Зак. 18 1 страница. Однако после формирования генеративизма еетематика стала вновь актуальной

I

I

Г

I

Однако после формирования генеративизма еетематика стала вновь актуальной. Отказ от рассмотренияязыка «всебе и для себя» и, если угодно, возврат к «индивидуалистическомусубъективизму» у Н. Хомско-го дали возможность вновьобратиться и к «социальной природе высказы­вания», и к «речевому взаимодействию», долго не изучавшимся. Линг­вистика текста, прагматика, изучение дискурса — все это имеет прямое отношение к проблематике книги. И о ней закономерно вспомнили. Кни­га активно такжеиспользуется взарубежной социолингвистике в связи с поднимаемыми в ней вопросамиобщественного функционирования язы­ка. В целом «Марксизм и философияязыка» — редкий пример отече­ственной работы, оказавшей большее влияниена развитие лингвистики за рубежом, чем в своей стране.

Критика лингвистического структурализма

собственно лингвистических процедур языкового анализа оставалась при­оритетной, обособление лингвистики от других наук было более важным, чем задача интеграции лингвистики с другими науками. Для решения многих вопросов, которые ставятся в книге, тогда еще не пришло время. И неудивительно, что многие такие вопросы в ней в большей степени ставят­ся, чем решаются. Также неудивительно, что книгу надолго забыли.

В 50 — 60-е гг., когда В. Н. Волошинова уже не было в живых, М. М. Бахтин вновь обратился к проблемам лингвистики. Большинство его текстов этого времени, оставшихся незаконченными и не изданных при жизни автора, собрано в пятом томе его собрания сочинений, издан­ном в 1996 г.; некоторые лингвистические идеи М. М. Бахтина также изложены в опубликованной в 1963 г. книге «Проблемы поэтики Досто­евского». В этих работах сохраняется преемственность идей с книгой 1929 г. В частности, в них ставится вопрос об особой дисциплине, изуча­ющей «диалогическое общение» и его единицы — высказывания; в книге «Проблемы поэтики Достоевского» эта дисциплина названа металингви-стикой. Под высказыванием понимается любой текст, принадлежащий одному говорящему, от однословной реплики до романа или научного труда: отметим, что и в книге 1929 г., и в данных работах «высказыва­ние» понимается как то же самое, что раго1е у Ф. де Соссюра. В то же время максимализм более ранней книги не получил продолжения: наря­ду с металингвистикой выделяется и собственно лингвистика, изучаю­щая «то, что делает возможным диалогическое общение», слово и пред­ложение — единицы языка. Тем самым объект изучения «абстрактного объективизма» признается реально существующим, а сам «абстрактный объективизм» — не столько неверным, сколько недостаточным: науку о языке в соссюровском смысле надо дополнить наукой о высказывании (речи). Это очень близко к идеям А. Гардинера и К. Бюлера.

МОТОКИ ТОКИЭДА. ШКОЛА ЯЗЫКОВОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ

Другое заслуживающее внимание выступление против структурализ­ма появилось несколько позже в стране с совершенно иными традициями.

В. М. Алпатов

Как уже говорилось, с конца XIX в. в Японии произошел синтез нацио­нальной лингвистической традиции с идеями европейского языкознания. При этом ввиду последовательно синхронного характера традиционной япон­ской науки о языке там не нашли отзвука идеи исторической и особенно сравнительно-исторической лингвистики, зато очень быстро японские уче­ные освоили структурные методы изучения языка; как уже упоминалось, японский язык стал первым, на который перевели книгу Ф. де Соссюра. Идеи Ф. де Соссюра, Ш. Балли и др. повлияли на ряд японских ученых, из которых наиболее крупным был Синкити Хасимото (1882 — 1945).

Однако влияние структурализма вызвало критику со стороны ряда ученых в Японии, в том числе со стороны профессора Токийского уни­верситета Мотоки Токиэда (1900—1967). Это был видный специалист по общему и японскому языкознанию, автор изданных уже в послевоен­ные годы фундаментальных грамматик современного и старописьмен­ного японских языков, работ по стилистике, социолингвистике, истории японского языкознания и др. Его основная работа по теории языка «Ко-кугогаку-гэнрон» («Основы японского языкознания») впервые была из­дана в 1941 г. и ввиду большой популярности многократно переиздава­лась (в 1973 г. вышло уже двадцать восьмое ее издание). Фрагменты книги опубликованы в русском переводе в хрестоматии «Языкознание в Японии», М., 1983, с. 85—110.

