Зак. 18 3 страница. Весьма значительное сходство можно видеть между взглядами А

Весьма значительное сходство можно видеть между взглядами А. Мар­тине и пражцев. Как и пражцы, он отмечал звуковой характер языка, отказы­ваясь рассматривать язык как систему чистых отношений. Как и пражцы, он наряду со структурным подходом к языку выделял функциональный, Как и пражцы, он среди функций языка на первое место ставил коммуника­тивную: «Французский язык прежде всего есть инструмент, посредством которого осуществляется взаимопонимание среди людей, говорящих по-французски». Коммуникативная функция является и главной причиной

Французская лингвистика 40 — 60-х годов

языковых изменений (об этом А. Мартине писал и в другой своей книге). Также выделяются функция языка как «основания для мысли» и эстети­ческая функция. Вероятно, от Р. Якобсона идет у А. Мартине сопоставле­ние языка с кодом, а речи с сообщением. Влияние пражцев видно у А. Мар­тине и в использовании им понятия оппозиции, разработанного Н. Трубецким, и в более конкретном подходе к выделению и классифика­ции языковых единиц.

Как и Э. Бенвенист, А. Мартине затрагивал и проблематику, сближаю­щую его с Э. Сепиром. Он активно спорит с «довольно наивной, но широко распространенной» концепцией, согласно которой любой язык является «но­менклатурой», то есть перечнем слов, обозначающих те или иные фрагмен­ты действительности; «по этой концепции различия в языках сводятся к различиям в обозначениях». Однако язык не есть средство обозначения заранее расчлененной действительности, он сам и членит действительность, причем разные языки делают это по-разному: «Фактически каждому язы­ку соответствует своя особая организация данных опыта. Изучить чужой язык — не значит привесить новые ярлычки к знаковым объектам. Овла­деть языком — значит научиться по-новому анализировать то, что состав­ляет предмет языковой коммуникации». Таким образом, и А. Мартине рассматривает проблему языковой картины мира. Как и Э. Бенвенист, не от­рицая общих свойств языка, он обращает главное внимание на особенности, несовпадающие признаки языков как в означаемом, так и в означающем. Такой акцент на языковых различиях, может быть, главная черта, сближаю­щая А. Мартине с дескриптивистами, от которых он в целом далек.

Говоря об общих свойствах человеческого языка, А. Мартине стремится выделить некоторый единый, наиболее значимый признак, из которого могут быть выведены другие. Таким признаком он считает так называе­мое двойное членение языка. Сам термин «двойное членение», получив­ший широкую известность благодаря Р. Якобсону и А. Мартине, восходит к выдающемуся советскому финно-угроведу Д. В. Бубриху, выше упоми­навшемуся в связи с языковым строительством; сама же проблематика, связанная с двойным членением, впервые начала исследоваться система­тически И. А. Бодуэном де Куртенэ. Речь идет о том, что, во-первых, «лю­бой результат общественного опыта» может быть последовательно расчле­нен на единицы, обладающие формой и значением, вплоть до морфемы; во-вторых, звуковая форма морфемы может быть далее расчленена на более мелкие незначимые единицы — фонемы. Отметим, впрочем, осо­бую терминологию А. Мартине, получившую затем распространение во французской лингвистике: морфему в обычном смысле он называет «монемой», а термин «морфема» понимает более узко, относя к нему лишь грамматические морфемы, прежде всего аффиксы. Вне двойного членения лежат ударение и интонация.

На основе принципа двойного членения А. Мартине дает определение языка: «Любой язык есть орудие общения, посредством которого челове­ческий опыт подвергается делению, специфическому для данной общности,

В. М. Алпатов

на единицы, наделенные смысловым содержанием и звуковым выражени­ем, называемые монемами; это звуковое выражение членится в свою оче­редь на последовательные различительные единицы — фонемы, определен­ным числом которых характеризуется каждый язык и природа и взаимоотношения которых варьируются от языка к языку». Сам автор этого определения выделяет три его главных пункта: язык как орудие общения, его звуковой характер и двойное членение. Такое определение, разумеется, специфично для А. Мартине, однако оно в целом выделяет те свойства языка, на признании которых могло бы сойтись большинство направлений европейского структурализма (кроме, безусловно, глоссема-тики).

