Область применения 3 страница

Противоречивый и в то же время взаимодополняющий (разрушение старой некапиталистической структуры, ее субстанции и одновременно создание вещественной субстанции, «социального жирка», которым будет питаться новая структура, отрицающая старую) характер деятельности и результативности капитала-субстанции в России хорошо уловил В.И.Ленин. Сначала он выступил против народников, доказывая (и правильно), что они недооценивают уровень развития капиталистического уклада в России (правда, сам Ленин этот уровень переоценивал). Он исходил из того, что капитализм должен создать материальную базу для революции, — эту вещественную субстанцию и поделили впоследствии большевики: «экспроприация экспроприаторов».

Однако при всем том Ленин не цеплялся за буржуазно-демократическую революцию, а говорил о возможности в России революции социалистической, т. е. об отрицании капитализма. Он хорошо видел тот общесоциальный разрушительный эффект, который продуцировали капиталистические формы, и интуитивно понял, что это разрушение само по себе сможет стать основой революции. Главное — захватить власть, овладеть формами капитала-субстанции (например, почтой, телеграфом, телефоном). И ленинская стратегия увенчалась успехом. Конечно, была мировая война, был «случай», но он помог подготовленному.

При всех ошибках ленинская стратегия строилась на верном понимании и противоречивой деятельности капитала в Русской Системе (Ленин вообще хорошо чувствовал Русскую Систему и Русскую Власть), и различия между капиталом-субстанцией и капиталом-функцией. Он терминов таких не употреблял, но его практические действия точно отражали реальность, вытекали из нее. И если сам Ленин сказал о Марксе, что тот не написал «Логику», но оставил нам логику «Капитала», то о Ленине можно сказать: он не написал ни теорию капитализма или его политических форм («Империализм как высшая стадия…» — полупримитив, полуплагиат; «Государство и революция» — это значительно ближе к делу, но не теория, а руководство к практике), ни теорию Русской Власти. Но он создал новую структуру Русской Власти — с помощью форм капитала-функции, оттолкнувшись от капитала-субстанции и на полную мощь использовав его разрушительный потенциал, его способность создавать социальный динамит антикапиталистической революции.

Действительно, лучших разрушителей некапиталистических структур, чем капитал-субстанция и соответствующие ему политические формы, найти трудно. Да и зачем искать — от добра добра не ищут, Тем более если поиск — вернемся к нашим дням — задан; требуются формы, противостоящие коммунизму, исторически отрицаемые им. Ясно, что это формы капитала-субстанции. Их-то и использовали — косвенно, а затем и прямо — те, кто сознательно, полусознательно и бессознательно разрушал коммунизм.

Интересно и показательно: для разрушения коммунистических структур (т. е. структур негативной функции капитала) в 90-е годы XX в. использовались формы, в которые, как правило, отливался капитал-субстанция: «рынок» (рыночная экономика), «право» (правовое государство), «многопартийность»; дальше — больше: «частная собственность», «капитал». Ради создания (или построения) всего этого и разрушали дряхлый коммунизм, добивали его, умирающего, со всех сторон и чем попало — как первобытные люди добивали камнями и копьями попавшего в западню и издыхающего мамонта или шерстистого носорога. Формы капитала-субстанции, перечисленные выше, использовались в качестве знамени и провозглашались целью и реформ, и антикоммунистической революции. Вот, оказывается, ради торжества чего было нужно разрушить коммунизм; слов нет, он плох и сам по себе, но цель разрушения — не разрушение так таковое, а комфорт жизни в рынке, в частной собственности и праве.

Формы, воплощающие положительную субстанцию капитала, вступили в схватку с формами, в которых воплощена отрицательная функция капитала. И победили, взяли реванш. По крайней мере так было представлено падение коммунизма, а сам он был представлен как тоталитаризм. Пал коммунизм — значит, будет капитализм. Нет? Как так? А тогда что будет? И за что боролись?

Схватку форм, о которых идет речь, можно рассматривать и иначе: одни (субстанциональные) формы капитала уничтожили другие, но и сами оказались подорванными и скомпрометированными. Так произошла взаимная аннигиляция всех возможных форм и аспектов капитала. Реванш субстанции — ложный, на самом деле Россия окончательно покидает зону капитализма, и капиталистический круг ее истории замыкается. В этот круг нельзя вернуться.