М. Токиэда исходил из принципиального отличия объекта естест­венных наук от объекта лингвистики. Если в естественных науках «объект находится перед наблюдателем как отделенный от него предмет», то с языком это не так. Мы можем наблюдать лишь звуки и письменные знаки, но «конкретный языковой опыт приобретается только тогда, ког­да мы, услышав некоторые звуки, вспоминаем некоторый смысл или же выражаем некоторые идеи в звуках. Это же следует сказать и о письме». М. Токиэда подчеркивал, что язык — не материал для говорения, то есть не абстрактная система, а субъективная деятельность, осуществляющая говорение, слушание, письмо и чтение. Этими идеями ученый перекли­кается с гумбольдтовской традицией, однако он постоянно указывал на свое следование японской лингвистической традиции XVII — XIX вв.

М. Токиэда считал, что «язык не существует... вне человека, кото­рый пытается его описать; он существует как духовный опыт самого на­блюдателя». Это относится не только к его родному языку, но и к древне­му и иностранному: везде исследователь может изучать лишь тот язык, который он знает и в который он вжился. Здесь он, безусловно, исходил из традиционного опыта японских ученых, почти исключительно зани­мавшихся толкованием древних текстов и описанием языка этих текстов.

М. Токиэда разграничивал две точки зрения на язык: позицию субъекта и позицию наблюдателя. Позиция субъекта — позиция носителя языка; помимо практической деятельности эта позиция предусматрива­ет и определенное осознание языка: мы отделяем в языке правильное от ошибочного, красивое от некрасивого, престижное от непрестижного. Позиция наблюдателя связана с изучением, анализом, описанием язы-

Критика лингвистического структурализма

ка. Подход к языку с двух позиций различен: литературный язык и диалекты могут быть равноценны с точки зрения наблюдателя, но они различаются по престижности для субъекта; варианты одной фонемы не осознаются и не различаются субъектом, но наблюдатель может обнару­живать тот факт, что они имеют фонетические различия. Разграничение двух позиций имеет некоторое сходство с выделением двух точек зрения на язык у А. М. Пешковского.

В связи с различием двух позиций японский языковед пишет и о различии двух направлений в языкознании. В идеях Ф. де Соссюра он вполне справедливо увидел попытку последовательно описывать язык с позиции наблюдателя. Как и авторы книги «Марксизм и философия языка», М. Токиэда ставит под сомнение объективность существования языка в соссюровском смысле: «Нужно считать, что 1ап§ие, выделенный Соссюром, не сам язык и не чисто психическое явление, а нейрофизио­логический процесс... Если мы отвлеклись от предшествующего и по­следующего процесса, речь уже утратила языковые свойства. Таким об­разом, какую бы часть языка мы ни взяли, в ней нет ничего, что не было бы непрерывно возникающим процессом. Явления непрерывно возника­ющего процесса — это и есть язык. Естественно-научный структуралис­тский анализ, игнорирующий свойства этих явлений, конструирует пред­меты, далекие от сущности изучаемых объектов. Концепция 1апу»е у Соссюра, таким образом, построена на ошибочных методологических ос­нованиях». Согласно М. Токиэда, не существует ничего, кроме языко­вой деятельности, и нельзя считать объектом исследования некую систе­му, изолированную от этой деятельности. Подход, для которого, как в естественных науках, существует только позиция исследователя, по мне­нию М. Токиэда, не может быть оправдан.

