворачивается. Тут же звонит телефон. Я снимаю трубку. Это Этан Фрост. Он говорит, что только что беседовал с Хилтоном Смитом. Я отпускаю Боба, он уходит. Когда дверь за ним закрывается, я пару минут говорю со Смитом, потом иду искать Лу.

Выйдя в коридор, я начинаю отбивать чечетку.

Через два дня на завод прибывает группа аудиторов из управления филиала. Ее возглавляет помощник главного бухгалтера Нил Кревиц, пятидесятилетний мужчина, который славится рукопожатием до хруста в костях и полным отсутствием чувства юмора. Они проходят в конференц-зал. И почти сразу обнаруживают, что мы изменили базу для расчета себестоимости.

— Это совершенно неправильно, — говорит Кревиц, оторвавшись от бумаг и в упор глядя на нас поверх очков.

Лу, запинаясь, отвечает, что это действительно не вполне соответствует принятым правилам, но что у нас есть уважительные причины рассчитывать себестоимость исходя из показателей за два месяца.

— И это точнее характеризует реальную ситуацию, — добавляю я.

— Нет уж, простите, мистер Рого, — говорит Кревиц. — Мы должны соблюдать принятые стандарты бухгалтерского учета.

— Но завод-то стал совершенно другим!

Все пять аудиторов, собравшихся за столом, хмуро смотрят на нас с Лу.

Отчаявшись, я качаю головой. Нет никакого смысла пытаться убедить их — они знают лишь свои стандарты.

Аудиторы производят перерасчет согласно принятым нормативам, и теперь получается, что себестоимость у нас выросла. Когда они уезжают, я пытаюсь опередить их и поговорить с Пичем до их возвращения в управление филиала, но оказывается, Пича нет в города. Звоню Фросту — он тоже в отъезде. Одна из секретарш предлагает соединить меня со Смитом — похоже, единственным из руководителей филиала, оставшимся в управлении, но я отказываюсь.

Неделю я жду удара со стороны управления. Но ничего не происходит. Лу, правда, получает от Фроста нагоняй в форме приказа переделать квартальный отчет, пересчитав себестоимость как полагается, и требования в дальнейшем руководствоваться исключительно принятыми нормами бухучета. От Пича ничего.

В один из дней мы обсуждаем с Лу ревизованный месячный отчет. От моей былой самоуверенности не осталось и следа. При себестоимости, рассчитанной со старым множителем, пятнадцать процентов роста не набирается. Мы можем говорить лишь о 12,8 процента роста чистой прибыли, а не о семнадцати, как первоначально получилось у Лу.

— Лу, нельзя ли что-нибудь подправить? — умоляю я его.

Он качает головой:

— Теперь Фрост будет дотошно проверять все, что мы ему дадим. Лучше, чем есть сейчас, я сделать не могу.

Тут я обращаю внимание на странные звуки, доносящиеся из окна. Они становятся все громче.

Я смотрю на Лу, он на меня.

— Это что, вертолет? — спрашиваю я.

Лу подходит к окну.

— Точно, вертолет, и он садится на нашу лужайку!

Я выглядываю в окно в тот момент, когда вертолет касается земли, поднимая своим винтом облако пыли и сухих стебельков скошенной травы. Лопасти еще не успевают остановиться, как на землю сходят двое.

— Один, похоже, Джонни Джонс, — говорит Лу.

— Точно, Джонни Джонс, — соглашаюсь я.

— А второй кто?

Не могу понять. Я наблюдаю за тем, как Джонс и его спутник пересекают лужайку и выходят на автостоянку. Что-то в манере держаться и в уверенной, даже чванливой походке этого огромного седоволосого мужчины кажется мне отдаленно знакомым. И тут до меня доходит, кто это.

— О Боже! — восклицаю я.

— Я не думаю, что Ему понадобился бы вертолет, чтобы сойти на землю, — бурчит Лу.

— Это гораздо хуже, чем Бог, — говорю я. — Это Баки Бернсайд!

Прежде чем к Лу возвращается дар речи, я выбегаю из кабинета, в коридоре поворачиваю за угол и врываюсь к Стейси. Она, ее секретарша, а также все ее посетители стоят у окна и смотрят на этот проклятый вертолет.