По мнению А. Мартине, который, как отмечалось выше, против выявления «универсальных и не знающих исключений "законов"», поми­мо данных трех пунктов и «не существует собственно звуковых явлений, которые не изменялись бы от языка к языку». Проблема универсалий при таком подходе фактически снимается с повестки дня.

Идеи Л. Теньера, Э. Бенвениста и А. Мартине, безусловно, оказали значительное влияние на развитие языкознания во Франции и в других странах. Особо следует отметить значение их работ, прежде всего «Основ структурного синтаксиса» Л. Теньера, для развития отечественной линг­вистики 60—80-х гг.

ЛИТЕРАТУРА

Гак В. Г. Л. Теньер и его структурный синтаксис // Тенъер Л. Основы струк­турного синтаксиса. М., 1988.

Звегинцев В. А. Структурная лингвистика и теория экономии А. Мартине // Мартине А. Принцип экономии в фонетических изменениях. М., 1960.

Звегинцев В. А. Предисловие к книге А. Мартине «Основы общей лингви­стики» // Новое в лингвистике, вып. 3. М., 1965.

ЕЖИ КУРИЛОВИЧ

К числу видных представителей лингвистического структурализма относится и такой своеобразный ученый, как польский языковед Ежи Курилович (1895—1978). Он не принадлежал ни к одному из ведущих направлений лингвистики XX в. и занимал особое место. Как и другие польские ученые его поколения, он находился под влиянием идей И. А. Бо-дуэна де Куртенэ, имел связи с Пражским лингвистическим кружком. С последним его сближал интерес к социальному фактору в языке, к изуче­нию причин языковых изменений. Но в то же время Е. Курилович в отличие от других ученых Восточной Европы испытал влияние глоссема-тики, печатался в изданиях Копенгагенской школы.

Лингвистическая деятельность Е. Куриловича продолжалась бо­лее полувека (в основном в Польше, но в предвоенные и послевоенные годы он оказался на некоторое время в СССР и печатался в советских изданиях). Наиболее крупные по объему его работы посвящены сравни­тельно-историческому языкознанию. Он, в частности, занимался рекон­струкцией индоевропейского ударения; именно он подтвердил истори­ческую реальность (хотя и не в полном объеме) ларингальнои гипотезы Ф. де Соссюра. Есть у Е. Куриловича и работы по семитским языкам. В то же время он писал и по вопросам общей лингвистики. Его статьи теоретического характера собраны в книге, изданной в Польше в 1959 г., а затем в 1962 г. в СССР в русском переводе под названием «Очерки по лингвистике». Статья «Лингвистика и теория знака» из этой книги включена в хрестоматию В. А. Звегинцева.

С глоссематикой Е. Куриловича сближало, в частности, представле­ние о построении лингвистики в качестве системы аксиом по образцу математики. В статье «Структура морфемы» (1938) он писал: «Совре­менное языкознание, опираясь на замечательные традиции Бодуэна де Куртенэ и де Соссюра, пытается создать свою собственную аксиоматику, которая позволила бы исследователям механически сводить даже спе­циальный с виду и детальный вопрос к элементарным понятиям и ут­верждениям, чтобы с самого начала и до конца работы ясно представ­лять себе и ее предпосылки и конечную цель». См. также в упомянутой статье «Лингвистика и теория знака» (1949) идеи о том, что семиология (теория знака) «должна занимать такое же место, какое занимает физи­ка по отношению к естественным наукам. Различные теоремы лингви­стики должны представлять собой результат применения семиологии к конкретному частному случаю знаковой системы — к человеческому языку». Аксиоматический подход к языку сближал Е. Куриловича и с К. Бюлером. В то же время Е. Курилович был вынужден признать, что «даже лингвистика... еще не имеет... отчетливой иерархии своих аксиом».

В. М. Алпатов

Свести целиком науку о языке к системе аксиом и теорем, допускающей затем «механическое» применение к решению любой проблемы, как пока­зало дальнейшее развитие лингвистики, невозможно. Однако попытки такого подхода к лингвистике не были бесплодны, показав границы при­менимости такого рода формальных методов.

