Уотсон (Watson) Джон Бродес 2 страница

Знание стихотворения, которое я запомнил, выучив наизусть, имеет все признаки привычки. Как и привычка, оно приобретено посредством повторения одного и того же усилия. Как и привычка, оно потребовало сначала расчленения, потом восстановления це­лостного действия. Наконец, как всякое привычное упражнение моего тела, оно включено в механизм, который весь целиком при­ходит в движение под влиянием начального толчка, в замкнутую систему автоматических движений, которые следуют друг за дру­гом всегда в одинаковом порядке и занимают всегда одинаковое время.

Напротив, воспоминание какого-либо определенного чтения, например, второго или третьего, не имеет ни одного из признаков привычки. Его образ, очевидно, запечатлелся в памяти сразу, ибо другие чтения, по самому определению, суть отличные от него воспоминания. Это как бы событие моей жизни; для него сущест­венна определенная дата, а следовательно, невозможность пов­торяться. Все, что присоединили к нему позднейшие чтения, могло явиться лишь изменением его первоначальной природы; и если мое усилие вызвать- в памяти этот образ становится тем лег­че, чем чаще я его повторяю, то самый образ, рассматриваемый в себе, конечно, уже с самого начала таков, каким он останется навсегда.

Быть может, скажут, что эти два вида памяти — воспоминание отдельного чтения и знание урока — различаются между собой.лишь количественно, что последовательные образы, возникающие при каждом чтении, накладываются друг на друга и что выучен-ный урок есть просто составной образ, являющийся результатом такого наложения. Бесспорно, что каждое из последовательных чтений отличается от предыдущего, между прочим, тем," что урок оказывается лучше выученным. Несомненно, однако, и то, что каждое из них, рассматриваемое именно- как новое прочитывание, а не как все лучше и лучше усвояемый урок, абсолютно довлеет

себе, пребывает в том виде, в каком оно раз осуществилось, и> образует вместе со всеми сопровождающими обстоятельствами несводимый момент моей истории. Можно даже пойти дальше и сказать, что сознание вскрывает глубокую разницу, разницу по-существу, между этими двумя родами воспоминания. Воспомина­ние такого-то чтения есть представление и только представление;, оно дается интуицией моего духа, которую" я могу по желанию-удлинить или укоротить; я произвольно отвожу ему ту или другую-длительность; ничто не препятствует мне охватить его сразу, как. окидывают одним взглядом картину. Напротив, припоминание выученного урока, даже когда я ofpaHH4HBarocb повторением его-про себя, требует вполне определенного времени, а именно ровно' столько времени, сколько нужно для того, чтобы выполнить, хот» бы только мысленно, одно за другим все те движения, которые-необходимы для произнесения соответственных слов; следователь­но, это уже не представление, это действие. И в самом деле, урок,, после того как вы его раз выучили, не носит уже на себе никакой отметки, выдающей его происхождение и позволяющей отнести его* к прошлому; он составляет принадлежность моего настоящего в таком ж» смысле, как, например, привычное умение ходить или писать; он скорее изживается, «проделывается», чем представляет­ся;— я мог бы принять его за врожденную способность, если бьв вместе с ним в моей памяти не возникал ряд тех последователь­ных представлений-чтений, посредством которых я его усвоил. Но> представления эти независимы от урока, и так как они предшест­вовали его усвоению и воспроизведению, то урок, раз выученный, мог бы также обойтись и без них.

Доведя это основное различие до конца, мы можем представить, себе две теоретически самостоятельные и независимые друг or друга памяти. Первая регистрирует в форме образов-воепомина- ' ний все события нашей повседневной жизни, по мере того как они развертываются во времени; она не пренебрегает никакой подроб­ностью; она оставляет каждому факту, каждому движению его* место и его дату. Без всякой задней мысли о пользе или практи­ческом применении, но просто в силу естественной необходимости становится она складочным местом для прошлого.

