Культурно-исторические условия возникновения неравенства в человеческом обществе

Неравенство — это не просто реальность человече­ского общества, но и важнейшее условие разнообразия и даже выживаемости мира. Равенство во всем — это аб­сурд, хаос, тьма... Даже тогда, когда в ходе общественно­го прогресса люди стремятся к равенству, то это стрем­ление к «определенному» равенству, но не к равенству «вообще». Равенство в одном качестве все равно предпо­лагает неравенство в каком-то другом качестве.

Социально-политическое развитие общества — это смена одних форм неравенства и равенства другими формами. Проблема лишь в том, насколько адекватны данные формы равенства и неравенства конкретному уровню развития данного общества. Например, если для первобытного уровня вполне адекватными были нера­венство в физической силе и равенство по многим соци­альным позициям (в отношении прав общественной собственности и т.п.), то для современных демократиче­ских систем физическая сила уже не становится сущест­венной основой для неравенства, и на первый план вы­ходит неравенство имущественное. Проблема усугубля­ется тогда, когда большинство людей перестают воспри­нимать существующую основу для построения иерархи­ческих систем как справедливую (адекватную уровню развития данного общества).

Для простых людей вопрос неравенства часто лежит в основе построения своего отношения к обществу и по­иску места в этом обществе. Проблема неравенства уже давно волнует лучшие умы человечества. Еще Л.А. Сене-

ка отмечал, что «равенство прав не в том, что все ими по­льзуются, а в том, что они всем предоставлены» (см. Ра­зум сердца, 1990. С. 114). «Одно только делает человека человеком, — писал А.А. Блок, — знание о социальном неравенстве...» (см. там же. С. 114). Но одного «знания» для утверждения справедливости мало. «Справедли­вость — это истина в действии», — отмечает Ж. Жубер (там же. С. 109).

Страшно и то, что многие воспринимают существую­щее неравенство с полным «пониманием» и даже не стремятся выйти на иной уровень понимания равенства и неравенства, более адекватный данному обществу, и уж тем более не стремятся как-то изменить существую­щее (явно несправедливое) положение вещей.

Существуют различные формы разделения труда, выделенные еще К. Марксом: 1) при первоначальном разделении труда (половозрастном, территориаль­но-географическом, технологическом и даже при про­стой профессиональной специализации) еще не образо­вывались неоднородные социальные группы; 2) при экономическом разделении труда возникло явное про­тиворечие между отдельными видами труда и соответст­вующими социальными группами; 3) и лишь только при разделении труда на умственный (духовный) и физиче­ский (материальный) четко обозначилось, что именно умственный труд становится прерогативой господству­ющего (управляющего) класса (Маркс, Энгельс, Ленин, 1984).

В психологическом плане интересно поставить во­прос: на каком этапе развития общества (или конкрет­ного человека) начинается осознание причин неравен­ства и соответствующего разделения людей на «лучших» и прочих, т.е. «худших»?..

Рассматривая культурно-исторические предпосыл­ки возникновения элитарности, правомерно разобрать­ся, что такое вообще культура. Как отмечает Л. Г. Ионин, «...открытие своей культуры, вообще культуры как тако­вой, самого понятия культуры стало возможным тогда, когда были открыты культуры (во множественном чис­ле)» (Ионин, 1995. С. 17—18). Следовательно, в каждой культуре (и субкультуре) должны быть своя элита и свои представления об элитарности, хотя это не исключает и более обобщенного представления об элите. Вероятно, чем более конкретна данная культура или субкультура,

тем более четкие представления об элитарном, и, наобо­рот, чем более обобщенный уровень культуры, тем ме­нее четкие (и понятные) представления о том, что такое элита. Получается, что в культуре «вообще» элита также понимается «вообще». Быть может, поэтому так сложно дать четкое определение элиты (элиты вообще) и гораз­до проще говорить об элитарном применительно к конк­ретному случаю.

Множество подходов в определении «культуры» все-таки позволяет выделить некоторые общие момен­ты, позволяющие выделить примерно следующие ее ха­рактеристики (см. Ионин, 1995. С. 40): это то, что отли­чает человека от животных, культура — характеристика именно человеческого общества; это то, что не наследу­ется биологически, но предполагает обучение; это то, что напрямую связано с идеями, которые способствуют и передаются в символической форме (посредством языка и знака).

