Область применения 1 страница

LXXVI

LXXV

LXXIV

LXXIII

LXXII

LXXI

LXX

LXIX

LXVIII

LXVII

LXVI

LXV

LXIV

LXIII

LXII

LXI

LX

LIX

LVIII

LVII

LVI

LV

LIV

LIII

LII

LI

L

XLIX

XLVIII

XLVII

XLVI

XLV

XLIV

XLIII

XLII

XLI

XL

XXXIX

Итак, что же это была за революция, которую мы пережили недавно, революция, сменившая власть, строй, границы, гимн, герб? Революция, прошедшая сначала антикоммунистическую фазу (июль 1991 г. — апрель 1992 г., т. е. с указа № 14 Б.Н.Ельцина о департизации, до VI съезда народных депутатов России), а затем — антисоветскую (с апреля 1992 г. и до октября 1993 г.). Революция в узком смысле слова уместилась между двумя указами президента России: указом № 14 и указом № 1400. Так сказать, 14 плюс два нуля; правда, значок «два нуля» имеет еще одно значение, но об этом не будем. Что же касается революции в более широком смысле, то она пролегла между двумя апрелями — 1985 и 1995 гг. Разумеется, последняя Русская Смута — сложное и многомерное явление. Его можно рассматривать под разными углами зрения. Вот один из них.

Мы привыкли говорить о «капитализации России», о «переходе к рынку», другими словами о том, что антикоммунистическая революция автоматически ведет к капитализму, что это революция буржуазная или даже буржуазно-демократическая. И конечно же, это сдвиг в сторону капитализма, он считается главным и при этом желательным вектором развития. Думаю, это не так. Вернее, далеко не совсем так, не в этом главное. Если коммунизм — это функциональный негатив капитализма, то нынешняя русская революция — антикапиталистическая. И другой быть не может. Не только потому, что Россия — глубоко некапиталистическая, имманентно антикапиталистическая страна, а, как известно, из (капиталистического) ничего-ничего (капиталистического) не бывает. Но и потому, что коммунизм был реализацией негативной функции капитала, и отрицание этой функции есть тоже антикапитализм, только специфический.

В 1917–1921 гг. антикапитализм формировался и развивался как отрицание капиталистической субстанции ее функцией, с опорой на эту функцию. Ныне же, когда сам капитализм стал энтээровским и коммунизм уже не способен обеспечить реальный социальный контроль над населением, он не может в нынешнем мире служить формой организации Русской Системы — обладание голой функцией капитала не решает проблем устойчивости существования и даже не приносит чувства глубокого удовлетворения, отрицается уже сама функция. Лозунгом первой русской революции была «экспроприация экспроприаторов». На знаменах второй можно написать «дефункционализация функционалов». Именно это и произошло.

Если коммунистическая революция в России начала века была антикапиталистической по линии содержания, субстанции капитала, отрицанием этой последней, то антикоммунистическая революция конца века стала антикапиталистической по другой линии. Она отрицала ту организацию власти, специфическим содержанием которой стало отрицание капиталистического содержания с помощью капиталистической же функции. Первая антикапиталистическая революция покончила с капитализмом, так сказать, частично, породив систему, функционирующую как самовоспроизводящийся процесс отрицания капитала. Вторая антикапиталистическая революция покончила в России с капитализмом полностью, уничтожив то, что было даже его негативным слепком (а потому теперь и капитал допустить можно, он — не страшен).

Иными словами, если с помощью первой антикапиталистической революции Россия вошла в XX в. как век функционального капитализма и, по крайней мере функционально, подключилась к самому капитализму, то посредством второй антикапиталистической революции Россия вышла и из XX в., и из «своего» негативно-функционального «капитализма» — коммунизма. С октябрем 1917 г. Россия вступила в Ночь Современности, с апрелем 1985 (разумеется, никто, в том числе Горбачёв, не знал, что начинается революция — стремились-то к другому; но человек предполагает, а Крот Истории — располагает) встречает рассвет Постсовременности.

