Преданность делу и чистота помыслов 1 страница

Благодарности

нимался тем же, что и сейчас». Двое других учредителей сначала опешили, а потом сказали: «Знаешь, дружище, а ты счастливее нас. Ты сейчас имеешь то, о чем меч­таешь. А нам, чтобы осуществить наши желания, нужен еще целый вагон денег».

Вот примерно так же стало теперь и в моей жизни. Когда я начала проводить тренинги по формированию управленческих навыков, мне самой было интересно получить ответы на некоторые вопросы. Например, насколько может измениться жизнь человека, если он начнет работать над собой? Переменит, к примеру, при­вычные реакции и действия по инерции на другие, более успешные? Избавится ли человек от собственных стереотипов в мышлении? Может ли он обучиться умению «перестать все время умирать»? Зарядиться оптимизмом «ниоткуда» — за счет внутренних резервов и стать счастливым, хотя обстоятельства против тебя? Если вы несчастливы, значит, вы обучены специальным навыкам быть несчастными, — учи­ли меня мои учителя в Академии практической психологии МГУ на факультете С. Р. Пантелеева.

Если несчастному человеку говорить о красоте розы, он сразу же начнет считать ее шипы. Все зависит от мыслей в нашей голове. Мир нейтрален. Человек сам вы­бирает и пребывает в выбранном им мире добра или зла, и добавлю — счастья или несчастья.

Любой человек способен достичь, казалось бы, невозможного. Просто иногда нам недостает веры в го, что мы способны выйти из автобуса, который везет нас по заданному маршруту.

Эта книга стала возможна благодаря моим коллегам и друзьям — журналистам, у которых я многому научилась.

Мне повезло, что в период «горбачевской» перестройки я успела поработать в том самом Доме печати, где журналисты выступали с острыми, разоблачительными статьями. С пеной у рта они требовали от главных редакторов опубликовать эти статьи! Те же, на свой страх и риск, иногда действительно публиковали, сами раз­деляя «новое мышление», но зная заранее, что расплатятся за это редакторским креслом. О чем тогда писали? В городских газетах обсуждались события, связанные с крупной экологической катастрофой, когда в водопроводную сеть города попало химическое вещество — фенол... Это была пора экологических катастроф, волнений и выступлений партии «зеленых». Город лихорадило от митингов против строитель­ства завода по производству газа фосгена. Журналистам категорически запреща­лось появляться на этих митингах, не то что освещать их в прессе. Но мы ходили, а некоторые даже выступали с пламенной речью с трибун.

В конце 80-х годов на каждом этаже 9-этажного здания Дома печати можно было встретить талантливых, сильных, профессиональных журналистов — звезд, которые мастерски владели пером и у которых мне было чему поучиться. «Звездный» состав «Ленинца» тех лет навсегда останется в моей памяти и, я уверена в этом, —

Школа менеджмента

в памяти каждого, кто здесь работал! Марат Абузаров, главный редактор моло­дежной газеты «Ленинец», к тому времени, когда я увольнялась, был уже отстранен от должности. Помню, как мы, журналисты, входили к нему в кабинет с требова­ниями опубликовать очередной правдивый материал и, краснея, он спорил и до­казывал, что это невозможно, а иногда наутро материал находили напечатанным в газете. Тут же после этого начинались телефонные звонки.

Иосиф Гальперин, ответственный секретарь газеты, позже покинул республику, он теперь известный журналист и поэт, работает в СМИ в Москве. Интеллектуаль­ный центр и выдумщик в одном лице. Сколько редакторов на его веку сняли, но его не назначали —для мусульманской республики «фамилией не вышел». Мне всегда нравился его юмористический, тонкий подход к слову. Однажды мой фельетон вышел в газете с такой концовкой: «Муму непостижимо!» вместо фразы «Уму не­постижимо!» Я отправилась к нему в секретариат выяснять, что за дела такие, а закончилось все смехом, так как ни он, ни я не умеем ругаться без юмора!

Дмитрий Ефремов, заместитель главного редактора, вместе с Иосифом Гальпе­риным делали молодежную газету именно такой, что она стала центром перестрой­ки в республике. Кроме прочего, Ефремов для меня — пример руководителя, кото­рый не умел ругать людей. Он всегда говорил ровно, объективно анализировал факты, иногда едко, чаще — спокойно. А больше — задавал вопросы и тонко шутил. От этого юмора становилось не по себе. Ты сразу понимаешь, насколько высоко и по уровню профессионализма, и по общему развитию он от тебя находится, и тебе становится стыдно за то, что ты отвлекаешь такого серьезного человека своими мелкими недоработками! Я не помню, как он это делал, но у молодежи он вызывал смешанные чувства — страх и одновременно сильнейшую симпатию вкупе с вос­хищением. Ефремов после увольнения основал популярнейшую в городе «Воскрес­ную газету».

