Trapped. Masturbate. 2 страница. - это, конечно, ненадолго, - сказал Морковин

- Это, конечно, ненадолго, - сказал Морковин. - Пройдет год или

два, и все будет выглядеть иначе. Вместо всякой пузатой мелочи,

которая кредитуется по пустякам, люди будут брать миллионы баксов.

Вместо джипов, которые бьют о фонари, будут замки во Франции и острова

в Тихом океане. Вместо вольных стрелков будут серьезные конторы. Но

суть происходящего в этой стране всегда будет той же самой. Поэтому и

принцип нашей работы не изменится никогда.

- Господи, - сказал Татарский, - такие деньги... Как-то даже

боязно.

- Вечный вопрос, - засмеялся Морковин. - Тварь ли я дрожащая или

право имею?

- Ты, похоже, на него ответил.

- Да, - сказал Морковин, - было дело.

- И как же?

- А очень просто. Тварь дрожащая, у которой есть неотъемлемые

права. И лэвэ тоже. Кстати, может тебе одолжить, а? У тебя вид

какой-то запущенный. Отдашь, когда раскрутишься.

- Спасибо, у меня пока есть, - сказал Татарский. - А ты не знаешь

случайно, откуда это слово взялось - "лэвэ"? Мои чечены говорят, что

его и на Аравийском полуострове понимают. Даже в английском что-то

похожее есть...

- Случайно знаю, - ответил Морковин. - Это от латинских букв "L" и

"V". Аббревиатура liberal values [либеральные ценности (англ.)].

На следующий день Морковин отвел Татарского в довольно странное

место. Оно называлось "Драфт Подиум" (после нескольких минут

напряженной умственной работы Татарский оставил попытки понять, что

это означает). Помещался "Драфт Подиум" в подвале старого кирпичного

дома недалеко от центра. Туда вела тяжелая стальная дверь, за которой

оказалось небольшое помещение, плотно заставленное техникой. Там

Татарского ждало несколько молодых людей. Главным был небритый парень

по имени Сергей, похожий на Дракулу в юности. Он объяснил Татарскому,

что небольшой кубический ящик из синей пластмассы, стоящий на пустой

картонной коробке, - это компьютер "Силикон Графикс", который стоит

черт знает сколько, а программа "Софт Имаж", которая на нем

установлена, стоит в два раза больше. "Силикон" был главным сокровищем

этой подземной пещеры. Еще в комнате было несколько компьютеров

попроще, сканеры и какой-то сложный видеомагнитофон со множеством

индикаторов. На Татарского большое впечатление произвела одна деталь -

на видеомагнитофоне было круглое колесико с рукояткой, вроде тех, что

бывают на швейных машинках, и с его помощью можно было вручную

прокручивать кадры.

На примете у "Драфт Подиума" был один очень перспективный клиент.

- Объекту примерно пятьдесят лет, - затягиваясь ментоловой

сигаретой, говорил Сергей. - Раньше работал учителем физики. Когда

бардак только начинался, организовал кооператив по выпечке тортиков

"Птичье молоко" и за два года сделал такие деньги, что сейчас снял в

аренду целый кондитерский комбинат в Лефортове. Недавно взял большой

кредит. Позавчера у него начался запой, а запои у него примерно по две

недели.

- Откуда такие сведения? - поинтересовался Татарский.

- Секретарша, - сказал Сергей. - Так вот, брать его надо сейчас и

нести сценарий, пока он не успел отойти. Когда он трезвый, его всегда

жаба душит. У нас встреча завтра в час, в его конторе.

На следующий день Морковин приехал к Татарскому домой рано. Он

привез с собой большой полиэтиленовый пакет ярко-желтого цвета. В

пакете был бордовый пиджак из материала, похожего на шинельное сукно.

На его нагрудном кармане посверкивал сложный герб, напоминающий

эмблему с пачки "Мальборо". Морковин сказал, что этот пиджак -

клубный. Татарский не понял, но послушно надел. Еще Морковин достал из

пакета пижонский блокнот в кожаной обложке, невероятно толстую ручку с

надписью "Zoom" и пейджер - тогда они только появились в Москве.

