Тенденция к воспроизведению и ситуация опроса 4 страница

В двоякого рода случаях жизни даже и профан отдает себе от­чет в том, что забывание намерений никак не может быть рассма­триваемо как элементарный феномен, не поддающийся дальней­шему разложению, и что оно дает право умозаключить о налично­сти непризнанных мотивов. Я имею в виду любовные отношения и военную дисциплину. Любовник, опаздавший на свидание, тщетно

«будет искать оправданий перед своей дамой в том, что он, к со­жалению, совершенно забыл об этом. Она ему непременно ответит: «Год тому назад ты бы не забыл. Ты меня больше не любишь». Если бы он даже прибег к выше приведенному психологическому объяснению и пожелал бы оправдаться множеством дел, он достиг бы лишь того, что его дама, став столь же проницательною, как врач при психоанализе, возразила бы: «Как странно, что подоб­ного же рода деловые препятствия не случались раньше». Конеч но, и она тоже не подвергает сомнению возможность того, что он действительно забыл; она полагает только, и не без основания, что из ненамеренного забвения можно сделать тот же вывод об известном нежелании, как и из сознательного уклонения.

Подобно этому на военной службе различие между упущением по забывчивости и упущением намеренным принципиально игно­рируется— и не без основания. Солдату нельзя забывать ничего из того, что требует от него служба.

Служение женщине, как и военная служба, требует, чтобы нич­то, относящееся к ним, не было забываемо, и дает таким образом повод полагать, что забвение допустимо при неважных вещах; при свещах важных оно служит знаком того, что к ним относятся легко, стало быть, не признают их важности. И действительно, налич­ность психической оценки здесь не может быть отрицаема. Ни один человек не забудет выполнить действий, представляющихся •ему самому важными, не навлекая на себя подозрения в душевном расстройстве. Наше исследование может поэтому распространяться лишь на забывание более или менее второстепенных намерений; совершенно безразличным не может считаться никакое намерение, ибо тогда оно, наверное, не возникло бы вовсе.

Так же как и при рассмотренных выше расстройствах функции, я и здесь собрал и попытался объяснить случаи забывания наме­рений, которые я наблюдал на себе самом; я нашел при этом, как общее правило, что они сводятся к вторжению неизвестных и не­приязненных мотивов, или, если можно так выразиться, к встреч­ной воле. В целом ряде подобных случаев я находился в положе­нии, сходном с военной службой, испытывал принуждение, против которого еще не стал сопротивляться, и демонстрировал против него своей забывчивостью. В силу мучительных переживаний, ко­торые мне пришлось испытать в связи с этим, я не способен выра жать свое участие, когда это приходится по необходимости делать в утрированной форме, ибо употребить выражение, действительно отвечающее той небольшой степени участия, которое я испыты­ваю,— непозволительно. С тех пор как я убедился в том, что не раз принимал мнимые симпатии других людей за истинные, меня возмущают эти условные выражения сочувствия, хотя, с другой сто­роны, я понимаю их социальную полезность. Соболезнование по случаю смерти изъято у меня из этого двойственного состояния;.раз решившись выразить его, я уже не забываю сделать это. Там,

где импульс моего чувства не имеет отношения к общественному долгу, он никогда не подвергается забвению.

Столкновением условного долга с внутренней оценкой, в кото­рой сам себе не признаешься, объясняются также и случаи, когда забываешь совершить действия, обещанные кому-нибудь другому в его интересах. Здесь неизменно бывает так, что лишь обещаю­щий верит в смягчающую вину забывчивость, в то время как про­сящий, несомненно, дает себе правильный ответ: он не заинтересо­ван в этом, иначе он не позабыл бы. Есть люди, которых вообще считают забывчивыми и потому извиняют, подобно близоруким, которые не кланяются на улице. Такие люди забывают все мелкие обещания, не выполняют данных им поручений, оказываются та­ким образом в мелочах ненадежными и требуют при этом, чтобы за эти мелкие прегрешения на них не были в претензии, т. е. чтобы не объясняли их свойствами характера, а сводили к органическим способностям. Я сам не принадлежу к числу этих людей и не имел случая проанализировать поступки кого-либо из них, чтобы в вы­боре объектов забвения найти его мотивировку; но по аналогии невольно напрашивается предположение, что здесь мотивом, ути­лизирующим конституциональный момент, для своих целей явлЯ' ется необычно крупная доля пренебрежения к другому человеку.