Благодаря ей наш разум, или, лучше сказать, рассудок, полу­чает возможность узнать какое-нибудь уже испытанное раньше-восприятие; к ней мы прибегаем всякий раз, когда в поисках., известного образа поднимаемся по склону нашей прошлой жизни.

Но всякое восприятие продолжается в зачаточное действие; № по мере того как однажды воспринятые нами образы закрепля­ются, выстраиваясь один за другим вдоль этой памяти, продол­жающие их движения видоизменяют организм, создавая в нашем теле новые предрасположения к действию. Так складывается опыт совершенно нового' рода, который отлагает в теле ряд вполне вы­работанных механизмов, выполняющих все более и более много­численные и разнообразные реакции на внешние раздражения,

дающих совершенно готовые ответы на непрерывно растущее число возможных запросов. Мы сознаем эти механизмы в тот мо­мент, когда они вступают в действие, и это сознание всех прош­лых усилий, скопившихся в настоящем, все еще есть память, но память, глубоко отличная от охарактеризованной выше, всегда устремленная к действию, пребывающая в настоящем и не видя­щая ничего, кроме будущего. От прошлого она удержала только разумно координированные движения, представляющие собой на­копленные усилия; она обретает эти прошлые усилия не в отра­жающих их образах-воспоминаниях, а в том строгом порядке и систематическом характере, которыми отличаются движения, вы­полняемые нами в настоящее время. По правде говоря, она уже ае дает нам представления о нашем прошлом, она его разыгры­вает; и если она все-таки заслуживает наименования памяти, то уже не потому, что сохраняет образы прошлого, а потому что про­должает их полезное действие вплоть до настоящего момента.

Из этих двух памятей, из которых одна воображает, а другая повторяет, последняя может замещать собой первую и зачастую даже создавать ее иллюзию. Когда собака встречает своего хо­зяина радостным лаем и ласкается к нему, она, без сомнения, узнает его; но едва ли такое узнавание предполагает возникнове­ние прошлого образа и сближение этого образа с текущим вос­приятием. Не состоит ли оно, скорее, просто в том, что животное сознает ряд тех особых положений, которые занимает его тело, и привычка к которым выработалась у него под влиянием близких отношений к хозяину, так что в настоящий момент они чисто ме­ханически вызываются в нем самым восприятием хозяина? Осте­режемся идти слишком далеко по этому пути! Даже у животного.смутные образы прошлого, быть может, выдвигаются из-за теку-дцего восприятия; мыслимо даже, что прошлое животного все целиком потенциально отпечатывается в его сознании; но это прошлое не может заинтересовать животное настолько, чтобы ^отделиться от настоящего, которое его к себе приковывает, а по­тому акты узнавания должны им, скорее, переживаться, чем мыс-Йиться. Чтобы вызвать прошлое в форме образа, надо иметь способность отвлекаться от настоящего действия, надо уметь при­давать цену бесполезному, нужна воля к грезам. Возможно, что один только человек способен к усилию этого рода. Но и мы, лю­ди, восходя таким образом к прошлому, находим его всегда ус­кользающим, как бы бегущим от нашего взора, словно эта регрес-сивная память встречает сопротивление в другой памяти, более естественной, которая, двигаясь вперед, влечет нас к действию и к жизни.

Когда психологи говорят о воспоминании как о сложившейся привычке, как о впечатлении, все глубже и глубже внедряющемся в нас посредством повторения, они забывают, что огромное боль­шинство наших воспоминаний касаются таких событий и подроб­ностей нашей жизни, к существу которых относится обладание

