Зак. 18 5 страница. Особенно важны для Н. Хомского идеи, выдвигавшиеся учеными XVII — начала XIX вв., от «Грамматики Пор-Рояля» до В

Ноам Хомский

Особенно важны для Н. Хомского идеи, выдвигавшиеся учеными XVII — начала XIX вв., от «Грамматики Пор-Рояля» до В. Гумбольдта включительно. Эти ученые, как отмечает Н. Хомский, особо подчеркивали «творческий» характер языка: «Существенным качеством языка являет­ся то, что он представляет средства для выражения неограниченного числа мыслей и для реагирования соответствующим образом на неограничен­ное количество новых ситуаций» (отметим, впрочем, что на это свойство языка обращали внимание и ученые более позднего времени, см. слова Л. В. Щербы об активности процессов говорения и понимания). Однако наука XVII—XIX вв. не имела никаких формальных средств для описа­ния творческого характера языка. Теперь же можно «попытаться дать эксплицитную формулировку существа "творческих" процессов языка».

Подробнее на концепциях «Грамматики Пор-Рояля» и В. Гумбольд­та Н. Хомский останавливается в книге «Язык и мышление». Эта кни­га представляет собой издание трех лекций, прочитанных в 1967 г. в Калифорнийском университете. Каждая лекция имела заглавие «Вклад лингвистики в изучение мышления» с подзаголовками «Прошлое», «На­стоящее» и «Будущее».

Уже в первой лекции Н. Хомский решительно расходится с тради­цией дескриптивизма и структурализма в целом, определяя лингвисти­ку как «особую ветвь психологии познания». Оставленный в стороне большинством направлений лингвистики первой половины XX в. вопрос «Язык и мышление» вновь был поставлен в центр проблематики языко­знания.

Главные объекты критики в данной книге — структурная лингви­стика и бихевиористская психология (к тому времени уже преодолевав­шаяся американскими психологами). Обе концепции признаются Н. Хом-ским «неадекватными в фундаментальном отношении». В их рамках невозможно изучать языковую компетенцию. «Умственные структуры не являются просто "тем же самым, только поболее в количественном отношении", и качественно отличаются» от сетей и структур, разрабо­танных в дескриптивизме и бихевиоризме. И это «связано не со степенью сложности, а, скорее, с качеством сложности». Н. Хомский отвергает сфор­мулированную, по его мнению, Ф. де Соссюром концепцию, «согласно которой единственно правильными методами лингвистического анализа являются сегментация и классификация» и вся лингвистика сводится к моделям парадигматики и синтагматики лингвистических единиц. К тому же Ф. де Соссюр ограничивал систему языка в основном звуками и словами, исключая из нее «процессы образования предложений», что приводило к особой неразработанности синтаксиса у большинства струк­туралистов.

Н. Хомский, разумеется, не отрицает значения ни «замечательных успехов сравнительной индоевропеистики» XIX в., ни достижений струк­турной лингвистики, которая «подняла точность рассуждений о языке

В. М. Алпатов

на совершенно новый уровень». Но для него неприемлема «убогая и совер­шенно неадекватная концепция языка, выраженная Уитни и Соссюром и многими другими».

Более высоко он оценивает идеи «Грамматики Пор-Рояля» и дру­гих исследований XVI—XVIII вв., которые он относит к «картезиан­ской лингвистике» (у Н. Хомского есть даже специальная книга «Кар­тезианская лингвистика», изданная в 1966 г.). Исторически это название не вполне точно, так как термин «картезианский» означает «связанный с учением Р. Декарта», а многие идеи об универсальных свойствах язы­ка появились раньше. Однако главное, разумеется, не в этом. Важно, что и в философии Р. Декарта, и в теоретических рассуждениях лингвистов XVI—XVIII вв. Н. Хомский обнаружил идеи, созвучные собственным.