— Стейси, быстрее, надо поговорить!

Я выволакиваю ее в коридор.

— Как ситуация с заказом Бернсайда? — спрашиваю я.

— Последнюю партию отправили два дня назад.

— Вовремя?

— Конечно, — отвечает Стейси. — Никаких проблем не было, как и с предыдущими партиями.

Бросив через плечо «спасибо», бегу дальше.

— Донован!

Его в кабинете нет. Я обращаюсь к секретарше:

— Где Боб?

— Наверное, в туалет пошел, — говорит она.

Я бегу к туалету. Когда я врываюсь туда, Боб моет руки.

— По заказу Бернсайда, — спрашиваю я, — были проблемы с качеством?

— Нет, — отвечает Боб, испуганно глядя на меня. — Я, во всяком случае, об этом ничего не знаю.

— Ну а хоть какие-нибудь проблемы были? — спрашиваю я.

Боб вытирает руки бумажным полотенцем и говорит:

— Нет, все работало как часы.

Я прислоняюсь к стене:

— Тогда какого черта он здесь делает?

— Кто? — спрашивает Боб.

— Бернсайд. Он только что прилетел на вертолете с Джонни Джонсом.

— Что?!

— Идемте со мной, — говорю я Бобу.

Мы спускаемся вниз, но перед проходной никого нет.

— Мистер Джонс проходил здесь? — спрашиваю я у вахтерши.

— Двое мужчин с вертолета? — уточняет она. — Нет, я наблюдала за ними — они пошли в цеха.

Мы с Бобом устремляемся по коридору к двойным дверям, за которыми оранжевый свет и грохот завода. Один из мастеров замечает нас и, не дожидаясь вопроса, показывает, в какую сторону направились Джонс и Бернсайд. Повернув в нужный проход, я замечаю их.

Бернсайд подходит к каждому встречному рабочему и пожимает ему руку. Честное слово! Он всем пожимает руки, хлопает по плечу, что-то говорит. И улыбается при этом.

Джонс идет рядом с ним и делает то же самое. Как только Бернсайд отпускает чью-то руку, Джонс пожимает ее. И так они обходят всех, кого видят.

Наконец Джонс замечает меня и Боба, хлопает Бернсайда по плечу и что-то говорит.

Бернсайд одаривает его широкой улыбкой и спешит ко мне, приветственно вытянув руку.

— Вот человек, которого я хочу поздравить особенно, — говорит Бернсайд зычным голосом. — Лучшее я оставлял напоследок, но вы меня вынуждаете. Как дела?

— Все отлично, мистер Бернсайд, — отвечаю я.

— Рого, я приехал сюда, чтобы пожать руку каждому работнику вашего завода, — рычит Бернсайд. — Вы отлично потрудились, выполняя мой заказ. Чертовски хорошая работа! Те ублюдки пять месяцев проволынили, но так и не сделали то, что обещали. А вы справились за пять недель. Должно быть, напрячься пришлось, а?

Джонс опережает мой ответ:

— Мы с Баки сегодня вместе обедали, и я рассказал ему, как вам пришлось все бросить ради его заказа, как все силы были направлены на это, как каждый выложился на все сто!

— А… да, мы постарались, — говорю я.

— Не возражаете, если я еще побуду здесь? — спрашивает Бернсайд.

— Конечно нет, — отвечаю я.

— Это не повредит вашей производительности труда?

— Нисколько.

Я поворачиваюсь к Доновану и уголком рта говорю ему:

— Приведите сюда Барбару Пенн с фотоаппаратом. И пусть побольше пленки захватит.

Донован мчится в заводоуправление, а мы с Джонсом следуем за Баки, который продолжает свой путь по цеху. Теперь уже руки каждому рабочему жмем мы трое.

Я замечаю, что Джонни просто переполнен восторгом. Когда Баки несколько отдаляется и слышать нас не может, он поворачивается ко мне и вполголоса спрашивает:

— Какой у вас размер обуви?

— Десять с половиной, — говорю я. — А что?

— Я же должен вам пару туфель, — говорит он.

— Да ничего, Джонни, не беспокойтесь.

— Эл, мы на следующей неделе подписываем с людьми Бернсайда долгосрочный контракт — десять тысяч единиц модели 12 в год!

