Уотсон (Watson) Джон Бродес 1 страница

5* 67

4* 51

Я не стану продолжать далее описание этого случая², потому еще буду описывать более подробно проявления этой формы у других больных,— скажу только, что у этого больного вскоре развились параличи рук и ног, расстроились дыхательные дви­жения, и он скончался. Эти параличи были, по всей вероятности, следствием поражения нервных стволов, т. е. множественного неврита. Спрашивается, что такое множественный неврит?... Это есть болезненное изменение, поражающее зараз множество нерв­ных стволов. Если в них разовьется болезнь, то, естественно, рас­строится их функция и явятся параличи, т. е. прекращение дви­жений в тех мышцах, к которым идут больные нервные волокна, потому что возбуждение, приказ воли к сокращению, до них не будет доноситься. Если будут поражены чувствующие нервы, то, вследствие раздражения их, явятся боли, а если нервные волокна будут совсем уничтожены, явится потеря чувствительности в той части кожи, от которой идет больное нервное волокно, так как раздражения не будут доходить до сознания от этой области. Вследствие всего этого внешнее проявление этой болезни будет выражаться в параличах, т. е. прекращении движения чаще всего ног и рук, в болях и других расстройствах чувствительности... Психические расстройства при этом протекают в различной форме, но одно из самых характерных — это своеобразное расстройство памяти. Эту форму мне пришлось наблюдать во многих случаях, и я опишу здесь отличительные ее свойства.

Когда эта форма наиболее характерно выражена, то можно заметить, что почти исключительно расстроена память недавнего; впечатления недавнего времени как будто исчезают через самое короткое время, тогда как впечатления давнишние вспоминаются.довольно порядочно; при этом сообразительность, остроумие, на­ходчивость больного остаются в значительной степени. Так, напри­мер, больной не может вспомнить, пообедал он или нет, хотя только что убрали со стола, а между тем играет хорошо в префе­ранс, в шашки. При этом он действует предусмотрительно, напе­ред видит дурные последствия плохого хода своего противника и может вести игру, руководствуясь во все время одним планом. Если все партнеры сидят на своих местах, он хорошо представляет себе ход игры; но когда они случайно пересядут, он не в состоянии продолжать игру. Только что убрали шашки или карты, все следы игры скрыли, он позабывает об игре и говорит, что давно не играл. То же самое относительно лиц: больной узнает их, если видел до заболевания, рассуждает, делает свои замечания, часто остроум­ные и довольно находчивые по поводу того, что он слышит от этих лиц; может поддержать разговор довольно интересный, а чуть только ушли от него, он готов уверять, что) него никого не «было. Если лицо, с которым он говорил минуты за две до данной минуты, снова войдет и спросит, видел ли он его, больной отвеча-

'^л Он подробно описан в моей монографии: Об алкогольном параличе. М., 1887.

ет: «Нет, кажется, не видел». Имен лиц, которых он не знал до начала болезни, он не в состоянии запомнить, а каждый раз эти лица являются для больного как бы совершенно незнакомыми. Вообще память ограничивается только тем, что было до начала болезни; то же, что-было после начала болезни, больной совер­шенно не помнит. Контраст полнейшего беспам-ятства, амнезии, относительно недавнего и сравнительной стойкости памяти давнего поразительный. Так, один больной прекрасно описывал свои пу­тешествия, настолько рельефно и картинно, что каждого увлекал своим рассказом,— и все это были не фантазии, а действительные факты; но в то же время он совершенно позабывал, что этот рассказ он повторяет 10 раз кряду в течение одного часа. Другой больной отлично пересказывал свои литературные работы, кото­рые были до болезни, а о той повести, которую он писал перед самым заболеванием, имел очень смутное понятие: начало ее помнил, а какой конец повести должен был быть, решительно не мог представить. Третий больной, превосходный знаток хирурги­ческой анатомии, с педантической точностью описывал расположе­ние сосудов той или другой части тела и в то же время решитель­но ничего не помнил из того, что делалось во время его болезни. Больные обыкновенно уверяют, что относительно прежнего они решительно все помнят, и действительно, заставить их вспомнить можно почти все, что доступно памяти среднего человека. Иногда, впрочем, заметно, что и с этой стороны память их несколько ле­нива: вспомнить они действительно все могут, но большею частью нужно их о подробностях расспрашивать, руководить их внима­нием, иначе они и о давно прошедшем будут говорит не ясно, из­бегая подробностей. Зато те вещи, которые в здоровом состоянии больным очень часто повторялись, например некоторые поговорки, заученные фразы, теперь повторяются постоянно в одной и той же стереотипной форме: тот больной, который хорошо изучил хирур­гическую анатомию, каждый раз давал ответы из этой области в совершенно одинаковой стереотипной форме; описания путеше­ствий, которые делал другой больной, были совершенно в одних и тех же выражениях (нужно заметить, что больной и в здоровом состоянии любил рассказывать о своих путешествиях, и рассказы его во время болезни были повторением прежних рассказов).