В других случаях мотивы забвения не так легко обнаружива­ются и, раз будучи найдены, возбуждают немалое удивление. Так, я заметил в прежние годы, что при большом количестве визитоз к больным, я если забываю о каком-нибудь визите, то лишь о бесплатном пациенте или посещении коллегии. Это было стыдно, и я приучил себя отмечать себе еще утром предстоящие в течение дня визиты. Не знаю, пришли ли другие врачи тем же путем к этому обыкновению. Но начинаешь понимать, что заставляет, так называемого, неврастеника отмечать у себя в пресловутой «запис­ке» все то, что он собирается сообщить врачу. Объясняют это тем, что не питает доверия к репродуцирующей способности своей памяти. Конечно, это верно, но дело происходит обыкновенно следующим образом. Больной чрезвычайно обстоятельно излагает свои жалобы и вопросы; окончив, делает минутную паузу, затем вынимает записку и говорит, извиняясь: «Я записал себе здесь кое-что, так как я все позабываю». Обычно он не находит в запис­ке ничего нового. Он повторяет каждый пункт и отвечает на него сам: «Да, об этом я уже спросил». По-видимому, он лишь демон­стрирует своей запиской один из своих симптомов: то именно обстоятельство, что его намерения часто расстраиваются в силу вторжения темных мотивов.

Я коснусь дефектов, которыми страдает большинство взрослых здоровых людей, которых я знаю, если признаюсь, что я сам, осо бенно в прежние годы, очень легко и на очень долгое время забывал возвращать одолженные книги или, что мне с особенной легкостью случалось, в силу забывчивости, откладывать уплату денег. Недавно я ушел как-то утром из табачной лавки, в которой

сделал себе свой запас сигар на этот день, не расплатившись. Это было совершенно невинное упущение, потому что меня там знают и я могу поэтому ожидать, что на следующий день мне напомнят о долге. Но вообще, что касается таких тем, как деньги и соб­ственность, то даже у так называемых порядочных людей можно легко обнаружить следы некоторого двойственного отношения к ним. Та примитивная жадность, с какой грудной младенец стре­мится овладеть всеми объектами (чтобы сунуть их в рот), быть может, вообще лишь в несовершенной степени парализовалась культурой и воспитанием.

Боюсь, что со всеми этими примерами я впал прямо-таки в ба­нальность. Но я только могу радоваться, если наталкиваюсь на вещи, которые все знают и одинаковым образом понимают, ибо мое намерение в том и заключается, чтобы собирать повседневные явления и научно использовать их. Я не могу понять, почему той мудрости, которая сложилась на почве обыденного жизненного опыта, должен быть закрыт доступ в круг приобретений науки. Не различие объектов, а более строгий метод их установления и стремление ко всеобъемлющей связи составляют существенный порядок научной работы.

По отношению к намерениям, имеющим некоторое значение, мы в общем нашли, что они забываются тогда, когда против них восстают темные мотивы. По отношению к намерениям меньшей важности обнаруживается другой механизм забывания: встречная воля переносится на данное намерение с чего-либо другого в силу того, что между этим «другим» и содержанием данного намерения установилась какая-либо внешняя ассоциация. Сюда относится следующий пример. Я люблю хорошую пропускную бумагу и со­бираюсь сегодня после обеда, идя во внутреннюю часть города, закупить себе новый запас. Однако в течение четырех дней под­ряд я об этом забываю, пока не задаю себе вопроса о причине этого. Нахожу ее без труда, вспомнив, что если в письме обозна­чаю пропускную бумагу словом «Loschpapier», то говорю я обык­новенно «Fliesspapier». «Fl'iess» же — имя одного из моих друзей в Берлине, подавшего мне в эти дни повод к мучительным мыслям и заботам. Отделаться от этих мыслей я не могу, но склонность к отпору проявляется, переносясь вследствие созвучия слов на без­различное и потому менее устойчивое намерение.