Этому подходу противопоставлен другой, который, в частности, ав­тор данной книги обнаруживает в традиционной японской науке о язы­ке. Главный постулат этого подхода формулируется так: «Точка зрения наблюдателя возможна только тогда, когда имеет своей предпосылкой точку зрения субъекта». Далее М. Токиэда пишет: «Чтобы Б, находясь в позиции наблюдателя, мог иметь своим объектом язык лица А, он дол­жен толковать его с позиции субъекта, вновь его субъективно пережить, а затем только перейти на позицию наблюдателя, следя при этом за своим собственным опытом». Главный и, по существу, единственный метод лингвистического исследования — интроспекция (в описанном выше широком смысле, включая и вживание в чужой язык). К интро­спекции могут быть добавлены разве что еще мало развитые непосред­ственные исследования языковых механизмов мозга, однако, например, описание языка с помощью информанта (прямо не упоминаемое в кни­ге), согласно М. Токиэда, не научно.

Различие двух подходов М. Токиэда иллюстрирует на примере поня­тия фонемы. Структурализм рассматривает фонему как семью звуков или абстрактный звук; если же исходить из позиции субъекта, то фонемы «считаются понятийными звуками или признаками-указателями, разде-

В. М. Алпатов

ляющими звуки языка». Выступая против структурализма Ф. де Соссюра и Ш. Балли (других структуралистов М. Токиэда, видимо, не знал; любо­пытно, что именно с этими же двумя учеными по преимуществу полеми­зируют и авторы книги «Марксизм и философия языка»), японский язы­ковед фактически здесь спорит не столько со структуралистами, сколько со сторонниками так называемого «физикалистского» подхода к фонеме, тогда как структуралисты (по крайней мере, большинство европейских) именно и подходили к фонемам с точки зрения смыслоразличения, то есть как к «понятийным звукам». Реально наиболее близкой концепция М. Токиэда оказывается к психологическим концепциям И. А. Бодуэна де Куртенэ и Е. Д. Поливанова.

Авторы книги «Марксизм и философия языка» и М. Токиэда (ни­когда не знавшие друг о друге) в чем-то исходят из прямо противопо­ложных позиций: первые отрицают филологический, толковательный подход к языку, а М. Токиэда именно его считал основой научного языко­знания (при широком понимании такого подхода, распространяя его и на современные устные тексты). Однако в критике структурализма они сходятся: они отвергают статичный подход к языку как к системе в отрыве от говорящего на нем человека. В обеих книгах критикуется отход лингвистики XX в. от антропоцентризма, попытка рассматривать язык целиком со стороны как чисто объективное явление. Разница, одна­ко, в том, что В. Н. Волошинов — М. М. Бахтин такую попытку считали исконным свойством науки о языке, исключая лишь гумбольдтовскую тра­дицию, а М. Токиэда видел в этом отход от того, что исконно было заложено в лингвистической традиции прежних веков; пожалуй, последняя точка зрения исторически вернее.

М. Токиэда последовательно отстаивал подход к языку, который в американской лингвистике примерно тех же лет пренебрежительно назывался менталистским (кстати, в защиту ментализма выступали и японские структуралисты, далекие по взглядам от М. Токиэда; крайний антиментализм, связанный с отказом от семантики, не был принят в Япо­нии, как и в большинстве европейских стран). Как и'книга «Марксизм и философия языка», книга «Основы японского языкознания» выдвигала максималистскую программу, вообще отрицавшую ценность структур­ного подхода (при этом при конкретном анализе японского материала ее автор совсем не избегал использования ряда идей критикуемых им авто­ров, особенно Ш. Балли). Но очень примечательны такие слова М. Токиэда: «Многие наблюдатели намерены описывать язык объективно, но фактичес­ки своей неосознанной толковательной деятельностью они предваритель­но проходят через позицию субъекта; если же в теории этого не призна­ют, правильное понимание толковательной деятельности теряет свое значение, а предпосылки языкового исследования часто оказываются искаженными». Такое искажение стало особенно заметным у лингвис­тов, пытавшихся довести до логического завершения «абстрактный объек­тивизм», особенно у 3. Харриса. Послехомскианская лингвистика при­шла к реабилитации интроспекции как метода (см. особенно работы

Критика лингвистического структурализма

А. Вежбицкой), хотя, конечно, нельзя считать, что все в науке о языке основано только на ней.