Наряду с этим видимым сохранением памяти давно прошедше­го, чрезвычайно резко бросается в глаза, как мы говорили, отсут­ствие памяти недавнего: часто больной не только не помнит, сколько времени он болен, но даже иногда не помнит, что он настолько болен, что и встать не может; почти от всех больных такого рода можно услыхать, что они сегодня куда-ни­будь ездили, хотя может быть, несколько недель уже не поднима­лись с постели.

От одного больного приходилось слышать почти постоянно следующее: «Я залежался сегодня, сейчас встану,— только вот сию минуту ноги как-то свело, как только они разойдутся, я и

встану». У него была длительная контрактура в коленях, но он, не помня об ее существовании, считал, что это только дело данной минуты. Этот же больной категорически утверждал, что у него никаких болей в ногах нет, а между тем у него были очень силь­ные стреляющие боли; когда стрельнет, он закричит, а потом сей­час же на вопрос ответит, что у него решительно никаких болей нет. Краткость времени, в продолжении которого впечатления уже сглаживаются, поразительна: этот же больной, читая газету, мог десять раз подряд прочесть одну и ту же строчку как нечто со­вершенно новое; бывало так, что случайно глаза его остановятся на чем-нибудь интересном, пикантном, и он эту строчку прочтет вслух своей матери, рассмеется; но в это время он, конечно, на несколько секунд оторвет глаза от того места, которое он читал, а потом, когда глаза -его опять нападут на это место, хотя бы сейчас же, он опять с теми же словами: «Послушай, мама»,— чи­тает это место, и таким образом может повторяться много раз. Один больной в продолжении 10-минутного сеанса электричества раз пять повторял мне, как он всегда боялся электричества, и, когда был гимназистом, бегал из физического кабинета. Каж-.дый раз он говорил это мне, как будто говорил что-нибудь новое, и все в одной и той же стереотипной фразе. Я так уже и знал, как только я прикасался электродом к его коже, сейчас начнется: «Ох, уж это электричество, я всегда боялся!», и т. д.

Вообще такого рода больные постоянно повторяют одни и те же вопросы, одни и те же фразы; большею частью бывает так, что какая-нибудь вещь, вызвавшая известное замечание больного, уже долго будет вызывать все это же замечание, как только по­падется на глаза больному; живущие с такими больными знают, что совершенно одни и те же замечания при каждом событии они могут, повторять без конца, совершенно не помня, что они когда-нибудь это говорили.

Вследствие этого, конечно, если долго говорить с больным, то поражавшая с первого раза его находчивость, остроумие окажутся очень небольшими: 1) окажется, что для своих рассуждений больной пользуется исключительно старым, давно накопленным, материалом; впечатления же нового времени почти не входят в состав его мышления; 2) и из старого-то у больного возникают по преимуществу рутинные комбинации, давно заученные фразы; 3) круг идей, среди которых вращается мышление больного, де­лается крайне узок, и в этих узких рамках большею частью совер­шаются все однообразные комбинации.

