Зак. 18 2 страница. Книга Л. Теньера, по достоинству оцененная лишь в 60-е гг., стала одним из самых крупных исследований по структурному синтаксису

Книга Л. Теньера, по достоинству оцененная лишь в 60-е гг., стала одним из самых крупных исследований по структурному синтаксису, долго менее развитому по сравнению со структурной фонологией и струк­турной морфологией. Многие предложенные французским ученым тер­мины («актант», «валентность», «диатеза» и др.) прочно вошли в научный

Французская лингвистика 40 — 60-х годов

оборот, а многие его идеи, часто разработанные в книге еще недостаточно четко, были в дальнейшем развиты учеными разных школ. Среди последо­вателей Л. Теньера особо надо назвать представителей так называемой ле­нинградской синтаксической школы в нашей стране, созданной в 60-е гг. видным японистом, кореистом и теоретиком синтаксиса Александром Алексеевичем Холодовичем (1906—1977).

Другим крупнейшим французским структуралистом был Эмиль Бенвенист (1902—1976). Это был ученый весьма широкого кругозора и спектра интересов, занимавшийся синхронией и диахронией, лингви­стической теорией и анализом конкретных языков. В отличие от не слишком известного при жизни Л. Теньера Э. Бенвенист был широко известен и популярен, после А. Мейе и Ж. Вандриеса он был признан­ным главой французской лингвистики, он также долгое время занимал пост секретаря Парижского лингвистического общества. В то же время он не создал влиятельной научной школы и занимал обособленное мес­то в лингвистике своего времени, до конца не примыкая ни к одному из основных направлений структурализма.

Ученик А. Мейе, Э. Бенвенист более всего занимался индоевропеистикой. Здесь он старался синтезировать традиции науки XIX в. с идеями структу­рализма. Во всех компаративных работах он стремился к системному ана­лизу. Среди его исследований такого рода более всего известны работы по исторической семантике и этимологии, где Э. Бенвенист пытался реконст­руировать фрагменты картин мира древних индоевропейских народов. Из его многочисленных публикаций на эту тему особенно известен изданный в 1970 г. двухтомный труд «Словарь индоевропейских социальных терминов». Немало у Э. Бенвениста и работ по конкретным индоевропейским языкам и группам языков, особенно по иранским и индоарийским. Ряд компара­тивных и исторических работ ученого, в том числе книги «Индоевропей­ское именное словообразование» и «Очерки по осетинскому языку», переве­ден на русский язык. Много занимался Э. Бенвенист и историей языкознания, анализ становления и развития тех или иных концепций и понятий занимает большое место и в его работах общетеоретического ха­рактера.

Если в области индоевропеистики ученому принадлежит более де­сятка книг, то по общему языкознанию он публиковал лишь сравни­тельно краткие статьи, в большинстве вошедшие в изданный в 1966 г. сборник. Многие статьи сборника вместе с некоторыми публикациями по индоевропеистике составили книгу, изданную в 1974 г., незадолго до смерти автора, по-русски под названием «Общая лингвистика». Э. Бен­венист никогда не стремился создать какую-либо цельную и всеобъем­лющую лингвистическую теорию или даже теорию какого-либо из язы­ковых ярусов (как это делал Л. Теньер для синтаксиса). В своих статьях он ограничивался анализом отдельных, однако всегда очень важных и значительных проблем.