Универсальные грамматики типа «Грамматики Пор-Рояля» Н. Хом­ский оценивает как «первую действительно значительную общую тео­рию лингвистической структуры». В этих грамматиках «на первый план выдвигалась... проблема объяснения фактов использования языка на основе объяснительных гипотез, связанных с природой языка и, в конеч­ном счете, с природой человеческого мышления». Н. Хомский подчер­кивает, что их авторы не проявляли особого интереса к описанию конк­ретных фактов (что применительно к «Грамматике Пор-Рояля» не вполне верно), для них главным было построение объяснительной теории. От­мечается и интерес авторов «Грамматики Пор-Рояля» к синтаксису, не­частый для лингвистики прошлого, преимущественно сосредоточенной на фонетике и морфологии.

Н. Хомский уделяет особое внимание знаменитому анализу фразы Невидимый бог создал видимый мир в «Грамматике Пор-Рояля». По его мнению, здесь в отличие от большинства направлений лингвистики XIX и первой половины XX в. проводилось разграничение поверхност­ной и глубинной структур, одно из важнейших разграничений в кон­цепции Н. Хомского. В данном примере поверхностная структура, ко­торая «соответствует только звуковой стороне — материальному аспекту языка», представляет собой одно предложение. Однако имеется и глу­бинная структура, «которая прямо соответствует не звуку, а значению»; в данном примере К. Арно и А. Лансло выделяли три суждения — «бог невидим», «бог создал мир», «мир видим»; согласно Н. Хомскому, эти три суждения и есть в данном случае глубинная мыслительная струк­тура. Безусловно, как уже отмечалось в главе о «Грамматике Пор-Роя­ля», Н. Хомский модернизирует взгляды своих предшественников, од­нако перекличка идей здесь, несомненно, есть.

Как пишет Н. Хомский, «глубинная структура соотносится с по­верхностной структурой посредством некоторых мыслительных опера­ций, в современной терминологии, посредством грамматических транс­формаций». Здесь американский лингвист включил в свою теорию первоначально главный ее компонент, унаследованный от концепции

Ноам Хомский

3. Харриса. Далее говорится: «Каждый язык может рассматриваться как определенное отношение между звуком и значением. Следуя за теорией Пор-Рояля до ее логического завершения, мы должны сказать тогда, что грамматика языка должна содержать систему правил, характеризующую глубинные и поверхностные структуры и трансформационное отношение между ними и при этом — если она нацелена на то, чтобы охватить твор­ческий аспект использования языка — применимую к бесконечной сово­купности пар глубинных и поверхностных структур».

В связи с идеей о творческом характере языка Н. Хомский исполь­зует и близкие ему стороны концепции В. фон Гумбольдта: «Как писал Вильгельм фон Гумбольдт в 1830-х годах, говорящий использует беско­нечным образом конечные средства. Его грамматика должна, следова­тельно, содержать конечную систему правил, которая порождает беско­нечно много глубинных и поверхностных структур, связанных друг с другом соответствующим образом. Она должна также содержать прави­ла, которые соотносят эти абстрактные структуры с определенными реп­резентациями в звуке и в значении — репрезентациями, которые, предпо­ложительно, состоят из элементов, принадлежащих, соответственно, универсальной фонетике и универсальной семантике. По существу, тако­ва концепция грамматической структуры, как она развивается и разра­батывается сегодня. Ее корни следует, очевидно, искать в той классичес­кой традиции, которую я здесь рассматриваю, и в тот период были исследованы с некоторым успехом ее основные понятия». Под «класси­ческой традицией» здесь понимается наука о языке начиная с Санчеса (Санкциуса), писавшего еще в XVI в., и кончая В. фон Гумбольдтом. Лин­гвистика же более позднего времени, по мнению Н. Хомского, «огра­ничивается анализом того, что я назвал поверхностной структурой». Такое утверждение не вполне точно: уже традиционное представление о пассивных конструкциях основывается на идее об их «глубинной» рав­нозначности активным. В лингвистике первой половины XX в. суще­ствовали и концепции, так или иначе развивавшие идеи авторов «Грам­матики Пор-Рояля» о «трех суждениях в одном предложении»: таковы упоминавшиеся концепции «понятийных категорий» датского ученого О. Есперсена и советского языковеда И. И. Мещанинова. Тем не менее, безусловно, лингвистика, сосредоточенная на проблеме «Как устроен язык?», основное внимание уделяла анализу языковой формы, то есть поверхностной структуры, в терминологии Н. Хомского.