Из выдвинутой М. Токиэда концепции языка как процесса вытекает, что необходимым элементом лингвистического исследования должно быть изучение конкретных ситуаций и, следовательно, социальных и психологических характе­ристик, влияющих на речевую деятельность. Вполне закономерно, что из данной концепции, обогащенной идеями американской социологии и психологии (но не лингвистики!), выросла сформировавшаяся вскоре после войны школа языкового существования, занявшая в Японии 50—80-х гг. господствующее положение в языкознании; сам М. Токиэда принимал активное участие в разработке теоре­тических положений этой школы. Из всех ведущих школ мировой лингвисти­ки японская школа языкового существования наиболее последовательно зани­мается лингвистикой речи в соссюровском смысле (хотя ей, разумеется, приходится опираться на уже существующие описания языковой системы).

Иногда школу языкового существования определяют как школу японской социолингвистики, но ее подход шире: она изучает любые усло­вия функционирования речевой деятельности, прежде всего конкретную об­становку каждого речевого акта. Но, безусловно, в отличие от М. Токиэда теоретики языкового существования (М. Нисио, Т. Сибата и др.) более всего интересуются не психологическими, а социальными предпосылками речевой деятельности, в первую очередь характером коммуникации, типами обще­ния между собеседниками, принятыми в обществе и обусловленными соци­альными причинами. С точки зрения данной школы слова, предложения и т. д. — лишь абстракции лингвиста, на деле существуют лишь устный или письменный текст и обстановка, в которой он производится или восприни­мается. Отрывки из сочинений лингвистов школы языкового существования включены в упомянутую хрестоматию «Языкознание в Японии».

Указанное направление более всего известно массовыми обследования­ми функционирования языка, охватывающими большое количество ин­формантов. Получены данные о том, например, сколько в среднем слов произносит японец того или иного возраста, пола и социального положе­ния, сколько времени в день он пишет, какова средняя длина произноси­мых им предложений и т. д. Собран большой и интересный фактический материал, хорошо разработана методика его сбора, но теоретическое ос­мысление полученных результатов часто оказывается недостаточным.

ЛИТЕРАТУРА

Алпатов В. М. Книга «Марксизм и философия языка» и теория язы­кознания // Вопросы языкознания, 1995, № 5.

Алпатов В. М. Предисловие // Языкознание в Японии. М., 1983.

Неверов С. В. Социально-языковая практика современной Японии. М., 1982 (книга посвящена школе языкового существования).

Алпатов В. М. Волошинов, Бахтин и лингвистика. М., 2004. Гл. 1, 3, 6.

ФРАНЦУЗСКАЯ ЛИНГВИСТИКА 40—60-х ГОДОВ. Л. ТЕНЬЕР. Э. БЕНВЕНИСТ. А. МАРТИНЕ

Франция в течение всего XX в. продолжала и продолжает оставаться одним из ведущих центров мировой науки о языке. На развитие француз­ской лингвистики сильное влияние оказали идеи Ф. де Соссюра и Ш. Бал-ли, в то же время французские ученые выдвинули ряд оригинальных идей. Прежде всего следует отметить таких крупных ученых, как Л. Теньер, Э. Бенвенист и А. Мартине, расцвет деятельности которых пришелся уже на послевоенное время.

Старшим по возрасту из них был Люсьен Теньер (1893—1954). Как и Ф. де Соссюр, он был сравнительно мало известен при жизни и получил признание уже после смерти. Л. Теньер учился у А. Мейе и Ж. Вандриеса, слушал лекции К. Бругмана и А. Лескина. Однако он, как и многие другие лингвисты его поколения, принял основные посту­латы структурализма и в основном занимался синхронными исследо­ваниями. Главной областью его интересов была славистика: в частно­сти, он много занимался русским языком. Среди его наиболее известных работ — «Малая грамматика русского языка» (1934) и посмертно из­данный «Малый словарь русского языка». Л. Теньер несколько раз был в СССР и активно использовал в своих работах идеи отечественных языковедов. Несмотря на ряд прижизненных публикаций по общей линг­вистике, Л. Теньер был в основном известен лишь как славист и рабо­тал в провинциальных университетах, не считавшихся крупными линг­вистическими центрами: сначала в Страсбурге, потом в Монпелье. Его главный труд «Основы структурного синтаксиса» остался после его смерти в рукописи, и лишь в 1959 г. его удалось издать при участии Р. Якобсона. Но и после публикации книги она казалась многим стоя­щей в стороне от главных проблем современного языкознания. Однако о середины 60-х гг. «Основы структурного синтаксиса» приобрели зна­чительную популярность, а проблематика книги оказалась очень актуаль­ной. Труд Л. Теньера несколько раз переиздавался и был переведен на другие языки, в том числе в 1988 г. был издан русский перевод.