- Эту штуку наденешь на пояс, - сказал он. - Вы встречаетесь с

клиентом в час, а в час двадцать я тебе на этот пейджер позвоню. Когда

он запищит, снимешь его с пояса и со значением на него посмотришь. Все

время, пока клиент будет говорить, делай пометки в блокноте.

- Зачем все это? - полюбопытствовал Татарский.

- Неужели не ясно? Клиент платит большие деньги за лист бумаги и

несколько капель чернил из принтера. Он должен быть абсолютно уверен,

что перед ним деньги за это же самое заплатило много других людей.

- По-моему, - сказал Татарский, - как раз из-за всех этих пиджаков

и пейджеров у него могут возникнуть сомнения.

- Усложняешь, - махнул рукой Морковин. - Жизнь проще и глупее. И

вот еще...

Он вынул из кармана узкий футляр, открыл его и протянул Татарскому.

В футляре лежали тяжелые, красиво-уродливые часы из золота и стали.

- Это "Ролекс Уйстер". Осторожней, не сбей позолоту - они

фальшивые. Я их только на дело беру. Когда будешь говорить с клиентом,

ты ими так, знаешь, побрякивай. Помогает.

Татарский был очень воодушевлен поддержкой. В половине первого он

вышел из метро. Ребята из "Драфт Подиума" уже ждали его недалеко от

входа. Приехали они на длинном черном "мерседесе". Татарский уже

достаточно разбирался в бизнесе, чтобы понять, что машина нанята часа

на два. Сергей был все так же небрит, но теперь в его небритости было

что-то мрачно-стильное - наверно, из-за темного пиджака с невероятно

узкими лацканами и бабочки. Рядом с ним сидела Лена, которая

занималась контрактами и бухгалтерией. На ней было простое черное

платье (ни украшений, ни косметики), а в руке она держала папку с

золотым замочком. Когда Татарский влез в машину, все трое

переглянулись, и Сергей сказал шоферу:

- Вперед.

Лена нервничала. Всю дорогу, прихохатывая, она рассказывала про

какого-то Азадовского - видимо, любовника своей подруги. Этот

Азадовский вызывал у нее чувство, близкое к восхищению: приехав в

Москву с Украины, он вселился к ее знакомой, прописался на ее площади,

потом вызвал из Днепропетровска сестру с двумя детьми, прописал их там

же и тут же, без всякой паузы, разменял квартиру через суд, отправив

подругу в комнату в коммуналке.

- Этот человек далеко пойдет! - повторяла Лена.

Ее особенно впечатляло то, что сестра с детьми сразу же после этой

операции была сослана назад в Днепропетровск; вообще, в рассказе

присутствовали такие подробности, что под конец поездки Татарскому

стало казаться, что он прожил половину жизни в квартире с Азадовским и

его близкими. Впрочем, Татарский нервничал не меньше Лены.

Клиент (его имя так и осталось неизвестным) был удивительно похож

на тот образ, который сложился в голове у Татарского после вчерашнего

разговора. Это был короткий и плотный мужичок с хитрым лицом, на

котором только начала рассасываться похмельная гримаса, - видимо) он

выпил первый стакан незадолго до встречи.

После короткого обмена любезностями (говорила в основном Лена;

Сергей сидел в углу, закинув ногу на ногу, и курил) Татарский был

представлен в качестве сценариста. Сев за стол перед клиентом, он

бухнул "Ролексом" о стол и раскрыл блокнот. Сразу же выяснилось, что

клиенту сказать особо нечего. Без сильного галлюциногена было сложно

вдохновиться деталями его бизнеса - он главным образом упирал на

какие-то поддоны с фторовым покрытием, к которым ничего не прилипает.