Такие больные очень монотонны; мышление их большею частью вызывается не внутреннею потребностью, а внешними впечатления­ми: начнут с ним говорить — он начинает говорить; увидит вещь— сделает свое замечание, но сам ничем не интересуется; из данной посылки, впрочем, больные могут делать верные умозаключения, чем и объясняется довольно искусная игра в шашки и карты, ког­да на столе положение шашек и записи дают возможность боль-

ному сразу определить свое положение в данную минуту, не при­бегая к воспоминаниям. Но для этих правильных умозаключений всегда нужны впечатления, действующие именно в настоящую минуту, которые и дают базис мыслям. Без этого мыслей почти нет или если они и есть, то крайне смутны и неясны, и больной о них и не говорит. Поэтому, пока с больным не разговаривают, он или молчит, или напевает какой-нибудь один стих или молитву, время от времени призывая к себе окружающих, чтобы дать закурить или дать поесть. Эта слабость продуктивности мысли заметна и тогда, когда под влиянием внешнего стимула заставишь мышление работать: больные, как мы сказали, охотно рассказывают, но при этом никогда не заметно, чтобы больной увлекся, чтобы одна мысль влекла у него целый ряд мыслей, представление новых планов, или он стал бы делать выводы из того, что он сказал, как это бывает у здоровых людей. У этих больных все^ одни и те же, как бы заученные, комбинации, но жизненности, вдохновения нет и следа. Интересов решительно никаких нет, кроме интересов физи­ческих — поесть, попить, поспать, покурить. Да и в этом отношении интенсивность желаний, по-видимому, резко уменьшена: больные хотя часто повторяют: «вот теперь бы закусить что-нибудь», но это так вяло, так ненастойчиво, что производит впечатление, что этим словам не соответствует очень сильное желание.

К своему положению больные относятся большею частью поверхностно, хладнокровно. Многие из них понимают, что у них памяти нет, но не придают этому серьезного значения. Удивив­шись, например, что он забыл, что он только что со мной виделся, больной говорит, что, впрочем, всегда у него память была не осо­бенно хороша, и больше об этом не думает. Мучительного про­цесса неудающегося воспоминания, которое бывает у здоровых людей, у них обыкновенно не существует...

Стараясь по возможности точнее определить, что именно утра­чивается из памяти этих больных, мы могли, как уже сказали, заметить, что позабывается все недавнее... В типичных случаях утрачиваются из памяти впечатления, получаемые в течение болез­ни и полученные недели за две, за три до начала болезни. В большинстве случаев в известный период болезни такая утрата памяти касается всех родов восприятий как из органов чувств, так и внутренних процессов мышления. Но, разбирая подробнее. некоторые случаи, можно вывести интересные заключения. Преж­де всего поражает то, что хотя больной нисколько не сознает, что у него остались следы тех впечатлений, которые он получает, но все-таки следы эти, по всей вероятности, остаются и так или иначе влияют на ход представлений, хотя и в бессознательной умственной деятельности. Только этим иногда можно объяснить быструю догадливость некоторых больных.

Так, например, двое больных, хотя до болезни совсем не знали меня, всегда догадывались, что я — врач, хотя сами решительно уверяли, что видят меня (каждый раз) в первый раз. Другой слу-