Книга Л. Теньера целиком посвящена теории синтаксиса. В целом до 50-х гг. XX в. синтаксис не принадлежал к наиболее развитым обла­стям языкознания. Меньшая разработанность синтаксиса по сравнению с морфологией была свойственна европейской науке начиная с антично­сти, а в раннем структурализме отставание синтаксиса стало еще замет­нее: строгие исследовательские процедуры структурной лингвистики было легче вырабатывать на более простом и обозримом материале фоноло­гии и морфологии. Поворот к синтаксису стал наблюдаться лишь к кон­цу 50-х гг. (то есть после написания книги, но до ее публикации), прежде

Французская лингвистика 40—60х годов

всего в позднем американском дескриптивизме (в частности, в ранних, «дореволюционных» работах Н. Хомского). Однако американский под­ход к синтаксису во многом отличался от теньеровского. Американские исследования тех лет еще характеризовались духом антиментализма и игнорированием семантики, основное внимание уделялось построению формальных схем. Господствующим подходом был анализ по непосред­ственно составляющим. Этот анализ основан на последовательном би­нарном членении предложения на имеющие линейную протяженность компоненты — составляющие. Такой анализ был жестко ориентирован на языки со строгим порядком слов типа английского.

Подход Л. Теньера, казавшийся несовременным в годы популярно­сти грамматик непосредственно составляющих, был принципиально иным. Французский лингвист не отказывался ни от семантики, ни от ментализ-ма; в его книге постоянны ссылки на психологию говорящих. В «Осно­вах структурного синтаксиса» много графических схем и «деревьев», но нет попыток построить какие-либо формализованные математиче­ские модели. Л. Теньера интересовала содержательная сторона дела.

Если многие лингвисты, в том числе и структуралисты, «растворя­ли» синтаксис в морфологии, то Л. Теньер старался изучать синтаксис последовательно с точки зрения его собственных закономерностей; на­оборот, многие морфологические явления он рассматривает сквозь призму синтаксиса (такой подход им, возможно, был воспринят от некоторых русских лингвистов, в частности А. А. Шахматова). Главное понятие синтаксиса, согласно Л. Теньеру, синтаксическая связь; с выделения этого понятия начинается книга: «Каждое слово предложения вступает с со­седними словами в определенные связи, совокупность которых состав­ляет костяк, или структуру, предложения. Эти связи ничем не выражаются. Но они необходимо обнаруживаются сознанием говоря­щих, без чего ни одно предложение не было бы понятным». Например, предложение А\^гейра.т\е * Альфред говорит» «состоит не из двух элемен­тов: 1) А1Ггес) и 2) раг1е, а из трех: 1) А1ггес1, 2) раг1е, 3) связь, которая их объединяет и без которой не было бы предложения... Построить пред­ложение — значит вдохнуть жизнь в аморфную массу слов, установив между ними совокупность синтаксических связей. И обратно, понять пред­ложение — значит уяснить себе совокупность связей, которые объеди­няют входящие в него слова».