Гуля Агишева. Я застала недолгий период ее работы в газете. Заведующая от­делом культуры в «молодежке», уже тогда она работала собственным корреспон­дентом по республике от «Комсомольской правды». В самом начале перестройки мы часто запирались на ключ в нашем кабинете (собирался узкий круг людей — я, как самая молодая, была там постольку, поскольку здесь находилось мое рабочее место). Гуля (к сожалению, я не помню ее отчества) вслух читала пока еще не опуб­ликованную свою статью. Я завороженно слушала. Мне нравилось, как в «Ленин­це» тех лет относились к журналистскому слову. И Агишева была едва ли не послед­ней из могикан, кого беспокоила такая вещь, как красота слога и стилистического оборота. Вскоре она уехала в Москву, в свою «Комсомольскую правду», и газета наша стала как-то... проще, что ли.

Покойный Александр Кочкин — талантливый журналист, которого читатели узнавали и любили по характерным очеркам о людях. Его жена Светлана Гафуро­ва, уже тогда известный журналист, эколог, поэтесса. Светлана одно время была моим начальником, а потом они руководили мной вдвоем, я у них работала, как в анекдоте про боссов: «А где народ? Народ в поле». Они оба удивительные люди, — работая с ними, мне никогда не приходило в голову, что они мои начальники. Просто они ставили задачи, я выполняла их в срок, да как следует, и все были

Благодарности

довольны. Попутно я приносила массу статей, написанных по собственной инициа­тиве, и они их всегда высоко отмечали и публиковали. Такое руководство я бы назвала управлением в команде или дружбой профессионалов. Но вы не спешите управлять так же, ведь Саша и Света проверили своего будущего сотрудника в ближних и дальних боях (мы с ними вместе работали в четырех подряд газетах, увольняясь по стечению обстоятельств, друг за другом). Только после тщательной проверки своих «кадров», когда они спустя годы открыли свою газету, выбор клю­чевого журналиста остановили на мне.

Александр Дульцев, фотокорреспондент, чьи фотографии сделают «лицо» любой газете. Его фотографиями увешан был тогда офтальмологический центр Э. Мулда­шева. Во времена, когда говорить правду еще запрещалось, Марат Абузаров разместил в газете фоторепортаж Александра рядом с моими комментариями о том, в каких условиях в стационарах лечатся дети, а в каких — партийные боссы. Чтобы подготовить эти материалы, вместе с активистами движения борьбы за здо­ровье детей — студентами из медицинской ординатуры местного института — тай­ком, в халатах врачей, мы обошли все закрытые медицинские отделения КПСС, а также детские лечебные палаты в больницах города. Контраст оказался таким резким, таким ошеломляющим, что материал в печать не выпустили. И тогда вместо рассказа о тараканах, нищете, разбитых стеклах, рваных матрасах и лютом хо­лоде в палатах простуженных, практически никогда не выздоравливающих, на самом деле, детей, и о покрытых золотом дверных ручках в палатах ЦК КПСС, — главный редактор Марат Абузаров, на свой страх и риск, опубликовал серию фотоснимков, говорящих сами за себя. К ним — мои краткие комментарии и пись­мо медицинских ординаторов с мольбой о защите здоровья детей. Тогда я не знала, что, если в деле участвует этот талантливый фотокорреспондент, статью можно не писать. Показать правду лучше снимков Дульцева в те годы никто не мог.

Покойный Руслан Ямалов, бывший фотокорреспондент «Ленинца» и мой искрен­ний друг. Я виновата перед ним. Мы сдружились с ним уже в Москве, но потом я как-то замоталась, заработалась и долго не видела его; а потом узнала, что он погиб. Руслан, прости! В отличие от других фотокорреспондентов, он никогда не отказывался от сложных и неудобных лично для него заданий, он выручал всегда. Руслан побывал в Чечне, во многих других «горячих точках», где даже шла война. Куда только не забрасывала его судьба! И он, как многие, уехал в Москву во время перестройки, работал фотокорреспондентом в «Общей газете». Погиб, выполняя редакционное задание: разбился с вертолетом МЧС во время тушения пожаров над тайгой. Человек долга. Человек слова. Человек, который никогда не навязывал другим своих проблем, но был готов бесконечно слушать и помогать.