Антикапиталистические русские революции XX в., повторю, отличаются друг от друга тем, что в одном случае функция капитала была использована как знамя и средство для уничтожения субстанции, а в другом — формы, олицетворяющие субстанцию, были использованы для уничтожения негативной функции капитала, ее структур. Последние стали приходить в негодность и уже не обеспечивали социальный контроль в системе и, что не менее, а, быть может, и более важно, уже не выполняли вещественно-десубстанциализирующую задачу — а они ведь и родились как средство выполнения этой задачи!

В послесталинское, а в полную силу — в послехрущевское время развернулся процесс накопления вещественной субстанции в коммунистической системе. Процесс этот был массовым и мощным, охватывая все (хотя, конечно же, в разной степени) слои общества — сверху донизу. Реакционный романтик Хрущёв, пытавшийся встать на пути этого процесса своими реформами, был сметен самой логикой истории коммунизма. 60–80-е годы прошли словно под лозунгом Бухарина — «обогащайтесь». За эти годы под зонтиком коммунистических структур был накоплен такой объем предметно-вещественной субстанции (правда, не оформленный как собственность), а процесс обладания этой субстанцией стал столь массовым, что структура коммунистического порядка уже не могла обеспечивать эффективный социальный контроль. Отсюда — судорожные попытки начиная с 70-х годов усилить органы госбезопасности, сверхреакция на диссидентов — это то, с чем КГБ мог справиться, тем более что диссидентов была кучка. Но вот с чем тот режим справиться не мог, так это с вещественной субстанциализацией общества в ее различных формах. Прежде всего с процессами наверху социальной пирамиды — от так называемой коррупции, которая на самом деле была единственной внутрикоммунистической социальной революцией (какой строй, такая и революция) и произошла в брежневское время (если кто и прикончил коммунизм, то, конечно же, не диссиденты, а «брежневские коррупционеры»), — до роста благосостояния широких слоев населения в 60–70-е годы.

На рубеже 70–80-х стало ясно: либо благосостояние населения, либо благосостояние Власти. Игра с нулевой суммой. А внеэкономические структуры работают плохо, размякли. К тому же они — двуликий Янус: не только надзирают и карают, но и худо-бедно обеспечивают социальные гарантии массам населений, а следовательно, гарантируют (как могут) и охраняют вещественную субстанциализацию их жизни. И времени все меньше. Цейтнот и цугцванг — ходов полезных нет. Одни вредные. Логически вернуть системе жизнь можно было только экономическим путем, только такая дорога вела к новому храму Русской Власти, к ее новой структуре.

Ах, как наивны были реакционеры от коммунизма, охранители-консерваторы. Они-то как раз и гробили то, что защищали. И чем больше защищали, тем больше гробили. И не потому что действовали неумело и топорно. Напротив, сама топорность была обусловлена тем, что они бежали против хода Русской Системы, старались сохранить именно то, что гарантировало крышу подрывавшему коммунизм процессу предметной субстанциализации общества. Они бились за пораженный орган, считая его единственной формой системы. Они не понимали, что у системы нет единственной и вечной формы, у системы есть единственное и вечное содержание, с которым они и спутали форму, к тому же переродившуюся. Да, страшно далеки были они от понимания и Русской Системы, и коммунизма как ее исторической структуры.

Косвенно, против своей воли те, кто выступал в конце 80-х — начале 90-х с охранительно-реакционных прокоммунистических позиций, способствовали и тому, чтобы процесс не только «пошел», но и шел все дальше и дальше — до «так победим». Они обеспечили образ врага, придали антикоммунистической революции дополнительный импульс, а в глазах большей части общества — еще более справедливый, привлекательный и даже социально-эстетичный характер. Ну кому в 1990–1991 гг. хотелось бы оказаться в одном лагере с Полозковым и Лигачевым, Янаевым и Крючковым?! Короче, без охранителей-консерваторов, без их деятельности антикоммунистическая революция едва ли была возможна в том виде, в каком произошла. Революциям нужны враги, так же как народу — реликвии (чтобы либо молиться на них, либо уничтожать, точнее — чередовать первое и второе). На то он и народ. То взорвет храм Христа-Спасителя, то построит — как джинн из «Рассказа про Ала ад-Дина и волшебный светильник»: хочешь я разрушу город или построю дворец? Все равно. «Что воля, что неволя — все одно».

