Развитие исследований по формированию умственных действий 3 страница

Они изображали последнее как процесс, возбуждаемый и направляемый задачей, протекающий скрыто (от само­наблюдения) и в тоже время сопровождаемый неким бли­же неопределимым сознанием его объективного значения; ни это значение, ни процесс мышления непосредственно не связываются в самонаблюдении с каким-нибудь чувст­венным содержанием. Все эти характеристики, столь та­инственные, если их рассматривать как первичные свой­ства мысли, становятся вполне понятны в качестве характеристики явления, каким оно выглядит на послед­нем этане формирования умственного действия. Да, оно детерминируется «тенденцией», исходящей от задачи, по­тому что эта задача в результате длительного воспитания становится его «задолбленным» условным раздражителем: да, оно протекает «без-образно», потому что чувственный материал давно обобщен, отвлечен, действие переведено во вторую сигнальную систему и здесь тоже в большей сво­ей части подверглось сокращению; но это скрыторечевое действие сопровождается сознанием его объективного зна­чения именно потому, что за его сокращенной формой сто­ит сложная система предшествующих форм, соединяющих это сокращенное действие с его полностью развернутым объективным содержанием и полным речевым выражени­ем; благодаря совозбуждению последние реально присут­ствуют при выполнении сокращенного действия.

Ошибка представителей Вюрцбургской школы заклю­чалась не в описании того, как выглядит в самонаблюде­нии процесс решения задачи — процесс умственного дей­ствия. Поэтому нет ничего удивительного, что это описание постоянно подтверждалось разными исследователями. Кар­динальная ошибка сторонников «чистого мышления» со­стояла в том, что описание поверхности мышления они принимали за характеристику его сути и, следовательно, незначительную часть явления приравнивали ко всему процессу в его действительном содержании. На самом же деле в сложившемся умственном действии почти все его действительное содержание уходит из сознания, а то, что в нем остается, не может быть правильно понято без свя­зи с остальным. Представители Вюрцбургской школы спорили с сенсуалистами по поводу того, что входит в со­став «явлении сознания» — только ли чувственные эле­менты, или еще и не сводимые к ним «сознавания», — но вместе с сенсуалистами они принципиально ограничива­ли психологию непосредственным наблюдением «явле­ний сознания».

Однако даже в описании субъективной картины мыш­ления представители Вюрцбургской школы допускали одну кардинальную ошибку: они не выделяли (а в объяс­нениях совсем пропускали) характерную поляризацию умственного действия, его раздвоение на объект мысли и мысль об этом объекте. Все, о чем они говорили, касается только объекта мысли — того, что мыслится, — а не самой мысли как идеального действия субъекта, направленного на это мыслимое содержание. Правда, как и все «эмпири­ки», они принципиально не признавали ни субъекта, ни его идеального действия и сводили процесс мышления к ассо­циативному (потерминологии Зельца — рефлексоидально-му) восстановлению в сознании его предметного содержа­ния. Даже такие характерные состояния, как уверенность, сомнение и т. п., они толковали в духе эмпирической пси­хологии — не как формы отношения субъекта к объекту, а как одни «явления сознания» — чувства наряду с другими «явлениями сознания» — мыслями.

Но одно дело толкования, а другое — факты. Ассо­циативное течение мыслей не исключает их внутренней по­ляризации — на содержание мысли и мысль об этом со­держании, — и факт заключается в том, что в каждой такой мысли, помимо мыслимого содержания, есть еще и самая мысль о нем — мысль, которая и представляется нам на­шим идеальным действием в отношении мыслимого объ­екта. Можно объявить ее иллюзией — как это делали «строгие» ассоцианисты (Дэвид Гартли, Джемс Милль, Э. Титченер) или их не менее строгие современные про­тивники — гештальтпсихологи, — но нельзя отрицать ее существования хотя бы в качестве такой иллюзии. Исто­рия борьбы основных направлений в психологии показы­вает, что именно это содержание сознания всегда представ­ляло наибольшую трудность для естественно-научного объяснения. Но без объяснения этой идеальной, психи­ческой деятельности вообще нет искомого объяснения, потому что собственно она-то и является мыслью, в то время, как мыслимое содержание составляет только ее объект.