Синтаксическая связь понимается Л. Теньером как отношение зави­симости между словами. Для отечественной традиции такой подход ка­жется очевидным и чуть ли не единственно возможным. Однако иначе строится синтаксис непосредственно составляющих, отличный от синтак­сиса Л. Теньера (часто именуемого синтаксисом зависимостей) в двух существенных отношениях. Во-первых, составляющие — не обязательно слова: предложение в наиболее обычном варианте синтаксиса непосред-

В. М. Алпатов

ственно составляющих делится на группу подлежащего (подлежащее с его определениями) и группу сказуемого, куда входят наряду со сказуемым дополнения и обстоятельства вместе со всеми зависимыми от них члена­ми; затем каждая из групп делится на части, также не обязательно равные словам, и т. д.; в качестве минимальных составляющих некоторые деск-риптивисты выделяли даже не слова, а морфемы. Во-вторых, в отличие от американских лингвистов Л. Теньер строго разделял структурный и ли­нейный порядок слов. «Структурный порядок слов — это порядок, в кото­ром устанавливаются синтаксические связи»; данный порядок — это порядок от главного члена предложения к зависимому, он не обязан совпа­дать с линейным порядком. Для синтаксиса непосредственно составляю­щих несущественно, какая из составляющих главная, а какая — зависи­мая, но важен линейный порядок, поскольку составляющая должна быть (всегда или в качестве общего правила) непрерывной. Для языков со сво­бодным порядком слов вроде русского синтаксис зависимостей, не смеши­вающий структурный порядок с линейным, оказывается рациональнее.

Для изображения в наглядном виде структурного порядка Л. Теньер предложил графический способ, в соответствии с которым каждая син­таксическая связь изображается линией, идущей от главного члена к зависимому. Такие схемы (стеммы) в западной лингвистике нередко называют «графами Теньера», однако сам французский ученый отме­чал, что аналогичный способ изображения синтаксических структур давно применялся в советской учебной литературе. Действительно, в нашей стране он известен любому школьнику. Однако Л. Теньер связал данный способ наглядного представления синтаксических связей с науч­ной теорией.

Разграничение двух видов порядка, согласно Л. Теньеру, имеет важ­ное методологическое значение: «Говорить на данном языке — значит уметь преобразовывать структурный порядок в линейный. Соответствен­но понимать язык — это быть в состоянии преобразовывать линейный порядок в структурный... Именно усилие, которое приходится затра­тить на преодоление трудностей, возникающих при преобразовании струк­турного порядка в линейный, и лежит в основе "энергейи", которую так тонко почувствовал В. Гумбольдт». Здесь, может быть, есть некоторая переоценка роли синтаксиса в процессах говорения и слушания, однако в этих словах есть немалая доля истины. Хотя процессы порождения и восприятия не сводятся к синтаксическим, но, скажем, морфологиче­ские структуры обычно функционируют в речи в виде готовых блоков, тогда как синтаксические играют при порождении и восприятии зна­чительно более важную роль.

Синтаксическая связь, согласно Л. Теньеру, всегда определяет за­висимость одного слова от другого. В связи с этим он отказался от традиционной трактовки предложения как структуры с двумя центра­ми: подлежащим и сказуемым. Центром обычного (не назывного) предло-

Французская лингвистика 40 — 60 х годов

жения он считал «глагольный узел», то есть сказуемое вместе с зависимы­ми от него членами предложения. Сказуемое Л. Теньер именовал «глаго­лом», такое неразличение морфологических и синтаксических понятий можно считать недостатком его концепции. Однако важно то, что ученый рассматривал сказуемое («глагол») как вершину предложения, а подлежа­щее — как один из зависимых от него членов. Такая точка зрения встре­чалась издавна, однако в первой половине XX в. была мало распространен­ной (исключая, может быть, Японию). Однако после публикации книги Л. Теньера она стала достаточно популярной, поскольку имеет немало ар­гументов в свою пользу, как формальных (особенно для языков, где нет согласования между подлежащим и сказуемым, а таких большинство), так и в первую очередь семантических. По поводу синтаксической семантики Л. Теньер пишет: «Глагольный узел... выражает своего рода маленькую драму. Действительно, как в какой-нибудь драме, в нем обязательно име­ется действие, а чаще всего также действующие лица и обстоятельства». На уровне же структурного синтаксиса действию, «актерам» и обстоя­тельствам соответствуют сказуемое («глагол»), актанты и сирконстанты. Актанты и сирконстанты непосредственно подчинены глаголу, актанты — существительные или их эквиваленты, сирконстанты — наречия или их эквиваленты. Подлежащее — лишь наиболее важный (первый) актант. Несмотря на некоторое смешение синтаксической и морфологической тер­минологии, а также синтаксиса и семантики, Л. Теньер предложил четкую концепцию, позволяющую единым образом описывать синтаксические структуры языков различного строя, связывая эти структуры с семанти­ческими.