Слушая и чуть отворачивая лицо в сторону, Татарский кивал и ставил в

блокноте бессмысленные закорючки. Краем глаза он осмотрел комнату - в

ней тоже не было ничего интересного, если не считать голубой пыжиковой

шапки, явно очень дорогой, которая лежала на верхней полке в пустом

застекленном шкафу. Как и было обещано, через несколько минут на поясе

у него зазвонил пейджер. Татарский снял с ремня черный пластмассовый

ящичек. В его окошке были слова: "Welcome to the route 666" ["Добро

пожаловать на шоссе 666" (англ.).]

"Шутник, а?" - подумал Татарский.

- Это не из "Видео Интернешнл"? - спросил из угла Сергей.

- Нет, - ответил Татарский, принимая подачу. - Мне эти лохи, слава

Богу, больше не звонят. Это Слава Зайцев. На сегодня все отменяется.

- Почему? - спросил Сергей, поднимая бровь. - Если он думает, что

нам это нужнее, чем ему...

- Потом поговорим, - сказал Татарский.

Клиент тем временем задумчиво и насупленно глядел на свою пыжиковую

шапку в застекленном шкафу. Татарский посмотрел на его руки. Они были

сцеплены замком, а большие пальцы быстро вращались друг вокруг друга,

словно наматывая на себя невидимую нить. Это и был момент истины.

- А вы не боитесь, что все может кончиться? - спросил Татарский. -

Ведь время сами знаете какое. Вдруг все рухнет?

Клиент поморщился и с недоумением поглядел сначала на Татарского, а

потом на его спутников. Его пальцы перестали крутиться.

- Боюсь, - ответил он, поднимая глаза. - А кто не боится-то.

Странные какие-то у вас вопросы.

- Извините, - сказал Татарский. - Это я так.

Минут через пять беседа кончилась. Сергей взял у клиента бланк с

его логотипом - это был стилизованный пирожок в овале, под которым

стояли буквы "ЛКК". Договорились о встрече через неделю; Сергей

обещал, что к этому времени будет готов сценарий ролика и какие-то

"раскадровка" и "баланс".

- У тебя что, крыша поехала? - спросил Сергей Татарского, когда они

вышли на улицу. - Кто ж такие вопросы задает?

- Ничего, - сказал Татарский. - Зато теперь я знаю, чего он хочет.

"Мерседес" довез всех троих до ближайшего метро.

Вернувшись домой, Татарский за несколько часов написал сценарий.

Уже давно он не чувствовал такого вдохновения. В сценарии не было

конкретного сюжета - он состоял из чередования исторических

реминисценций и метафор. Росла и рушилась Вавилонская башня,

разливался Нил, горел Рим, скакали куда-то по степи бешеные гунны - а

на заднем плане вращалась стрелка огромных прозрачных часов.

"Род приходит, и род уходит, - говорил глухой и демонический

(Татарский так и написал в сценарии) голос за кадром, - а земля

пребывает вовеки".

Но даже земля с развалинами империй и цивилизаций погружалась в

конце концов в свинцовый океан; над его ревущей поверхностью

оставалась одинокая скала, как бы рифмующаяся своей формой с

Вавилонской башней, с которой начинался сценарий. Камера наезжала на

скалу, и становился виден выбитый в камне пирожок с буквами "ЛКК", под

которым был девиз, найденный Татарским в сборнике "Крылатые

латинизмы":

Mediis tempustatibus placidus

Спокойный среди бурь

Лефортовский кондитерский комбинат

В "Драфт Подиуме" к произведению Татарского отнеслись с ужасом.

- Технически это сделать несложно, - сказал Сергей. - Надрать

видеоряда из старых фильмов, подкрасить, растянуть. Но ведь это полная

шиза. Даже как-то смешно.

- Шиза, - согласился Татарский. - И смешно. Только ты скажи, чего

ты хочешь? Премию в Каннах получить или заказ?