Один лишь намек на сопротивление со стороны Старого Режима придавал дополнительную энергию разрушения тем, кто стремился к его устранению, обеспечил широкое участие в этом устранении масс населения на стороне «демократов» и «реформаторов». Участие это было главным образом «от противного», не случайно так быстро и так много людей, которые поддерживали демократов, теперь произносят это слово как «дерьмократ». Но это уже неважно. Как говорил слепой Пью из «Острова сокровищ»: «Дело сделано, Билли». Метка вручена. Коммунизм разрушен. «Привет родителям». Этот коммунизм строившим.

Но, разумеется, вся эта комбинация получилась стихийно, в силу логики исторического развития вообще и Русской Системы и коммунизма в частности. Она не была неким заговором неких сил, которые в результате ее пришли к власти. Но комбинация эта существенно облегчила демократам, реформаторам от КПСС их борьбу и на каком-то этапе — победу. Одно дело просто что-то строить и перестраивать. Это скучно. Я — ленюсь, как говаривал Емеля. Другое — делать это в борьбе с ультракоммунистами, да еще в обществе, уставшем от коммунизма и полагающем, что с избавлением от этого строя счастье привалит автоматически, только авоськи подставляй.

Разумеется, реформаторы по-горбачевски не ставили сознательно задачу демонтажа органов, выступавших в качестве зонта процесса вещественной субстанциализации жизни в позднекоммунистическом обществе. Они думали о более частных и конкретных вещах и целях и о средствах достижения этих целей. А как заметил Махатма Ганди, на самом деле противоречия между целью и средством нет; то, что избирается средством, тут же становится целью. В нашем случае — целью в борьбе за власть, тем более в коммунистической системе, где власть — это одновременно цель, и средство, и высшая ценность.

Реформаторы конкретно боролись за власть в рамках осуществления неких изменений, которые были направлены на экономизацию системы и которые объективно эту систему разрушали. Но стремились-то реформаторы субъективно к противоположному — к спасению, укреплению коммунизма. Только не на «реакционно-консервативных», а на «реформистско-революционных» рельсах. И верили в такую возможность. В триумф рыночной экономики и правового государства при сохранении коммунизма. И при сохранении себя у власти. Когда в одной из телепередач, посвященных десятилетию перестройки, М.С.Горбачёва спросили, почему же он не способствовал переходу собственности в руки номенклатуры, он ответил, что вовсе не к этому стремился. Ответил искренне. И действительно, Горбачёв не к этому стремился. А вышло — то, к чему не стремился. Если бы было иначе, то ни Горбачёву, ни тем, кто был с ним, ни тем, кто пришел после, — правящим группам позднекоммунистического СССР и посткоммунистической России — никогда не удалось бы так относительно легко заставить людей принять активное участие в специфической антикапиталистической революции. Кто не знает, куда идет, пойдет дальше всех. Более того, сможет повести за собой: неопределенность и расплывчатость целей есть лучшая карта поисков социальных сокровищ. Или — так: лучшая дудочка для гаммельнского крысолова (социального, властного, разумеется).

Я говорю «специфической антикапиталистической», потому что происходила она под квазибуржуазными, затем — буржуазными лозунгами, а еще позже — под знаменем капитала, рынка и частной собственности; потому что в ходе этой революции трудящиеся собственными руками разрушали те формы, которые в известной степени обеспечивали им «зонтик» социальных гарантий. И проводилось разрушение во имя борьбы с «тоталитаризмом», т. е. коммунизмом, «сталинизмом-брежневизмом», со «сталинско-брежневским агрессивно-послушным большинством».