От этой цифры я едва не спотыкаюсь.

— Вернувшись в управление, я намерен поставить на уши всех своих людей, — продолжает он. — Мы раззвоним по всем углам о ваших успехах, потому что только ваш завод во всем филиале способен выпускать в срок качественную продукцию. С вашей продолжительностью производственного цикла мы захватим весь рынок! Теперь у нас наконец-то есть победитель.

Я сияю.

— Спасибо, Джонни. Но должен признаться, заказ Бернсайда не потребовал от нас каких-либо экстраординарных усилий.

— Ш-ш-ш-ш! Не надо, чтобы Бернсайд об этом знал, — говорит Джонни.

За спиной я слышу диалог двух рабочих.

— Что это все значит? — спрашивает один.

— Понятия не имею, — говорит другой. — Но сдается мне, что мы что-то сделали хорошо.

Накануне совещания, посвященного деятельности нашего завода, отрепетировав свое выступление, заготовив десяток копий отчета и не зная, что мне еще делать, кроме как гадать о возможных неприятностях, я звоню Джулии.

— Привет, — говорю я. — Мне завтра утром отчитываться в управлении филиала. И поскольку Форест-Гров находится неподалеку, я бы хотел приехать и переночевать у вас. Что скажешь?

— Конечно, это было бы здорово, — отвечает она.

Я пораньше срываюсь с работы и еду.

Когда я выруливаю на межштатную магистраль, Бирингтон оказывается по левую руку от меня. Умоляющий плакат «Купите меня!» на крыше самого высокого в городе здания все еще на месте. Перед моим взором расстилается город. Тридцать тысяч жителей, занятые своими проблемами, даже не подозревают о том, какая маленькая, но очень важная часть их экономического будущего будет завтра решена. Большинству из них нет никакого дела до нашего завода, им все равно, чем мы занимаемся.

Конечно, если «ЮниВер» нас закроет, они будут возмущены и напуганы. А если нас не закроют? Никто и глазом не моргнет. Никто даже не узнает, через что нам пришлось пройти ради этого.

Что ж, выиграем мы или проиграем, я знаю, что сделал все, что мог.

Когда я подъезжаю к дому родителей Джулии, Шерон и Дейв уже бегут навстречу. Сбросив с себя костюм и облачившись в домашнюю одежду, я провожу часок с детьми. Когда они меня утомляют, Джулия предлагает сходить вдвоем куда-нибудь поужинать. У меня возникает чувство, что она хочет со мной поговорить.

Я немного привожу себя в порядок, и мы отправляемся. Когда мы проезжаем мимо парка, Джулия предлагает:

— Может, остановимся ненадолго?

— С чего бы? — спрашиваю я.

— В прошлый раз, когда мы были здесь, мы не закончили прогулку, — говорит она.

Я торможу у тротуара. Мы выходим из машины и дальше идем пешком. Подходим к скамейке у реки и садимся.

— Что у тебя завтра за совещание? — спрашивает она.

— Отчет о работе завода, — говорю я. — Филиал будет решать нашу судьбу.

— И что, ты думаешь, они скажут?

— Мы не вполне добились того, что я обещал Пичу, — говорю я. — Некоторые цифры выглядят не так хорошо, как они есть на самом деле, из: за правил бухучета. Помнишь, я тебе об этом рассказывал?

Джулия кивает, а я качаю головой, все еще негодуя по поводу результатов аудита.

— Но даже это не отменяет того факта, что месяц был хороший. Просто мы не можем доказать, каким на самом деле он был фантастическим.

— Но ты же не думаешь, что они и вправду закроют завод? — спрашивает Джулия.

— Не думаю, — отвечаю я. — Надо быть полными идиотами, чтобы приговорить нас к смерти из-за роста себестоимости продукции, ведь даже при этом мнимом росте мы зарабатываем для компании деньги.

Жена берет меня за руку и говорит:

— Мы с тобой в то утро так хорошо позавтракали.

Я с улыбкой отвечаю:

— Стойко выслушав мою бессвязную болтовню в пять часов утра, ты заслужила это.

— После того разговора я вдруг поняла, как мало знаю о твоей работе, — говорит она. — Тебе надо было чаще рассказывать мне о ней.