Другой интересный вопрос: кого можно назвать «ку­льтурным существом»? — «...Из всех живых существ че­ловек — самое неприспособленное к жизни, — отмечает Л.Г. Ионин. — И именно это отсутствие изначальной приспособленности делает его творческим существом. Для того чтобы восполнить собственную недостаточ­ность, восполнить отсутствующие способности, человек производит культуру» (там же. С. 21).

В психологическом плане интересен вопрос взаимо­отношения конкретной личности и данного общества, данной культуры. В контексте этой проблемы некоторы­ми авторами вводится понятие «культурного шока». «Суть «культурного шока» — конфликт старых и новых культурных норм и ориентации. Старых, то есть тех, ко­торые присущи индивиду как представителю того обще­ства, которое он покинул, и новых, то есть представляю­щих то общество, в которое он прибыл. Собственно го­воря, культурный шок — это конфликт двух культур на уровне индивидуального сознания», — пишет Л.Г. Ионин (1995. С. 7-8).

Интересно рассмотреть влияние на жизненные ори­ентации людей таких существенных элементов (а иногда и основ) многих культур, как различия в религиозных воззрениях. В частности, Л.Г. Ионин, вслед за многими другими исследователями культуры (М. Вебер и др.), считает, что современная европейско-американская ку-

льтура во многом основывается на идеях Реформации (протестантской этики): «Если католицизм отнимал у человека мотивацию на успех в мирской жизни и пере­носил все надежды и упования на жизнь в церкви, то ка­львинизм как бы соединил одно и другое (именно мир­ская жизнь становится священной)...Для протестантиз­ма молитвы, сложные ритуалы, разветвленная догмати­ка — все это оказывается излишним; происходит «рас­колдовывание» мира, освобождение его от магии и суе­верий; мир становится проще, прямее, рациональнее» (Ионин, 1995. С. 58).

«Работник ощущает свою роль не как отчужденную по отношению к собственной личности, извне навязан­ную профессиональную категорию, а как «призвание сверху», от Бога, и ее, этой роли, максимально усердное исполнение — как священный долг» (цит. по Ионину. 1995. С. 59).

Интересно, что в немецком языке слово ВешГ— это и долг, и призвание, и профессия. Главная идея капита­лизма — это представления о профессиональном долге (ВешГзрШсш). Идеал Америки — «кредитоспособный добропорядочный человек, долг которого рассматри­вать приумножение своего капитала как самоцель», — этим определяется весь уклад жизни современного «ци­вилизованного» человека. «Зарабатывание денег — мой долг, в этом — моя добродетель и источник моей гордо­сти и уважения ко мне со стороны граждан», — отмечает далее Л.Г. Ионин (Ионин, 1995. С. 55). М. Вебер считал, что «один из конституционных моментов современного капиталистического духа, и не только его, но и всей со­временной культуры, — рациональное жизненное по­ведение на основе идеи профессионального призва­ния — возник... из духа христианской аскезы» (цит. по Ионину, 1995. С. 60).

А.Г. Асмолов и М.С. Нырова (1993. С. 6—12) все пе­строе разнообразие культур сводят к двум основным: 1) культура полезности, основанная на культе всевидя­щего и всезнающего центра, задающего жизни плано­мерное и стабильное течение, лишенное всяких неожи­данностей и протекающее, словно по расписанию, со­ставленному кем-то свыше. Культура полезности — это всегда спектакль с финалом. Жизнь же — драма без фи­нала, и культура достоинства — то же... 2) Культура до­стоинства, где «высоки ценности индивидуальности,

развития, творчества, признается приоритет личности обществом, широко распространены бескорыстие, ми­лосердие, взаимопомощь, в ней созданы духовно благо­приятные условия для самоосуществления человека». «Операциональная характеристика культуры достоин­ства — феномен «Просто так!», когда добро делается просто так, а не потому что... «Культура достоинства — изначально диалогическая, неадаптивная культура, ку­льтура с установкой на ПОНИМАНИЕ. Если в культурах полезности нас оценивают и судят, то в культурах досто­инства — понимают и прощают» (1993. С. 6—12).

При рассмотрении «конфликта культур» на уровне сознания конкретного человека продуктивно использо­вать понятие «жизненный стиль» (его употреблял еще М. Вебер — ЬеЬеп5геишп§). Жизненный стиль (по М. Ве-беру) проявляется («символизируется») в зависимости от конкретной эпохи и типа культуры: в архаических об­ществах, где важную роль играет война, «такая символи­зация происходит путем демонстрации физической си­лы»; в традиционных земледельческих обществах, где сельскохозяйственные работы требовали огромных сил и прилежания, принадлежность к избранным проявля­лась посредством «демонстративного досуга»; в наше время — путем «демонстративного потребления». Таким образом, М. Вебер показал связь жизненного стиля с со­циальным и экономическим неравенством (цит. по Ионину, 1995, С. 89).

