Проблема нравственного выбора в профессиональ­ном творчестве

Избирательность тщеславия и признания творца

Как писал Г. Селье, «ученые тщеславны, им нравится признание, они не безразличны к известности, которую приносит слава, но очень разборчивы в отношении того, чьего признания им хотелось бы добиться и за что им хо-

телось бы стать знаменитыми» (Селье, 1987. С. 29-30). «Однако эта жажда признания не должна превращаться в главную цель жизни», «ни один подлинный ученый не примет желанного признания ценой превращения в мелкого политикана, вся энергия которого до такой сте­пени поглощена «нажиманием на рычаги», что для нау­ки уже не остается сил» (там же. С. 169).

Таким образом, стремление к успеху, к тому, чтобы стать лучше, чтобы добиться выдающегося результата и благодаря этому приблизиться к ощущению собствен­ной значимости в обществе и в своем деле, характерное уже не для обывателя, а для творческого человека (на­пример, для настоящего ученого), отличается тем, что оно достаточно избирательное — это не элитарность лю­быми путями, а элитарность, признание в среде уважае­мых, посвященных, значимых для ученого людей.

Нов творческой деятельности нередко случается так, что даже близкие коллеги и соратники могут не оценить по достоинству то или иное достижение. Наука и искус­ство принадлежат к тем сферам, где иногда приходится трудиться без надежды на быстрое признание, и тогда получается, что настоящий ученый и художник внутрен­не всегда должны быть готовы и к непризнанию. Кто-то из великих сказал, что «настоящий философ начинается с того момента, когда он начинает писать в стол». По этому поводу другой известный философ М. Мамардашвили сказал, что «это не так просто — для работы «в стол» нужны мужество и терпение, особая мо­ральная закалка», а также «особая экстерриториаль­ность собственного положения — завоеванная и выстра­данная», что даже создает ситуацию, когда у истинного мыслителя может и не быть учеников, которые должны были бы разделить со своим учителем непонимание и изгнанничество (Мамардашвили, 1990. С. 177).

Проблема многих представителей творческих про­фессий (включая психологов) заключается в том, на чье мнение им больше ориентироваться: на мнение невзыс­кательной массы или на мнение избранных и посвящен-

ных?.. Проблема такого выбора имеет много граней, на­пример, приходится учитывать свои возможности, осо­бенности ситуации, перспективы развития сознания тех, кого пока относят к невзыскательной массе, и т.п. Но главное в таком выборе - это нравственная составля­ющая.

Еще совсем недавно интерес к новому фильму или спектаклю определялся не только его чисто художест­венными достоинствами, но и созвучностью тем обще­ственным проблемам, которые волнуют думающих и пе­реживающих людей. Зрители всеми правдами и неправ­дами пытались попасть на фильмы или спектакли, где в общий контекст были включены лишь намеки на правду реальной жизни (или недавней истории страны). Но удивительное дело, в современной России, когда о мно­гих проблемах можно говорить свободно, почему-то нет выдающихся произведений искусства. Быть может, есть еще правда, которая даже на уровне интуитивной догад­ки пока еще не вырисовывается. Но настоящий худож­ник (как и ученый, и другой творческий работник) пер­вым должен эту правду хотя бы почувствовать.

Проблема настоящего художника или ученого не в том, что у него не хватает мастерства, а в том, что не хва­тает смелости, нравственного духа для того, чтобы отой­ти от общепринятых стереотипов в отношении к сегод­няшним общественным проблемам. Для людей, пытаю­щихся творить культуру, неплохо было бы вспомнить слова известного философа М. Мамардашвили о том, что «культура — это вечность в настоящем, в существую­щем» и она «нуждается в открытом пространстве и сво­бодном слове», должны быть «живые точки коммуника­ции» (Мамардашвили, 1990. С. 176). И эти «живые точки коммуникации» в первую очередь должны проходить че­рез души поэтов, художников и ученых.

Анализируя судьбы и трагедии великих мыслителей и художников, И. Гарин отмечает: «Своей предсмертной судьбой Вагнер предвосхитил падение всех крупных ху­дожников, рано или поздно, рационально или иррацио­нально ассимилированных индустрией культуры. Ибо что такое падение — Ницше, Шёнберга, Джойса, Элио­та, Пикассо, Беккета? Падение есть усвоение тем лавоч­ным миром, которому они бросили вызов. Падение и вина — в независимости от собственной воли, от личного на­чала: все мы дети своего времени, а оно уж, будьте увере-

ны, позаботится...» (Гарин, 1992. Т. 1. С. 731). Уместно напомнить, что «усвоение тем лавочным миром» очень беспокоило и В.С. Высоцкого, и многих других поэтов...

Для психологов как представителей творческих про­фессий эта проблема осложняется следующими обстоя­тельствами: с одной стороны, нельзя однозначно подыг­рывать своим клиентам (или испытуемым или «заигры­вать» ради дешевой популярности с аудиторией); с дру­гой стороны, нельзя и однозначно ставить себя выше клиента или учебной аудитории (иначе не получится со­трудничества при решении его проблем и при постиже­нии новых истин).