Я пожимаю плечами:

— Я не знаю, почему не рассказывал. Наверное, думал, что ты не захочешь слушать, или не хотел тебя загружать.

— А мне надо было чаще спрашивать, — задумчиво произносит она.

— Честно говоря, у тебя было не так много возможностей спрашивать, учитывая, как редко я бывал дома.

— Когда ты не приходил домой — ну, перед тем, как я уехала, — я действительно принимала это на свой счет, — говорит она. — Я не могла поверить, что это вовсе не из-за меня. В глубине души я думала, что работа была для тебя просто оправданием, поводом быть от меня подальше.

— Ну что ты, Джулия! Все было совсем не так. Когда наступили тяжелые дни, я просто говорил себе, что ты должна понимать, как это важно. Прости меня. Я, конечно, должен был больше тебе рассказывать.

Она сжимает мою руку:

— Я думала о том, что ты говорил о нашем браке, когда мы сидели здесь последний раз. И должна сказать, ты прав. Мы уже давно плывем — плыли — по течению. И это течение постепенно разводило нас. Я наблюдала за тем, как ты с годами все больше погружался в свою работу. И, постепенно теряя тебя, я, в порядке компенсации, все больше отвлекалась на разную чепуху — на украшение дома, на пустопорожние разговоры с подругами. Мы упустили из виду главное.

Я смотрю на Джулию, озаренную солнечным светом. Того ужасного мелирования, которое я заметил у нее на голове в тот день, когда приехал домой после поломки станка NCX-10, уже нет. Волосы отросли и стали прежними — густыми, прямыми, темно-каштановыми.

Джулия говорит:

— Эл, одно я знаю наверняка: мне нужно больше быть с тобой. Это всегда было моей проблемой.

Она смотрит на меня своими голубыми глазами, и во мне просыпается давно забытое чувство.

— Я наконец-то поняла, почему не хотела возвращаться с тобой в Бирингтон, — продолжает она. — Дело не в самом городе, хотя он мне по-прежнему не очень нравится. Дело в том, что, живя порознь, мы стали гораздо больше времени проводить вместе. Я хочу сказать, что пока мы жили в одном доме, мне казалось, что ты воспринимаешь меня как нечто само собой разумеющееся, как мебель. Теперь ты даришь мне цветы. Находишь время быть со мной и детьми. Эл, это чудесно. Я знаю, что так не может продолжаться вечно, — думаю, что и родители мои от этого начинают уставать, — но не хочу, чтобы это закончилось.

Я чувствую, как хорошо мне становится.

— По крайней мере, мы уверены, что не хотим распрощаться друг с другом, — говорю я.

— Эл, я не знаю точно, какова наша цель или какой она должна быть, но я думаю, что мы должны чувствовать потребность друг в друге. Я хочу, чтобы Шерон и Дейви выросли хорошими людьми. И я хочу, чтобы мы давали друг другу то, что каждому из нас нужно.

Я обнимаю жену.

— Для начала неплохо, — говорю я ей. — Послушай, это, может быть, легче сказать, чем сделать, но я постараюсь не воспринимать тебя как что-то само собой разумеющееся. Я хочу, чтобы ты вернулась домой, но, к сожалению, должен сказать, что первопричины, лежащие в основе всех наших проблем, остаются. И они никуда не денутся. Я не могу игнорировать свою работу.

— А я об этом и не прошу, — возражает Джулия. — Я лишь хочу, чтобы ты не игнорировал меня и детей, а я со своей стороны постараюсь понять и полюбить твою работу.

Я улыбаюсь.

— Помнишь, как давным-давно, когда мы только поженились и оба работали, мы, возвращаясь домой, по два часа делились друг с другом своими профессиональными заботами, своими переживаниями? — спрашиваю я. — Жаловались друг другу, сочувствовали друг другу. Это было здорово.

— А потом родились дети… — говорит Джулия. — И ты стал работать сутки напролет…

— Да, и та привычка исчезла, — говорю я. — Может, опять начнем?

— Звучит заманчиво. Послушай, Эл, я знаю, что, бросив тебя, я выгляжу эгоисткой. Но я на какое-то время просто обезумела. Прости меня…

— Ты не должна извиняться, — отвечаю я. — Мне следовало уделять тебе больше внимания.