чай такой: одного больного я электризовал гальваническим током одной новой машины — аппарата Шпамера. Как-то я спросил больного: «Что теперь я с вами буду делать? Что я каждый раз делаю, когда бываю у вас?» Он решительно встал в тупик, гово­рит: «Не помню, не знаю». Я попросил его посмотреть на стол, где стоял ящик с машинкой. Тогда он сказал: «Должно быть электри­зовать». Между тем мне известно, что он с этой машинкой позна­комился только во время болезни; следовательно, если б у него-не оставалось следа, что этот ящик заключает в себе электричео кую машинку, он бы и не мог так быстро догадаться. Затем иног­да бывает так, что войдешь к больному в первый раз, он подает руку, здоровается. Затем уйдешь и через 2—3 минуты опять вой­дешь; больной уже не протягивает руку, не здоровается, хотя на вопрос, прямо поставленный: видел ли он меня сейчас?—отвечает, что не видел. Однако из его отношения можно видеть, что как будто след того, что он меня уже видел, остался в его психике-и так или иначе подействовал на проявления его душевной жизни. Наконец, в пользу того, что следы впечатлений, действующих во время болезни, при существовании резкой амнезии все-таки оста­ются, говорит и тот положительный факт, что, когда больные начинают поправляться, они рассказывают некоторые события,, которые были во время их болезни и которые они, как в то время казалось, позабыли; при улучшении здоровья следы этих впечат­лений всплывают и делаются доступными сознанию. Так, больной, у которого я в тот период болезни, когда он в продолжение целой зимы позабывал решительно все через 2—3 минуты, снимал кри­вую пульса аппаратом Дэджена, через 1,5 года от начала болезни как-то вдруг припомнил, что я приносил маленькую машинку и описал мне ее внешний вид. Такого рода фактов у этого больного было много, так что можно было с положительностью сказать, что очень многое из того, ^1тто совершалось и говорилось около него в то время, когда казалось он все позабывал бесследно, оставляло след, который в то время решительно не сознавался и не мог быть вызван в сознании и обнаруживался много месяцев спустя.

Далее интересно то, что, по-видимому, часто при утрате следов от внешних восприятий и от тех умственных процессов, которые совершаются в голове больного, у некоторых больных сохраняется память того чувства, которое было произведено на больного. По отношению больного к тому или другому предмету бывает иногда заметно, что хотя вид предмета исчез из памяти больного и появ­ление этого предмета не вызывает в больном ощущения, что он уже видел его, но оно сопровождается отголоском того чувства, кото­рое вызвал этот предмет в первый раз. Это заметно на отношениях к людям, которых больные узнали уже в период болезни: лиц их они не узнают, а все считают, что видят их в первый раз; тем не менее к некоторым из них они относятся постоянно симпатично, к другим — несимпатично. Точно так же и относительно предметов: одному больному сеанс электризации был очень неприятен, и вот,

когда он видит электрическую машинку, у него делается неприят­ное настроение, хотя он готов уверять, что я его теперь только в первый раз хочу электризовать. Мне кажется, этого нельзя объяснить иначе, как предположением, что память чувства сохра­няется несколько более, чем память образов.

Затем, при поправлении больных можно заметить, что вообще болезнь поражает не совсем равномерно память различных пред* ставлений, и ход поправления в этом отношении представляет интерес. Обыкновенно сначала расстройством поражена память почти вся сплошь, а потом при поправлении начинает обнаружи­ваться, что одно восстанавливается скорее другого. В некоторых случаях заметно, что особенно сильно поражается и долго не вос­станавливается способность запоминать время, т. е. локализиро­вать представления во времени. Иногда при этом факты сами по себе помнятся порядочно; больной говорит, что он видел тот или другой предмет, у него было то или другое лицо; лица, с которыми он знакомится, он узнает при встрече, но он решительно не может определить, что было раньше и что было позднее,— было ли дан­ное событие 2 недели назад или 2 года назад; все переживаемые события не представляются в сознании в определенной временной перспективе; иногда эта перспектива времени существует, но она очень неглубока, т. е. все давнишние представления кажутся го­раздо ближе к настоящему, чем они на самом деле.

Так же глубоко поражается и потому долго не восстанавливает­ся память умственных процессов, совершающихся в голове са­мого больного: уже будучи в состоянии запоминать новые лица, новые места, он не в состоянии помнить, что он говорил и чего не говорил, потому такие больные долго продолжают повторять одно и то же. Вообще наблюдение над поправлением тяжелых случаев амнезии может дать много интересного для определения каче­ственных отличий разбираемой нами формы. Я опишу порядок, в котором шло восстановление в одном случае, который мне пришлось наблюдать.