Прослеживая становление умственного действия и его переход во внутреннюю речь, мы получаем возможность объяснить, почему в конечном счете умственное дейст­вие как бы раздваивается на свое предметное содержание и мысль о нем и почему, далее, это предметное содержа­ние получает «внечувственную» форму, а мысль о нем представляется в самонаблюдении чем-то совершенно бессодержательным.

Дело в том, что действие, воспитываемое по заранее ука­занному образцу, требует постоянного сравнения с этим образцом; иначе говоря, в состав такого действия обяза­тельной частью входит не только процесс его исполнения, но и контроль за ним. Этот контроль представляет собой отдельное действие, которое, как и всякое другое, имеет свою историю. В общем его формирование следует по тому же пути, что и основное, рабочее действие (рабочее в том смысле, что оно непосредственно производит намечен­ный продукт). Однако формирование контроля идет ско­рей и часто с меньшей отработкой некоторых этапов, всту­пая при этом в разные отношения к рабочему действию. В конечном итоге, когда от последнего остается лишь мыслимое предметное содержание, контрольное дейст­вие, сокращаясь и меняясь до неузнаваемости, как бы полностью сливается с ним, образуя мысль об этом пред­метном содержании.

Чтобы проследить этот процесс более отчетливо, возь­мем тот случай, когда оба действия — и рабочее, и кон­трольное — формируются заново. Пока новое действие в своей рабочей части задерживается на материальном уровне, контрольное действие проходит свою эволюцию гораздо скорей. Сначала оно тоже носит материальную (или материализованную) форму: и образец для контро­ля, и способ, и порядок его применения даются и указы­ваются материально — в виде предметов (эталонов), чер­тежей, схем и схематических записей на «памятной карточке» и т. п.; самый процесс контроля происходит в виде наложения образца на промежуточные и конечный результаты рабочего действия.

Но после некоторого освоения образец уже не накла­дывается, а только «примеривается на глаз»: посмотрев на образец, ученик переводит взор на предмет и оценива­ет их соответствие. Здесь само действие; процесс контро­ля становится уже идеальным: примеривание соверша­ется только «в представлении». Однако, пока средства контроля — образец и указания на порядок и способ его применения — даются внешним образом и контрольное действие не может обойтись без них, оно в целом остает­ся на материальном уровне. Когда же прогрессирующее усвоение позволяет обходиться без материальных средств контроля и ученик может пользоваться ими только «по памяти», контрольное действие становится полностью идеальным.

Первое время оно и в этом виде выполняется с пол­ным расчленением своих отдельных операций, сохраняя четкое предметно-оперативное содержание. Но затем на­ступают его дальнейшие изменения. Они связаны с из­менением рабочего действия. Последнее обобщается и вследствие этого стереотипизируется (так как обобщение означает выделение постоянного состава действия), а это ведет к таким же изменениям контрольного действуя. Сте­реотипия создает благоприятные условия для сокраще­ния, которые в идеальном действии наступают с необхо­димостью (ибо незачем производить все операции, если результат действия заранее известен по прошлому опы­ту). Сокращение контроля означает, что примеривание образца к процессу и результатам рабочего действия уже не производится, а только имеется в виду (так же как са­мый его результат в этих стандартных положениях). В даль­нейшем, быстро автоматизируясь, процесс примеривания совсем уходит из сознания, и тогда для самонаблюдения контроль уже не различим от восприятия рабочего дейст­вия и сводится к его прослеживанию. Действие контроля превращается во внимание, которое для непосредственного наблюдения (самонаблюдения) представляется какой-то ближе неопределимой нашей активностью, стороной (на­шего же) рабочего действия.