Из цитат, приведенных в предыдущем абзаце, видно и то, что Н, Хом­ский в работах 60-х гг. пересмотрел первоначальное игнорирование се­мантики. Хотя синтаксический компонент цо-прежнему занимал в его теории центральное место, введение понятия глубинной структуры не могло не быть связано с семантизацией теории. Поэтому в грамматику, помимо синтаксических порождающих правил, включаются, с одной сто-

■=;

\

В. М. Алпатов

роны, «правила репрезентации» между синтаксисом и «универсальной семантикой», с другой стороны, аналогичные правила в отношении «уни­версальной фонетики».

В лекции «Настоящее» Н. Хомский обсуждает современное (на 1967 г.) состояние проблемы соотношения между языком и мышлением. Здесь он подчеркивает, что «относительно природы языка, его использо­вания и овладения им могут быть высказаны заранее лишь самые пред­варительные и приблизительные гипотезы». Система правил, соотнося­щих звук и значение, которой пользуется человек, пока недоступна прямому наблюдению, а «лингвист, строящий грамматику языка, фак­тически предлагает некоторую гипотезу относительно этой заложенной в человеке системы». При этом, как уже говорилось выше, лингвист старается ограничиться изучением компетенции, отвлекаясь от других факторов. Как указывает Н. Хомский, хотя и «нет оснований отказы­ваться также от изучения взаимодействия нескольких факторов, уча­ствующих в сложных умственных актах и лежащих в основе реального употребления, но такое изучение вряд ли может продвинуться доста­точно далеко, пока нет удовлетворительного понимания каждого из этих факторов в отдельности».

В связи с этим Н. Хомский определяет условия, при которых грамма­тическую модель можно считать адекватной: «Грамматика, предлагаемая лингвистом, является объяснительной теорией в хорошем смысле этого термина; она дает объяснение тому факту, что (при условии упомянутой идеализации) носитель рассматриваемого языка воспринимает, интерпре­тирует, конструирует или использует конкретное высказывание некото­рыми определенными, а не какими-то другими способами». Возможны и «объяснительные теории более глубокого характера», определяющие вы­бор между грамматиками. Согласно Н. Хомскому, «принципы, которые задают форму грамматики и которые определяют выбор грамматики со­ответствующего вида на основе определенных данных, составляют предмет, который мог бы, следуя традиционным терминам, быть назван "универ­сальной грамматикой". Исследование универсальной грамматики, пони­маемой таким образом, — это исследование природы человеческих интел­лектуальных способностей... Универсальная грамматика, следовательно, представляет собой объяснительную теорию гораздо более глубокого ха­рактера, чем конкретная грамматика, хотя конкретная грамматика неко­торого языка может также рассматриваться как объяснительная теория».

На основании сказанного выше Н. Хомский сопоставляет задачи лингвистики языка и лингвистики языков: «На практике лингвист всегда занят исследованием как универсальной, так и конкретной грам­матики. Когда он строит описательную, конкретную грамматику одним, а не другим способом на основе имеющихся у него данных, он руководст­вуется, сознательно или нет, определенными допущениями относительно формы грамматики, и эти допущения принадлежат теории универсальной

Ноам Хомский

грамматики. И наоборот, формулирование им принципов универсальной грамматики должно быть обосновано изучением их следствий, когда они применяются в конкретных грамматиках. Таким образом, лингвист зани­мается построением объяснительных теорий на нескольких уровнях, и на каждом уровне существует ясная психологическая интерпретация для его теоретической и описательной работы. На уровне конкретной грамма­тики он пытается охарактеризовать знание языка, определенную познава­тельную систему, которая была выработана — причем, конечно, бессозна­тельно — нормальным говорящим-слушающим. На уровне универсальной грамматики он пытается установить определенные общие свойства чело­веческого интеллекта».