У этого больного первоначально была полная потеря памяти недавнего в той форме, как я ее описал. Затем через год от нача­ла болезни он начинает понемногу запоминать, он уже узнает меня в лицо, может узнавать вещи, предметы, запоминает то, что с ним было недавно, но не имеет возможности определить время, когда что было, и по-прежнему часто повторяет одно и то же. Читать он почти не может, так как прочтенное сейчас же забывает, хотя теперь при виде того, что им уже было прочитано, может ска­зать, что это уже он читал, но, что именно там написано, опреде­лить не может. В то же время ему иногда припоминается и кое-что из того, что было в самый тяжелый период его амнезии: вдруг какое-нибудь событие, совершившееся за это время, явится в его сознании, и он его описывает совершенно согласно с действитель­ностью. Однако эти воспоминания являются еще как-то без всякого влияния его собственной воли и без последовательности

между собой. Стимулом для того, чтобы что-нибудь из этого прошедшего явилось в сознании, служит обыкновенно какое-нибудь внешнее сходство впечатления данной минуты с забытым впечат­лением. Произвольно восстановить в сознании целый ряд после­довательных событий за протекшее в этот период болезни время больной не в состоянии; у него есть из этой жизни отдельные эпизоды, но который из них был раньше, который позднее, больной не помнит. Однако если уже раз больной вспомнил какое-нибудь событие из этого темного для его сознания периода болезни, то это событие он уже потом будет в состоянии и активно вспоми­нать,— оно делается достоянием его сознательной жизни. Таким образом, мало-помалу этот темный период начинает наполняться воспоминанием о событиях. Эти воспоминания все еще далеко не тверды и не совсем ясны: дело в том, что вспоминаются не только себытия, но и слова, которые говорились при больном, и, может быть, даже его собственные фантазии, и все это теперь сделалось достоянием сознательной жизни; но все это составляет мало свя­занный хаос, тем более, что, когда какое-нибудь событие и вспом­нится больному, он не в состоянии решить, действительно ли это было, или это только ему думалось: след от реального факта, дей­ствительно существовавшего, мало разнится по своей интенсивности от следа, оставленного сновидением или просто мыслью самого больного. Ввиду этого он считает часто за действительность то, что только существовало в его воображении. Когда такого рода воспоминаниями наполнилась до некоторой степени темная об­ласть первого года болезни, заметно стало, что больной начал приводить эти воспоминания в известную связь. Однако связь эта выходила совершенно несогласною с действительностью. Это сде­лалось особенно резко на третьем году болезни, когда больной стал высказывать ложные, бредовые идеи. Так, он говорил, что знает, что его отравили свинцом, и он помнит, как именно я ска­зал это в самом начале его болезни. Он помнит даже, как его отравили: налили уксусу на свинцовую доску. Это ему сказала уже во время его болезни та самая особа, которая его отравила,— она была у него, больного, и. говорила ему это (эту особу больной решительно не видел во время болезни). Эта особа будто бы по­том умерла от злобы, что не удалось отравить до смерти, и т. п. Больной говорит, что так ему кажется, что он думает, что так и было, но соглашается, что, пожалуй, он смешивает то, что дейст­вительно было, с тем, что ему тогда слышалось и что он сам ду­мает в настоящее время. Затем у больного во время его болезни пропали две монеты из собранной им коллекции. Когда он стал поправляться, он очень огорчился, узнав, что этих монет нет. Дня через два после этого он уже утверждал, что эти монеты взял его зять и с большими подробностями рассказывал, как зять приходил к нему, показал ему монеты и сказал: «Не видать тебе их боль­ше». Повторяя этот рассказ, больной совершенно убедился в вер­ности его и решительно не слушал никаких уверений, что этого

никогда не было. Таким образом, больной населил фантастичен кими фактами темную область прошедшего,— другими словами, у_ч него развился бред. В то же время собственно память у него восстанавливалась. Так, на третьем году он уже хорошо помнил все, что делал в течение дня, хотя читать все еще не любил, так как мало запоминал прочитанное...

Бывают случаи, где улучшение памяти в аналогичных случаях идет гораздо быстрее; случается видеть больных с очень резкой амнезией, т. е. упадком памяти, а проходит 2—3 месяца и больной уже все помнит. С другой стороны, бывают и такие случаи, где болезнь совсем не проходит, а, напротив, все усиливается. В этих случаях характерная особенность описываемой амнезии (т. е. беспамятства)—забвение только недавнего — исчезает, раз­вивается и забвение давнего; больной перепутывает все и наконец

умирает.