Через пару дней Лена повезла клиенту несколько вариантов сценария,

написанных другими людьми. В них были задействованы юный повар неясной

сексуальной ориентации (предлагался классический сюжет с поручиком

Ржевским и вишневой косточкой; слоган был "А повар ел пирожное с

вишней"), черные "мерседесы", набитый долларами чемодан и прочие

народные архетипы. Все это клиент отверг без объяснения причин. В

отчаянии Лена показала сценарий, написанный Татарским.

В студию она вернулась с договором на тридцать пять тысяч, из

которых двадцать выплачивалось авансом. Это был рекорд. По ее словам,

прочитав сценарий, клиент повел себя как гаммельнская крыса,

услышавшая целый духовой оркестр.

- Можно было сорок снять, - сказала она. - Я поздно поняла, дура.

Деньги пришли на счет через пять дней, и Татарский получил честно

заработанные две тысячи. Сергей со своей командой уже собирался ехать

в Ялту, чтобы снять подходящую скалу, на которой в последних кадрах

должен был появиться высеченный в граните пирожок, когда клиента нашли

мертвым в его офисе. Кто-то задушил его телефонным проводом. На теле

нашли традиционные следы электроутюга, а во рту - вдавленное

безжалостной рукой пирожное "Ноктюрн" (пропитанный ликером бисквит,

минорно-горький шоколад, чуть присыпанный трагическим инеем тертого

кокоса).

"Род приходит, и род уходит, - философски подумал Татарский, - а

своя рубашка к телу ближе".

Так Татарский стал копирайтером. Ни с кем из своего прежнего

начальства он объясняться не стал, а просто положил ключи от ларька на

крыльцо вагончика, где сидел Гусейн. Ходили слухи, что за выход из

бизнеса чечены требуют больших отступных.

Довольно быстро он оброс новыми знакомствами и стал работать сразу

на несколько студий. Такие прорывы, как со спокойным среди бурь

Лефортовским кондитерским комбинатом, происходили, к сожалению, не

особенно часто. Скоро Татарский понял, что, если один из десяти

проектов кончается успешно, это уже большая удача. Денег он

зарабатывал не особенно много, но все равно выходило больше, чем на

ниве розничной торговли. Про свою первую рекламную работу он вспоминал

с неудовольствием, находя в ней какую-то постыдно-поспешную готовность

недорого продать все самое высокое в душе. А когда заказы пошли один

за другим, он понял, что в бизнесе никогда не следует проявлять

поспешности, иначе сильно сбавляешь цену, а это глупо: продавать самое

святое и высокое надо как можно дороже, потому что потом торговать

будет уже нечем. Впрочем, Татарский знал, что это правило

распространяется не на всех. По-настоящему виртуозные мастера жанра,

которых он видел иногда по телевизору, ухитрялись продавать самое

высокое ежедневно, но таким образом, что не было никаких формальных

поводов сказать, будто они что-то продали, и на следующий день они

могли смело начинать все заново. Как это достигалось, Татарский не мог

даже представить.

Постепенно стала прослеживаться одна очень неприятная тенденция:

заказчик получал разработанный Татарским проект, вежливо объяснял, что

это не совсем то, что требуется, а через месяц или два Татарский

натыкался на клип, явно сделанный по его идее. Искать правды в таких

случаях было бесполезно.

Посоветовавшись с новыми знакомыми, Татарский попытался запрыгнуть

ступенькой выше в рекламной иерархии и стал разрабатывать рекламные

концепции. Эта работа мало отличалась от прежней. Была одна волшебная

книга, прочтя которую можно было уже никого не стесняться и ни в чем

не сомневаться. Она называлась "Positioning: a battle for your mind"

["Позиционирование: битва за ваш разум" (англ.)], а написали ее два

продвинутых американских колдуна. По своей сути она была совершенно

неприменима в России. Насколько Татарский мог судить, никакого

сражения между товарами за ниши в развороченных отечественных мозгах

не происходило; ситуация больше напоминала дымящийся пейзаж после

атомного взрыва. Но все же книга была полезной. Там было много

шикарных выражений вроде line extention, которые можно было вставлять

в концепции и базары. Татарский понял, чем эра загнивания империализма

отличается от эпохи первоначального накопления капитала. На Западе

заказчик рекламы и копирайтер вместе пытались промыть мозги

потребителю, а в России задачей копирайтера было законопатить мозги

заказчику. Кроме того, Татарский понял, что Морковин был прав и эта

ситуация не изменится никогда. Покурив однажды очень хорошей травы, он

случайно открыл основной экономический закон постсоциалистической

формации: первоначальное накопление капитала является в ней также и

окончательным.