Когда рабочее движение переходит на уровень гром­кой речи, его предметное содержание выступает в форме значения речи. Теперь внимание к нему становится вни­манием к объекту, который представлен идеально. Про­исходит существенное сближение между природой объ­екта и природой направленного на него внимания. Однако предметное содержание рабочего действия, будучи дано в значении речи, вместе с нею вступает в сознание как нечто внешнее и в этом смысле противостоит направлен­ному на него вниманию.

В громадном большинстве случаев процесс контроля не подвергается специальной словесной отработке и пе­реносится на словесную форму рабочего действия в виде описанного выше «примеривания на глаз». А такое пре­вращение в идеальное «действие взора» в обход специ­альной речевой отработки в чрезвычайной степени содей­ствует стихийному, безотчетному его исполнению. Если к этому добавить, что «примеривание на глаз» является общим для очень большого числа самых разных дейст­вий и поэтому в большинстве случаев переносится на них из прошлого опыта уже в готовом виде, то мы легко пой­мем, почему конкретное содержание этого контрольного действия настолько забывается, что вопрос о «природе» внимания до сих пор остается одним из самых темных во­просов психологии.

Наконец, когда рабочее действие переходит во внут­реннюю речь, оно становится автоматическим процессом, исполнение которого уходит из сознания. Перед самона­блюдением выступает только конечный результат рабо­чего действия, предметное содержание которого в созна­нии появляется сразу как объект. Вместе с ним, как вызываемое этим объектом, появляется внимание, всей своей историей накрепко связанное с ним. Будучи уже и раньше сведено к прослеживанию рабочего действия, внимание теперь проявляется обращением на объект в момент его появления, И теперь оно неотличимо — в са­монаблюдении, конечно, — от простого сознавания это­го содержания. Таким образом, идеально данный пред­мет и внимание к нему почти сливаются в одно явление и выступают как две неразделимые, но различимые его сто­роны. Вследствие специфической формы, в которой объ­ект теперь выступает в сознании — как предметное зна­чение речи, — эти разные стороны представляются двумя сторонами мысли: объект нашей мысли и сама мысль об этом объекте.

Так, в конце концов, два относительно самостоятель­ных действия — компоненты действия, воспитываемого по заранее указанному образцу, — превращаются в две стороны умственного действия. Вследствие этого послед­нее кажется раздвоенным и в то время, как одна его сто­рона сводится к предметному содержанию, данному во «внечувственной» форме значений речи, другая сторона сводится к «чистому» акту внимания, лишенному в са­монаблюдении сколько-нибудь явственного содержания.

Как идеальное действие субъекта, направленное на известный объект, мысль получается только при форми­ровании умственного действия по образцу. Это происхо­дит только у человека. Умственный, внутренний план, составляющий отдельное поле действия наряду с воспри­ятием, возможен только на основе речи, второй сигналь­ной системы. У животных ее нет, и у них не может быть умственных действий. Вся психическая жизнь животных развертывается в плане восприятия и ограничивается им. Формирование новых действий идет у них двумя путями: или путем проб и ошибок с постепенным отсевом неудач­ных движений, или на основе восприятия правильного пути между предметами; в обоих случаях контролем слу­жит только подкрепление или неподкрепление. Даже под­ражание является у животных лишь одним из средств вто­рого пути: наблюдая за другим, животное замечает (в меру своих возможностей) путь к объекту — путь, который дру­гой раз само находит, — и затем физически его воспроиз­водит. Ни за самим действием, ни за его результатом кон­троля путем сопоставления с образцом нет.

Факты так называемого разумного решения задач жи­вотными бесспорно доказывают наличие у них идеаль­ных действий в поле восприятия. Но эти идеальные дей­ствия суть не что иное, как более или менее полное прослеживание пути физических действий с помощью движений взора или, вообще говоря, «точки внимания» в поле восприятия. Следовательно, эти идеальные движе­ния нельзя считать мыслями (хотя они и выполняют сход­ную роль — это аналогичные, но не гомологичные образо­вания). Таким образом, у животных нет ни формирования новых действий по образцу, ни умственных действий, а их идеальные действия в поле восприятия не суть мысли. У животных нет мыслей.