В следующем случае отсрочки непосредственная встречная во­ля совпадает с более определенной мотивировкой. Я написал небольшую статью о сне, резюмирующую мое «Толкование снов». Г. Бергман посылает мне из Висбадена корректуру и просит ее просмотреть немедленно, так как хочет издать этот выпуск еще до рождества. В ту же ночь я выправляю корректуру и кладу ее на письменный стол, чтобы взять с собой утром. Утром я, однако, забываю о ней и вспоминаю лишь после обеда при виде банде­роли, лежащей на моем столе. Точно так же забываю я о коррек­туре и после обеда вечером и на следующее утро; наконец, я беру

себя в руки и на следующий день после обеда опускаю ее в поч­товый ящик, недоумевая, каково могло бы быть основание этой отсрочке. Очевидно, я ее не хочу отправить, не знаю только поче­му. Во время этой же прогулки я отправляюсь к своему венскому издателю, который издал также и мое «Толкование снов», делаю у него заказ и вдруг, как бы под влиянием какой-то внезапной мысли, говорю ему: «Вы знаете, я написал «Толкование снов» вторично» — «О, я просил бы вас тогда...» — «Успокойтесь, это лишь небольшая статья для издания «Lowenfeld-Kurella». Он все-таки был недоволен, боялся, что статья эта повредит сбыту книги. Я возражал ему и, наконец, спросил: «Если бы я обратился к вам раньше, вы бы запретили мне издать эту вещь?»— «Нет, ни в коем случае». Я и сам думаю, что имел пол­ное право так поступить, и не сделал ничего такого, что не было бы принято; но мне представляется бесспорным, что сомнение, подобное тому, какое высказал, мой издатель, было мотивом того, что я оттягивал отправку корректуры...

По-немецки есть поговорка, выражающая ходячую истину, что забывание чего-нибудь никогда не бывает случайным.

Забывание объясняется иногда также и тем, что можно было бы назвать «ложным намерением». Однажды я обещал одному молодому автору дать отзыв о его небольшой работе, но в силу внутренних, неизвестных мне противодействий все откладывал, пока наконец, уступая его настояниям, не обещал, что сделаю это в тот же вечер. Я действительно, имел вполне серьезное намерен ние так и поступить, но забыл о том, что на тот же вечер было назначено составление другого, неотложного отзыва. Я понял, благодаря этому, что мое намерение было ложно, перестал бо­роться с испытываемым мной противодействием — и отказал ав­тору.

Зейгарник Блюма Вульфовна (род. 9 ноября 1900) —советский психолог, доктор психологических наук, про­фессор психологического факультета МГУ, крупнейший специалист в обла­сти патопсихологии, лауреат Ломоно­совской премии I степени. Свое первое исследование, выявляю­щее зависимость памяти от динамики мотивационной сферы, Б. В. Зейгар­ник выполнила в Берлине под руко­водством немецкого психолога К. Ле­вина. С 1931 г.— работала в психо­неврологической клинике Института экспериментальной медицины. Яв-

ляясь ближайшим сотрудником Л. С. Выготского, Б, В. Зейгарник возглавь ляла.лабораторию патопсихологии Института психиатрии МЗ РСФСР (1943—1967). Исследования Б. В. Зейгарник затрагивают основные про» блемы патопсихологии: соотношение-развития и распада психики, патоло­гию мышления, памяти и личности. Сочинения: Патология мышле­ния. М., 1962; Введение в патопсихо­логию. М., 1969; Личность и патоло,-гия деятельности. М., 1971; Основ» патопсихологии. М., 1973.

В предшествующих экспериментальных работах по памяти ис­следовалось влияние уже установившихся связей между различ ными впечатлениями на последующее воспроизведение (ассоциа­тивный эксперимент). Далее ставился вопрос, каково влияние при­роды упомянутых впечатлений, например, их бессмысленность или осмысленность, положительный или отрицательный характер пере­живания, степени направленности внимания на запоминание и т.п.