Некоторые обстоятельства входа и выхода настолько совпадают, что поневоле начинаешь верить в мистику исторической симметрии. Ограничусь одним примером. За вход коммунисты уплатили Брестом, т. е. тем, за что Ленина многие обвиняли в предательстве национальных интересов, сдаче территории и т. д. За выход коммунистами было уплачено сдачей сначала Восточной Европы, а затем — частью территории бывшей Российской, а потом и Советской империи. И опять последовали — и до сих пор звучат — обвинения в предательстве национальных интересов и т. д. Ясно, что в обоих случаях власть, наднациональная и надтерриториальная по своей природе (ее завоевание или удержание приоритетны по отношению к национальным интересам и территориальной целостности), действовала рационально и в соответствии со своим содержанием и логикой. Территория, пространство — та самая лапа, которую отгрызают, попав в капкан. Это — не метафора, по крайней мере, что касается выхода, антикапиталистической революции конца века. Ведь если СССР — это антикапиталистическая зона, которую заняла когда-то Россия, то упадок этой зоны, исчезновение raison d'être существования ее в Капиталистической Системе означает: чтобы выжить, Россия должна покинуть эту зону, разломать и сбросить зональную скорлупу как реликт ушедшей эпохи.

СССР стал зоной мирового бедствия, которую необходимо было покинуть, хотя, быть может, не в той форме и не так, как это было сделано. Правда — вышли, как и вошли, — не хуже. Оставим споры о необходимости восстановления СССР людям ушедшего XX в., так и оставшимся в нем, словно экипаж затонувшей подлодки. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Речь не должна идти о восстановлении ни СССР, соответствовавшего эпохе функционального капитализма, ни Российской империи, соответствовавшей эпохам Старого Порядка и Субстанционального капитализма. Восстановить в истории вообще ничего нельзя. История нереставрационна по своей природе. Говорить нужно о другом — о создании заново, о конструировании некой новой геополитической, геоэкономической и геокультурной формы, панциря для той новой структуры, которая возникает в Русской Истории и которая, конечно, не будет уже в прежнем смысле ни Россией, ни империей. А может, и вообще не будет Россией — нам не дано знать будущее.

Точно можно сказать одно: приступая к конструированию, необходимо отсечь от России все, что не вписывается в энтээровский XXI в., оставить прошлому всю экзотику — она вышла из моды. Распад СССР, воплощавшего в своих рамках единство (прото)Севера и (прото)Юга, теоретически позволяет нам безболезненно сделать то, что отняло столько сил и средств у колониальных империй. Другой вопрос — практическое воплощение. Для этого нужны люди.

Но вернемся к антикоммунистической революции конца века. Может быть, она все-таки не антикапиталистическая? Об этом, казалось бы, говорят и лозунги и логика. С лозунгами все ясно: на то они и лозунги. Логика же, например, «говорит»: если «вторая русская революция» (1991–1993) есть отрицание антикапитализма, то, следовательно, она есть революция буржуазная — минус на минус дает плюс. Отсюда и лозунги. К тому же отрицание коммунистической власти как института взбесившейся функции капитала происходило ведь с опорой на какую-то субстанцию как внутри страны, так и вне ее (одобрение и поддержки капиталистического Запада). Короче, реванш субстанции. Так, может, я поторопился записать «вторую русскую революцию» в антикапиталистические? Думаю, не поторопился.