Также сближал Е. Куриловича с глоссематикой постоянный инте­рес к проблеме общих свойств разных планов и уровней языка. В самых разных по тематике статьях сборника «Очерки по лингвистике» он за­трагивал в разных аспектах проблему общих закономерностей фоноло­гии и семантики, фонологии и грамматики. В статье «Лингвистика и теория знака» подчеркивается общность таких понятий, как противопо­ставление (оппозиция), нейтрализация, маркированность—немаркиро­ванность и др. Важно и указание на закон, который так формулируется Е. Куриловичем: «Чем уже сфера употребления, тем богаче содержа­ние (смысл) понятия; чем шире употребление, тем беднее содержание понятия... Обобщение и специализация значения слова, суффикса и т. д. тесно связаны с расширением и сужением его употребления. Аналог этого закона существует и в звуковой системе». Приводится пример такого аналога: соотношение между глухими и звонкими в ряде язы­ков (русском, польском, немецком). Глухость здесь — не положительное качество, а отсутствие звонкости, следовательно, содержание звонкого богаче, чем соответствующего глухого. В то же время в этих языках данное противопоставление нейтрализуется в конце слова, где могут быть лишь глухие, то есть «сфера употребления глухих превосходит сферу употребления звонких».

В той же статье подчеркивается, в частности, структурное сходство столь, казалось бы, разноплановых единиц, как слог и предложение: роль гласного в слоге сходна с ролью сказуемого в предложении, роль подле­жащего — с ролью начальной группы согласных, классификации глас­ных и согласных аналогичны классификации слов по частям речи и т. д. В этой и других статьях проводятся параллели между фонемой, а также ее вариантами, и морфемой, а также ее вариантами, между сло­вом и предложением.

В то же время Е. Курилович в отличие от глоссематиков не сводил язык целиком к системе чистых отношений, подчеркивая, в частности, особую роль социального фактора. В статье «Лингвистика и теория зна­ка» он писал: «Социальный фактор, который с первого взгляда кажется внешним по отношению к системе языка, в действительности органи­чески связан с ней. Расширение употребления знака внутри системы является лишь отражением расширения его употребления в языковом коллективе... Сфера употребления знака внутри системы соответствует сфере его употребления в языковом коллективе. Иначе говоря, чем обоб­щеннее (беднее) содержание знака, тем шире сфера его употребления говорящими; чем специальнее (богаче) содержание, тем уже сфера

Ежи Курилович

употребления не только внутреннего (= внутри системы), но и внешнего (в языковом коллективе)». См. также такое высказывание в статье «Струк­тура морфемы»: «Факт произношения в польском языке а суженного может не играть смыслоразличительной роли, но он релевантен для обще­ственной характеристики говорящего; со стороны же говорящего он мо­жет быть показателем равноправного, интимного отношения к собеседни­ку». Итак, Е. Курилович четко осознавал, что сосредоточение внимания лингвиста на смыслоразличительной роли фонем может быть необходи­мым на определенном этапе исследования, однако оно вовсе не дает исчер­пывающего описания. Для полноценного функционирования языка в об­ществе играют роль не только дифференциальные признаки, но и многие другие.

Е. Курилович подчеркивал и роль социального фактора в языковой диахронии. В статье «О природе так называемых „аналогических" процес­сов» (1949), рассмотрев механизм языковых изменений по аналогии, он при­шел к следующему итоговому выводу: «Конкретная грамматическая систе­ма позволяет увидеть, какие „аналогические" изменения в ней возможны... Однако лишь социальный фактор... определяет, осуществятся ли эти воз­можности и если да, то в какой мере... Изменения, предусмотренные „анало­гией"... не являются необходимостью. Поскольку лингвистика вынуждена считаться с этими двумя различными факторами, она никогда не может предвидеть будущих изменений. Наряду с взаимозависимостью и иерархией языковых элементов внутри данной системы лингвистика имеет дело с исто­рической случайностью (в социальной структуре). И хотя общая лингвисти­ка склоняется скорее к анализу системы как таковой, конкретные истори­ческие проблемы могут решаться удовлетворительно лишь с учетом обоих факторов одновременно». В начале XX в. именно неспособность традицион­ной исторической лингвистики объяснить причины того, что тот или иной язык развивался именно так, а не иначе, послужила одной из причин пере­хода от сравнительно-исторического языкознания к структурализму. Одна­ко и структурная лингвистика не смогла это сделать, на что четко указал польский ученый. Методами структурной лингвистики можно самое боль­шее отсеять из множества потенциально возможных вариантов некоторые, абсолютно запрещаемые устройством системы. Выбор же между многими потенциально возможными вариантами развития обусловлен причинами, выяснение которых выходит за пределы внутренней лингвистики в терми­нологии Ф. де Соссюра. См., например, такой упоминаемый Е. Куриловичем фактор, как «движение от подражаемого говора к подражающему»: какой из говоров и диалектов окажется более престижным, какому начнут подра­жать носители других говоров и диалектов, изменяя свои системы, — этот вопрос определяется не внутриструктурными, а прежде всего социальными причинами.