Сам Н. Хомский на всех этапах своей деятельности занимался исключительно построением универсальных грамматик, используя в качестве материала английский язык; вопрос о разграничении универ­сальных свойств языка и особенностей английского языка его интересо­вал мало. Однако очень скоро, уже с 60-х гг., появилось большое количе­ство порождающих грамматик конкретных языков (или их фрагментов), в том числе для таких языков, как японский, тайский, тагальский и др. При этом центральным и с трудом поддающимся решению вопросом в этих грамматиках оказался вопрос о том, какие явления того или иного языка следует относить к глубинной структуре, а какие считать лишь поверхно­стными. Ожесточенные споры на этот счет не давали однозначного резуль­тата, однако в их ходе были по-новому или вообще впервые описаны мно­гие явления конкретных языков, в том числе семантические, и впервые объектом систематического внимания лингвистов стало то, что Л. В. Щерба называл «отрицательным языковым материалом»: изучали не только как можно сказать, но и как нельзя сказать.

В главе «Будущее» Н. Хомский вновь возвращается к вопросу об отличии своей концепции от структурализма и бихевиоризма. Для него неприемлем «воинствующий антипсихологизм», свойственный в 20— 50-е гг. XX в. не только лингвистике, но и самой психологии, которая вместо мышления изучала поведение человека. По мнению Н. Хомского, «это подобно тому, как если бы естественные науки должны были имено­ваться "науками о снятии показаний с измерительных приборов"». Дове­дя такой подход до предела, бихевиористская психология и дескриптивная лингвистика заложили «основу для весьма убедительной демонстрации неадекватности любого такого подхода к проблемам мышления».

Научный подход к изучению человека должен быть иным, и важ­нейшую роль в нем играет лингвистика: «Внимание к языку будет оста­ваться центральным моментом в исследовании человеческой природы, как это было и в прошлом. Любой, кто занимается изучением человечес­кой природы и человеческих способностей, должен так или иначе при­нять во внимание тот факт, что все нормальные человеческие индивиды усваивают язык, в то время как усвоение даже его самых элементарных

В. М. Алпатов

зачатков является совершенно недоступным для человекообразной обе­зьяны, разумной в других отношениях». Н. Хомский подробно останав­ливается на вопросе о различии между человеческим языком и «языка­ми» животных и приходит к выводу о том, что это принципиально различные явления.

Поскольку язык — «уникальный человеческий дар», изучать его нужно особым образом, исходя из принципов, выделявшихся еще В. фон Гумбольдтом: «язык в гумбольдтовском смысле» следует опреде­лять как «систему, где законы порождения фиксированы и инвариантны, но сфера и специфический способ их применения остаются совершенно неограниченными». В каждой такой грамматике есть особые правила, специфические для конкретного языка, и единые универсальные прави­ла. К числу последних относятся, в частности, «принципы, которые раз­личают глубинную и поверхностную структуру».

Принципы, определяющие владение человека языком, по мнению Н. Хомского, могут быть применимы и к другим областям человеческой жизни от «теории человеческих действий» до мифологии, искусства и т. д. Однако пока это проблемы будущего, не поддающиеся изучению в той степени, в которой поддается ему язык, для которого уже можно строить математические модели. В целом вопрос «распространения по­нятий лингвистической структуры на другие системы познания» следу­ет считать открытым.