Улыбнувшись, Джулия говорит:

— Раз уж мы пустились в воспоминания, может, ты помнишь нашу первую ссору, и как мы потом пообещали друг другу всегда пытаться смотреть на вещи не только своими глазами, но и глазами другого. Думаю, последние два года мы делали это не слишком часто. И я хочу попробовать снова, если ты не против.

— Я тоже хочу, — говорю я.

Мы нежно прижимаемся друг к другу.

— Так… может, поженимся? — спрашиваю я.

Она говорит:

— Я все пробую дважды.

— А может, все-таки не стоит тебе пробовать. Ясно, что идеальным наш брак не будет никогда, — говорю я ей. — Мы наверняка будем ссориться и дальше.

— А я, скорее всего, буду опять время от время эгоисткой, — добавляет она.

— Какого черта, — говорю я. — Поехали в Лac-Вегас, найдем там мирового судью, и нас быстренько разведут.

Джулия смеется:

— Ты серьезно?

— Нет, сегодня не могу, — говорю я. — Завтра утром совещание. Может, завтра вечером?

— Ты серьезно?

— С тех пор как ты ушла, я всю зарплату клал на книжку. Послезавтра у нас определенно появится время хотя бы часть этих денег просадить.

Джулия улыбается:

— Ну что ж, кутить так кутить.

На следующее утро около десяти часов я вхожу в конференц-зал на пятнадцатом этаже здания «ЮниКо». За дальним концом стола сидит Хилтон Смит; рядом с ним я вижу Нила Кревица. С обеих сторон от них — сотрудники управления.

Я здороваюсь:

— Доброе утро.

Хилтон смотрит на меня без тени улыбки и произносит:

— Если вы закроете дверь, мы начнем.

— Минуточку, — говорю я. — Билла Пича еще нет. Мы же подождем его?

— Билл не придет. У него важные переговоры, — отвечает Смит.

— Тогда я предпочел бы отложить рассмотрение отчета, пока он не сможет присутствовать, — говорю я.

Взгляд Смита наливается сталью.

— Билл попросил меня провести это совещание без него и передать ему мои рекомендации, — говорит он. — Поэтому, если вы хотите что-то сказать о своем заводе, я предлагаю вам начать. В противном случае мы сделаем выводы непосредственно из вашего письменного отчета. Но, учитывая рост себестоимости продукции на вашем заводе, о котором сообщил мне Нил, я думаю, вам все-таки следует объясниться. В частности, мне хотелось бы знать, почему вы не соблюдаете правила при определении оптимальных объемов партий.

Я прохаживаюсь перед ними, прежде чем ответить. Я начинаю злиться, однако стараюсь унять гнев и здраво раскинуть мозгами. Ситуация мне совсем не нравится. Пич, черт его подери, обязан был быть здесь. И я собирался отчитываться перед Фростом, а не его заместителем. Хилтон наверняка договорился с Пичем, чтобы самому стать моим судьей и, возможно, палачом. Я решаю, что безопаснее всего будет побольше говорить.

— Хорошо, я отвечу вам, — говорю я. — Но прежде, чем я начну свой доклад о положении дел на заводе, позвольте мне задать вопрос. Является ли снижение себестоимости продукции целью деятельности филиала «ЮниВер»?

— Разумеется, — нетерпеливо отвечает Хилтон.

— Нет, на самом деле это вовсе не цель, — говорю я им. — Цель «ЮниВер» — зарабатывать деньги. Согласны?

Кревиц, ерзая в своем кресле, отвечает:

— Это верно.

Хилтон осторожно кивает.

— Теперь я намерен доказать вам, что, как бы ни выглядела согласно стандартным методам расчета, наша себестоимость, завод, которым я руковожу, никогда еще не был столь способен зарабатывать деньги, как сейчас.

И я приступаю.

Проходит полтора часа, и когда я пускаюсь в объяснение относительно влияния «узких мест» на состояние запасов и величину выработки, Хилтон останавливает меня.

— Ну хватит. Вы уже отняли у нас массу времени. Однако в ваших объяснениях лично я не вижу никакого смысла, — говорит он. — Я не спорю с тем, что на вашем заводе есть парочка «узких мест» и что вы постигли их значение. Я могу лишь сказать на это «браво» и все такое, но когда я был директором завода, мы легко справлялись с «узкими местами», обходя их.