Знакомство со многими другими одаренными, талантливыми людьми подарила мне журналистика. Одним я благодарна за опыт и науку — Марине Анатольевне Чепиковой, Гульчачак Ханнановой, Дмитрию Ефремову, Гуле Агишевой, Лидии Николаевне Нечаевой, Сереже Чудакову, Анатолию Давыдову, Галине Карпусь, Ямилю Бурангулову... Другим— еще и за дружбу— Светлане Гафуровой, Саше Кочкину, Сергею Филоновичу, Жанне Евлампиевой, Руслану Ямалову, Сергею Гутнику, Лилии Сабировой, Владиславу Троицкому, Михаилу Трофимову.

Школа менеджмента

В молодежной редакции конца 80-х — начала 90-х годов царила необыкно­венно творческая, чистая, духовная атмосфера преданности любимому делу. Мне посчастливилось работать в коллективе, где каждый демонстрировал имен­но лояльность к делу. Где слова «срочно в номер» совершали с людьми чудеса и могли заставить любого сесть за стол сейчас же и выдать гениальную вещь за 15 минут. Благодаря опыту работы в газете я научилась концентрироваться на результате, работать в любом состоянии, в любой обстановке, в любой ситуации. А такое было не редкость: на твоем столе сидят журналисты, вокруг — другие, все спорят, обсуждают событие в стране, — ты им киваешь, участвуешь в беседе и при этом срочно в номер что-то пишешь... Никто никогда в газете не говорил потом: «Я не смогла написать вовремя, потому что не успела», как это часто можно услышать в любой фирме... Никаких отговорок и срывов порученных заданий или сроков, ничего такого работа в газете не предполагала. Именно там я стала четко разделять такие вещи, как процесс — «я старалась, высылала коммерческие предложения» (как слышу иногда это теперь от сотрудников) и результат, — когда ты перезвонил, достиг договоренности и можешь сообщить результат!

...Мама буквально растерялась, когда ввели талоны на еду, появились очереди за хозяйственным мылом и стиральным порошком. Простояв в километровой оче­реди три часа подряд, можно было получить только одну пачку хозяйственного мыла в одни руки! Она решила, что наступил «конец света», что дальше будет только хуже, ничто не могло убедить ее в обратном! Жители миллионного города выходи­ли с коромыслом через плечо, с ведрами и с бидонами на улицу, выстраивались в очередь к машине водовозки, которая приезжала два раза в день. А из водопро­водного крана вместо питьевой воды шло странное химическое вещество — фенол. В тот год, 1990-й, не дожидаясь светлого будущего, которое обещали все — и ком­мунисты, и демократы, и новый президент разваливавшегося СССР, — мама, нико­го не слушая, умерла.

Кто-то посоветовал подать документы на оформление опекунства. В этом случае младшей сестре до совершеннолетия могли бы выплачивать часть маминой пенсии и мне не пришлось бы растить ее одной. Органы опеки выдали список необходимых справок. Он состоял из 22 документов! Неожиданно объявился отчим. Он сказал, что он отец и что пока он жив... Выполнив свою миссию, отчим снова исчез. В опекун­стве отказали... Очень кстати освободилась вакансия руководителя моего отдела.

Неожиданно руководителем назначили мою ровесницу, внештатную сотрудни­цу газеты. Вот это карьера! К тому моменту я три года проработала в этом отделе, в последнее время постоянно переписывала статьи этой девушки. Орфографические ошибки в этих шедеврах письменности сами по себе могли стать памятником сло­весности. Но ведь не зря нарочито и несколько раз на дню она называла молодень­кую заместительницу главного редактора по имени отчеству. Носила ей подароч­ки — то ручки, то блокноты, то коробочки собственного изготовления, расписные ежедневники ручной работы (она работала на фабрике художественной росписи, и к рисованию у нее действительно был талант). Кроме того, каждый человек в редакции сочувствовал ее судьбе, а она легко и просто болтала «на каждом углу»

Благодарности

о том, что воспитывает одна трехлетнюю дочь. В заботах о дочери ей помогали ее мама и бывший муж.