В. М. Алпатов

Как и другие французские структуралисты, Э. Бенвенист находил­ся под значительным влиянием идей Ф. де Соссюра. В своей речи, про­изнесенной в Женевском университете по случаю 50-летия со дня смер­ти автора «Курса общей лингвистики», Э. Бенвенист говорил о нем: «Ныне нет лингвиста, который не был бы хоть чем-то ему обязан. Нет такой общей теории, которая не упоминала бы его имени». Подчеркивая то, что идеи Ф. де Соссюра сохраняют актуальность и спустя полвека, француз­ский ученый в то же время отмечал: «Сегодня мы воспринимаем Соссю­ра совсем иначе, чем современники». Именно благодаря Ф. де Соссюру, по мнению Э. Бенвениста, «лингвистика стала фундаментальной наукой среди наук о человеке и обществе, одной из самых активных как в теоре­тических изысканиях, так и в развитии метода». Естественно, при этом Э. Бенвенист давал собственную интерпретацию соссюровского наследия, особо выделяя в нем в качестве главной идеи и центрального пункта принцип дуализма: «Язык, с какой бы точки зрения он ни изучался, всегда есть объект двойственный, состоящий из двух сторон, из которых одна существует лишь в силу существования другой». Перечисляются дуализмы такого рода у Ф. де Соссюра, среди которых дуализмы артику-ляторно-акустический, звука и значения, индивида и общества, языка и речи, материального и несубстанционального, парадигматики и синтаг­матики, тождества и противопоставления, синхронического и диахрони­ческого и т. д.

Выводя всю современную лингвистику из Ф. де Соссюра (в юбилей­ной речи лишь вскользь упомянуты И. А. Бодуэн де Куртенэ и Н. В. Кру-шевский), Э. Бенвенист отмечал нечеткость и неразработанность ряда соссюровских положений, стараясь преодолеть эти недостатки. В ран­ней (1939) статье «Природа языкового знака» (единственный текст Э. Бенвениста, включенный в хрестоматию В. А. Звегинцева) он ана­лизировал тезис о произвольности знака. Не отвергая, разумеется, этот тезис, Э. Бенвенист уточняет его, поскольку у Ф. де Соссюра он сфор­мулирован недостаточно строго: «Присущая языку случайность про­является в наименовании как звуковом символе реальности и затра­гивает отношение этого символа к реальности. Но первичный элемент системы — знак — содержит означающее и означаемое, соединение между которыми следует признать необходимым, поскольку, существуя друг через друга, они совпадают в одной субстанции. Понимаемый та­ким образом абсолютный характер языкового знака требует в свою очередь диалектической необходимости постоянного противопостав­ления значимостей и составляет структурный принцип языка». То есть знак произволен с точки зрения именования внеязыковой дей­ствительности, но отношение между двумя сторонами знака и между знаками в системе никак не произвольно.

Французская лингвистика 40 — 60-х годов

Говоря о последующем развитии структурной лингвистики, Э. Бен-венист достаточно критически относился как к глоссематике, так и к дескриптивизму. Не без оснований он отмечал, что глоссематика «пред­ставляет собой скорее построение логической "модели" языка и свод опре­делений, чем средство исследования языковой действительности». С деск­риптивной лингвистикой Э. Бенвенист вполне соглашался в одном существенном пункте, говоря о необходимости отвергнуть «все априорные взгляды на язык» и исходить «непосредственно из своего объекта». Как и Л. Блумфилд, он отвергал всякую зависимость лингвистики от истории или психологии; единственным «образцом для подражания», согласно Э. Бенвенисту, могут быть математика и другие дедуктивные науки. Одна­ко французский лингвист считал недостаточным свойственное дескрип-тивистам стремление ограничить исследование процедурами сегментации и дистрибуционного анализа. При таком подходе «лингвист занимается, по существу, только речью, которую он молчаливо приравнивает к язы­ку... Схемы дистрибуции, как бы строго они ни были установлены, не образуют структуры. Здесь нам дается, по существу, лишь метод записи и членения материала, применяемый к языку, который представлен рядом устных текстов и семантики которого лингвист, как предполагается, не знает... Сегментация высказывания на дискретные элементы ведет к ана­лизу языка не более, чем сегментация вселенной ведет к созданию теории физического мира... Возможны различные типы описания и различные типы формализации, но все они должны с необходимостью исходить из того, что их объект, язык, наделен значением, что именно благодаря этому он и есть структура и что это — основное условие функционирования языка среди других знаковых систем». При дескриптивистском подходе нельзя ни понять развитие языковых систем, ни «сотрудничать с другими науками, изучающими человека и культуру».