Действительно ли реформаторы сознательно стремились ликвидировать систему социальных гарантий, подорвать материальное благосостояние людей, чтобы поставить их под социальный контроль? Нет, ни в коем случае, они думали о другом. Вообще — о другом. И в то же время выполняли часть операции, предписанную логикой развития системы — Русской Системы. Но реформаторы, как, впрочем, и коммунистическая власть, и антикоммунист, и диссиденты, ни эту логику, ни Русскую Систему не видели. Они видели только коммунизм и ничего за ним. О том, что за ним может что-то стоять, им не сообщили. А сами они не подумали. Реализм восприятия реальности всегда имеет социальные ограничения. Ну разве могли какой-нибудь Булганин, Кириленко или Трапезников, а с другой стороны, даже такие люди, как Сахаров или Солженицын, подумать, что за коммунизмом скрывается что-то еще — что-то более крупное. Не могли. Только коммунизм и только капитализм. Иного не дано. Оказывается — дано. На самом деле за капитализмом, например, вырисовывается нечто иное, и А.3иновьев говорит уже (не очень удачно, правда, но в «верном направлении») о «западнизме»; и за коммунизмом вырисовывается нечто иное, более крупное.

Но едва ли можно винить коммунистов и антикоммунистов XX в. за то, что они не углядели hidden transcript, некий шифр, скрывающийся за коммунизмом, — Русскую Систему. (Менее простителен просмотр генетической и функциональной связи между Капиталистической Системой и Коммунизмом, но сейчас — не об этом.) Для того чтобы увидеть, для осознания необходим был Момент Истины. Нужно было, чтобы рухнул коммунизм, чтобы пришел день, когда одна эпоха умерла, а другая не наступила и, следовательно, когда можно заглянуть в Колодец Истории. Искривленное Время выпрямилось и сжалось, Зеркало Истории треснуло, и можно уже увидеть не собственное отражение, а то, что было скрыто за зеркалом. Умерла старая структура и еще не оформилась новая, а потому системность, сама система предстала в своей наготе. Как и субъект этой системы.

Пройдет немного времени, и пленка затянется, колодец станет непроницаемым, зеркало восстановится. Но пока — пока длится краткий миг-вечность, когда можно подсмотреть за переодевающейся, сбрасывающей, иногда с кожей, одежду Историей, Системой. Замечательно сказала об этом Н.Мандельштам: «В период брожения и распада смысл недавнего прошлого неожиданно проясняется, потому что еще нет равнодушия будущего, но уже рухнула аргументация вчерашнего дня и ложь резко отличается от правды. Надо подводить итоги, когда эпоха, созревавшая в недрах прошлого и не имеющая будущего, полностью исчерпана, а новая еще не началась. Этот момент почти всегда упускается, и люди идут в будущее, не осознав прошлого».[17]Остановиться на миг, на весах Истории почти что равный вечности, остановиться, чтобы заглянуть в Колодец Времени, — вот в чем задача. Императив. Для тех, разумеется, кто хочет не просто знать, но понять.

Пока существовал коммунизм, неосознание, о котором идет речь, было простительно, но в момент тектонического разлома истории оно, как и действия по принципу слепого агента, едва ли простительно. Впрочем, Бог простит. Не Русский Бог, разумеется. Просто Бог.

Так что же, все действия реформаторов от коммунизма и посткоммунизма — обман и самообман одновременно? Конечно. Причем, и со стороны власти, и со стороны населения. Как такое может быть? За иллюстрациями и объяснениями можно отослать и к рассказу Роберта Шекли «Поколение, достигшее цели», и к Марксу с Энгельсом. Пойдем по непопулярному пути — к Марксу и Энгельсу.

В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс писали, что класс, совершающий революцию и противостоящий другому классу, с самого начала действует как представитель общества в целом, как выразитель всеобщих интересов. Есть несколько причин этой всеобщности. Среди них, прежде всего, — наличие иллюзии общих интересов, которая в самом начале (я бы сказал — краткосрочно и ограниченно) есть не иллюзия, а правда социальной реальности. Вторая причина — самообман идеологов группы, идущей к власти. Без этого самообмана ни сами идеологи, ни восходящая группа не могли бы играть правдиво и убедительно и не смогли бы обеспечить себе широкую поддержку. Еще раз напомню: дальше всех пойдет тот, кто не знает, куда идет. Или, опять же словами Маркса, Крот Истории роет медленно. Человек предполагает, а История располагает. Горбачёв стремился к одному, а вышло другое. Но без того, что делал Горбачёв и к чему он стремился, это другое — наша нынешняя реальность — никогда не возникло бы. Привет от Крота Истории.