Итак, предвижу вопросы: разве не появились у нас частные банки и частные магазины? Разве не возникают акционерные общества, разве не приватизируются предприятия? Ответ на оба вопроса — да. Кто не слеп, тот видит: появилась. Но ведь это не есть капитализация и буржуазификация. Я не стану в данном случае приводить аргументы типа: «криминальный капитал — это не капитал», «номенклатурный капитал — это не капитал». Об этом уже много сказано. Или типа: «непроизводительный капитал не есть капитал», а у нас почти весь капитал финансовый, нажит на экспорте, перепродажах, спекуляции. По крайней мере, он не есть системообразующий капитал, ведущий к капитализму, т. е. не есть капитал в формационном смысле. Такой — денежный, спекулятивный — капитал существовал до капитализма, будет существовать после него и капиталистическим такой капитал делает только его функциональное подключение к мировому капиталистическому рынку. Без и вне последнего такой капитал есть всего лишь деньги, особенно если ему, как в России, противостоит не капиталистически эксплуатируемый работник, а наемный работник иного типа.

Оба типа аргументов, о которых шла речь, справедливы. Но это аргументация от конкретного, индуктивная, в ней есть существенный элемент «к случаю». Мы же имеем перед собой проблему теоретическую, а потому и необходимо рассмотреть ее как таковую с соответствующей аргументацией «от абстрактного к конкретному». Только такой путь является реально доказательным, исчерпывающим, а не просто иллюстративным.

Во-первых, частная собственность становится в данном обществе и для него буржуазной только в том случае, если общество в целом является уже буржуазным, если отношения собственности охвачены капиталистической собственностью. Это элементарный вывод на основе принципа системности. Ничего подобного у нас нет. Что там капитал — даже частная собственность объявлена только в Конституции без разъяснения механизма функционирования в соответствующих кодексах. Похожа на зафиксированное в Конституции СССР право союзных республик на выход из Союза. Ну и что? «Остановите самолет, я слезу»? Это не говоря о том, что в нынешней реальности первоначальное накопление капитала нередко подрывает капиталистическое накопление, т. е. оказывается самовоспроизводящимся («вечный генезис» без реального возникновения); что капитал должен быть социальной формой, а не асоциальной и т. д.

Во-вторых, нынешняя «собственность» «новых русских», будь то бандиты или эксбандиты, отмывающие и приумножающие преступные деньги, банкиры или экскомбоссы, отмывающие и приумножающие деньги КПСС, не есть до сих пор нечто самостоятельное, некая целостность. Это лишь экономическая сторона, экономическая часть распавшейся коммунистической властесобственности, гомогенного коммунистического присвоения общественной воли и общественного продукта.

Исчезновение КПСС как гаранта отчуждения социальных и духовных факторов производства привело к двум параллельным процессам, протекавшим, однако, с разной скоростью — по крайней мере, сначала с разной. Эти процессы фиксируют две стороны распада присвоения как властесобственности на власть и на «собственность», а точнее — имущество, которое не обрело еще адекватной ему формы собственности, а потому его легко расхищать. Имущество, с одной стороны, не оформленное как следует в качестве собственности, с другой — отсутствие реального контроля над этим имуществом со стороны всеохватывающей власти, ситуация приватизации власти, стирающая грань между легальной и нелегальной сферами — все это словно приглашает на криминал («воруют все»).

Неоформленное как собственность имущество представляет собой, так сказать, девственную субстанцию, особо легкую для /по/хищения в особо крупных размерах. В такой ситуации те, кто распоряжается имуществом и кого нередко называют «капиталистами» и «собственниками», заинтересованы именно в том, чтобы имущество не обрело статус собственности или капитала, а находилось в расплывчато-промежуточном, неопределенном состоянии не-капитала, не-собственности, «девственной субстанции», честь которой берегут так, как берегли бы свою, если бы она у них была. И опять: «призрачная собственность» внешне напоминает модификации собственности на Западе в эпоху НТР. Только на Западе это происходит на производственно-экономической основе.