Разные глаголы присоединяют к себе разное число актантов. Число актантов, которыми глагол способен управлять, Л. Теньер по аналогии с химией назвал валентностью глагола. Выделяются глаголы нульвалент-ные, одновалентные, двухвалентные, трехвалентные. При этом даже при одинаковой валентности характер актантов может быть различным, в связи с этим вводится понятие диатезы. Как пишет Л. Теньер, «если действие подразумевает наличие двух актантов, мы можем рассматри­вать его по-разному, в зависимости... от направления, в котором оно пе­реходит от одного актанта к другому». Диатезой в книге именуется спо­соб такого рассмотрения: для двухактантных (двухвалентных) глаголов выделяются активная, пассивная, возвратная, взаимная диатезы. При активной диатезе действие распространяется от первого актанта ко вто­рому, при пассивной — от второго к первому, при возвратной — первый актант одновременно является вторым, при взаимной — каждый из ак­тантов одновременно играет активную и пассивную роль. Различные диатезы могут быть выделены и для трехвалентных глаголов, где, в част­ности, выделяется особая каузативная диатеза, где помимо деятеля и объек­та действия еще имеется инициатор действия, соответствующий первому актанту (глаголы типа кормить). Каузативная диатеза может быть и у

В. М. Алпатов

двухвалентных глаголов, где есть лишь деятель и инициатор (глаголы типа катить). Понятие диатезы представляет собой обобщение тради­ционного понятия залога.

Недостаток концепции Л. Теньера состоял в нечетком разграничении синтаксиса и семантики, понятие актанта оказывалось недифференцирован­ным. Позднее лингвисты, развивавшие идеи Л. Теньера (А. А. Холодович в СССР и др.), стали разграничивать семантические актанты (участники дейст­вия, играющие те или иные роли) и синтаксические актанты (соответствую­щие члены предложения). При таком понимании диатеза определяется как тип соответствия между семантическими и синтаксическими актантами. Другим развитием данной концепции является известная концепция падеж­ной грамматики Ч. Филлмора (США), где дается детальная классификация семантических ролей, имеющих то или иное выражение в структуре предло­жения.

Наряду с выделением наиболее простых синтаксических структур (глагол с актантами и сирконстантами) в книге Л. Теньера рассматрива­ются явления, усложняющие структуру предложения: юнкции (сочини­тельные конструкции) и трансляции, при которых один элемент предло­жения превращается в другой. Понятие трансляции определяется очень широко. Сюда относится как преобразование слов из одной части речи в другую, так и использование слов в «нетипичной» для них синтаксичес­кой роли, например существительного в позиции определения. Особо рас­сматриваются случаи неполной трансляции, при которой преобразован­ное слово сохраняет некоторые исходные синтаксические свойства, например причастие, функционирующее как прилагательное, но не поте­рявшее в ряде языков некоторых глагольных свойств.

Хотя богатый иллюстративный материал книги Л. Теньера в основном взят из французского и других европейских языков, в ней затрагиваются и типологические проблемы. Главным параметром для синтаксической типо­логии Л. Теньер предлагал считать соотношение между структурным и линейным порядком слов. Выделяются центростремительные языки, для которых характерно положение зависимого слова перед главным, и центро­бежные языки, где зависимое слово располагается преимущественно после главного. Помимо этого выделяются «строгие» языки, где тот или иной тип проводится последовательно, и «умеренные» языки, где можно говорить лишь о тенденции к центростремительности и центробежности. Строго центробеж-ны семитские языки, языки банту, австронезийские, умеренно центробежны романские и кельтские, умеренно центростремительны славянские, германские, китайский, строго центростремительны уральские, алтайские, дравидийские. Помимо типологии в книге неоднократно проводится сопоставительный анализ того, как в разных языках выражается то или иное смысловое задание.

Дата добавления: 2014-11-29