Не случайно во всех революциях одни группы революционеров довольно быстро сменяются другими, часто кроваво; разыгрывают историю на своих головах и шеях в буквальном смысле слова. Революция есть разделение труда во времени, Мануфактура Времени, где каждая новая группа операций, как правило, выполняется новым агентом, новой силой, часто — на костях предыдущей. Революция — хитроумно-коварный и постоянно изменчивый процесс, когда надо то прибавлять скорость, то сбрасывать ее, резко поворачивать то в одну, то в другую сторону. Как правило, нет ни одной группы, способной воплотить и реализовать все задачи революционного времени: необходимо разделение труда. И организация.

Революция как серьезный гешефт объективно потребовала профессионалов — профессиональных революционеров и их организацию. Не случайно Современность родилась вместе и одновременно с профессиональным революционером, которого создали якобинцы. Профессиональный революционер — это универсальный бюрократ-антибюрократ, предельно, до негатива воплощающий автономию функции капитала. Слепив профессионального революционера, якобинцы, однако, не смогли создать адекватной ему организации. В этом заключалось одно из главных противоречий якобинства и одна из причин поражения якобинцев. Организацию профессиональных революционеров создали большевики, точнее — необольшевики, и этот сдвиг в эволюции революционаризма стал качественной вехой в истории Современности. Большевистский функционер по негативу и в абстрактном виде предвосхитил многие черты управленцев-менеджеров эпохи функционального капитализма, супербюрократов. Хотя сам большевизм привел к становлению антибюрократического по социальному содержанию и «принципам конструкции», т. е. отрицающего политику и государственность (подр. см. ниже) строю.

Изменения в организации революционеров (а также преступников) на шаг, на полшага опережали изменения в организации социальных и духовных производительных сил общества, поскольку не были связаны материальными формами и институтами в той степени, как она. Аналогичным образом, левая мысль, как правило, развивалась быстрее, интенсивнее и была на порядок более сложной и интеллектуальной (хотя тоже во многих отношениях зашоренной,[18]чем правая или центристская (последняя представляла собой, как правило, интеллектуально наиболее убогий, заземленный вариант, интеллектуальную жвачку). На историю Современности можно и должно взглянуть и под негативно-организационным, революционно-криминальным углом. Настоящую такую историю еще предстоит написать. В известном смысле Современность создали, «испекли» революционеры (а тесто замесили в Старом Порядке), и качественные сдвиги в истории Современности фиксируются как сдвиги в деятельности и организации революционеров (хотя, конечно же, не сводятся к последним). Революционеры — пионеры капитализма? Капитала? В долгосрочной социосистемной перспективе — да.

Революции действительно суть локомотивы Истории — европейской, субъектной и особенно капиталистической, современной ее частей. В революциях, как и в войнах, выковывались и обкатывались, часто в негативном, но потому и в предельно обостренном, чистом виде, многие новые формы, которые только впоследствии (и посредством этого обкатывания) обретали материальную или институциональную форму. Война (а революция есть социальная война) — отец всего? В Европе — почти всего.