— Хилтон, мы имеем дело с ложными фундаментальными представлениями, — возражаю я.

— Не вижу в этом ничего фундаментального, — отвечает он. — В лучшем случае, это обыкновенный здравый смысл, да и то с натяжкой.

— Нет, это больше чем здравый смысл, потому что мы каждый день делаем то, что прямо противоречит устоявшимся правилам, которым следуют большинство занимающихся производством людей.

— Например? — спрашивает Кревиц.

— Согласно принятым правилам, отталкивающимся от интересов себестоимости, мы должны сначала уравновесить производственные мощности и спрос, а уже потом пытаться регулировать производственный поток через различные ресурсы, — говорю я. — Но сокращать мощности до уровня спроса не нужно вообще. Избыточные мощности нам необходимы. Правило, которому нужно следовать, такое: уравнивай спросу поток, а не мощности. Второе. Существующие методы стимулирования базируются на той посылке, что уровень использования рабочей силы предопределяется ее внутренним потенциалом, то есть работник может сделать столько, сколько в его силах, — продолжаю я. — Но эта посылка абсолютно неверна в силу существующей зависимости. Для каждого ресурса, не являющегося «узким местом», уровень активности, приносящий пользу системе, определяется не индивидуальными возможностями ресурса, а каким-то сторонним ограничением, существующим в системе.

Хилтон нетерпеливо перебивает:

— Какая разница? Когда человек работает, его работа всегда приносит пользу.

— Нет, и это третья ложная посылка, — отвечаю я. — Мы привыкли считать, что использование ресурса и его активность — одно и то же. А на самом деле это далеко не синонимы.

И спор продолжается.

Я говорю, что час, потерянный в «узком месте», — это час, потерянный всей системой. Хилтон утверждает, что час, потерянный в «узком месте», — это лишь час простоя конкретного ресурса.

Я говорю, что час, сэкономленный избыточным ресурсом, ничего не стоит. Хилтон настаивает на том, что час, сэкономленный избыточным ресурсом, есть час экономии.

— Оставьте эти разговоры об «узких местах», — говорит наконец Хилтон. — «Узкие места» временно ограничивают выработку. Возможно, работа вашего завода доказывает это. Но на уровень запасов они никак не влияют.

— Верно как раз обратное, Хилтон, — отвечаю я. — «Узкие места» предопределяют как уровень производства, так и уровень запасов. И я вам скажу, что на самом деле доказал наш завод: показатели, которыми мы привыкли измерять успехи производства, неверны.

Кревиц роняет из пальцев ручку, и она катится по столу.

— Тогда как вы предлагаете нам анализировать итоги работы? — спрашивает он.

— По уровню чистой прибыли, — отвечаю я. — И на основе этого параметра можно утверждать, что мой завод лучший в филиале и, может быть, даже в отрасли. Мы зарабатываем больше денег, чем кто-либо другой.

— Пока что зарабатываете, — говорит Хилтон. — Но если вы собираетесь так управлять заводом и дальше, я не представляю, как он может остаться прибыльным.

Я хочу ответить, но Хилтон, повысив голос, не дает мне сказать.

— Факт налицо: себестоимость вашей продукции растет, — говорит он. — А когда себестоимость растет, прибыли обречены снижаться. Это же совсем просто. И это главное, что я намерен сообщить Биллу Пичу.

Проходит немного времени, и я оказываюсь в зале один. Господа Смит и Кревиц ушли. Пустым взглядом я смотрю в свой открытый кейс, затем ударом кулака захлопываю его.

Ругаясь про себя, я выхожу из комнаты и направляюсь к лифтам. Нажимаю кнопку «вниз». Но когда лифт подходит, я уже далеко. Я опять иду по коридору, направляясь в угловой кабинет.

Секретарша Билла Мег следит за моим приближением, перебирая папки с бумагами.

— Мне нужно видеть Билла, — говорю я, подойдя к ее столу.

— Входите. Он ждет вас, — отвечает она.

— Здравствуй, Эл, — приветствует он меня. — Я знал, что ты не уйдешь, не повидавшись со мной. Присаживайся.

Я начинаю говорить, еще не дойдя до его стола.

Дата добавления: 2014-11-20