определенной датой, а следовательно, невозможность когда-либо воспроизводиться. Воспоминания, приобретаемые умышленно по-¹ средством повторения, редки, исключительны. Напротив, регистри-рование нашей памятью фактов и образов, единственных в сво­ем роде, осуществляется непрерывно, во все моменты нашей жиз­ни. Но мы скорее, замечаем такие воспоминания, которые соз­нательно усваиваются нами, ибо как раз они нам наиболее полез­ны. А так как усвоение этих воспоминаний путем повторения того же самого усилия похоже на уже известный нам процесс приобретения привычки, то мы, естественно, обнаруживаем склон­ность выдвигать воспоминания этого рода на первый план, рас­сматривать их как образец всякого воспоминания, т. е. видеть и в самопроизвольном воспоминании то же самое явление в зача­точном состоянии, как бы приступ к уроку, который предстоит выучить наизусть. Но как же не заметить, что существует корен­ное различие между тем, что должно создаваться посредством повторения, и тем, что по самому существу своему не может повторяться? Самопроизвольное воспоминание является сразу совершенно законченным; время ничего не может прибавить к этому образу, не извращая самой его природы; он сохраняет в памяти свое место и свою дату. Наоборот, усвоенное нами воспоминание выходит из-под власти времени, по мере того как урок все лучше и лучше выучивается; оно становится все более и более безличным, все более и более чуждым нашей прошлой жизни. Итак, повторение отнюдь не может иметь результатом превращение первого воспоминания во второе; его роль состоит просто в том, чтобы все полнее и полнее использовать те движе­ния, в которые продолжается воспоминание первого рода, сорга­низовать их в одно целое и построить таким образом механизм, создать новую телесную привычку. Но такая привычка есть воспоминание лишь постольку, поскольку я припоминаю, как я ее приобрел; а припоминаю это лишь постольку, поскольку обра* щаюсь к моей самопроизвольной памяти, которая датирует собы­тия и заносит каждое из них в свой список только один раз. Таким образом, из тех двух видов памяти, которые мы только что разграничили, первый является, так сказать, памятью по npeHMv-ществу. Память второго рода — та, которую обыкновенно изучают психологи,— есть скорее привычка, освященная памятью, чем сама память...

Покажем, как при усвоении чего-либо обе памяти идут рука об руку, оказывая друг другу взаимную поддержку. Повседневный опыт показывает, что уроки, вызубренные при помощи двигатель­ной памяти, повторяются автоматически; но из наблюдения пато­логических случаев явствует, что автоматизм простирается здесь гораздо дальше, чем мы обыкновенно думаем. Замечено, что ду шевнобольные дают иногда разумные ответы на ряд вопросов, смысла которых они не понимают; язык функционирует у них наподобие рефлекса. Страдающие афазией, не способные произ-

•5—957

вольно произнести ни одного слова, безошибочно вспоминают сло­ва мелодии, когда ее поют. Они в состоянии также бегло произ­нести молитву, ряд чисел, перечислить дни недели или названия месяцев. Таким образом, механизмы, крайне сложные и достаточно тонкие для того, чтобы произвести иллюзию разумности, могут, раз они построены, функционировать сами собой, а следовательно, обыкновенно подчиняются только начальному толчку со стороны.нашей воли. Но что происходит в то время, как мы их повторяем? /Когда мы упражняемся, стараясь, например, выучить.урок, то не \ присутствует ли невидимо в нашей душе с самого начала тот об-\раз, который мы хотим воссоздать при помощи движений? Уже при первом повторении урока наизусть смутное чувство какого-то беспокойства дает нам возможность узнать, что мы только что сделали ошибку, "словно предостерегающий голос слышится нам в таких случаях из темных глубин нашего сознания. Сосредоточьте же ваше внимание на том, что вы испытываете, и вы почувствуе­те, что полный образ здесь, перед вами, но неуловим, как настоя­щий призрак, который исчезает в тот самый момент, когда ваша двигательная активность пытается фиксировать его очертания. Во время ряда новейших опытов, предпринятых, впрочем, для совер­шенно иной цели, пациенты заявляли, что испытывают впечатле­ние именно такого рода. Перед их глазами в течение нескольких секунд держали ряд букв, предлагая удержать последние в памя­ти. Но, для того чтобы помешать им подчеркнуть наблюдаемые буквы движениями, соответствующими их произнесению, от испы­туемых требовали непрерывного повторения одного и того же слога в течение того времени, пока они созерцали образ. В результате явилось своеобразное психологическое состояние, при котором людям казалось, что они находятся в полном обладании зритель­ного образа «не будучи, однако, в состоянии воспроизвести хотя бы малейшую его часть: в тот момент, когда они могли бы это сделать, строчка к их величайшему изумлению исчезала. Говоря словами одного из них, в основе этого состояния было представ­ление целого, своего рода всеохватывающая сложная идея, между отдельными частями которой чувствовалось невыразимое словами единство».