Можно уверенно говорить не только о революционной истории Современности, но и о том, что эпоха капитала — это эпоха революций. Капитал сам революционен. Еще и поэтому он социоэкзистенциально нуждается в некапиталистических (докапиталистических, а впоследствии антикапиталистических) формах, используя их разным образом. Докапиталистические (паракапиталистические), старопорядковые формы используются и как балансир, противовес собственной избыточной субстанциональной революционности капитала; и как проводник этой революционности, направленной против масс; и как средство борьбы с функциональной (социалистической) революционностью самого же капитала. Антикапиталистические формы, функциональная (социалистическая, коммунистическая) революционность используются и как союзники в борьбе против Старого Порядка; к тому же очень удобно направить борьбу против некоей структуры, используемой капиталом, но скорее внешней по отношению к нему; и как объективный союзник в борьбе против масс непосредственно (когда речь идет, например, о крестьянстве) или опосредованно (когда рабочее движение посредством социалистических организаций не только борется с капиталом, но и интегрируется в его систему). Таким образом, капитализм использует некапиталистические формы и друг против друга, нейтрализуя их и таким образом расширяя поле для накопления капитала. При этом активно используется дихотомия «мировое» — «национально-государственное». Хотя, разумеется, вся эта игра не лишена риска и многих опасностей. Но именно поэтому революции и разбиваются на совокупность временных операций, у каждой из которых есть свой персонификатор.

Итак, революция — это не труд ремесленника, в одиночку выполняющего все операции. Это — мануфактура, где на место одной группы обманщиков-самообманщиков, убийц-самоубийц, гуманистов-злодеев, мудрецов-глупцов приходит другая, где сменяют друг друга различные технологии власти и мифы. Революция — это цепь самообманов, постепенно переходящих в обман. При этом склонные к самообману постепенно уничтожаются или, в гуманных случаях, вытесняются обманщиками, которые — как крайний трехчетвертной в регби, добежавший до углового флажка, приземляет мяч в зачетном поле команды-соперника — и побеждают. Побеждают последние. Тот, кто приходит и смеется последним. Вот эти «приземлившие» революцию и суть победители, а приземление есть ее конец. Последняя волна социальной бури, после которой самообманываться уже не надо. Надо только обманывать и создавать институты или органы обмана и его силового обеспечения. Таков циничный бизнес революций — с его дантонами и робеспьерами, парвусами и лениными, сталиными и ждановыми, бериями и фуше.

В ходе последнего десятилетия первыми с дистанции сошли самые реакционные и самые романтичные самообманщики-циники — коммунисты-охранители, которые своими действиями спасали отжившую структуру, но подрывали Русскую Систему и принципы ее функционирования.

В фильме «Служили два товарища», одном из самых сильных советских фильмов о гражданской войне, сильных, потому что там показано, что в гражданской войне с обеих сторон погибают лучшие, есть такой эпизод. Разжалованный за самосуд красный боец, которого играет Ролан Быков, кричит (цитирую по памяти): «Пусть белые гады не радоваются. Мы умрем севодни. Они умрут завтри». Реакционеры-охранители коммунизма вполне могли бы сказать подобное демократам-коммунистам. Последние действительно умерли — с властной точки зрения — «завтри», почти что на следующий день. Августовский (1991 г.) путч оказался «двумя шарами в лузу»: «реакционеры-коммунисты» и «демократы-коммунисты» притиснули и по сути уничтожили друг друга, и их засунули на покой в темный ящик Истории.

В следующей схватке (сентябрь—декабрь 1993 г.) взаимно нейтрализовали друг друга «посткоммунисты-демократы» и «посткоммунисты-реакционеры», расчистив дорогу третьей силе — новой Русской Власти, которая, будто слезши с печи, начинает лепить новую структуру Русской Системы. Этой власти словно Русский Бог послал успех Жириновского в декабре 1993 г.: опять одним ударом — два шара в лузу: и Запад, который после октябрьских событий начал было возмущаться, притих, устрашенный ВВЖ; и Гайдар слетел — да как! «Посредством честной демократической процедуры парламентских выборов» — смотри Запад и дивись — с демонстрацией убийственных результатов по телевидению во время демократического пира несостоявшихся победителей.

Русская История, как правило, отсекает края. Как говорил К.Победоносцев, Россия — тяжелая страна, ни революция, ни контрреволюция здесь не проходят. Более того, часто уничтожают друг друга. Кто добил Учредительное собрание, разогнал социалистов? Большевики? Нет. Колчак. А уж его кончили большевики, которые, под определенным углом зрения, выступили как «третья сила» в борьбе революционеров-социалистов и контрреволюционеров-реакционеров. Большевики выступили как одновременно и революция, и реакция. Но «и-и» в данном контексте означает «ни-ни», а следовательно, некое иное качество.