У нас же речь идет о влиянии актуальных потребностей, в осо­бенности квазигютребностей, на работу памяти. Мы исследуем вопрос: как соотносятся запоминание действий, которые были пре­рваны до окончания, и запоминание завершенных действий.

Тем самым ставится вопрос, находящийся в тесной связи с по­нятием «забывание», употребляемым обычно в повседневной жизни. О забывании говорят не только при полном незнании, свя­занном с выпадением из памяти, но и при невыполнении задания или намерения. Термин «забывчивый» употребляется почти исклю­чительно в этом смысле.

Опыты проводились-в 1924 —1926 гг. в психологическом инсти­туте Берлинского университета. Со 164 испытуемыми (студентами, учителями и детьми) были проведены индивидуальные опыты, 2 массовых опыта, первый — с 47 взрослыми, второй — с 45 школь­никами от 13 до 14 лет.

Б. В. 3 ейгарник

ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ

НЕЗАВЕРШЕННЫХ

И ЗАВЕРШЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ¹

Тенденция к выполнению запланированного действия как следст­вие акта намерения возникает не только при условии возникно­вения подходящего случая, предусмотренного в а«те намерения.

Такая тенденция скорее соответствует некоторой потребности (квазипотребности), которая ведет к выполнению намерения сама по себе, без наступления так называемого «подходящего» случая, что динамически эквивалентно состоянию напряжения. Можно поставить вопрос о том, проявляется ли состояние напряжения (по­требность) только в направлении осуществления намерения или оно сказывается в любой форме деятельности человека в целом.

Наши опыты непосредственно связаны с проблемой влияния таких актуальных потребностных напряжений на некоторые осо­бенности мнестической деятельности.

'См.: Зейгарник Б. В. Das Behalten erledigter und unerledigter Handlun-gen. — «Psychol. Forsch», 1927, N 9.

ОПИСАНИЕ ОПЫТОВ И ОСНОВНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ

ОБЩАЯ МЕТОДИКА ОПЫТОВ

Экспериментатор дает инструкцию испытуемому: «Вы получите ряд заданий, которые вам нужно выполнить как можно лучше и быстрее». Затем испытуемому предлагается одно за другим от 18 до 22 заданий. Однако ему не дают выполнить все задания до кон­ца, а половина задании прерывается экспериментатором до завер шения.

Завершенные и прерванные задания следовали в случайной для испытуемого последовательности, например, после двух незавер шенных шли два завершенных, затем одно незавершенное, затем два завершенных и т. д.

Продукты работы и материал прятались, причем таким обра­зом, чтобы это не бросилось в глаза испытуемому. (Например, под' тем предлогом, что на столе слишком большой беспорядок, экспериментатор убирал продукты работы в ящик стола).

После того как испытуемый возвращал последнее задание, экс­периментатор спрашивал: «Скажите, пожалуйста, какие задания Вы делали во время опыта?»

Время для перечисления заданий для испытуемого не ограни­чивалось. Испытуемый занимался этим до тех пор, пока сам не останавливался. Экспериментатор записывал задания в порядке их перечисления.

Таблица

Соотношение воспроизведения незавершенных ВН и завершенных ВЗ действий

					Среднее арифметическое
Испытуемые	В	ВН	ВЗ	Вн ___ ~вз"	В	вн	ВЗ	вн
								"вз"
i
				3,5
3				3,5
				3,0	9,1		2,1	3,5
				3,0
				3,0
				2,5
				2,0
				2,0
				2,0
				2,0
				2,0	10,6		3,7	1,9
				1,75
	П			1,75
				1,75
				1,6
				1,5
				1,5
				1,5
				1,5
22.				1,4	13,9	8,1	5,7	1,4
				1,4
				1,3
				1,3
				1,0
27 28				1,0 1,0	11,3	5,7	5,7	1,0
				1,0
				0,8
				0,8	9,0	4,0	5,0	0,8
				0,75
Среднее арифметическое	11,2	6,9	4,3	1,9

Часто вслед за относительно плавным перечислением следова­ла заминка, во время которой испытуемый пытался вспомнить остальные задания.