Для современного жизненного стиля (по Г. Зимме-лю) характерен нарастающий разрыв, разъединение объективной и субъективной культуры: объективная ку­льтура становится все богаче, а субъективная культура — все беднее; прогрессирует стилевая дифференциация культуры (стилевое разнообразие). Можно сказать, что стиль и человек разъединились. «В результате стилевой дифференциации современной культуры мир стилей, то есть мир выразительных возможностей, объективиро­вался, обрел независимое от человека существование, лишился изначальной предопределенной связи с опре­деленностью жизни, определенностью выражаемого со­держания» (цит. по Ионину, 1995. С. 90—92).

Для анализа вопроса о возникновении, характере и динамике общественных иерархий полезно рассмотреть соотношение между моностилистической и полистили­стической типами культуры. Главное для моностилисти-

3ч

ческой культуры — «наличие специализированной груп­пы созидателей культуры или крупных экспертов, зани­мающих высокое место в социетальной иерархии». В це­лом можно выделить следующие характеристики моно­стилистической культуры (по Ю.М. Лотману и Б.А. Успенскому):

— иерархия элементов стиля, способов репрезента­ции господствующего мировоззрения, а также иерархия творцов культуры или культурных экспертов;

— канонизация — канонические черты стиля, кано­низация форм культурных репрезентаций (проявления и демонстрации стиля);

— упорядоченность, определенная система — стро­гое регулирование культурной Деятельности в простран­ственно-временном отношении;

— тотализация — стремление стать универсальной интерпретационной схемой, исчерпывающе объясняю­щей и толкущей человеческую культуру вообще;

— исключение «чуждых» культурных элементов;

— упрощение сложных культурных феноменов путем интерпретации в собственных терминах и сведение сложного к простому и хорошо знакомому материалу;

— официальный консенсус, т.е. демонстративно провозглашенное единство восприятия и способов ин­терпретации культурных феноменов;

— позитивность — легитимизация существующей моностилистической культуры (ориентация на йагш Чшэ);

— теологичность — постулирование цели, обеспечи­вающее консолидацию социокультурного целого и воз­можность «трансляции» общих целей развития в част­ные жизненные цели каждого конкретного человека (цит. по Ионину, 1995. С. 96-98).

В противоположность вышеописанному полистили­стическая культура характеризуется следующим:

— деиерархизация (как отсутствие иерархии эксп­рессивных средств культуры; как отсутствие сакрально­го, доктринерского ядра; как отказ от особой группы бю­рократов, экспертов и даже творцов культуры, стоящих на «вершине» культурной иерархии);

— деканонизация (ослабление жанровых и стилевых норм);

— неупорядоченность (представления могут начина­ться в «неурочное» время и в «неположенном» месте);

— детотализация (культура становится не «единой», а разнообразной);

— включение («максимум культурной терпимости»);

— деверсификация (усложнение вместо упрощения);

— эзотеричность (вместо официального консенсуса возникает множество эзотерических групп со своей сак­ральной доктриной);

— негативность (отрицание или равнодушное непри­знание существующего социально-культурного поряд­ка — вместо тотального одобрения — «одобрямса», ха­рактерного для моностилистической культуры);

— ателеологичность (отказ признавать цель развития культуры, общества, цель жизни и человеческого суще­ствования вообще) (см. Ионин, 1995. С. 100—102).

В России, даже несмотря на последствия так называ­емых «демократических преобразований», сейчас все-таки происходит постепенный переход от моности­листической к полистилистической культуре. Но здесь возникают следующие психологические вопросы: как быть конкретному человеку, если он уже готов к принятию новой культуры, но его конкретная социальная среда ему этого сделать не позволяет? И какова роль в этом практического психолога, если человек к нему обратит­ся за помощью (разъяснением)?

Как известно, в каждой культуре выделяются (или создаются) свои субкультуры. Поэтому поставленные выше вопросы могут конкретизироваться в следующую практическую задачу для самоопределяющегося челове­ка (и помогающего ему психолога-консультанта): как найти для себя соответствующую субкультуру, в том чис­ле и соотносимую с той или иной профессиональной де­ятельностью, и с кругом общения, и со своей мировоз­зренческой позицией, и со своим общим уровнем разви­тия, и т.п.?