Это следует уже из того простого обстоятельства, что действие по заданному образцу выражает общественную природу человеческого обучения, а контроль за этим дей­ствием — характерное общественное отношение к своему действию: как бы со стороны других людей и с помощью ими данного критерия. Все это предполагает речь, вторую сигнальную систему, и все это у животного отсутствует.

Итак, на последнем этапе формирования внутренней речи, вследствие ухода из сознания самого речевого процесса, обе составные части сложного действия человека, его рабочая и контрольная части сливаются и превраща­ются в разные стороны одного явления: первая — в пред­метное содержание действия, мыслимое внечувственно и как нечто непсихологическое, а другая— в мысль об этом предметном содержании, которая представляется чем-то собственно психологическим, но «зато» бессодержатель­ным. И положение таково, что в самонаблюдении мысль открывается только в этом виде: когда действие еще не достигло заключительной стадии, то оно представляется совсем другим явлением, а процесс формирования, ко­торый реально связывает эти разные явления, лежит за пределами самонаблюдения. Если исследование мысли ограничивается со стороны предмета этой конечной фор­мой умственного действия, а со стороны метода — само­наблюдением, то неизбежно и «естественно» возникают следующие исторически известные недоразумения.

Одно из этих недоразумений заключается в том, что, рассматривая мысль «эмпирически», как явление внутрен­него опыта и, следовательно, как уже наличное, готовое явление (а иначе, повторяю, она и не открывается само­наблюдению), мы не находим ничего, кроме сознания сво­ей, идеальной деятельности. Однако оно так бессодержа­тельно, что представители классического ассоцианизма могли с правом выставить требование: или указать содер­жание этой деятельности, или признать, что она совпада­ет с самим фактом сознавания известного предметного со­держания, есть не что иное, как его появление в сознании (Джемс Милль). Но острие такого рассуждения обраща­ется против самого ассоцианизма; непосредственная кар­тина душевной жизни объявляется иллюзией по сравне­нию с той, которая строится согласно ассоцианистической

теории, а эта ассоцианистическая картина превращает все сознание, включая, конечно, и мысли, и мышление, в грандиозный «полипняк образов» (И. Тен) — бесполез­ный и поэтому биологически бессмысленный и непо­нятный дубликат материального мира.

Второе недоразумение состоит в том, что по отноше­нию к мысли, субъективно открывающейся в таком «чис­том» виде, речевое выражение представляется чем-то внешним и необязательным, какой-то условной словес­ной оболочкой. Это и не удивительно — последующее речевое сообщение является уже не той речью, на основе которой эта мысль сложилась, а другой речью, которая post festum сообщает о мысли, о ее предметном содержа­нии, как о всяком внешнем для себя предмете. Когда же мы возвращаемся к той речи, на основе которой эта мысль в свое время образовалась, речь опять выступает перед нами именно как речь, а не как мысль, а ее предметное содержание — как значение речи, а не содержание мысли. Мысль как особый предмет объяснения исчезает, и про­блема из психологической превращается в лингвистиче­скую. Генетическая связь между речью и мыслью раскраи­вается только в последовательности этапов формирования умственного действия, и вне этой последовательности сходство отдельных явлений только уводит от их реальн­ой связи.

Третье недоразумение заключается в том, что предмет­ное содержание человеческого действия признается само­стоятельным явлением — действием в собственном смысле слова — и ему противопоставляются умения и навыки (как собственно психологические явления). Умения и навыки (выполнять известное действие) рассматриваются не как характеристики действия, а как самостоятельные явления, лишь связанные с действием, но принципиально от него отличные. Между предметным действием, как явлением внешнего мира, и умениями и навыками, как психологи­ческими явлениями, снова проводится абсолютное разгра­ничение. Это психологически опустошает умения и навы­ки и закрывает путь к объективному изучению психических явлений, так как человеческое действие в его предметном содержании служит ключом такого изучения.