Информация по редакции ходит быстро — меня вызвали к главному, чтобы пред­ставить новую заведующую, а я вошла в кабинет шефа с заявлением об уходе. Почему-то Светка покраснела, когда мне начали ее представлять. Не мешая пред­ставлению (в буквальном смысле, цирку), я прошла к столу главного, положила перед ним листок бумаги, сказала: «Подпишите, пожалуйста», повернулась и ушла. Редактор как-то быстро среагировал и ответил, что не подпишет мне заявление об уходе, но я не обернулась. Главный редактор звонил мне домой по телефону, тре­бовал, чтобы вернулась на работу, просил объяснить причину ухода. В глубине души я ему сочувствовала — сотрудница, которая везла воз безропотно и много лет, ушла, ни с кем не поговорив, никто в редакции не мог сказать, что случилось... Но совсем недавно я похоронила маму, мне срочно нужны были деньги, кроме того, теперь мне нужно было одной «поднимать» сестренку... Это были такие проблемы, которые люди решают сами, а не манипулируют ими ради получения должностей. Поэтому на вопросы редактора по телефону о причине ухода, на все его требования вернуться, я отвечала только одной фразой: «Я не вернусь, не звоните, пожалуйста».

Что значит юношеский максимализм?! Идти мне было совершенно некуда! В те годы, кроме молодежной газеты, студентке — заочнице факультета журналистики, без связей и знакомств куда податься? Всего-то на весь город пять газет и один Дом печати. Многие так и умерли, не реализовав свою мечту о журналистике! Мне предстояло повторить подвиг Барона Мюнхгаузена, вытащившего себя за волосы из болота. И я сказала себе: «Если собралась лететь вниз, поднимись повыше». И я поднялась этажом выше.

На девятом этаже Дома печати располагалась редакция газеты Совета депута­тов республики — «Известия...». Я попросилась на прием к тамошнему боссу. Главный редактор газеты, человек в Доме печати новый (раньше он руководил чем-то на телевидении), хмуро взглянул на непрошеного посетителя, поинтересовался образованием, опять нахмурился (еще не хватало, заочница, будет отпрашивать­ся на сессии). Властным голосом повелел принести вырезки из газет с публикация­ми и коротко дал понять, что аудиенция окончена. Все собеседование длилось 5-7 минут. Через секретаря я передала большую пачку своих публикаций и в тревожных чувствах уехала в Екатеринбург сдавать сессию. Когда вернулась, мне позвонили из газеты и сообщили, что я принята на работу, зачислена в штат и чтобы срочно выходила, потому что редактор меня давно ждет!

Должность специального корреспондента (спецкора) при главном редакторе, на которую меня зачислили, оказалась единственной в редакции. Ее как будто создали для меня. Что такое редактор смог разглядеть в моих статьях, но полномо­чия он предоставил мне самые широкие: пиши о чем хочешь, главное — делай ин­тересной газету! Впервые материалы я сдавала редактору без промежуточной правки завотделом. Успеху способствовало и то, что мне поручали все самые ин­тересные задания, постоянно ждали идей от меня, а у меня их было столько! Часто меня направляли в командировки, а бывало, срывали с одних мероприятий, пере­брасывали на другие, туда, где срочно нужен был спецкор. Однажды главный ре-

Школа менеджмента

дактор отозвал с курсов «Деловой женщины» из местной Академии управления, куда я поступила учиться. Практически одна я написала тогда весь новогодний номер, и под каждой статьей стояла моя фамилия так, что и самой было смешно! Этот номер, наверное, вошел в историю прессы. Коллеги по Дому печати растяги­вали рот в улыбке! Меня наперебой стали приглашать на работу подряд все изда­ния Дома печати. А цикл моих заметок с фотографиями горожан нагло красовался на всех страницах новогоднего номера. Причем идея была проще некуда, наспех придумана, так как времени до выпуска оставалось мало: идти по предновогодне­му городу, знакомиться со всеми интересными и чем-то примечательными гражда­нами, включая самодеятельных Дед Морозов и Снегурочек. Оказалось, столько интересных людей, столько судеб, историй и событий, сопоставимых с новогодней тематикой и достойных публикации, можно встретить просто на улице!

Вскоре я вышла с идеей издавать отдельный вкладыш в газету, посвященный нациям, народам и религиям. По данным статистики, в республике проживало свыше 100 национальностей. Возрождалась религия, помимо мечетей, строились церкви, по улицам стали ходить кришнаиты. В итоге меня повысили в должности, я делала теперь собственную газету в газете — отдельный вкладыш, который выходил регулярно.