Это самопроизвольное воспоминание, которое, несомненно, скрывается позади воспоминания приобретенного, может обнару­житься, если на него внезапно падает луч света; но сно ускольза­ет при малейшей попытке схватить его посредством умышленного припоминания. Исчезновение ряда букв, образ которых, как каза­лось наблюдателю, он удерживает в памяти, происходит тогда, когда наблюдатель начинает повторять буквы: «это усилие как бы выталкивает остальную часть образа за пределы сознания».

Проанализируйте теперь те приемы, которые рекомендует во­ображению мнемотехника, и вы найдете, что задача этого искус­ства как раз и состоит в том, чтобы выдвигать на первый план стушевывающееся самопроизвольное воспоминание и предостав-

лять его, подобно воспоминанию активному, в наше распоряжение; для достижения этого надо прежде всего подавить все бессильные потуги действующей или двигательной памяти. Способность. к умственной фотографии, говорит один писатель, принадлежит, скорее, подсознанию, чем сознанию; она с трудом повинуется при­зывам воли. Чтобы упражнять ее, надо развить в себе такие при­вычки, как, например, уменье сразу удержать в памяти различные сочетания точек, даже не помышляя о сосчитывании их: необхо­димо до известной степени подражать мгновенности этой памяти, если мы желаем подчинить ее себе. И все-таки она остается кап­ризной в своих проявлениях; а так как те воспоминания, которые она приносит с собой, носят на себе печать грез, то сколько-ни­будь систематическое вмешательство ее в нашу духовную жизнь редко обходится без глубокого расстройства умственного равнове­сия.

Резюмируя предыдущее, мы скажем, что прошлое, как мы это и предвидели, может по-видимому, накопляться в двух крайних формах: с одной стороны, в.виде утилизирующих его двигательных механизмов, с другой стороны,-в виде индивидуальных образов- воспоминании, которые зарисовывают все события, сохраняя их собственные очертания, их собственные краски, их место во вре-мени. Первая из этих двух памятей действительно ориентирована в согласии с требованиями нашей природы; вторая, предоставлен­ная самой себе, избрала бы скорее противоположное направление. Первая, приобретенная при помощи сознательного усилия, остает-

ся в зависимости от нашей воли; вторая, совершенно самопроиз­вольная, обнаруживает такую же капризность при воспроизведе­нии, как и верность в сохранении образов. Единственная правильная и надежная услуга, которую вторая память оказывает первой, состоит в том, что первая может лучше сделать свой вы- бор при свете образов, доставляеммх второй,— образов, которые предшествовали положению вещей, похожему на настоящее, или следовали за ним: в этом заключается ассоциация идей. Это един­ственный случай, когда память ретроспективная правильно под­чиняется памяти повторяющей. Во всех других случаях мы предпочитаем построить механизм, который позволяет нам по мере надобности заново нарисовать образ, ибо мы прекрасно чув,-ствуем, что не можем рассчитывать на его самопроизвольное появление. Таковы две крайние формы памяти, если рассматри­вать каждую из них в чистом виде.