Таким образом, наряду с требованием изучать язык строго в линг­вистических категориях Э. Бенвенист не мог не выдвигать и идею о сотрудничестве лингвистики с гуманитарными науками. Последняя идея в послевоенные годы приобретала все более важное значение. Э. Бенве­нист считал важной и психологическую значимость понятий структур­ной лингвистики: «Было экспериментально показано, что фонемы, то есть различительные звуки языка, представляют собой психологическую реальность и говорящий без труда может осознать их, ибо, воспринимая звуки, он в действительности идентифицирует фонемы». В связи с этим к древнейшим предшественникам структурной лингвистики он наря­ду с Панини относил и создателей алфавитных письменностей — «сти­хийных фонологов», чьи имена в большинстве не дошли до нас.

В целом взгляды Э. Бенвениста ближе к Пражской школе, в частно­сти, для него также важно понятие функции: «Форма получает характер структуры именно потому, что все компоненты целого выполняют ту или иную функцию»; «Языковая форма — не единственное, что подлежит ана­лизу: необходимо параллельно рассматривать и функцию языка». Сопос­тавляя процедуры анализа у дескриптивистов и пражцев, Э. Бенвенист

В. М. Алпатов

отмечает при некоторых сходствах и различия, которые оценивает в пользу пражцев: «Понятия равновесия системы и тенденций системы, которые Трубецкой добавил к понятию структуры... доказали свою плодотвор­ность».

В ряде случаев идеи Э. Бенвениста имеют переклички с идеями Э. Сепи­ра, при том что последнее имя не упоминается им. В связи с вопросом о функции в языке и о связи языка и общества Э. Бенвенист писал: «Язык представляет собой наивысшую форму способности, неотъемлемой от са­мой сущности человека, — способности к символизации». Под такой способностью понимается «способность представлять объективную дей­ствительность с помощью "знака" и понимать "знак" как представителя объективной действительности и, следовательно, способность устанавли­вать отношение "значения" между какой-то одной и какой-то другой вещью». Ср. идеи Э. Сепира о символизации опыта как важнейшей фун­кции языка. Символизация связывает язык с культурой, которая, явля­ясь человеческой средой, в то же время представляет собой «мир симво­лов, объединенных в специфическую структуру, которую язык выявляет во внешних формах и передает».

Проблема символизации подводила Э. Бенвениста к редко привле­кавшей структуралистов проблеме языка и мышления. Этому вопросу посвящена одна из наиболее интересных его статей — «Категории мысли и категории языка» (1958). Здесь ученый стремился рассмотреть старую проблему на основе опыта, накопленного структурной лингвистикой.

Э. Бенвенист подчеркивал, что «мыслительные операции незави­симо от того, носят ли они абстрактный или конкретный характер, всег­да получают выражение в языке... Содержание должно пройти через язык, обретя в нем определенные рамки. В противном случае мысль если и не превращается в ничто, то сводится к чему-то столь неопре­деленному и недифференцированному, что у нас нет никакой возможно­сти воспринять ее как "содержание", отличное от той формы, которую придает ей язык. Языковая форма является тем самым не только усло­вием передачи мысли, но прежде всего условием ее реализации. Мы постигаем мысль уже оформленной языковыми рамками. Вне языка есть только неясные побуждения, волевые импульсы, выливающиеся в жесты и мимику». Итак, распространенная и в XIX в. точка зрения о невозможности мышления без языка получает у Э. Бенвениста доста­точно последовательное выражение.

В то же время, согласно Э. Бенвенисту, отношения мысли и языка не симметричны и язык нельзя считать лишь формой мысли. Если язык может быть описан вне всякой связи с мышлением, то мышление нельзя описать в отрыве от языка. В связи с этим автор статьи спорит с много­вековой традицией, идущей от Аристотеля, согласно которой мышление первично относительно языка, поскольку оно обладает общими, универ-

Французская лингвистика 40—60-х годов

сальными категориями, отличными от специфических для каждого от­дельного языка языковых категорий. К числу таких категорий со времен Аристотеля относили субстанцию, количество, время и т. д.