Перед сном Татарский иногда перечитывал книгу о позиционировании.

Он считал ее своей маленькой Библией; сравнение было тем более

уместным, что в ней встречались отзвуки религиозных взглядов, которые

особенно сильно действовали на его непорочную душу: "Романтические

копирайтеры пятидесятых, уже перешедшие в огромное рекламное агентство

на небесах..."

Тихамат-2

Предсказание Морковина стало сбываться - в рекламе оставалось все

меньше и меньше работы для одиночек, и постепенно в карьере Татарского

настала штилевая полоса. Работа уходила в агентства, которые имели в

штате своих собственных копирайтеров и так называемых криэйторов. Эти

агентства множились неудержимо - как грибы после дождя или, как

Татарский написал в одной концепции, гробы после вождя.

А вождь наконец-то покидал насиженную Россию. Его статуи увозили за

город на военных грузовиках (говорили, что какой-то полковник придумал

переплавлять их на цветной металл и много заработал, пока не

грохнули), но на смену приходила только серая страшноватость, в

которой душа советского типа быстро догнивала и проваливалась внутрь

самой себя. Газеты уверяли, что в этой страшноватости давно живет весь

мир и оттого в нем так много вещей и денег, а понять это мешает только

"советская ментальность".

Что такое "советская ментальность" или сакраментальный "совок",

Татарский понимал не до конца, хотя пользовался этим выражением часто

и с удовольствием. Но с точки зрения его нового нанимателя, Дмитрия

Пугина, он и не должен был ничего понимать. Он должен был такой

ментальностью обладать. Именно в этом и заключался смысл его занятия -

приспосабливать западные рекламные концепции под ментальность

российского потребителя. Работа была free lance - Татарский переводил

это выражение как "свободный копейщик", имея в виду прежде всего свою

оплату.

Пугин, мужчина с черными усами и блестящими черными глазами, очень

похожими на две пуговицы, нарисовался случайно, в гостях у общих

знакомых. Узнав, что Татарский занимается рекламой, он проявил к нему

умеренный интерес. А Татарский сразу преисполнился к Пугину

иррациональным уважением - его поразило, что тот сидел за чаем прямо в

длиннополом черном пальто.

Тогда-то и заговорили о советской ментальности. Пугин признался,

что в былые дни обладал ею и сам, но начисто утратил ее, несколько лет

проработав таксистом в Нью-Йорке. Соленые ветра Брайтон-Бич выдули из

его головы затхлые советские конструкции и заразили неудержимой тягой

к успеху.

- В Нью-Йорке особенно остро понимаешь, - сказал он Татарскому за

водочкой, к которой перешли после чая, - что можно провести всю жизнь

на какой-нибудь маленькой вонючей кухне, глядя в обосранный грязный

двор и жуя дрянную котлету. Будешь вот так стоять у окна, глядеть на

это говно и помойки, а жизнь незаметно пройдет.

- Интересно, - задумчиво отозвался Татарский, - а зачем для этого

ехать в Нью-Йорк? Разве...

- А потому что в Нью-Йорке это понимаешь, а в Москве нет, - перебил

Пугин. - Правильно, здесь этих вонючих кухонь и обосранных дворов

гораздо больше. Но здесь ты ни за что не поймешь, что среди них

пройдет вся твоя жизнь. До тех пор, пока она действительно не пройдет.

И в этом, кстати, одна из главных особенностей советской

ментальности.