Заметим тотчас же: истинную природу воспоминания не уда­лось до сих пор распознать только потому, что исследователи берут обычно его промежуточные и до известной степени нечистые формы. Вместо того чтобы сначала разделить эти два элемента — образ-воспоминание и движение,— а потом поискать тот ряд опе­раций, посредством которого им удается, потеряв кое-что из своей первоначальной чистоты, слиться друг с другом,— вместо всего этого рассматривают лишь смешанное явление, возникающее как

результат их срастания. Будучи смешанным, явление это одной своей стороной представляет двигательную привычку, другой своей стороной — образ, более или менее сознательно локализован­ный... Мы перейдем теперь к рассмотрению этих промежуточных состояний и попытаемся выделить в них то, что приходится на долю зачаточного действия, и то, что относится к независимой па­мяти, т. е. к образам-воспоминаниям. Каковы же эти состояния? Представляя одной своей стороной движения, они должны, соглас­но нашей гипотезе, продолжаться в текущее восприятие; но вмес­те с тем в качестве образов они должны воспроизводить прошлые восприятия. Но тот конкретный акт, посредством которого наше прошлое снова схватывается нами в настоящем, есть узнавание.

О ПЕРЕЖИВАНИИ ОБРАЗОВ. ПАМЯТЬ И РАЗУМ

Идея бессознательных психических состояний встречает в нас обыкновенно энергичное сопротивление, и это потому, что мы при­выкли считать сознательность существенным признаком психи­ческих состояний, так что, по господствующему мнению, психи­ческое состояние не может перестать быть сознательным, не переставая вообще существовать. Но если сознательность есть лишь характерный признак настоящего, т. е. действительно пере-живаемого, т. е. действующего, то недействующее, даже выходя из сферы сознания, вовсе не обязательно должно в силу этого прекратить всякое вообще существование. Другими словами, в об­ласти психики сознание должно бы быть синонимом не сущест­вования, а только реальных действий или непосредственной дее-. способности, и, если мы ограничим таким образом объем этого понятия, нам уже не так трудно будет представить себе бессозна- тельное, т. е. в сущности бездеятельное психическое состояние.

Как бы мы ни представляли сознание в себе, т. е. в том виде, какой оно имело бы, если бы проявлялось без всяких ограничений, неоспоримо, во всяком случае, что у существа, выполняющего те­лесные функции, сознание имеет своим главным назначением руководить действиями и освещать выбор.

Оно бросает поэтому свет на факты, непосредственно предшест­вующие решению, и на все те из прошлых воспоминаний, которые могут с пользой организоваться вместе с ним; все прочее остается в тени. Мы в новой форме встречаем здесь ту беспрестанно воз­рождающуюся иллюзию, которую мы преследуем с самого начала этого труда. В сознании, даже связанном с телесными функциями, хотят видеть способность, практическую лишь в отдельных слу­чаях, существенною же своей стороной обращенную в сторону умозрения.

А так как оно действительно не имело бы никакого интереса упускать какие-либо имеющиеся в его распоряжении сведения, если бы было поглощено чистым познанием, то, исходя из этого предположения, нельзя понять, как может сознание отказывать в своем свете чему-либо такому, что еще не окончательно для него потеряно. Откуда следует, что сознанию принадлежит по праву лишь то, чем оно владеет фактически, и что в его^ области все реальное актуально. Но отведите сознанию его действительную роль,— и говорить, что прошлое, раз воспринятое, исчезает, у вас будет не больше оснований, чем предполагать, ч-'о материальные предметы перестают существовать, когда я перестаю их воспри­нимать.

Остановимся несколько на этом последнем пункте, ибо здесь центр всех трудностей и источник всех недоразумений, окутавших проблему бессознательного. Идея бес­сознательного представления вполне ясна несмотря на распространенный предрас­судок; можно даже сказать, что мы по­стоянно употребляем ее и что нет поня­тия, более привычного здравому смыслу. А ведь все допускают, что образы, действительно присутствующие в нашем восприятии, не исчерпывают собой всей материи. Но, с другой стороны, чем же может быть невоспринимаемый материальный объект, невообра­жаемый образ, как не своего рода бессознательным психическим состоянием? За стенами вашей комнаты, которую вы восприни­маете в настоящий момент, есть соседние комнаты, затем осталь­ная часть дома, наконец, улица и город, где вы живете.