Впрочем, эти последние исходы интересны главным образом для врача, а не для психолога; для психолога интересна, мне кажется, главным образом та средняя характерная форма, кото­рую я описал. Сколько мне кажется, для человека, изучающего законы нормальной душевной жизни, описываемые мною случаи могут представить интерес со стороны следующих пунктов: 1) по­разительно, что иногда впечатления недавнего исчезают из памяти больного почти моментально. Только что событие кончилось, и больной уже не может его вспомнить; 2) оказывается, однако, что хотя больной и решительно не может вспомнить того, что только что случилось, но след от этого остается в психике больного и через некоторое время, может быть через год, вдруг неожиданно всплывает в сознании. То, что больной моментально позабывает, потом делается способным к воспоминанию. При этом оказывает­ся часто, что целый ряд следов, которые решительно не могут быть восстановлены в сознании ни активно, ни пассивно, продол­жают жить в бессознательной жизни, продолжают направлять ход мыслей больного, подсказывают ему те или другие выводы и решения. Это, мне кажется, одна из самых интересных особеннос­тей описываемого расстройства. Третья особенность — это то, что при забвении всего недавнего в такой мере, что только что слу­чившееся и вообще случившееся в период болезни моментально забывается, память старого, бывшего до болезни, остается иногда

очень хороша.

Наконец, в-четвертых, интересно, то, что не все роды воспо­минаний одинаково легко теряются; некоторые воспоминания дер­жатся дольше, другие исчезают быстрее. Эта последняя особен ность, впрочем, совершенно согласуется с выводами Рибо, сделанными им в его работе «Болезни памяти».

Прежде всего мы должны отметить, что ход ослабления памя­ти, т. е. что потеря способности воспроизводить воспринятые впе­чатления совершается неравномерно для различных родов впе­чатлений: во всех почти случаях память привычек оставалась

ДВЕ ПАМЯТИ! УЗНАВАНИЕ ОБРАЗОВ. ПАМЯТЬ И МОЗГ 1. Две формы памяти.— Я хочу выучить наизусть стихотворение и с этой целью сначала, прочитываю его вслух стих за стихом, а затем повторяю несколько раз. С каждым новым разом я подви- ¹ См.: Бергсон А. Материя и память. Собр. соч., т. 3. Спб., 1913.

долее всего, память событий давних держалась очень долго, но меньше, чем память привычек. Недавние впечатления почти все терялись из памяти, но из них, как мы видели, запоминались все-таки восприятия «душевного чувства» (память чувства была боль­шей частью сохранена), что согласно с мнениями Рибо. Точно так же согласно с его выводами и то, что очень долго и сильно была расстроена способность локализации во времени. Воспоми­нания образов внешних предметов более сохранялись, чем воспо­минания о процессах мыслительных, совершавшихся в голове больного.

Эта градация в степени устойчивости различных групп пред­ставлений объяснена, насколько возможно, Рибо, и наши наблю­дения могут только подтвердить его выводы.

Я с своей стороны займусь другой стороной расстройства, и прежде всего остановлюсь на вопросе о том, какого рода память наиболее расстраивается в наших случаях. Как известно, то, что мы называем памятью, т. е. способность воспроизводить прежде воспринятые впечатления, обусловливается: 1) способностью нерв­ных элементов сохранять следы воспринятых впечатлений (memoire de fixation)³ и 2) способностью воспроизводить эти сле­ды (memoire de vocation)...⁴. Поэтому для психолога всегда довольно интересны те случаи, где можно доказать, что при потере памяти способность фиксации в большей или меньшей степени сохранялась. В этом отношении наши наблюдения очень поучи­тельны; мы видели в одном случае, что в то время, когда больной, по-видимому, решительно все позабывал, все-таки и в это время впечатления, действовавшие на него, и которые сейчас же, по-ви­димому, исчезли из его памяти, оставляли в его нервной системе след, а потом, когда способность воспроизведения следов стала восстанавливаться, и эти следы вдруг неожиданно появились.