Мнения Пугина были в чем-то спорными, но то, что он предлагал, было

просто, понятно и логично. Насколько Татарский мог судить из глубин

своей советской ментальности, проект являлся просто хрестоматийным

образцом американской предприимчивости.

- Смотри, - говорил Пугин, прищуренно глядя в пространство над

головой Татарского, - совок уже почти ничего не производит сам. А

людям ведь надо что-то есть и носить? Значит, сюда скоро пойдут товары

с Запада. А одновременно с этим хлынет волна рекламы. Но эту рекламу

нельзя будет просто перевести с английского на русский, потому что

здесь другие... как это... cultural references... Короче, рекламу надо

будет срочно адаптировать для русского потребителя. Теперь смотри, что

делаем мы с тобой. Мы с тобой берем и загодя - понимаешь? - загодя

подготавливаем болванки для всех серьезных брэндов. А потом, как

только наступает время, приходим с папочкой в представительство и

делаем бизнес. Главное - вовремя обзавестись хорошими мозгами!

И Пугин хлопал ладонью по столу - он явно считал, что уже обзавелся

ими. Но у Татарского возникло вялое чувство, что его опять дурят.

Перспективы работы на Пугина прорисовывались смутно - хотя работа была

вполне конкретной, было неясно, как и когда за нее будут платить.

В качестве пробного шара Пугин дал задание на разработку эскизной

концепции для "Спрайта" - сначала он хотел дать еще и "Мальборо", но

внезапно передумал, сказав, что Татарскому рано за это браться. Тут,

как впоследствии понял Татарский, и проявилась советская ментальность,

за которую он был востребован. Весь его скепсис в отношении Пугина

мгновенно растаял от обиды, что тот не доверил ему "Мальборо". Но эта

обида была смешана с радостью от того, что "Спрайт" ему все-таки

остался, и, захваченный водоворотом этих чувств, он даже не задумался,

почему это какой-то таксист с Брайтон-Бич, который не дал ему ни

копейки денет, уже решает, можно ему думать о концепции для "Мальборо"

или нет.

В проект для "Спрайта" Татарский вложил все свое понимание

ушибленного исторического пути Родины. Перед тем как сесть за работу,

он перечитал несколько избранных глав из книги "Positioning: a battle

for your mind" и целую кучу газет разных направлений. Газет он не

читал давно, и от прочитанного пришел в смятение. Это, конечно,

сказалось на продукте.

"Необходимо в первую очередь учитывать, - написал он в

концепции, - что ситуация, которая сложилась к настоящему

моменту в России, долго существовать не может. В ближайшем

будущем следует ожидать полной остановки большинства

жизненно необходимых производств, финансового краха и

серьезных социальных потрясений, что неизбежно закончится

установлением военной диктатуры. Вне зависимости от своей

политической и экономической программы будущая диктатура

попытается обратиться к националистическим лозунгам;

господствующей государственной эстетикой станет

ложнославянский стиль. (Этот термин употребляется нами не в

негативно-оценочном смысле. В отличие от славянского стиля,

которого не существует в природе, ложнославянский стиль

является разработанной и четкой парадигмой.) А в его

знаково-символическом поле традиционная западная реклама

немыслима. Поэтому она или будет запрещена полностью, или

будет подвергаться жесткой цензуре. Это необходимо принимать

во внимание при составлении сколько-нибудь долговременной

стратегии.

Рассмотрим классический позиционный слоган "Sprite - the

Uncola". Его использование в России представляется крайне

целесообразным, но по несколько иным причинам, чем в

Америке. Термин "Uncola" (то есть не-кола) крайне успешно

позиционирует "Спрайт" против "Пепси-колы" и "Кока-колы",

создавая особую нишу для этого продукта в сознании западного

потребителя. Но, как известно, в странах Восточной Европы

"Кока-кола" является скорее идеологическим фетишем, чем

прохладительным напитком. Если, например, напитки "Херши"

обладают устойчивым "вкусом победы", то "Кока-кола" обладает

"вкусом свободы", как это было заявлено в семидесятые и

восьмидесятые годы целым рядом восточноевропейских

перебежчиков. Поэтому для отечественного потребителя термин

"Uncola" имеет широкие антидемократические и антилиберальные

коннотации, что делает его крайне привлекательным и

многообещающим в условиях военной диктатуры.