Для данного вопроса не имеет значения та теория материи, которой вы придерживаетесь: реалист вы или идеалист, но когда вы говорите о городе, об улице, о других комнатах дома, вы, не- сомненно, имеете каждый раз в виду некоторое восприятие, отсутствующее в вашем сознании и, однако, данное где-то вне его. Восприятия не создаются, по мере того как их принимает в себя ваше сознание. В какой бы то ни было форме, но они должны были существовать и раньше, а так как, по предположению, ваше сознание их тогда не обнимало, то как же иначе могли они су­ществовать, если не в бессознательном состоянии?

Почему же существование вне сознания представляется нам ясным, когда дело идет об объектах,— темным, когда мы говорим о субъекте? Наши восприятия, действительные и потенциальные, располагаются вдоль двух линий — горизонтальной АВ, которая содержит объекты, одновременно данные в пространстве, и вертикальной CI, по которой размещаются наши воспоминания в порядке их следования во времени. Точка на пересечении двух линий — единственная, действительно данная нашему сознанию. Почему мы не колеблемся допустить реальность линии АВ всей

целиком, хотя она остается невоспринимаемои, в то время как на линии CI только настоящее I, действительно воспринимаемое, представляется нам реально существующим?

В основе этого коренного различения двух рядов, временного и пространственного, лежит столько смутных или неудачных идей, столько гипотез, лишенных всякого познавательного значения, что мы не сможем сразу дать их исчерпывающего анализа...

Прежде всего, объекты, разместившиеся вдоль линии АВ, пред­ставляют, в наших глазах, то, что нам предстоит воспринять, тог­да как линия CI содержит лишь то, что уже было воспринято. Но прошлое не имеет для нас более интереса; оно исчерпало свое возможное действие и не сможет восстановить своего влияния иначе, как заимствуя жизненность у настоящего восприятия. На­против, непосредственное будущее состоит в надвигающемся дей­ствии, в еще не издержанной энергии. Не воспринимаемая часть материальной вселенной, чреватая обещаниями и угрозами, имеет, следовательно, для нас такую реальность, которой не могут и не должны иметь актуально не воспринимаемые периоды нашего прошлого существования. Но это различие, совершенно соотно­сительное с практической пользой и материальными нуждами жизни, принимает в нашей голове типичную форму различия метафизического.

В самом деле, мы показали, что объекты, расположенные во­
круг нас, представляют на различных ступенях то действие, кото­
рое мы можем оказать на вещи и которое они могут оказать на
нас. Шансы на успех такого возможного действия отмечаются
как раз большей или меньшей 'отдаленностью соответственного
объекта, так что расстояние в пространстве служит мерою близо­
сти обещания или угрозы во времени.

Итак, пространство доставляет нам сразу схему нашего бли­жайшего будущего; и, так как это будущее должно истекать беспредельно, пространство, его символизирующее, имеет своим свойством оставаться беспредельно отверстым. Поэтому-то непо­средственный горизонт, данный нашему восприятию, неизбежно представляется нам окаймленным новым, более широким кругом, существующим, хотя и не воспринимаемым; этот последний круг, подразумевает в свою очередь второй, его охватывающий, и так далее до бесконечности. Поэтому наше действительное восприятие, поскольку оно протяженно, должно быть всегда лишь содержимым по отношению к некоторому более обширному и даже безгранич­ному опыту, который его объемлет, и этот опыт, не присутствую­щий в сознании, ибо он выходит за границы достигаемого этим последним горизонта, тем не менее представляется действительно данным. Но, в то время как мы чувствуем себя практически свя­занными с этими материальными объектами, которые мы возво* дим таким образом в реальности настоящего, наши воспоминания, напротив, поскольку они в прошлом, суть мертвые грузы, которые мы влеч-ем за собой и от которых мы всегда предпочтем вообра-