Есть еще одна грань проблемы, связанная с призна­нием таланта творца: действительно выдающийся и даже великий Творец вполне может оказаться и негодяем в личностном плане. Например, представители той части нашей интеллигенции, которая «холуйствует» перед властями, превратившими страну в позорище. Но воз­никает вопрос: как к такому «творцу» должен относиться простой смертный (его поклонник)?..

Происходит как бы раздвоение личности зрителя или читателя по отношению к такому творчеству: с одной стороны, признание объективной ценности созданного творцом шедевра (художественного образа, идеи, от­крытия), с другой стороны, неприязнь к примитивной нравственности данного творца. Конечно, возможен ва­риант, когда поклонники просто не задумываются о нравственности своего кумира (а некоторые «звезды» даже специально подогревают интерес к себе с помощью скандалов и сомнительных выходок), но в подсознании поклонников все-таки зарождается некоторое сомнение в подлинной «элитарности» такого кумира.

Творческие люди иногда неплохо чувствуют не толь­ко «конъюнктуру» на «рынке творчества», но и степень искренности восхищения собой другими людьми. Мож­но предположить, что у некоторой части творцов, совер­шивших сделку с совестью, также что-то может измени­ться в самооценке и в чувстве собственной значимости, т.е. может измениться чувство элитарности.

Важно то, что при этом нарушается общая эстетика восприятия (или эстетика восхищения), поскольку про­исходит как бы «отчуждение» творческого труда от лич­ности самого творца уже в сознании других людей. Но при этом и сам творец чувствует, что его не воспринима-

ют как целостную личность, как единство личности и ее творений: личность творца сама по себе, а его дело, твор­чество — само по себе...

Вероятно, все это также не способствует полноцен­ному ощущению значимости собственной жизни творца (полноценному ощущению элитарности), ведь для твор­ческих людей все-таки важно, чтобы признавали не то­лько их «дела», но и саму жизнь их личности как своеоб­разное произведение (научное или художественное)... Недаром некоторые авторы отмечают, что творческие люди часто и планируют свою жизнь как будто пишут «поэму» о самих себе (Розин, 1992).

При формировании своего отношения к творцу (или исполнителю) очень важен еще и общий контекст конк­ретного восприятия творчества. Мы приводим личный пример, где нам удалось сравнить силу художественного воздействия при исполнении одного и того же произве­дения — известную песнь «Варяг». В одном случае запись этой песни прослушивалась в квартире одного профес­сионального музыканта (в атмосфере аристократиче­ского восторга). Сам музыкант-хозяин и его элитар­но-ориентированные гости были в восторге от исполне­ния этой песни одним из лучших хоров страны.

В другом случае, песня была услышана нами в под­земном переходе, сразу же на следующее утро после за­ключения известных Беловежских соглашений зимой 1993 года. Ранним утром в переходе появился старик-ве­теран, одетый во все чистое, с орденами и с шапкой на голове (а не на земле, как это делают многие подрабаты­вающие музыканты в переходах). Раньше этот старик никогда не выходил в переход со своим аккордеоном. Но в это утро он выше и играл, быть может, не очень хоро­шо. А мимо шли еще толком не проснувшиеся люди. Бы­ло такое ощущение, что это все «по-настоящему», что гордый человек действительно «не сдается» и что это его, быть может, самый главный в жизни бой... Больше этого старика я не видел. Признаюсь, что на работу (про­водить занятия с подростками в одном УПК) я приехал весь в слезах и сразу же направился к умывальнику...

Этот старик-ветеран, видимо, не только на меня ока­зал гораздо более сильное впечатление, чем все высоко­профессиональные варианты исполнения песни «Ва­ряг» вместе взятые, поскольку в данном случае извест­ная песня была вплетена в контекст сложнейшей проб-

лемы страны и ее не раз обманутого народа. Песня была соединена с нравственным поступком, она сама и ее ис­полнение были «настоящими». Ее эстетический уровень оказался намного выше всех других «высокохудожест­венных» исполнений именно потому, что подлинная эс­тетика во многом определяется нравственностью. Сам старик-ветеран вряд ли может быть назван элитой в тра­диционном понимании, но и обывателем его не назо­вешь. В каком-то смысле, старик — святой, т.к. проде­монстрировал «последний бой» самому страшному врагу — обывательскому безразличию, а это уже выходит за рамки привычного обывательского понимания элитар­ности.

Когда творец, стремящийся увековечить свое имя и стать «элитой», не понимает связи эстетического (как и научного, философского, сакрального) и нравственно­го, то он рискует выпасть из контекста культуры, дово­льствуясь лишь «признанием при жизни» со стороны аг­рессивно-восторженного и несчастного в своем чувстве собственной неполноценности обывателя.

Дата добавления: 2014-11-29