Что касается «молодежки», то после моего ухода наш отдел закрыли. Осталось неясным, как они собирались построить работу. Новая заведующая зачем-то ушла в отдел художников, а потом занялась версткой газеты. Рисовать она на самом деле умела!

Жаль, что со временем политическая линия, которую гнула главная правитель­ственная газета республики, все больше и больше стала расходиться с моим пони­манием свободы и правды. Все можно терпеть, но когда ты работаешь в правитель­ственной газете, выше которой только крыша, — ты знаешь, что творится в стране, лучше, чем кто-либо. В Москве шла перестройка, а на периферии душили цензурой и сдерживали все перестроечные процессы, как только можно. Такое было ощуще­ние, что паровоз все равно летит, но вместо того, чтобы дать ему дорогу, его пус­кают под откос, при этом пытаясь хапать все, что вылетает из окон.

Я увольнялась скрепя сердце дважды. В общем и целом мне нравилось здесь работать! Жесткое руководство меня нисколько не пугало — после такого началь­ника я могла сработаться с самим чертом! В итоге, увидев мое заявление об уходе, главный редактор кричал так, что было слышно в другом конце коридора. Когда я пришла за трудовой книжкой, на доске объявлений увидела приказ о моем назна­чении заведующей отделом. Я прошла мимо в отдел кадров, когда за мной прибе­жала перепуганная секретарша шефа. Главный редактор начал с того, что долго извинялся за то, что повысил вчера голос. Он объяснил свою бурную реакцию на мое заявление об уходе тем, что «его якобы чуть не хватил инфаркт», когда он его увидел. Потом начал убеждать меня остаться на работе, спрашивал, что я хочу, какие условия мне нужны. Но я только просила подписать заявление. Он предложил мне возглавить очень крупный, на тот момент стратегически важный для редакции, отдел, мало завязанный на политику, и я согласилась. В мое подчинение поступили несколько журналистов, а задача была та же — делай интересной газету! Редактор,

Благодарности

несмотря на авторитарный стиль управления, от которого нам всем доставалось, умел привлекать в газету оригинальных, иногда неожиданных авторов. Особенно мы были дружны со Славой Троицким. Вячеслав — поэт и довольно оригинальный журналист. Иногда смешно было видеть, как он пыжится и заставляет себя выполнять рутинную работу, чтобы не подставить меня — руководителя отдела. Что такое попасть на ковер в кабинет к непредсказуемому в своем гневе «главному», знали все не понаслышке, поэтому требования предъявляли к себе и к подчиненным вы­сокие. В этом смысле сейчас мне кажется любопытным подход редактора к форми­рованию кадрового резерва. Он изначально мог доверить подчиненному неверо­ятно высокий уровень ответственности, а потом жестко требовал — и попробуй не справиться с задачей! Таким образом осуществлялся естественный отбор, вернее, «отстрел» всех тех, кто не справится. Когда человек переставал устраивать его или учредителей, он подставлял его. К примеру, ставил перед сотрудником невыполни­мую задачу. Пока сотрудник ее пытался выполнить, на стене уже висел приказ о том, что он не справился и наказан или уволен.

Во время ГКЧП, по поводу которого главному редактору пришло указание от­куда-то сверху — «Поддержать!», мы вместе с заместителем главного редактора, Михаилом, выступили в другой республиканской газете (в нашей бы не опублико­вали) со статьей «против». Главный редактор вызвал нас на собрание, в ходе кото­рого ожидалось, что журналисты выразят общественное порицание двум «взбун­товавшимся» журналистам. Но журналисты «Известий» в полном составе нас поддержали. Миша, с которым мы были дружны, практически сразу после этой истории уволился и уехал в Москву. Странно, что меня не трогали даже после этого, разве что в мое подчинение поступила сотрудница по имени Эльвира, в задачи которой входило доносить на меня руководству. Правда, смысла в этом не было — я говорила все, что я думаю, о политике газеты, прямо на совещаниях у редактора. Все смотрели на меня, как на самоубийцу, и ждали, когда я вылечу с девятого этажа Дома печати прямо из окна. Но, кроме меня, не боялись высказывать свои политические взгляды и другие, причем самые сильные журналисты — покой­ный Саша Кочкин, Светлана Гафурова, Анатолий Давыдов. Еще Лидия Николаевна Нечаева, которая в свои 55 лет умудрялась тащить одна все направление культуры! И вечно нелояльный трудоголик (есть, оказывается, такое понятие) — Сережа Чу­даков. С Лидией Николаевной, несмотря на разницу в возрасте, мы были очень большими друзьями. Активная, всегда красиво и модно одетая, интересная и с чувством юмора пожилая дама... После увольнения Светы и Саши, втроем — я, Се­режа и Лидия Николаевна, — мы составили команду руководителей трех крупных отделов, включая секретариат, с которыми вынуждены были считаться все и которые делали рентабельной газету. Но так не могло продолжаться. Приближались поли­тические выборы республиканского масштаба.