В России, как правило, проходит третья сила — Русская Власть, которая интуитивно избегает крайностей и пожинает плоды сделанного революционерами и контрреволюционерами, демократами и реакционерами, интернационалистами и патриотами, сваливает на них вину за все и начинает исправлять ошибки и восстанавливать разоренное и перераспределять оставшееся. Восстановление, исправление и перераспределение — лучший повод и лучшее средство установления социального контроля и самоупрочения Власти. Русская Власть — это всегда исправитель ошибок (а следовательно, Учитель), восстановитель (а следовательно, Организатор) и перераспределитель (следовательно, Хозяин). Общий знаменатель для этих функций — Контролер. Контроль и учет — вот суть и принцип Русской Системы и Русской Власти. И побеждает в борьбе тот, кто независимо от бытности в прошлом революционером или реакционером, реформатором или охранителем, становится Русской Властью, которая не есть ни политическая сила того или иного блока, ни некое движение «левое» или «правое». Русская Власть — это всегда центр (но не в смысле центризма), это середина, стремящаяся охватить не только Русскую Систему, но и Русскую Историю. Капитализм — это всегда пикник на обочине Русской Истории, не более того. Этот пикник допускается Системой, чтобы потом столкнуть его участников в кювет, использовать толчок как энергию движения да оставшейся на обочине вещественной субстанцией подпитаться, зипунишками разжиться. Принцип «контроль и учет» не Ленин выдумал, а Русская Власть. Выдумала, а затем реализовала в виде Системы. В этом смысле Владимир Ильич — наследник и верный ученик московских Даниловичей.

И это не плохо и не хорошо. Власть, как и Капитал, не есть ни добро, ни зло. Она просто есть. И у нее есть своя логика. Горе тем политикам, которые этой логики не понимают.

А как же тогда призывы к «правовому государству» и «рыночной экономике», «частной собственности» и «капиталу»? Я уже сказал о самообмане. Теперь несколько слов о его основе. На рубеже 70–80-х годов не было практически ни одной группы в советском обществе, включая верхушку, властвующий слой, которая не понимала бы необходимости изменения, модификации коммунистических структур. С этой точки зрения различий между теми, кого стали называть «реакционерами», «охранителями», и теми, кто вошел в историю как «демократы» и «реформаторы», не было. Не случайно планы перестройки начали разрабатываться по указанию Ю.В.Андропова. Другое дело, что одни стремились к модификации (укреплению) внешнеэкономических, властных архаичных структур (и были правы — Русская Система может быть основана только на внеэкономической власти), а другие — к устранению последних, отрицали ведущую роль этих структур (и тоже были правы, поскольку эти структуры в конкретном их виде в силу своей дряхлости и несоответствия состоянию общества ведущими быть не могли).

Но одновременно и те и другие по-своему: «Егор, ты не прав»; «Михаил, ты не прав», — были не правы: реформаторы-экономизаторы были не правы, потому что считали: новую структуру можно построить на экономизированной основе, создав экономизированный коммунизм. Охранители-консерваторы были не правы, полагая, что сохранение системы — это сохранение тех внеэкономических структур (КПСС, СССР), которые конкретно имелись в наличии: но эти-то структуры и пришли в противоречие с логикой развития системы в целом.

Главное противоречие охранителей-реакционеров периода перестройки заключалось, таким образом, в правильном — в целом — акцентировании внеэкономических, властных основ и ошибочным — в частности — упором на сохранение их внеэкономическими же методами. Главное противоречие реформаторов было другим: верное — в частности — понимание неадекватности данной внеэкономической структуры, невозможности сохранить ее внеэкономическим путем, при ошибочном — общем — представлении, что новая структура и система в целом могут основываться не на власти, а на экономических отношениях, на собственности, на вещественные факторы производства.

Иными словами, одни ошибались в том, что касается статики, другие — динамики; одни не понимали сути Системы (правда, при этом отождествляли структуру с системой), другие — сути перехода от одного системного состояния к другому; и никто, похоже, не понимал, что кризис «застойной структуры» есть кризис коммунизма как одной из исторических структур Русской Системы.

Дата добавления: 2014-12-17