зить себя освобожденными. Тот же самый инстинкт, в силу кото­рого мы беспредельно разверзаем 'перед собой пространство, побуждает нас замыкать за собой время, по мере того как оно истекает. И, в то время как реальность, поскольку она протяжен на, представляется нам бесконечно более широкой, чем рамки на­шего восприятия, в нашей внутренней жизни, наоборот, лишь то кажется нам реальным, что начинается в настоящий момент,— все остальное практически уничтожено. А потому, когда воспоминание снова оказывается перед сознанием, оно производит на нас впечат­ление какого-то выходца с того света, загадочное появление кото­рого должно быть объяснено особыми причинами. В действитель­ности связь этого воспоминания с нашим теперешним состоянием совершенно подобна связи.между невоспринимаемыми и восприни­маемыми объектами, и бессознательное играет в обоих случаях аналогичную роль.

Но нам чрезвычайно трудно представлять себе вещи таким образом, ибо мы составили привычку подчеркивать различие и, на­оборот, затушевывать сходства между рядом объектов, одновре­менно выстроившихся в пространстве, и рядом состояний, после­довательно развертывающихся во времени. Члены первого ряда подчинены совершенно определенным условиям, так что появление каждого нового члена можно заранее предвидеть. Так, выходя из комнаты, я уже знаю, каковы те другие комнаты, через которые я сейчас пройду. Напротив, мои воспоминания появляются передо мной, по-видимому, в порядке, очень капризном. Итак, порядок представлений необходим в одном случае, случаен — в другом; и именно эту необходимость я, так сказать гипостазирую, когда говорю о существовании объектов вне всякого сознания. Если я не вижу никакого затруднения в том, чтобы предположить всю дан­ную совокупность не воспринимаемых мною объектов, то это потому, что строго определенный порядок этих объектов придает им характер цепи, в которой мое наличное восприятие есть не бо­лее как одно звено: это и сообщает свою актуальность всей остальной цепи. Но, присматриваясь ближе, мы видим, что наши, воспоминания образуют цепь такого же рода, и что наш характер, всегда наличный при всех наших решениях, есть как раз действи­тельный синтез всех наших прошлых состояний. В этой сгущенной форме наша прежняя психическая жизнь существует для нас даже больше, чем внешний мир: мы всегда воспринимаем лишь ничтож­ную часть этого последнего и, наоборот, утилизируем всю сово­купность нашего пережитого опыта. Правда, он находится в нашей власти лишь в сокращенном виде, а наши прежние восприятия, рассматриваемые как отдельные индивидуальности, по-видимому, совершенно исчезли и появляются вновь лишь по прихоти своей фантазии. Но эта видимость полного разрушения и возрождения по капризу зависит просто от того, что действующее сознание при­нимает в каждый данный момент только полезное и немедленно отбрасывает все излишнее. Всегда устремленное в сторону дейст-

вия, оно может материализовать лишь те из наших прежних вое приятии, которые организуются вместе с настоящим восприятием, соперничая с ним из-за влияния на наше окончательное решение. Для того чтобы я мог проявить свою волю в данной точке прост-ранства, мое сознание должно преодолеть один за другим те про­межутки и те препятствия, совокупность которых образует то, что я называю расстоянием в пространстве.

Наоборот, для того чтобы осветить это действие, сознанию полезно перепрыгнуть через промежуток времени, отделяющий настоящее положение от аналогичного прежнего; и так как оно, таким образом, переносится туда одним прыжком, вся промежу­точная часть прошлого ускользает из его власти. Итак, те же са­мые причины, которые заставляют наши восприятия в строгой непрерывности располагаться в пространстве, приводят. к тому, что во времени наши воспоминания освещаются прерывисто. Не-воспринимаемые объекты в пространстве и неосознаваемые вос­поминания во времени не образуют двух коренным образом раз­личных форм бытия, лишь потребности действия в одном случае направлены в сторону противоположную той, в которую они нап­равлены в другом...

Дата добавления: 2014-12-17