В переводе на русский "Uncola" будет "Некола". По своему

звучанию (похоже на имя "Никола") и вызываемым ассоциациям

это слово отлично вписывается в эстетику вероятного

будущего. Возможные варианты слоганов:

Спрайт. Не-кола для Николы

(Имеет смысл подумать о введении в сознание потребителя

"Николы Спрайтова" - персонажа наподобие Рональда

Макдональда, только глубоко национального по духу.)

Пусть нету ни кола и ни двора.

Спрайт. Не-кола для Николы

(Второй слоган нацелен на маргинальные группы.)

Кроме того, необходимо подумать об изменении оформления

продукта, продаваемого на российском рынке. Здесь тоже

необходимо ввести элементы ложнославянского стиля. Идеальным

символом представляется березка. Было бы целесообразно

поменять окраску банки с зеленой на белую в черных полосках

наподобие ствола березы. Возможный текст в рекламном

ролике:

"Я в весеннем лесу

Пил березовый Спрайт"."

Прочитав принесенную Татарским распечатку, Пугин сказал:

- The Uncola - это слоган "Севен-Ап", а не "Спрайта".

После этого он некоторое время молчал, глядя на Татарского своими

глазами-пуговицами. Татарский тоже молчал, вспоминая, сколько раз в

жизни он уже бывал в таком идиотском положении.

- Но это ничего, - сжалился наконец Пугин. - Использовать можно.

Если не для "Спрайта", так для "Севен-Ап". Так что можешь считать, что

экзамен ты сдал. Теперь попробуй какой-нибудь другой брэнд.

- А какой? - с облегчением спросил Татарский.

Пугин подумал, пошарил в карманах и протянул ему начатую пачку

"Парламента".

- И еще плакат для них придумай, - сказал он.

С "Парламентом" все оказалось сложнее. Для начала Татарский написал

обычное:

Совершенно ясно, что при составлении сколько-нибудь

серьезной рекламной концепции следует прежде всего

учитывать...

После этого он надолго замер. Что следовало прежде всего учитывать,

было на самом деле совершенно неясно. Единственной ассоциацией,

которую с трудом выжимало из него слово "Парламент", были войны

Кромвеля в Англии. То же самое, видимо, относилось к среднему

российскому потребителю, читавшему в детстве Дюма. Полчаса предельного

напряжения всех духовных сил привели только к рождению

слогана-дегенерата:

Пар костей не ламент

Когда "Парламент" кончился, Татарский захотел курить. Он обыскал

всю квартиру в поисках курева и нашел старую пачку "Явы". Сделав две

затяжки, он бросил сигарету в унитаз и кинулся к столу. У него родился

текст, который в первый момент показался ему решением:

Parliament - The UnЯва

Но сразу же он вспомнил, что слоган должен быть на русском. После

долгих мучений он записал:

Что день грядущий нам готовит?

Парламент. НеЯва

Поняв, что это некачественная калька со слова uncola, он почти было

сдался. И вдруг его осенило. Курсовая по истории, которую он писал в

Литинституте, называлась "Краткий очерк истории парламентаризма в

России". Он уже ничего из нее не помнил, но был совершенно уверен, что

в ней хватит материала на три концепции, не то что на одну.

Приплясывая от возбуждения, он направился по коридору ко встроенному

шкафу, где хранились его старые бумаги.

Через полчаса поисков стало ясно, что курсовой он не найдет. Но

было уже как-то не до нее - разбирая скопившиеся в стенном шкафу

залежи, он нашел на антресольной полке несколько объектов, хранившихся

Дата добавления: 2014-12-23