Наши количественные сопоставления касаются прежде всего заданий, перечисленных до заминки. Те задания, которые припо­минались испытуемым после заминки, будут приводиться особо. Следует сразу заметить, что добавление заданий, указанных испы­туемым после заминки, лишь незначительно меняет результаты.

После окончания опыта испытуемый сообщал данные самона­блюдения. Кроме того, в нашем распоряжении были «полуспонтан­ные» высказывания испытуемого во время опыта.

Частью задания представляли собой ручную работу (склеить, слепить какое-нибудь животное из пластелина), частью — решение интеллектуальных задач (математическая задача или загадка); наряду с этим были задания другого характера (например, напи­сать какое-нибудь стихотворение). Отдельные задания не должны были быть слишком короткими, чтобы у испытуемого было доста­точно времени по-настоящему погрузиться в работу. Длительность большинства заданий — около 3—5 мин, только некоторые реша­лись за 1—2 мин. Наконец, было обращено внимание на то, чтобы в течение часа не встречались два сходных между собой задания.

Все задания мы разделили на две группы: А и Б. Одной поло­виной испытуемых до конца выполнялись задания группы А, дру­гой половиной — задания группы Б, так что в конечном счете каж­дое задание одинаково часто встречалось в качестве завершенно­го и незавершенного. (В дальнейшем,, ради краткости, задание, доведенное до конца, будет обозначаться как завершенное, за­дание же, прерванное экспериментатором до окончания,— соответ­ственно как незавершенное.)

К группе А относились задания 1, 3, 6, 7, 10, 11, 13, 16, 17, 20, 22; остальные относились к группе Б.

Результаты опыта представлены в табл. 1. Для того чтобы вы­ступили различия между незавершенными и завершенными дей­ствиями, необходимо было выбрать такой метод вычисления, что­бы, по возможности, исключить индивидуальные различия памяти у различных испытуемых. Нужно было сопоставить количество за­вершенных и незавершенных заданий, удержанных в памяти каж­дым испытуемым, и охарактеризовать эту разницу не только через разность, но и через отношение.

Отклонение отношения (ВН/ВЗ) от значения 1 является мерой преобладания или уменьшения числа незавершенных заданий при воспроизведении.

Данные таблицы свидетельствуют о том, что незавершенные действия запоминаются лучше, чем завершенные.

Среднее арифметическое от (ВН/ВЗ) составляет в наших опы­тах 1,9; это означает, что незавершенные действия запоминаются на 90% лучше, чем завершенные. Верхний предел колебаний до­ходит до 6 (соответственно преобладание незавершенных действий

на 500%), нижний — только до 0,75 (что соответствует преобла­данию завершенных действий на 25%).

Преобладание в памяти незавершенных действий выражается

также в том, что из 32 испытуемых для 26 испытуемых 4S-> 1, для 3 испытуемых -33-= 1 и только для 3 испытуемых ~- < 1.

То, что прерванные действия удерживаются значительно луч­ше, чем завершенные, показывают также сопоставление резуль­татов отдельных заданий.

Из 22 заданий для 17 (ВН/ВЗ)>1, для 2 (ВН\ВЗ)= 1 и только для 3 испытуемых (ВН/ВЗ) <1

Кривая (рис. 4) наглядно показывает, как часто определенное число выполненных заданий (пунктирная кривая) и прерванных

заданий (сплошная кривая) запоминается определенным испытуемым.

Явное преобладание незавершен­ных заданий при воспроизведении тем более значимо, что в плане «чистой» памяти удержанию завершенных за­даний способствует то, что испытуемый, естественно, занят ими в среднем более длительное время.

Преобладание незавершенных за­даний над завершенными выражается не только в числе удержанных заданий, но также в той последовательности стимулов, которой испытуемый называет задания при опросе. В первую очередь испытуемые перечисляют незавершен­ные задания. Так, незавершенные за­дания в три раза чаще называются

в первую очередь, чем завершенные. На втором месте по-преж­нему преобладают незавершенные задания, в то время как в даль­нейшем отношение переворачивается.

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОЗМОЖНОСТИ

Возникает вопрос: как можно объяснить преобладание неза­вершенных заданий над завершенными?