Ежи Курилович не принадлежал к числу лингвистов, стремившихся к полному и связному изложению своей лингвистической теории. Как пишет В. А. Звегинцев, «его теоретические статьи иногда производят впе-

19 Зак. 18

В. М. Алпатов

чатление этюдов, не имеющих общего значения». Однако все его работы, даже посвященные очень конкретным вопросам, тесно связаны с общими проблемами лингвистики, отражают четкую и продуманную концепцию, пусть не во всех пунктах изложенную. Свои теоретические положения Е. Курилович всегда подкреплял анализом фактического материала (не выходя, правда, почти никогда за пределы индоевропейских языков). Мно­гие его идеи продолжают сохранять актуальность.

РОМАН ЯКОБСОН

Роман (Роман Осипович) Якобсон (1896—1982) был одним из круп­нейших лингвистов XX в. Уроженец России, он работал в различных странах, прежде всего в Чехословакии и США. В ранний период своей долгой деятельности он был одним из ведущих представителей Праж­ского лингвистического кружка, позднее в его трудах отразился новый этап развития структурализма, выявившийся после Второй мировой войны.

Р. О. Якобсон родился в Москве и жил здесь до 1920 г. Он окончил гимназию при Лазаревском институте восточных языков, а затем Мос­ковский университет, где его учителями были видные представители фортунатовской школы: Д. Н. Ушаков, Н. Н. Дурново, М. Н. Петерсон. В студенческие годы он дружил с Н. Ф. Яковлевым, бывшим несколько старше, и со своим ровесником Г. О. Винокуром. Впоследствии при всех уточнениях и видоизменениях своих концепций Р. Якобсон подчер­кивал принадлежность к Московской школе. Особо он выделял в связи с этим идеи Ф. Ф. Фортунатова о том, что язык — орудие для мышления и что «не только язык зависит от мышления, но и мышление, в свою очередь, зависит от языка». Интересы начинающего ученого не ограни­чивались лингвистикой. Вместе с Н. Ф. Яковлевым он занимался поле­выми исследованиями фольклора и этнографией. Много он уже в те годы сделал в области изучения поэтического языка. В 1916 г. Р. О. Якобсон стал одним из основателей Общества по изучению поэтического языка (ОПОЯЗ), где сотрудничал с Е. Д. Поливановым и начинавшими свою деятельность видными литературоведами Б. М. Эйхенбаумом, Ю. Н. Ты­няновым, В. Б. Шкловским. В связи с исследованиями по поэтике он сблизился с крупнейшими русскими поэтами той эпохи В. В. Маяков­ским и В. В. Хлебниковым. Первые его публикации в основном посвяще­ны поэтике.

В 1920 г. Р. Якобсон уехал в Чехословакию, где прожил почти два десятилетия; до 30-х гг. он продолжал сохранять тесные связи со свои­ми друзьями — литературоведами и лингвистами, оставшимися в СССР. В то же время он установил научные контакты с чешскими структура­листами и с Н. Трубецким; переписка Н. Трубецкого и Р. Якобсона, ныне опубликованная, показывает, как концепции двух крупных уче­ных развивались и менялись под влиянием друг друга. Р. Якобсон стал одним из основателей Пражского лингвистического кружка и одним из авторов его программных «Тезисов», рассматривавшихся выше. Его научные работы чехословацкого периода в основном посвящены фоно­логии, в том числе диахронной, структурной морфологии, теории языко­вых контактов и союзов, а также поэтическому языку. Особую извест-