У нас много писали и говорили о приватизации имущества. На самом деле, значительно более важным, первичным был процесс приватизации власти, приватизации насилия как различными легальными, так и нелегальными, криминальными структурами. Он и создал основу для бесконтрольного распоряжения имуществом при отсутствии прав собственности (собственность, кстати, автоматически означает юридический контроль). Директор завода или института, не являющийся собственником помещений, может сдавать их в аренду по сути бесконтрольно. Нет законов. Нет инструкций. Как говаривал приватизировавший часть власти бывшей Российской империи бандит Абдулла из «Белого солнца пустыни», «так некому платить». Другими словами, нет контролера. И «таможня» уже давно дает «добро» на «ввоз» и «вывоз» добра, на его расхищение.

То, что у нас ныне называют собственностью или даже капиталом, часто не есть ни то, ни другое, но всего лишь продукт распада, экономическая часть распавшегося присвоения, которая не обрела еще собственной особой социальной, а по сути — и реальной, правовой формы и, следовательно, не есть самостоятельное или тем более системообразующее явление. Более того, логика социальных процессов часто действует против приобретения имуществом формы собственности или качеств самостоятельного явления. Часто, только покинув русское пространство, это имущество превращается в капитал, чтобы потом вернуться в страну в виде иностранных инвестиций. Благодаря этому легализуется (да еще на иностранный манер) деятельность криминальных структур. Круг замыкается. Имущество так и остается частью, продуктом, стороной распавшегося целого. Все это, разумеется, не значит, что в России вообще нет капитала. Русский капитал есть. Но капиталом является далеко не все, что именуется им. Всякий капитал есть имущество, деньги. Но не всякие деньги и имущество суть капитал.

Аналогичным образом обстояло дело с крестьянской собственностью в ходе или после разложения феодализма. Как заметил В.Крылов, частная собственность землевладельца, с одной стороны, и трудовая собственность крестьянина — с другой, были лишь различными сторонами прежней феодальной собственности, но ни в коем случае ни самостоятельными формами, ни капиталом в формационном смысле слова. Способом их происхождения был не генезис, а разложение; они возникли не как «плюс», а как «минус», и понадобились столетия капиталистической эволюции вне поля жизни этих форм, чтобы последние окрасились в капиталистические тона (причем происходило это, когда капитализм был на подъеме, был восходящим обществом, а не ехал с «ярмарки Истории»).

Поэтому придавать самостоятельное значение некоей исторической «крестьянской собственности» — логическая ошибка, искусственно отрывающая трудовую сторону, трудовой — частный и частичный — аспект господствующей в обществе качественно определенной антагонистической формы собственности от этой собственности как целого. Это то же самое, что в один логический ряд с химическим соединением поставить элементы, на которые оно распадается в результате реакции. Что же касается имущества как одной из распавшихся сторон коммунистического присвоения, то в отличие от крестьянской трудовой собственности, это во многих случаях даже не собственность и не фактор трудового происхождения.

Именуемое капиталом скорее импрессионистически, по остаточному, вычитательному принципу (если не коммунизм, а «собственность», то — капитал: иного — не дано) имущество, оставшееся от коммунизма, не только не есть самостоятельная экономическая форма, способная стать ядром новой системы, но и вообще не есть самостоятельная качественно определенная форма. Ее качество определит новая структура власти, новый социум. Еще раз напомню, что в свое время Маркс, соблюдая принцип системности, верно заметил: мелкий собственник становится мелким буржуа только тогда, когда общество в целом становится буржуазным, когда капиталистический уклад становится господствующим, т. е. когда общество в целом изнутри начинает развиваться по законам капитала. Но аналогичным образом обстоит дело и с крупными собственниками, и с распорядителями имуществом.

Как обладание экономическим богатством еще не делало землевладельцев и владельцев мануфактур капиталистами в XV–XVI вв. при разложении феодализма, так и обладание экономическими продуктами разложения коммунистической властесобственности не делает их обладателя капиталистом. Обладание неким имуществом, оставшимся «после номенклатуры», не делает их распорядителя собственником. Директор завода или института, сдающий помещения фирмам и получающий за это деньги, — не капиталист и не собственник. Кто-то скажет: вор. Но поскольку соответствующего закона нет, такая характеристика (вне эмоционального контекста) неверна. Перед нами некапиталистическое экономическое отношение, не основанное на частной собственности. По сути это — «размагниченная собственность», имущество, оказавшееся неподконтрольным власти.