Для опровержения такой точки зрения Э. Бенвенист разбирает особенности подхода Аристотеля и показывает, что все эти категории так или иначе оказываются категориями древнегреческого языка, на котором писал философ и который только он и учитывал. В системе общих аристотелевских категорий находят отражение система частей речи этого языка (различие имен, в том числе прилагательных, глаго­лов, наречий), набор грамматических категорий (залог, время), суще­ствование особых языковых единиц, в частности глагола бытия, выпол­няющего также функцию связки. Как показывает Э. Бенвенист и в других своих публикациях, логика Аристотеля представляет собой уп­рощенный древнегреческий синтаксис. Разумеется, Э. Бенвенист не счи­тает все эти явления специфическими лишь для древнегреческого язы­ка. Он отмечает общеиндоевропейский характер многих из них, в результате чего данные категории, как правило, есть и во французском языке, отдаленно родственном древнегреческому. Однако эти катего­рии вовсе не обязаны иметь место во всех языках. В связи с этим при­водится пример из языка эве (Западная Африка, современные Того и Бенин), где привычному для европейца единому глаголу бытия соответ­ствует пять совершенно различных глаголов.

Итак, «многообразие функций глагола "быть" в греческом языке представляет собой особенность индоевропейских языков, а вовсе не уни­версальное свойство или обязательное условие для каждого языка». То же, по мнению Э. Бенвениста, относится и к другим «общим категори­ям». Тем самым нет категорий мышления, а есть лишь категории язы­ка, которые, разумеется, могут быть более или менее распространенны­ми, но нет оснований, по мнению Э. Бенвениста, считать какие-то из них эталонными. Поэтому равно неверно считать и то, что мысль независи­ма от языка, используя последний лишь как свое орудие, и то, что в системе языка присутствует «слепок с какой-то "логики", будто бы внут­ренне присущей мышлению».

Разумеется, Э. Бенвенист не отрицает роль мысли в познании и освоении внешнего мира. Он пишет: «Неоспоримо, что в процессе науч­ного познания мира мысль повсюду идет одинаковыми путями, на каком бы языке ни осуществлялось описание опыта. И в этом смысле оно ста­новится независимым, но не от языка вообще, а от той или иной языковой структуры... Прогресс мысли скорее более тесно связан со способностями людей, с общими условиями развития культуры и с устройством обще­ства, чем с особенностями данного языка. Но возможность мышления вообще неотрывна от языковой способности, поскольку язык — это струк­тура, несущая значение, и мыслить — значит оперировать знаками язы­ка». Тем самым Э. Бенвенист различает две разные вещи: способность

В. М. Алпатов

человеческой мысли познавать действительность с достаточной степенью адекватности и отмеченное еще В. фон Гумбольдтом влияние родного языка на познание мира, в том числе на его категоризацию. Сейчас в связи с этим разграничивают научную картину мира, выразимую на любом языке (по крайней мере, потенциально), и так называемую наи­вную картину мира, закрепленную в языке. Безусловно, разделить эти две картины и отграничить общие закономерности мышления от особен­ностей, связанных с тем или иным языком, крайне сложно; наука не имеет для этого достаточно разработанной теории. Данная проблематика также связывает Э. Бенвениста с Э. Сепиром.

Как ни относиться к проблематике, связанной с языковыми карти­нами мира, которую Э. Бенвенист затрагивал вслед за В. фон Гумболь­дтом, Э. Сепиром и Б. Уорфом, нельзя не отметить важность поднятого им вопроса о степени универсальности привычных для нас граммати­ческих и семантических категорий. Традиционный европоцентризм, стремление считать языковыми универсалиями типологические осо­бенности языков Европы были естественны, пока другие языки были изучены слишком мало, см., например, позицию авторов «Грамматики Пор-Рояля». Однако расширение эмпирической базы науки о языке заставляет скептически относиться не только к идеям об универсаль­ности категории времени для глагольной морфологии или категории подлежащего для синтаксиса, но и к концепциям универсальных се­мантических («логических», «понятийных») категорий, отражаемых в каждом языке. Из этого, однако, не следует, что вообще никаких семан­тических универсалий не существует. Поиск таких универсалий начал активно развиваться примерно в те же годы, в какие Э. Бенвенист писал данную статью; см. раздел о Р. Якобсоне.