19*

В. М. Алпатов

ность получила его большая статья «К общему учению о падеже», издан­ная в 1936 г. (включена в однотомник его ♦Избранных работ» на русском языке). Здесь ученый на материале русской падежной риетемы применил к морфологии и грамматической семантике разработанный для фоноло­гии теоретический аппарат пражской лингвистики, в частности теорию оппозиций. В статье предпринята попытка выявить общие значения каж­дого из русских падежей и семантические признаки, на основе которых падежи противопоставлены друг другу.

В марте 1939 г. Чехия была оккупирована фашистской Германией. Р. Якобсон как еврей был вынужден перейти на нелегальное положен ние, а затем покинуть страну. После недолгого пребывания в сканди­навских странах он в 1941 г. переехал в США, где прожил ДО конца жизни. Р. Якобсон работал в ведущих американских университетах и научно-исследовательских центрах: сначала в Колумбийском универ­ситете, затем с 1949 г. до выхода в отставку в 1967 г. — ц Гарвардском, а с 1957 г. также в Массачусетсом технологическом институте. Годы, которые ученый провел в США, характеризовались значительным уве­личением интереса к СССР сначала как к союзнику по антигитлеров­ской коалиции, затем как к противнику в «холодной войне»! однако до 40-х гг. славистика в США была развита слабо, Р, Якобсон возглавил становление американской славистики и советологии, подготовил зна­чительное количество специалистов. С 50-х гг. и до конца своих дней Р. Якобсон имел очень большой авторитет как в американской, так и в мировой науке и как славист, и как теоретик языкознания. Он сыграл значительную роль как в знакомстве американских лингвистов с европей­ской наукой о языке, так и во введении в активный оборот мировой линг­вистики идей русских и советских ученых, С конца 50«х ГГ, Р. Якобсон неоднократно бывал в СССР и много общался со своими советскими коллегами. У нас в разные годы было издано более тридцати его ртатей, а в 1985 г. вышел том его «Избранных работ». Все это, однако, лишь небольшая часть обширного наследия ученого.

В ранний период своей деятельности Р, Якобсон разделял основные положения пражской теории, совмещая структурный и функциональ­ный подходы к языку. Как и другие пражцы, он был сторонником доста­точно широкого подхода к языку, имевшего, однако, свои пределы. На­пример, он, как и большинство структуралистов 20—40-Х гг., был решительным противником психологизма в лингвистике, в частности в фонологии. В лекции, прочитанной в 1942 г., уже в США, он писал; «На­следие "психофонетики", пусть в скрытой форме, но еще живо... Мы про­должаем разыскивать эквиваленты фонем в сознании говорящего. Как это ни странно, лингвисты, занимающиеся изучением фонемы, больше всего любят подискутировать на тему о способе ее существования. Они, таким образом, бьются над вопросом, ответ на который, естественно, вы­ходит за рамки лингвистики».

Роман Якобеон

В то же время пражская фонологическая концепция, разработанная прежде всего Н. Трубецким, была далее развита Р. Якобсоном. По соб­ственным свидетельствам последнего, во многом концепция дифферен­циальных признаков была результатом его последних дискуссий с Н. Тру­бецким в 1937—1938 гг. Уже в 1938 г. Р. Якобсон успел доложить Пражскому кружку свой идеи о возможности сведения фонем к комби­нациям двоичных различительных (дифференциальных) признаков. Окон­чательно концепция сформулирована в известной работе, изданной в 1952 г. и выполненной Р. Якобсоном в соавторстве с американским лин­гвистом (также выходцем из России) М. Халле и крупным шведским специалистом по акустике речи Г. Фантом; по-русски эта работа — ♦ Введение в анализ речи: различительные признаки и их корреляты» — издана в 1962 г. во втором выпуске сборника «Новое в лингвистике». Здесь последовательно каждая из известных в языках мира фонем трак­туется как «пучок дифференциальных признаков» Каждый из этих при­знаков в системе того или иного языка противопоставляет одни фонемы другим (один и тот же признак может в одном языке противопоставлять фонемы, в другом нет, в последнем случае он оказывается не дифферен­циальным и, следовательно, не фонологичным). С одной стороны, концеп­ция дифференциальных признаков стала реализацией идей Ф. де Соссю-ра об описании языка целиком через структурные свойства, через различия. С другой стороны, дифференциальные признаки — не чисто оппозитивные сущности, каждый из них имеет положительное акусти­ческое значение (здесь важно было содействие в работе акустика Г. Фан­та). Многие из выделенных признаков являются уточненными корреля­тами традиционных звуковых признаков, давно известных (гласность — согласность, распавшаяся на два признака: гласность—негласность и со­гласность—несогласность; звонкость—глухость и др.), некоторые при­знаки, однако, менее очевидны. Сущность фонемы исчерпывается диффе­ренциальными признаками, тогда как соответствующие фонемам реальные звуки обладают также рядом других признаков, которые, одна­ко, не имеют отношения к фонологии.