Так, речевая форма предметного действия, став внут­ренней речью, распадается в самонаблюдении на несколь­ко как бы самостоятельных явлений: предметное действие как объект мысли — мысль об этом объекте — словесное выражение этой мысли. Отсюда и возникают ложные про­блемы: чистой мысли и выражения мысли в речи, ложные представления о том, что умственное действие есть явле­ние непсихологическое и что оно не составляет предмета общей психологии. Все это происходит от того, что психо­логической действительностью признается только то, что находят в самонаблюдении; за всем этим скрывается так называемое «эмпирическое», т. е. субъективно-идеалисти­ческое понимание предмета психологии — убеждение в том, что только «явления сознания», открывающиеся в са­монаблюдении, составляют истинное и полное содержа­ние психических явлений. Но, как мы видели, настоящее содержание умственного действия не может быть обнару­жено самонаблюдением. Только объективное генетическое исследование позволяет установить его действительное со­держание и вместе с тем понять, почему оно открывается самонаблюдению в том или ином виде. Только процесс формирования умственного действия, прослеженный хотя бы в общих чертах, но от начала и до завершения, позво­ляет понять этот психологический процесс в его основ­ных особенностях и, в частности, понять, как образуется мысль, что она такое на самом деле, почему она представ­ляется в таком виде.

И это один из наиболее существенных теоретических выводов из анализа формирования умственного действия. О практических выводах в этой статье я вообще не говорю. Ясно и так, что знание порядка и приемов формирования полноценных умственных действий открывает возмож­ность их планомерного воспитания, а в случае необходи­мости — их уверенного исправления.

Разъяснение действительного содержания умственно­го действия — не только умения выполнить предметное действие в уме, но и связанной с ним мысли об этом дей­ствии — составляет первый шаг в решении вопроса, с которого мы начали настоящее изложение, вопроса о кон­кретном содержании психической деятельности.

Вторым шагом было выяснение психологического ме­ханизма образов. Переход от умственных действий к об­разам на основе единой линии исследования представ­ляет собой нелегкую задачу, так как образы в известном смысле прямо противоположны действиям: действие — процесс, образ — нечто одномоментное, статическое; в образе навстречу действию выступает объект, который противостоит этому действию. Но, с другой стороны, в образах отражаются предметы, с которыми производятся действия, и само это отражение формируется на основе действия с предметами. Вопрос заключается в том, как формируется образ на основе действия.

Процесс формирования образов, чувственных и отвле­ченных, в частности, понятий был экспериментально изу­чен нами на материале школьных понятий и обобщенного образа восприятия [17], [20]. Основные черты этого про­цесса особенно четко выступают при формировании по­нятий, этой наиболее развитой и расчлененной формы об­разов, на которых мы поэтому сейчас и остановимся.

Главный путь формирования понятий у ребенка нашего общества — это путь школьного обучения. В процессе та­кого обучения содержание нового понятия, его существен­ные признаки с самого начала прямо указываются. Тем не менее понятие как целостный образ обычно формируется не сразу, а лишь постепенно, в процессе его применения. Известно, что усвоение и автоматизация этого процесса ведет к тому, что в конце концов понятие начинает как бы непосредственно восприниматься в материале. Но процесс образования такого «восприятия» и его механизм остава­лись неизученными. Так как мы хотели подойти к образо­ванию понятий именно со стороны тех умственных дей­ствий, на основе которых, по нашему предположению, складываются эти понятия, то для нас было особенно важ­но выяснить: что представляет собой задача, которая ре­шается применением признаков данного понятия (ведь использование понятий может быть самым разным); ка­ково конкретное содержание действий по применению этих признаков (так как даже указание на эти действия, что тоже не всегда имеет место, большей частью не раскрывает их дей­ствительного содержания); каким изменениям эти действия должны подвергнуться, чтобы группа используемых при­знаков превратилась в целостный образ. Прежние иссле­дования указывали что это происходит, но не раскрывали того, как это происходит.