Чтобы имущество стало собственностью, а собственность — капиталом, необходимо время и благоприятные условия. Остановлюсь только на «благоприятных» условиях. Что подпирает нынешнюю «собственность» с обеих сторон? Новые властные легальные структуры и различные нелегальные структуры. Они-то совместно и блокируют превращение собственности — имущества в собственность без кавычек, в капитал. В лучшем случае это некапитал. Или «асоциальный капитал». Или призрачная собственность.

Прежний собственник либо утратил свои права, либо они носят формальный характер и не соотносятся значимо с реальностью. Новые обладатели чаще всего либо только распоряжаются, манипулируют имуществом, либо, имея юридическое право собственности, не могут реализовать его законным путем. Реальный собственник оказывается призраком, а собственность — призрачной: «призрачно все в этом мире бушующем», включая собственность, и таким останется, пока мир будет бушевать.

Оставим пока в стороне высший уровень, на котором высшие чиновники распоряжаются государственной собственностью, манипулируют ею и т. д. и т. п. Оставим в стороне также крупнейшие и крупные банки, возникшие в процессе так называемого «разгосударствления», здесь все более или менее ясно. Взглянем на массовый уровень, на то, что на Западе называют «penny capitalism», т. е. «грошовый капитализм» — уровень небольших фабрик, средних магазинов и кафе, коммерческих палаток и т. д. Короче, массовый уровень, который, по идее, и должен стать «базисом строительства капитализма», основой рынка и частной собственности, широкой дорогой в Капиталград и его светлое будущее.

Формально есть собственник и его собственность, но легально, законным путем эту собственность реализовать по сути невозможно, приходится платить, во-первых, чиновникам и милиции, т. е. легальным структурам; во-вторых, бандитам, структурам нелегальным. Впрочем, по отношению к объектам мзды разницы в действиях и тех, и других нет: поборы, взятки, несанкционированные штрафы — все это беззаконно, нелегально. Легальная власть, систематически функционирующая нелегально, по криминальному образцу, есть власть асоциальная. Но в данном контексте важно другое: не то что капитал, просто экономическую собственность человек не может реализовать экономически — как собственность и как социальное отношение. Только на внеэкономической основе и как отношение в значительной степени асоциальное. В такой ситуации собственник превращается скорее в частичного, призрачного, в большей степени даже — совладельца. Другими совладельцами выступают структуры приватизированной власти, легальные и нелегальные: муниципальные чиновники, местная милиция, криминальные группы. Только все они вместе, коллективно, включая «юридического собственника», оказываются реальным собственником и хозяином, «капиталистом». Перед нами внешне — суммарно — коллективная по сути собственность; нелегальная, асоциальная по способу реализации. Эта «групповуха» фактически устраняет юридическую (а иной не бывает) собственность как таковую, превращая ее в общее имущество, с которого все имеют доход, а «юридическому собственнику» остается чуть менее или чуть более 50 %. Половинная экономическая собственность, к тому же не работающая ни экономически, ни легально, — явление, не имеющее непосредственного, содержательного отношения ни к экономике, ни к собственности. Есть имущество и есть люди, вступающие между собой в комплекс различных отношений, в котором экономические отношения суть третьестепенный (после асоциальных и социальных внеэкономических) элемент. И это не есть некое отклонение от нормы. Это — вектор нормального для данного социума в нынешнем его состоянии развития. Другой вопрос, сколь долгосрочна перспектива этого вектора.