В пределах данной концепции впервые для одного из ярусов языка была предложена универсальная система единообразного описания, не за­висящего от особенностей конкретного языка. Система дифференциаль­ных признаков в разных языках, разумеется, может не вполне совпадать, однако общий набор признаков один и тот же для всех языков мира, хотя какие-то из признаков могут в части языков отсутствовать. Дальнейшее привлечение ранее не известного материала может только добавить к из­вестным примерно двум десяткам дифференциальных признаков какие-то новые. Аналогичные идеи Р. Якобсон старался распространить на дру­гие ярусы языка, примером чему служит упомянутая выше статья о русских падежах, где строились дифференциальные признаки грамматического значения. Однако ввиду слишком сложной структуры построить сколь-

В. М. Алпатов

ко-нибудь универсальную систему дифференциальных признаков для мор­фологии или семантики не удалось.

Последующее развитие лингвистической теории заставило Р. Якоб­сона в ряде пунктов пересмотреть ряд теоретических постулатов, свойст­венных раннему структурализму и часто прямо восходящих к Ф. де Сос-сюру. В этом отношении важно выступление Р. Якобсона на первом международном симпозиуме «Знак и система языка» в Эрфурте (ГДР) в 1959 г. Данное выступление, как и рассматриваемые ниже статьи Р. Якобсона «Значение лингвистических универсалий для языкознания» и «Лингвистика и теория связи», включено в хрестоматию В. А. Зве-гинцева. Здесь ученый подверг пересмотру ряд положений Ф. де Соссю-ра, так или иначе принимавшихся структуралистами межвоенных, а иногда и первых послевоенных лет.

Р. Якобсон, в частности, отмечает неточность обоих выделенных Ф. де Соссюром основных свойств знака — произвольности и линей­ности. Говорить о произвольности нельзя ни в отношении значительно­го количества производных и сложных слов, где связь слов с общим корнем никак не произвольна, ни в связи с морфонологическим строе­нием языковых единиц, поскольку правила распределения фонем в корнях и аффиксах разных типов далеко не произвольны. Наконец, и в отношении простых (корневых) слов (которые, безусловно, в первую оче­редь имел в виду Ф. де Соссюр) проблема не столь очевидна, как это казалось основателю структурализма, а вопрос о звуковом символизме требует серьезного рассмотрения.

Другой же соссюровский принцип — линейности означаемого — вообще не может быть принят при концепции дифференциальных при­знаков: фонема — пучок признаков, выступающих одновременно; здесь Р. Якобсон предлагает аналогию с аккордами в музыке. Также и выде­ленную Ф. де Соссюром синтагматику языка не следует понимать толь­ко как отношение элементов, расположенных во временной последова­тельности: можно говорить и о синтагматике одновременных элементов, в том числе тех же дифференциальных признаков фонем. Тем самым, по мнению Р. Якобсона, «целый ряд соссюровских положений об основных принципах строения языка утрачивает силу».