Интересно, что и в России уже давно стали появлять­ся «новые культурные стили и формы», правда, в основ­ном копируемые из культуры западного общества: хип­пи, панки и др. Для рассмотрения проблемы влияния ку­льтуры на формирование элитарных ориентации важно то, что в таких новых культурных (субкультурных) сти­лях часто «вырабатывается собственный кодекс поведе­ния, позволяющий держать дистанцию по отношению к традициям и обычаям «нормальной» повседневной жиз­ни». Культурные инсценировки — это первый важный

этап становления новых культурных форм, когда «люди ведут себя, как актеры на сцене и живут не своей жизнью» (Ионин, 1995. С. 105).

Следующая психологическая проблема: должен ли психолог-консультант подталкивать человека к новым стилевым формам жизни, понимая, что на первых эта­пах человек будет действовать, как «актер», «жить не своей жизнью»?

Основные шаги (этапы) культурной инсценировки (по Ионину, 1995. С. 108—109): 1) усвоение человеком некого доктринального ядра; 2) выработка соответству­ющего морально-эмоционального настроя; 3) усвоение поведенческого кода и символики одежды; 4) выработка лингвистической компетентности; 5) приспособление к мизансценам, где происходит презентация избранного культурного или жизненного стиля (у хиппи — вокзалы, центральные улицы и площади больших городов, у «но­вых русских» — ночные бары и т.п.).

На первых этапах инсценировки новичок чувствует себя отчужденным от роли, но в дальнейшем он все бо­льше и больше идентифицирует себя с ролью, которую выполняет. В силу этого психолог-консультант все-таки может рискнуть и помочь человеку изменить свой жиз­ненный стиль.

В этой связи А.Г. Асмолов и М.С. Нырова (1993) вы­деляют три основных типа «неадаптантов» — «людей, выпавших за рамки адаптивно-дисциплинарной модели данного общества»: 1) «аномалы» — их главная цен­ность — это «подлинность», поскольку «слабоумные пробуждают общество, в котором живут, к альтруизму и культуре достоинства, самим своим бытием взывая к ми­лосердию и обращаясь к лучшему в окружающих лю­дях.., они обладают сознанием любви и талантом любить (там же. С. 2); 2) «асоциалы» — это и обычные нигили­сты, и даже социально опасные элементы; «важно пре­вращать эту мобильную группу риска в неадаптан-тов-творцов, перемещая их в культуру полезности» (там же. С. 3); 3) «гении» — это неадаптанты-творцы, «собст­венно и создающие будущую культуру «личностными вкладами» своей индивидуальности»; как правило, ге­нии обильно появляются на переломах культур... (там же. С. 3—4).

Причем, «...чем более развита та или иная система, тем больше в ней разброс «аномалов», «асоциалов» и «ге-

ниев»... За индивидуальными различиями между людь­ми стоят эволюционные линии развития культуры, и каждый из нас, будучи индивидуальностью, несет в себе уникальный вариант иного развития культуры!» (Асмо-лов, Нырова, 1993. С. 4).

Важным моментом взаимоотношения самоопреде­ляющейся личности и культуры является проблема утра­ты человеком своей идентификации, что выражается в том, что происходит «потеря способности вести себя так, чтобы реакция внешнего мира соответствовала тво­им намерениям и ожиданиям... Человек как бы переста­ет отражаться в зеркале социального мира. В результате он становится неузнаваемым для самого себя» (Ионин, 1995. С. 123). При это выделяются следующие причины утраты идентификации: кардинальные психические из­менения человека; быстрые и значительные изменения в окружающей социальной среде (что и происходит в со­временной России) (там же. С. 123).

Потеря идентификации проявляется часто в утрате биографии (что имеет прямое отношение к планирова­нию жизни и карьеры). В этой связи Л.Г. Ионин отмеча­ет: «С формальной точки зрения, индивидуальная чело­веческая биография характеризуется соотношением прошлого и будущего, или, если говорить конкретнее, соотношением пройденного жизненного пути и перс­пективных жизненных планов» (там же. С. 123).