Н. Хомский связывает проблемы языка с более широкими пробле­мами человеческого знания, где также центральным является понятие компетенции. В связи с этим он возвращается к сформулированной еще Р. Декартом концепции о врожденности мыслительных структур, в том числе языковой компетенции: «Мы должны постулировать врожденную структуру, которая достаточно содержательна, чтобы объяснить несоот­ветствие между опытом и знанием, структуру, которая может объяснить построение эмпирически обоснованных порождающих грамматик при заданных ограничениях времени и доступа к данным. В то же время эта постулируемая врожденная умственная структура не должна быть на­столько содержательной и ограничивающей, чтобы исключить опреде­ленные известные языки». Врожденность структур, по мнению Н. Хом­ского, объясняет, в частности, тот факт, что владение языком в основном независимо от умственных способностей человека.

Конечно, врожденность языковых структур не означает полной «запрограммированности» человека: «Грамматика языка должна быть открыта ребенком на основании данных, предоставленных в его распо­ряжение... Язык "изобретается заново" каждый раз, когда им овладева­ют». В результате «взаимодействия организма с его окружением» среди возможных структур отбираются те, которые составляют специфику того или иного конкретного языка. Отметим, что здесь единственный раз Н. Хомский как-то вспоминает о коллективном функционировании язы-

Ноам Хомский

ка, которое сводится лишь к взаимодействию индивида с окружением. Концепция о коллективном характере языка в структурализме (свой­ственная, правда, европейскому структурализму более, чем американ­скому) сменилась у Н. Хомского рассмотрением компетенции как инди­видуального явления; вопросы же функционирования языка в обществе, речевого взаимодействия, диалога и т. д., специально не рассматривае­мые Н. Хомским, попадают в сферу употребления, находящуюся вне объекта порождающей грамматики. Если вспомнить терминологию кни­ги «Марксизм и философия языка», Н. Хомский, возрождая идеи В. фон Гумбольдта, вернулся к «индивидуалистическому субъективизму».

Концепция о врожденности познавательных, в частности языковых, структур вызвала ожесточенные дискуссии у лингвистов, психологов, философов и многими не была принята. В то же время сам Н. Хомский подчеркивал, что исследование овладения ребенка языком (как и мысли­тельными структурами в целом) — дело будущего; в настоящее же время можно говорить лишь о самых общих принципах и схемах.

В книге говорится также о нерешенных общих вопросах психологии и лингвистики, в частности об изучении биологических основ человечес­кого языка. Подводя итоги, Н. Хомский пишет: «Я старался обосновать мысль о том, что исследование языка вполне может, как и предполагалось традицией, предложить весьма благоприятную перспективу для изуче­ния умственных процессов человека. Творческий аспект использования языка, будучи исследован с должной тщательностью и вниманием к фак­там, показывает, что распространенные сейчас понятия привычки и обоб­щения как факторов, определяющих поведение или знание, являются совершенно неадекватными. Абстрактность языковой структуры подтвер­ждает это заключение, и она, далее, наводит на мысль, что как в восприя­тии, так и в овладении знанием мышление играет активную роль в опре­делении характера усваиваемого знания. Эмпирическое исследование языковых универсалий привело к формулированию весьма ограничива­ющих и, я думаю, довольно правдоподобных гипотез, касающихся воз­можного разнообразия человеческих языков, гипотез, которые являются вкладом в попытку разработать такую теорию усвоения знания, которая отводит должное место внутренней умственной деятельности. Мне ка­жется, что, следовательно, изучение языка должно занять центральное место в общей психологии». При этом, однако, слишком многое еще оста­ется неясным. В частности, Н. Хомский вполне справедливо отмечал: «Исследование универсальной семантики, играющее, конечно, решающую роль в полном исследовании языковой структуры, лишь едва-едва про­двинулось вперед со времени средневековья».

Концепция Н. Хомского развивается уже более тридцати лет и испы­тала множество изменений и модификаций; по-видимому, этот процесс далеко не завершен (при том, что научные интересы ученого далеко не

|

Дата добавления: 2014-11-29