Прежде чем обсуждать различные возможные объяснения, мы хотим несколько подробнее рассмотреть поведение испытуемых во время выполнения заданий.

ПОВЕДЕНИЕ ИСПЫТУЕМОГО

Как правило, испытуемые стараются выполнить задания как можно лучше. Согласно нашим наблюдениям, можно установить, три основных «типа» поведения у испытуемых. Испытуемый выпол­няет свою работу:

1) из чувства долга перед экспериментатором,

2) из честолюбия,

3) в силу заинтересованности самим заданием.

1. Испытуемый чувствует себя обязанным «честно» работать
во время опыта. Неискушенный в психологии испытуемый в общем
верит, что экспериментатор в научных целях хочет сравнить ре­
зультаты его работы с результатами других испытуемых, и для;
этого экспериментатору нужны его предельные результаты.

Испытуемый видит в экспериментаторе человека очень опыт­ного в подобных делах, вполне определенно знающего, что ему нужно, и зачастую пытается угадать желание экспериментатора. Он смотрит на экспериментатора, чтобы по его поведению понять, доволен ли тот его работой. Так, например, один испытуемый го­ворит: «Я заметил, что Вы не довольны эллипсом, но я не знал,. кажутся Вам крестики слишком большими или слишком ма­ленькими». Другой испытуемый сообщает: «Я хотел заключить» по выражению Вашего лица, нравится ли Вам пилотка».

Эта направленность на оценку экспериментатора выражается во многих случаях в прямых вопросах или в обращениях за сове­том, например: «Как Вы считаете: зеленые или красные бусинки: следует взять для этого?». «Вас удовлетворит, если я оставлю это» так, или Вы хотите, чтобы крышка прилегала плотнее?»

2. Часто испытуемый думает, что в опыте речь идет о проверке
его способнастей, и хочет при этом показать свой практически»
интеллект (это название используют многие испытуемые при са­
моотчете). Такие испытуемые часто проявляют интерес к тому, как.
выполнили эти задания другие испытуемые. «Вероятно, никто не
вел себя так глупо, как я». Или: «Рисование — это мое слабое
место. Мне было неприятно показать это Вам» — часто говорят
испытуемые. При правильном решении или хорошем выполнении'
задания такие испытуемые радуются; они несколько приободря-

ются или улыбаются время от времени.

Это стремление показать себя, которое выступает наряду с же­ланием испробовать собственные силы, приводит ко все более луч­шему выполнению задания без посторонней помощи, например, со-стороны экспериментатора (такой испытуемый гораздо самостоя­тельнее по отношению к экспериментатору, чем испытуемые 1 груп­пы). Мы имеем здесь дело с феноменом личного интереса в так. называемом лабораторном эксперименте.

3. В этом случае ни желание экспериментатора, ни собствен-»
ное честолюбие не являются определяющими для испытуемого,,
а дело само по себе приобретает «побудительный характер», воз-

никает желание заняться им и целесообразно выполнить задание. Так, один испытуемый во время лепки собаки из пластилина го­ворит: «У таксы не должно быть такого длинного хвоста, нет, такса сама бы обиделась на меня».

ПОВЕДЕНИЕ ЭКСПЕРИМЕНТАТОРА

Необходимо подчеркнуть, какое большое значение имеет пове­дение экспериментатора в опыте, и предостеречь против так назы­ваемого его «пассивного поведения».

В психологических опытах часто требуется, чтобы эксперимен­татор, дав испытуемому определенную, раз и навсегда твердо уста­новленную инструкцию (если возможно, вербально), в остальном вел себя возможно более пассивно.

В действительности же «пассивное поведение» эксперимента­тора может действовать так же, как и «активное» вмешательство с его стороны.

В настоящих опытах это пассивное поведение эксперимен­татора могло бы, например, привести к тому, что испытуемые, «верные своему долгу», пытающиеся следовать желаниям экспе­риментатора, чистосердечно спрашивать его совета, могли истолко­вать поведение экспериментатора как позицию строгого наблюда­теля и тем самым изменить свою первоначальную.установку.

Дата добавления: 2014-12-17