Капитализм? Частная собственность? Рынок? Эти «три карты» российских реформаторов, похоже, могут сыграть с ними злую шутку, вроде той, что была сыграна с бедным Германном. И как же не сыграть, когда люди делают ставку на экономику, выдергивая ее из целого, напрочь забывая о социальной сфере, о внешнеэкономических факторах, — и это в стране, где экономика, не говоря уже о частной собственности, традиционно не была на первых ролях. Безумный Германн.

При попытке взглянуть (с натяжкой) на ситуацию с точки зрения собственности получается такая картина: люди превращаются в призрачных собственников, а имущество — в собственность, тоже призрачную. Собственность как бы складывается в таковую из многих точек (пуантилистскому миру — пуантилистскую собственность) и как таковую ее в этом качестве можно увидеть только издалека и лишь при большом желании. И вряд ли стоит удивляться, как это делают многие западные наблюдатели: как же так, в России произошла радикальнейшая приватизация, а рынка и результатов экономической реформы не видно? Да, страшно далеки эти наблюдатели от народа — русского — и от России. Как это Ленин называл симпатизирующих русскому коммунизму на Западе политиков, профсоюзных деятелей и интеллигентов, которые сами коммунистами не являлись? Вспомнил: «полезные идиоты». Справедливости ради надо отметить: свои тоже есть. Но это — к слову.

Не становясь капиталом, высвободившееся в ходе разложения коммунизма имущество начинает выполнять принципиально иную функцию, чем капитал или собственность на экономические факторы производства. Будучи объектом борьбы легальных и полулегальных, теневых и «светлых» структур, которые, как бабочки в известной рекламе, «из тени в свет перелетают» и наоборот, оно становится фокусом и предметом их взаимодействия, фактором их интеграции, объединения — объединения продуктов распада коммунистического порядка, но иным, чем при коммунизме (да и при капитализме тоже) способом, асоциальным, и не в «правовом государстве», а в «зоне неправа».

Имущество, «абстрактная» или «призрачная» собственность соединяют, объединяют легальные и нелегальные формы, становясь фокусом их единства, обеспечивая их целостность. Вещественная субстанция становится объектом, по поводу которого кусочки разбитого строя складываются в некий новый социальный орнамент. В нем каждый из «призраков» самим фактом своего существования и образом действия блокирует возможности других «призраков» стать собственниками, т. е. способствует их воспроизводству как призраков. Ранее единое гомогенное присвоение здесь как бы раздобрилось на кусочки и застыло в раздробленном состоянии. Единая операция разделена между несколькими агентами. Мануфактура! Мануфактурный асоциализм. Я не ерничаю. Тот строй, та новая структура Русской Системы (или система — наследник последней), которая возникает, должна будет пройти несколько стадий. Более того, даже генезис ее состоит из нескольких фаз, и пройдет еще немало времени, прежде чем будет изобретен новый способ присвоения имущества, контроля над ним со стороны Власти. Едва ли это возможно без ренационализации власти-насилия, хотя у истории часто заготовлены сюрпризы.

В истории не бывает повторений: террор 20–30-х годов был властным, нынешний — в большей степени криминально-экономический, хотя, посмотрим, какой будет новая Дума[15]— при определенном раскладе у террора может возникнуть и «политический» аспект. Чтобы быть средством снятия общественных противоречий, служить интересам ныне господствующих групп и, следовательно, выполнять функцию социального интегратора, имущество должно как можно дольше оставаться не-собственностью, негативной, «неопределенной» собственностью, собственностью «с неопределенным артиклем». Или, скажем так: собственностью вообще, абстрактной собственностью, собственностью в потенции. Завершение интеграции скорее всего «съест» имущество и создаст новую форму не столько собственности, сколько власти, социальный мир «темного солнца» и «багровых туч». Не окажется ли тогда: то, что называли капиталом, было лишь продуктом разложения «некапитализма» старого и средством перехода к «некапитализму» новому, например, от одной формы организации Русской Системы — к другой. Не то чтобы антикапиталистической, но — внекапиталистической. А историки-альтернативисты будущего станут говорить о еще одной упущенной возможности перехода к капитализму. Которой как практической (теоретически возможно все) на самом деле для Русской Системы не существовало ни в конце XV, ни в конце XIX, ни в конце XX в.