Анализируя психологическую ситуацию в начале обу­чения новому понятию, мы пришли к заключению (ко­торое и подвергли экспериментальной проверке), что в условиях школьного обучения первым действием, на ос­нове которого происходит образование понятий, по край­ней мере начальных, является использование их призна­ков (напомню, что они указываются с самого начала) для выяснения того, относится ли предлагаемый материал к числу явлений, входящих в объем данного понятия. Лишь отсюда следуют дальнейшие выводы относительно этого материала. Действие по выявлению определенных при­знаков в конкретном материале и подведение этого мате­риала под определенное понятие мы и положили в осно­ву формирования последнего. Далее, исходя из того, что формирование понятия происходит в процессе форми­рования указанного действия и что последнее совершает описанный выше путь становления, мы и действие по выявлению характерных признаков нового понятия под­вергали планомерной поэтапной отработке. Таким путем мы держали ход всего процесса в своих руках. Описание его представляет специальный интерес для выяснения ме­ханизма формирования образа, и поэтому мы несколько подробней и в сугубо практическом, так сказать, методи­ческом плане изложим порядок поэтапной отработки ука­занного действия.

Сначала ученику подробно разъясняли, что представ­ляет собой новое явление (понятие которого мы хотели сформировать), каковы его отличительные признаки и как нужно их искать в предлагаемом материале. Затем учени­ку давали карточку, на которой эти признаки были выпи­саны столбиком и под номерами (материализация систе­мы этих признаков, а в некоторых случаях — и самих признаков). Пользуясь такой карточкой, ученик вслух ана­лизировал предлагаемый материал, устанавливал наличие или отсутствие в нем этих признаков и делал общее заклю­чение: подходит или не подходит данное частное явление под интересующее нас понятие. Таков был этап материа­лизованного действия.

Действие с карточкой повторял ось многократно, в стро­го постоянном порядке, на специально подобранном, сис­тематически меняющемся материале. Содержание карточ­ки быстро запоминалось, и вскоре ученик переставал пользоваться ею. Тогда карточку убирали, но от ученика тре­бовали: вслух по очереди называть признаки и раздельно, строго соблюдая тот же порядок, анализировать новый ма­териал. Это было уже действие в плане громкой речи.

Когда и это действие начинало выполняться без зами­нок, ставились новые условия. Экспериментатор называл только номер признака (по карточке), а ученик должен был молча вспомнить этот признак, молча примерить его к материалу и вслух дать только заключение: есть признак или нет; затем по совокупности признаков сделать общий вывод. Такая процедура обеспечивала развернутое выпол­нение действия про себя и контроль за ним.

Когда и в этом виде действие начинало выполняться плавно и быстро, мы переставали указывать номера при­знаков и требовать раздельного ответа по каждому из них. Этим открывался путь для сокращения и автоматизации действия, которые вскоре и наступали. Умственное дей­ствие (по применению признаков понятия) переходило в стадию своего завершения.

Вскоре процесс приобретал такой вид: знакомясь с материалом учащийся сразу узнавал искомое явление, — например, число предметов, подлежащее, биссектрису, определенный тип архитектуры и т. д. — или также сразу, как бы без анализа, обнаруживал его отсутствие. Поня­тие как бы непосредственно выступало перед ним в сво­ем конкретном воплощении. Лишь после этого, если экс­периментатор требовал проверки, ученик приступал к выделению отличительных признаков данного понятия.