В Доме печати начали «закручивать гайки», а это значит — «острые» и правди­вые материалы «пошли под стол», введена цензура, какой свет не видывал. Помню, однажды был бунт (так мы его окрестили) в местных войсках ОМОНа. Я приезжа­ла на место событий раньше всех, с утра, а надо мной подшучивали журналисты одной, тоже очень крупной газеты: «Все ходишь? А статью-то не пропустят! Знаем

Школа менеджмента

мы ведь вашего редактора». От редактора этой газеты я тогда получила предложе­ние о работе. Эту газету издавал ЦК КПСС, и к тому времени, когда на компартию начали повсеместно «наезжать», именно здесь, как ни странно, свободы было больше. Мне позвонил по внутреннему телефону сам главный редактор и пригласил спуститься к нему. В его кабинете мы около часа тогда проговорили о моих пер­спективах в его газете и я практически дала согласие на переход к ним... Но потом как-то крепко задумалась вот о чем. В Доме печати упорно ходили слухи об объе­динении этих двух газет, и было страшно даже подумать, что сделал бы со мной деспотичный редактор нашего издания, если бы «поглотил» эту газету. Впоследствии две эти газеты действительно объединили.

Наконец, пришло время определяться. И тогда я ушла из крупнейшей прави­тельственной газеты, где могла продолжать делать головокружительную карьеру. Более того, ушла из Дома печати, что в те годы означало сжечь за собой мосты... Все газеты города издавались только в этом доме прессы, и на втором этаже здания была чуть ли не единственная такая крупная в городе типография. Я все это пони­мала, а предпочла уйти в конюшню... Редакция единственной альтернативной га­зеты в городе действительно располагалась в бывшей конюшне на местном иппо­дроме. В этой же конюшне находилась редакция известного в городе банкира, и зарплату он платил в десять раз больше, что было нонсенсом! Но только из-за денег я бы не ушла. Я полностью отдавала себе отчет в том, что это будет линия фронта с хорошо оплачиваемыми солдатами, которые обречены сражаться и ни­когда не победить. «Антиправительственная» газета «Экономика и мы» была посвя­щена темам бизнеса, развитию банков, коммерции и экономике и, естествен­но, — политике, которая ограничивала свободу всему перечисленному.

Огромными тиражами эта газета выходила на деньги банкира, печаталась чуть ли не подпольно, кажется, в Челябинске, причем на отличной бумаге. Привозилась поездом и бесплатно ложилась в каждый почтовый ящик многомиллионной столицы и городов республики. Господин банкир баллотировался на пост президента рес­публики, а в журналистских кругах все без исключения поговаривали о том, что газета продержится только до выборов.

У альтернативной кандидатуры, на мой взгляд, были тоже проблемы. Российские демократы в целом тогда быстро потеряли народную любовь, потому что пришли к нему слишком богатые и сытые, приехали на крутых иномарках, представились банкирами и руководителями компаний. На их фоне любой «простой» представи­тель власти, который попросту переписывает на себя уставные документы заводов, пароходов и фабрик, по крайней мере, кажется «своим». Что касается газетчи­ков — за кого мы? Мне реально это было все равно, лишь бы меня не заставляли лебезить, воспевать и лгать. И это было единственное место в той точке координат, где на тот момент — не заставляли. Кроме того, профессиональный журналист всегда далек от «ваших» и «наших», его долг — придерживаться нейтральной пози­ции и освещать события как есть, и ценить в них такое свойство, как качество ин­формации, ее привлекательность для читательской аудитории.

И все же отступать было некуда! По внешнему и по внутреннему содержанию эта газета была хотя бы похожа на оригинальную и свободную прессу, которая

Благодарности

появилась тогда в Москве, ее можно было с интересом читать! Может, это заста­вило нас пройти тот путь до конца?