В связи с этим в статье «Новые тенденции в общей лингвистике» Э. Бенвенист наряду с развитием лингвистической теории отметил и еще одну важную особенность языкознания XX в., нередко как бы оста­вавшуюся в тени. Как пишет ученый, «горизонты лингвистики раздви­нулись». Количество изученных языков резко возросло по сравнению с XIX в. Сам этот факт имеет большое значение для лингвистики: «Те­перь уже не поддаются так легко, как прежде, соблазну возвести особен­ности какого-либо языка или типа языков в универсальные свойства языка вообще... Все типы языков приобрели равное право представлять человеческий язык. Ничто в прошлой истории, никакая современная форма языка не могут считаться "первоначальными"... Индоевропей­ский тип языков отнюдь не представляется больше нормой, но, напротив, является скорее исключением». Когда «горизонты раздвинулись», то ряд проблем вроде стадий или разграничения «примитивных» и «раз­витых» языков просто потерял значение, некоторые проблемы переста­ли быть актуальными, например происхождение языка, поскольку ста­ло ясно, что ни один существующий язык не может дать об этом никакой

Французская лингвистика 40 — 60-х годов

информации. А такие проблемы, как языковые универсалии, типология, методы описания языков, встали после расширения эмпирической базы исследований принципиально по-иному.

И, как указывал Э. Бенвенист, «лингвистика имеет два объекта: она является наукой о языке и наукой о языках. Это различение, которое не всегда соблюдают, необходимо: язык как человеческая способность, как универсальная и неизменная характеристика человека не то же самое, что отдельные, постоянно изменяющиеся языки, в которых она реализу­ется». Здесь Э. Бенвенист выдвигает важные идеи, близкие тем, которые до него выдвигал Г. О. Винокур. Французский ученый при этом вполне справедливо указывает, что большинство лингвистических работ посвя­щено языкам, однако «бесконечно разнообразные проблемы, связанные с отдельными языками, объединяются тем, что на определенной ступени обобщения всегда приводят к проблеме языка вообще».

Э. Бенвенист внес вклад в решение многих других теоретических проблем. В статье «Уровни лингвистического анализа» он выдвинул критерии, на основе которых следует разграничивать уровни (ярусы) языка и их описывать. Он занимался также проблемами теории син­таксиса, глагольных категорий, местоимений, отличия человеческого языка от «языков» животных и др. Идеи Э. Бенвениста продолжают оставаться актуальными и в наши дни.

Третий виднейший представитель французского структурализма — Андре Мартине (р. 1908). Этот ученый в течение многих лет возглавлял Институт лингвистики при Парижском университете (Сорбонне). После Э. Бенвениста он стал наиболее влиятельным и известным среди фран­цузских языковедов. За долгую жизнь он написал немало значитель­ных работ, прежде всего по вопросам общего языкознания. Наиболее известны его книга «Принцип экономии в фонетических изменениях» (1955), первые шесть глав которой, содержащие изложение общей тео­рии, изданы по-русски в 1960 г., и общетеоретический труд «Основы общей лингвистики» (1960), целиком переведенный на русский язык в третьем выпуске «Нового в лингвистике». Первая глава этого труда включена в хрестоматию В. А. Звегинцева.

Книга «Принцип экономии в фонетических изменениях» является одной из наиболее значительных в мировом структурализме работ по диахронии. Развивая идеи А. Сеше и Н. Трубецкого, А. Мартине реши­тельно отказывался как от тезиса Ф. де Соссюра о несистемности диахро­нии, так и от точки зрения Л. Блумфилда, согласно которой «причины фонетических изменений неизвестны». Для А. Мартине диахронная лин­гвистика не должна ограничиваться описанием звуковых изменений, как это обычно делали младограмматики; необходимо объяснение этих изме­нений, выявление их причин. Здесь А. Мартине продолжал исследование проблематики, до него наиболее подробно рассматривавшейся в отечествен­ном языкознании, прежде всего И. А. Бодуэном де Куртенэ и Е. Д. Поли-

20 Зак. 18

В. М. Алпатов

вановым. Но если последние интересовались и внутренними, и внешними причинами звуковых изменений, то А. Мартине лишь вскользь отмечает внешние причины (смену языка носителями, массовые заимствования) и сосредоточивает внимание на внутренних процессах, связанных с преобра­зованием фонологических систем.