Как складывалось и получалось это «непосредственное восприятие» понятий? Из описания процедуры явствует, что в конце обучения хорошо обобщенное, перенесенное во внутренний план, сокращенное и автоматизированное действие выпадало из сознания. Оно превращалось в скры­тый механизм, который моментально срабатывал, как только ученик, знакомясь с материалом, наталкивался на его условный раздражитель. Процесс происходил автома­тически, незаметно для ученика, принося в его сознание только свой продукт. И этот продукт появлялся сразу, ха­рактерные признаки явления выступали одновременно, не сами по себе и не рядом друг с другом, а как свойства на­личного объекта и потому как единое целое.

Таким образом, было установлено, что понятие как целостный образ получается тогда, когда действие, на основе которого оно формируется, пройдя поэтапную от­работку, становится обобщенным, сокращенным, автома­тическим и подсознательным умственным процессом. Умственное действие в такой форме и есть психологиче­ский механизм отвлеченного образа, механизм его форми­рования и его дальнейшего существования.

Образы восприятия строятся в сущности таким же пу­тем, но на основе действий, которые могут и не проходить речевой отработки. В этих случаях действия, направлен­ные на выяснение свойств вещей, складываются стихий­но и не переходят в умственный план, а остаются в поле восприятия. Сначала такие познавательные действия имеют тоже материальный характер — это ощупывание, переворачивание и т. п. Они всегда сопровождаются взо­ром, и последний постепенно научается следовать путем, которым шло материальное исследование. Затем эти при­вычные и стереотипные движения взора сокращаются, и в конце концов достаточно бросить мимолетный взгляд, чтобы совокупность признаков знакомого предмета или знакомой обстановки выступила сразу как определенное целое.

После изучения психологического механизма мысли и образов, умственное действие выступает перед нами не только в качестве частного явления, но также как основа для формирования, а затем и скрытый механизм других психических явлений. В нем раскрывается конкретное со­держание психической деятельности: она оказывается не чем иным как совокупностью внешних предметных дей­ствий, ставших идеальными и, в частности, умственны­ми действиями. Таким образом порядок формирования идеальных действий возвращает нас к формуле Маркса: «Идеальное есть не что иное, как материальное, переса­женное в человеческую голову и преобразованное в ней»[111]. Теперь, изучая процесс этого «пересаживания и преоб­разования», мы начинаем конкретно представлять себе его психологическое содержание. Каждый этап означа­ет отдельную форму отражения—объекта действия него самого, — каждое обобщение, каждое сокращение, каж­дая новая степень освоения означают дальнейшие изме­нения внутри каждой из этих форм. Пройденные ступени не отпадают, но в снятом виде образуют восходящую сис­тему, стоящую позади наличного действия и составляю­щую основную часть его психологического содержания. Переплетение отраженных и преобразованных форм пер­воначально материального действия так сложно, что пред­ставляет собой подлинный лабиринт. Лишь благодаря ари­адниной нити последовательной отработки основных параметров и их показателей мы получаем возможность не только следить за изменениями действия, но и управ­лять ими.

Собственно к этому и сводится основное содержание нашего изложения.

Формирование умственного, обобщенно говоря, иде­ального, действия составляет основу для сформирования других психических явлений. А так как эти идеальные действия суть не что иное, как материальные действия, перенесенные в план отражения и многократно изменен­ные, то генетически и функционально единая система всех этих отраженных форм предметного действия и со­ставляет конкретное содержание психической деятельно­сти, скрытой за разными психическими явлениями.

Поэтапное формирование идеальных, в частности ум­ственных, действий связывает психическую деятельно­сти с внешней, предметной, материальной деятельностью. Оно является ключом не только к пониманию психических явлений, но и к практическому овладению ими. Про­цесс формирования умственного действия полностью де­терминирован — системой требований, предъявляемых к действию, с одной стороны, системой условий и приемов, с помощью которых такое действие может быть воспита­но, с другой. Воспитание требуемой формы действия в заданных условиях составляет для нас, в сущности, един­ственное средство анализа и доказательства его приро­ды. Но, очевидно, такое познание явления означает вме­сте с тем и овладение им.

Дата добавления: 2014-11-08