...Газету закрыли буквально на следующий день после выборов. Банк со всеми его капиталами вместе с банкиром куда-то подевался. У банкира отобрали даже офисное здание, которое он сам построил. К чести журналистов, никто не ходил и не просил зарплату. Все понимали, что потеряли нечто более ценное и важное, чем деньги.

Когда-то бывший пределом мечтаний Дом печати в тот период показался мне оплотом цензуры и политики, которая, по моему мнению, мешала развитию эко­номики в том числе. Местная журналистика тех лет в целом напоминала мне пере­валочный пункт: все, кто не уехал в начале горбачевской перестройки, упаковыва­ли чемоданы и уезжали в Москву. Другие журналисты или спивались (эта участь постигла многих талантливых журналистов), или ушли из Дома печати и каким-то чудом спустя годы основали новые, менее официозные газеты и журналы. Их теплые места заняла молодежь, готовить и учить которую было некому. Журналистика возродится позже. Но иных уж нет, а те далече...

Я даже не ходила проситься на работу обратно в Дом печати, а один из моих друзей, покойный Саша Кочкин, уже тогда журналист с опытом работы свыше де­сяти лет, попробовал, и вот, что из этого вышло. Он пришел в редакцию газеты, в которой работал раньше, чтобы услышать от главного буквально следующее: «Он бы с удовольствием взял его обратно, так как тот отличный журналист, но поступи­ло-де ЦУ — никого из бывших журналистов газеты "Экономика и мы" на работу не принимать».

Трехлитровую банку сгущенного молока и несколько коробок сливочного мас­ла нам таки выдали в счет долга по зарплате. Знаменитый публицист Кочкин стоял на улице у подъезда своего дома и продавал сливочное масло. На вырученные от продажи деньги он покупал мясо. Вместе со Светой, своей женой, они приезжали ко мне. Я наскребала по сусекам муку и яйцо, Кочкин выкладывал на стол честно заработанный кусок мяса. Саша был искусным кулинаром, особенно ему удавались чебуреки и пельмени. Вывалявшись в муке, мы втроем лепили пельмени, дурачились и смеялись. За всем этим чудачеством стояла такая дружба, когда люди не плачут­ся в жилетку. Когда твои друзья приходят в твой дом без предварительного теле­фонного звонка. Проходят по-хозяйски на кухню, готовят еду из продуктов, которые сами же принесли, и все это весело, как будто так и должно быть!

Саша Кочкин навсегда останется в моей памяти удивительно мудрым и жизне­радостным человеком, совершавшим добрые поступки с видом ни к чему не обя­зывающего балагура!

Впервые в жизни я нигде не работала. Моя младшая сестренка — еще не рабо­тала. В абсолютно пустом холодильнике лежали и стояли все те же пачки сливочно­го масла. Я похудела на 10 кг и думала о том, как мне выбраться за пределы этого славного города. Через пару месяцев как-то мимоходом мне пришел на выручку еще один человек. Бывший ответственный секретарь «молодежки» Иосиф Гальперин, он тогда уже работал в журнале «Огонек» в Москве. Мы случайно столкнулись с ним в редакции газеты «Экономика и мы». Тогда, перед самыми выборами, вышла в

Школа менеджмента

свет моя статья о нарушении прав граждан, свободы слова и т. п. Эта статья, а также другие мои материалы привели к тому, что журналисты при встрече со мной здоро­вались с большим уважением, но как-то странно. Всем было ясно, что жить мне, может, тут дадут, а вот работать в газете — нет. По всей видимости, Иосиф Давыдо­вич тоже именно об этом догадался, когда прочел последний мой материал в газете. Завидев меня, он поднял большой палец вверх и сказал: «Молодец, так держать!» А потом неожиданно вдруг взял и предложил мне телефон своей жены Любы Цука­новой. Сказал, что она заведует отделом политики в газете «Российские вести» в Москве. И добавил: «Может, пригодится когда-нибудь?» Подмигнул и ушел. И вот теперь этот телефон лежит передо мной. С Любой я лично не была знакома, когда я позвонила, она ничего не обещала, попросила меня прислать вырезки из газет с моими публикациями, чтобы принять решение. Статьи ей понравились. Так я стала собственным корреспондентом по республике от газеты «Российские вести».

Дата добавления: 2014-11-29