Похоже, что Россия в очередной раз делает неожиданный вираж, вступает на непроторенную тропу очередного социального эксперимента. Похоже, ее новая организация будет располагаться не в ряду «феодализм, капитализм…», а «самодержавие, коммунизм…». Короче, ныне уравнение Русской Истории — X, Y,? И то, что возникнет на месте вопросительного знака — Z или Й, чем обернется Русская История — математической формулой или любимым русским заборным словом, во многом зависит от того, правильно ли мы понимаем X и особенно Y, т. е. коммунизм.

Грубо говоря, конец коммунизма, его разложение на «негативную экономическую собственность» со слабыми качественными характеристиками, с одной стороны, и децентрализованное, разжиженное и разбавленное — чтобы на всех хватило — насилие (т. е. на «негативную власть») — с другой, и есть распад «капитализма Русской Системы». Коммунизм и был единственно возможным «капитализмом» этой системы — капитализмом без капитала. Он был массовым обществом этой системы. А теперь он умер, раньше своего западного собрата, который, будучи потолще, сможет еще лет 50–60 проедать вещественную субстанцию и наслаждаться своей поздней осенью. Что поделаешь, в России средняя продолжительность жизни, как индивидуальная, так и социальная, меньше, чем на Западе.

Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Россия уже вошла однажды в капиталистическую реку, приняв коммунистическую организацию. Выйти из коммунизма посредством капитализма и на пути к нему в конце XX в. еще труднее, чем выйти таким образом из самодержавия в конце XIX в. Это то же, что гоняться за собственным хвостом. В «теоретической» основе такой погони лежит интерпретация коммунистической фазы Русской Истории как чего-то случайного, отклоняющегося, чего-то, что можно забыть, от чего можно абстрагироваться. Нет, в развитии таких крупных стран, как Россия, 70-летних отклонений и случайных вывертов не бывает. Коммунизм логически вырос из самодержавия как структура преодоления его противоречий; подобно этому и новая структура Русской Истории должна будет снять противоречия коммунизма. Капиталистический выбор как возможный путь в будущее мог теоретически стоять перед Россией на рубеже ХIХ—ХХ вв. Столетие спустя это едва ли реально.

Капитал не смог предложить положительного решения проблем России в начале XX в., оставив за социальным бортом огромную массу населения. Она-то и выступила под антикапиталистическими лозунгами. Ныне, в эпоху НТР, в эпоху наукоемкого производства положительные возможности капитализма по отношению к России еще меньше — еще большая масса останется за бортом. Для огромной части населения падение коммунизма может стать потерей старого мира без обретения нового. Столкнувшись с такой угрозой в конце XIX — начале XX в., Русская Система трансформировалась из самодержавия в коммунизм как в некий «капитализм без капитала». Теперь возникает иная ситуация, диаметрально противоположная: капитал без капитализма. Ведь подключенная к мировому рынку «абстрактная собственность», имущество становятся капиталом. Результат — точки капитализма на некапиталистическом поле. Капиталистический пуантилизм России. Капитализм в отдельно взятом офисе, доме, магазине. Но ведь это соответствует общей логике развития постсовременного пуантилистского мира, великолепно вписывается в нее!

Одна и та же форма выступает как капитал в мировой системе и как некапитал в России. Наличие капитала в некапиталистической системе очень напоминает социальную модель Старого Порядка. С той лишь разницей, что там, на входе в капиталистическую эпоху, капитал в большей степени использовал некапиталистические формы, а в посткоммунистической России, на выходе из капиталистической эпохи, некапиталистическая власть и асоциал с его организациями используют капитал для реализации экономических функций своего бытия, для передела и утилизации экономических продуктов распада коммунизма.

Дата добавления: 2014-12-17