Р. Якобсон подверг критике и соссюровское противопоставление синхронии и диахронии; здесь, впрочем, подобную точку зрения пражцы и близкие к ним лингвисты вроде Г. О. Винокура высказывали задолго до 1959 г. Р. Якобсон, суммируя данный подход, пишет: «Стало ясно, сколь опасна непроходимая пропасть между этими областями и как ве­лика необходимость заполнить эту пропасть. Соссюровское отождествле­ние противопоставления "синхрония — диахрония" с противопоставле­нием "статика — динамика" оказалось ошибочным, поскольку в действительности синхрония отнюдь не статична: изменения соверша­ются непрерывно и входят составной частью в синхронию. Действитель-

Роман Якобсон

ная синхрония динамична; статичная синхрония — это абстракция, не­обходимая лингвисту для определенных целей, а согласованное с факта­ми, исчерпывающее синхронное описание должно последовательно учи­тывать его динамику. В течение некоторого отрезка времени оба элемента любого изменения — его исходная точка и его окончательная фаза — одновременно наличествуют в речи одного и того же языкового коллек­тива. Эти элементы сосуществуют как стилистические варианты».

В связи с этим Р. Якобсон делает важный вывод, далеко не сводя­щийся к проблеме сосуществования архаичных и «продвинутых» сис­тем: «Представление о языке как о совершенно однородной, монолит­ной системе является слишком упрощенным. Язык — это система систем, общий код, включающий различные частные коды». Многие такие «ча­стные коды» принято называть стилями. Пражцам и близким к ним ученым был свойствен интерес к лингвистической стилистике. Однако в 20—40-е гг. они скорее исходили из представления о единой системе языка, из которой в зависимости от функциональной установки отбирают­ся те или иные единицы (так считал, например, Г. О. Винокур); но к 50—60-м гг. стили стали трактоваться в структурной лингвистике (не без влияния дескриптивизма) как особые системы, подъязыки некото­рого языка, которые могут описываться самостоятельно.

В докладе ставятся еще два важнейших вопроса: об исследовании языковых значений и об учете в лингвистике позиций говорящего и слушающего. В большинстве направлений структурализма изучение значения оказывалось на заднем плане или даже отбрасывалось вооб­ще (пражцам и советским структуралистам такая точка зрения была свойственна в наименьшей степени). Р. Якобсон призывал к должному учету значения: «Не только означающее, но и означаемое можно иссле­довать чисто лингвистическими, и притом совершенно объективными, методами». В связи с этим он в качестве такого объективного метода возлагал надежды на компонентный анализ, начало которого можно видеть в выделении сем у В. Скалички. Дальнейшее развитие такого рода методики привело к разложению не только грамматических, но и лексических единиц на семантические компоненты, см. пример, приво­димый Р. Якобсоном: «петух — это самец курицы». При этом разло­жение лексической единицы на компоненты рассматривается Р. Якоб­соном как перифразирование, изменение означающего при сохранении смыслового инварианта. Такой подход к семантике получил широкое распространение в 50—70-е гг., в том числе у ряда советских лингвис­тов. Однако выяснилось, что разные лексические единицы поддаются такому анализу в разной степени. В рамках структурализма полноцен­ную теорию языкового значения так и не удалось построить.

Очень важны идеи Р. Якобсона, связанные с учетом позиций двух участников коммуникации: говорящего и слушающего. Данные проб­лемы в той или иной мере затрагивались многими лингвистами начи-

В. М. Алпатов

ная с младограмматиков, прежде всего в связи с рассмотрением вопроса о причинах языковых изменений; особенно интересен был здесь подход Е. Д. Поливанова, учитывавшийся Р. Якобсоном. Однако большинство структуралистов исключили данную проблематику из рассмотрения как выходящую за рамки внутренней лингвистики. Теперь же Р. Якобсон вновь поставил этот вопрос с учетом сложившихся к 50-м гг. положений теории информации. Он пишет: «Две точки зрения — кодирующего и декодирующего, или, другими словами, роль отправителя и роль получате­ля сообщений должны быть совершенно отчетливо разграничены. Разуме­ется, это утверждение — банальность; однако именно о банальностях часто забывают. А между тем оба участника акта речевой коммуникации под­ходят к тексту совершенно по-разному». Р. Якобсон вспоминает в связи с этим методологический принцип дополнительности, сформулированный крупнейшим физиком XX в. Н. Бором (с которым они вели совместный семинар в Массачусетском технологическом институте).

Дата добавления: 2014-11-29