Как и Э. Бенвенист, А. Мартине достаточно скептически относится к выявлению «универсальных и не знающих исключений "законов"». Он претендует лишь на «обобщение определенного опыта», стремясь по­казать, как могут происходить системные изменения в том или ином языке. При этом он подчеркивает, во-первых, необходимость структур­ного подхода к звуковой стороне языка, без которого нельзя понять какие-либо диахронические закономерности, во-вторых, обязательность учета звуковой субстанции. А. Мартине всегда был против понимания фонемы как чисто оппозитивной сущности, выдвигавшегося глоссема-тиками; только принимая во внимание реальные акустические и/или артикуляторные признаки фонем, можно объяснить процесс изменения этих признаков, влекущий за собой изменение всей системы. Вслед за Р. Якобсоном А. Мартине выделил дифференциальные признаки фо­нем, отделяя их от признаков, не влияющих на фонемное выделение. В то же время А. Мартине спорил с Р. Якобсоном, жестко сводившим все фонологические оппозиции к двоичным. Действительно, для объясне­ния диахронических процессов во многих случаях целесообразнее вы­делять не два класса фонем, противопоставленных по одному признаку, а целые ряды, или «цепочки», фонем, в которых может происходить сдвиг в том или ином направлении.

В основу своей концепции А. Мартине кладет принцип языковой экономии, или, что то же самое, «принцип наименьшего усилия». Этот принцип до него выделял И. А. Бодуэн де Куртенэ, подробно его изучал Е. Д. Поливанов, идеи которого, возможно, были восприняты А. Марти­не через Р. Якобсона. Однако французский лингвист понимает этот принцип максимально широко: «Можно считать, что языковая эволю­ция вообще определяется постоянным противоречием между присущими человеку потребностями общения и выражения и его стремлением све­сти к минимуму свою умственную и физическую деятельность. В плане слов и знаков каждый языковой коллектив в каждый момент находит определенное равновесие между потребностями выражения, для удов­летворения которых необходимо все большее число все более специаль­ных и соответственно более редких единиц, и естественной инерцией, направленной на сохранение ограниченного числа более общих и чаще употребляющихся единиц. При этом инерция является постоянным элементом, и мы можем считать, что она не меняется. Напротив, потреб­ности общения и выражения в различные эпохи различны, поэтому ха­рактер равновесия с течением времени изменяется. Расширение круга единиц может привести к большей затрате усилий, чем та, которую

Французская лингвистика 40—60-х годов

коллектив считает в данной ситуации оправданной. Такое расширение является неэкономичным и обязательно будет остановлено. С другой сто­роны, будет резко пресечено проявление чрезмерной инерции, наносящей ущерб законным интересам коллектива».