Итак, по крайней мере в большинстве наших случаев при по-тере памяти способность фиксации все-таки оставалась. Из этого, впрочем, не следует, что потеря фиксации не расстраивалась сов­сем. По всей вероятности, количественно она изменялась, т. е. делалась гораздо слабее, следы впечатлений были бледнее, чем в нормальном состоянии, но способность фиксации оставалась.

' ^RiP^{het C}_o^h- ^{Les ori}g'^{nes et les} modalitees de la memoire, Revue Phylo-
sopnique, 1886, 6. (P и ш е Ш. Происхождение и свойства памяти. — Ред)
Рибо присоединяет к этому еще третью способность —локализации воспроиз­
веденного во времени, но другие не признают для этого необходимой особую
способность. ³

Бергсон (Bergson) Анри (1-8 октября 1859 — 4 января 1941) —французский философ-идеалист, представитель ин­туитивизма и экзистенциализма. С 1900 г. проф. Коллеж де франс; с 1914 г. чл. французской академии. Лауреат Нобелевской премии по ли­тературе 1927 г.

Выступая против механицизма и догматичного рационализма, Бергсон утверждает в качестве подлинной и изначальной реальности жизнь, сущ­ность которой может быть постигнута только с помощью интуиции, которая, будучи своеобразной симпатией, как бы непосредственно проникает в пред­мет, сливаясь с его индивидуальной природой. Жизнь имеет, по Бергсо­ну, не пространственный, а временной характер. Это «качественное», «жи­вое» время радикально отличается от того понятия механическо-физическо-го времени, которое, по мнению Берг­сона, возникает в результате разло­жения интеллектом длительности. Интеллект способен понимать живое, органическое, лишь превратив его в мертвое, механическое, ибо он, соглас­но Бергсону, имеет чисто практиче­ское назначение — формировать и

А. Бергсон

фабриковать неорганизованную мате­рию. Жизнь, которая изнутри пред­стает как психическая реальность,, длительность, есть, согласно Бергсону,, некий метафизическо-космический, процесс, «жизненный порыв», своего рода могучий поток творческого фор­мирования: по мере ослабления на­пряжения жизнь распадается, пре­вращаясь в материю, которая харак­теризуется Бергсоном как неодушев­ленная масса, вещество и т. п. В своей-абсолютизации изменчивости Берг­сон приходит к полному субъективиз­му (Восприятие изменчивости. Cnf>.,. 1913). Учение Бергсона оказало зна­чительное влияние на философию-(прагматизм Джемса, персонализм, экзистенциализм, философия истории Тойнби), литературу i(M. Пруст), ис­кусство (импрессионизм в живописи" и др.).

Сочинения: Собрание сочинений,, т. il—5. Спб., 1913—1914; Философ­ская интуиция.— «Новые идеи в фи­лософии», 1912, сб. I; Длительность и одновременность. Пб., 1923; Материя-и память. Собр. соч., т. 3. Спб., 1913. Литература: См.: П. П. Гайден-ко (с сокр.). БСЭ, 3-е изд. Т. 3.

гаюсь вперед, слова связываются все лучше и лучше и, наконец, сплачиваются воедино. Тогда я знаю свой урок наизусть; и гово­рят, что я помню его, что он запечатлелся в моей памяти.

Теперь я пытаюсь дать себе отчет в том, как урок "был выучен, и вызываю в своем представлении те фразы, которые я, одну за другою, прошел. Каждое из последовательных чтений встает перед моим умственным взором* в своей индивидуальной особенности; я снова вижу его вместе со всеми теми обстоятельствами, которые его сопровождали и в рамку которых оно все еще остается вклю­ченным; оно отличается or всех предыдущих и всех последующих чтений уже самим местом, занимаемым им во времени; одним словом, каждое из таких чтений снова проходит передо мною, как определенное событие моей истории. И тут опять-таки говорят, что эти образы — мои воспоминания, что они запечатлелись в моей памяти. В обоих этих случаях употребляются одни и те же слова. Обозначают ли они, однако, тот же самый предмет?

Дата добавления: 2014-12-17