«При этом разрушение целостности жизни (утрата биографии) чаще происходит у людей, ориентирован­ных на карьеру и стремящихся активно формировать свой жизненный путь... Можно сказать поэтому, что бо­лезненнее всего гибель советской культуры сказалась на наиболее активной части общества, ориентированной на успех в рамках сложившихся институтов, то есть на успех, сопровождающийся общественным признанием. Такого рода успешные биографии в любом обществе яв­ляют собой культурные образцы и служат средством ку­льтурной и социальной интеграции. И наоборот, разру­шение таких биографий ведет к прогрессирующей дез­интеграции общества», — пишет Л.Г. Ионин (там же. С. 124).

«Наименее страдают в этой ситуации индивиды с низким уровнем притязаний, не ориентированные на успех, либо авантюристы, не обладающие устойчивой долговременной мотивацией. Приключение, как пока-

зывал еще Зиммель, предполагает крайнюю интенсив­ность переживания и деятельности на определенном от­резке времени, как бы изолированном и отключенном от общего течения жизни. Для авантюриста жизнь состоит из таких отрезков, внутренне единых и плотных, но ли­шенных необходимой связи друг с другом... Авантюри­сты не имеют биографий. Жизнь их начинается заново с каждым новым приключением и вместе с ним заканчи­вается. Поэтому им нечего терять в революциях, наобо­рот, любые бурные социальные изменения побуждают такого рода мотивацию. Авантюрист как социальный тип — фигура, характерная и для России настоящего времени», — пишет далее Л.Г. Ионин (там же. С. 124-125).

Считается, что перестройка и реформы, «ликвидиро­вав гнет партийного аппарата, освободили в людях твор­ческие силы». Возможно, сейчас это суждение «невоз­можно верифицировать»... Скорее всего, если бы рефор­мы протекали в условиях культурной и институциональ­ной преемственности, индивиды с устойчивой мотива­цией на профессиональный успех имели бы больше шансов реализовать свои притязания (там же. С. 125).

Реформы спровоцировали смену и разнообразие элит, а следовательно — и разнообразие способов дости­жение жизненного и профессионального успеха на принципиально новом поприще, когда нарушается связь прошлого, настоящего и будущего (ломается био­графия). Проблема многих людей в том, что они явно «запутались» в таком многообразии.

Интересно отметить, что при каждой смене элит (и раньше, и сейчас) сначала происходит сильная крити­ка привилегий предшествующей элиты, а затем — мас­сированное обоснование привилегий новой элиты (обо­снование — для народа, для массы, для тех, кем пра­вят...). Например, сильная критика привилегий дворян­ства в эпоху буржуазных революций или привилегий партноменклатуры в эпоху «революции с лицом Ростро-повича» впоследствии быстро сменялась «обосновани­ем» привилегий нового класса буржуа или «новых рус­ских» в России...

Применительно к сегодняшней ситуации некоторые авторы с иронией отмечают, что нынешняя политиче­ская элита, утверждая, провозглашая «подлинную демо­кратию» и «власть народа», берет всю ответственность

на себя как раз для того, чтобы «власть народа выжила» (см. Фролова, 1995. С. 61). Иными словами, вновь про­возглашается культ некоторого мудрого «центра», где и составляется «расписание» всей нашей жизни, и что яв­ляется важной характеристикой «культуры полезности» (поАсмолову, Ныровой, 1993), где «зона свободного по­иска» и проявления своей индивидуальности, своей эти­ки значительно ограничивается общепринятой этикой и новыми «заданными целями», ориентированными на адаптацию к среде, выгоду и эффективность.

Таким образом, культурно-историческая ситуация в целом, а также ценности конкретных субкультур во мно­гом определяют отношение людей к элите, к существую­щему порядку определения, кто более и кто менее достойный. Для современной России характерно то, что сама социально-экономическая ситуация, в частности, «трудности реформ», в немалой степени определяет и то, что понимается под демократией (вроде бы властью на­рода). В итоге вполне может возникнуть ситуация, когда под демократией будет пониматься откровенный тота­литаризм (моностилистическая культура) или даже фа­шизм, естественно, названный разновидностью демо­кратического (а то и вообще — эгалитарного) обществен­ного устройства. Игра словами, извращение их первона­чального смысла - это, видимо, еще одна характеристи­ка нашего времени, когда несправедливость и неравен­ство прикрываются и обосновываются самыми краси­выми и благородными фразами.

В психологическом плане интересен вопрос: почему люди позволяют себя дурачить, а иногда и радуются то­му, как весело, эффектно и красиво это делают различ­ные демагоги? В дальнейших главах мы попытаемся рас­смотреть и эту проблему.

Дата добавления: 2014-11-29