Развитие такого рода процессов А. Мартине показывает на приме­ре фонологии. Каждая фонема реализуется в виде множества звуков, обладающих теми или иными дифференциальными признаками. Под давлением либо одного, либо другого из указанных выше факторов это множество звуков меняется, что может затронуть и дифференциальные признаки. При этом возможны «изменения, не затрагивающие систе­мы», «изменения в отношениях между единицами», не меняющие коли­чество фонем, но изменяющие систему в целом, и изменения, увеличиваю­щие или уменьшающие число фонем. Изменения первого типа (например, приобретение всем рядом мягких согласных шипящей артикуляции при отсутствии каких-либо иных изменений) «в действительности встре­чаются крайне редко. Более того, в тех случаях, когда нам кажется, что мы обнаружили подобное изменение, более тщательный структурный анализ чаще всего показывает, что на самом деле причины рассматри­ваемого изменения кроются в системе». Обычно же изменения в арти­куляции звуков приводят к той или иной перестройке системы. В кни­ге подробно описываются процессы перестройки систем, появления новых фонем и исчезновения былых фонемных различий. Показано, как те или иные изменения могут быть обусловлены системным фактором. Например, нередко, если в системе образуется «пустое место», оно через какое-то время заполняется. При этом может происходить «цепочеч­ный сдвиг», когда место исчезнувшей фонемы заполняется новой фоне­мой, образовавшейся из другого источника; новое «пустое место» в свою очередь заполняется чем-то третьим и т. д. Отметим, что многие из этих процессов до А. Мартине изучал Е. Д. Поливанов, см. его теорию конвер­генции и дивергенций, выделение «цепочечного сдвига» на материале японских диалектов и др. Теоретические положения А. Мартине ана­лизируются на материале разных языков Европы во второй, не переве­денной на русский язык части книги.

Общетеоретические взгляды А. Мартине нашли полное отражение в книге «Основы общей лингвистики». Общий подход этого ученого до некоторой степени напоминает подход, свойственный в другую истори­ческую эпоху А. Мейе: мы имеем не столько изложение каких-либо новых взглядов, сколько некоторое подведение итогов, выделение более или менее последовательной концепции, объединяющей идеи различного происхождения, очищенные от крайностей. При этом, однако, А. Мартине явно неодинаково относится к разным направлениям структурализма. Всегда он решительно не принимал глоссематику, видя в ней лишь «умоз­рительные построения», которые «отличаются наибольшей независимос­тью по отношению к своему объекту»; не раз в своих публикациях он

20*

В. М. Алпатов

настаивал на том, что «теория Ельмслева — это башня из слоновой кости, ответом на которую может быть лишь построение новых башен из сло­новой кости» (полемическая статья А. Мартине против Л. Ельмслева, написанная с большим блеском, опубликована в первом выпуске «Ново­го в лингвистике»). Далек А. Мартине и от дескриптивизма, особенно в его крайнем варианте. Он никогда не принимал ни общей для глоссема-тики и дескриптивизма тенденции к «изоляционизму» лингвистики, ни характерного для дескриптивизма отказа от рассмотрения значения. Фран­цузский лингвист (как и его старший коллега Э. Бенвенист) отвергал наиболее крайние проявления структурализма, в наибольшей степени рвавшие с традицией.

В концепции А. Мартине можно видеть те или иные черты, сближа­ющие его, как и Э. Бенвениста, с рядом других направлений лингвистики первой половины XX в. Безусловно, многое у него идет непосредственно от Ф. де Соссюра, начиная с разграничения языка и речи. В отличие от Р. Якоб­сона он сохраняет даже принцип линейности означающего (выделяя, впро­чем, нелинейные элементы языка: ударение, интонацию). В то же время его понимание языка и речи заметно отличается от соссюровского: «Речь представляет собой лишь конкретизацию языковой организации»; такая точка зрения близка той, которую высказывал один из пражцев, Й. Кор-жинек. В связи с этим, критикуя идею, согласно которой язык и речь «обладают независимыми организациями», А. Мартине отрицает возмож* ность создания особой лингвистики речи. Полностью сохраняется у него идущее от Ф. де Соссюра понимание языка как коллективного явления.

Во многом в книге А. Мартине можно видеть и продолжение тради­ций социологического подхода к языку, свойственного А. Мейе, Ж. Вандриесу и другим французским ученым первой половины XX в. Довольно скептически относясь к возможности познать свойства языка через изучение механизмов человеческого мозга, он считает более пер­спективным рассматривать язык «в качестве одного из общественных институтов». Подчеркивается, что именно это обусловливает разнообра­зие человеческих языков, несмотря на универсальность ряда языковых свойств. Он пишет о языке, «идентичном в отношении своих функций, но находящем настолько различные проявления в разных человеческих кол­лективах, что его функционирование оказывается возможным лишь в пределах данной языковой общности».

Дата добавления: 2014-11-29