Trapped. Masturbate. 5 страница

нарисованную на стене. Правда, богатый человек, как казалось

Татарскому, мог выйти за пределы фальшивой реальности. Он мог покинуть

пределы обязательной для нищих панорамы. Что представлял из себя мир

богатых, Татарский на самом деле не очень знал. В его сознании

крутились только смутные образы, штампы из рекламы, которые он сам

ретранслировал уже долгое время, отчего и не мог им верить. Было

понятно, что только у богатых можно узнать, какие горизонты раскрывает

перед человеком увесистый счет, и однажды Татарскому это удалось - по

чистой случайности.

Пропивая как-то в "Бедных людях" мелкий гонорар, он подслушал

разговор двух известных телешоуменов - дело было за полночь, и они

продолжали начатую в другом месте пьянку. Татарский сидел всего в паре

метров от них, но они обращали на него не больше внимания, чем если бы

он был чучелом копирайтера, прибитым к лавке для создания интерьера.

Несмотря на то что оба шоумена были изрядно пьяны, они не потеряли

сверкающей вальяжности, какого-то голографического блеска в каждой

складке одежды, как будто это не их физические тела сидели за соседним

столом, а просто рядом с Татарским работал огромный телевизор, по

которому их показывали. Заметив этот труднообъяснимый, но несомненный

эффект, Татарский подумал, что в загробной бане им придется долго

отскабливать человеческое внимание, въевшееся в поры их душ. Впрочем,

даже в пьяном состоянии Татарский насторожился: вечность опять норовит

принять форму бани. Угасив эту мысль, он стал просто слушать. Шоумены

говорили о делах - у одного из них, как понял Татарский, были проблемы

с контрактом.

- Только бы на следующий год продлили, - сжимая кулаки, говорил он.

- Ну продлят, - отвечал другой, - а потом? Ведь год пройдет - и

опять то же самое. Опять будешь валидол глотать...

- Денег наворую, - тихо, как бы по секрету и как бы в шутку,

ответил первый.

- А дальше что?

- Дальше? А дальше у меня есть серьезный и продуманный план...

Он навалился на стол и налил себе водки.

- Не хватает пятисот тысяч, - сказал он. - Вот их и хочу украсть.

- Какой план?

- Никому не скажешь? Слушай...

Он полез во внутренний карман пиджака, долго там шарил и наконец

вынул сложенный вчетверо лист глянцевой бумаги.

- Вот, - сказал он, - тут написано... Королевство Бутан.

Единственная в мире страна, где запрещено телевидение. Понимаешь?

Совсем запрещено. Тут написано, что недалеко от столицы у них есть

целая колония, где живут бывшие телемагнаты. Если ты всю жизнь работал

на телевидении, то самое крутое, что ты можешь сделать, когда уходишь

от дел, - это уехать в Бутан.

- Тебе для этого пятьсот тысяч нужно?

- Нет. Это мне здесь заплатить, чтоб в Бутане потом не искали. Ты

можешь себе представить? Запрещено! Ни одного телевизора, только в

контрразведке! И в посольствах!

Второй взял у него лист, развернул его и стал читать.

- То есть, понимаешь, - не умолкал первый, - если кто-то хранит у

себя телевизор и про это узнают власти, к нему приходит полиция,

понимаешь? Берут этого пидараса и ведут в тюрьму. А может, вообще

расстреливают.

Он произносил слово "пидарас" с тем сабельно-свистящим придыханием,

которое встречается только у латентных гомосексуалистов, лишивших себя

радостей любви во имя превратно понятого общественного договора.

Второй все понимал и не обижался - он разглядывал статью.

- А, - сказал он, - из журнала. Действительно интересно... Кто

написал-то? Где... Какой-то Эдуард Дебирсян...

Чуть не опрокинув стул, Татарский встал и направился в туалет. Его

не удивило такое отношение телевизионщиков к своему труду, хотя

степень духовной извращенности этих людей давала возможность

допустить, что кто-то из них даже любит свою работу. Доконало его

другое. У Саши Бло была особенность - те материалы, которые ему

нравились, он подписывал своим настоящим именем. А больше всего на

свете ему нравилось выдавать продукты своего разыгравшегося

воображения за хронику реальных событий - но он позволял это себе

довольно редко.

Раскатав дорожку кокаина прямо на холодной белой щеке сливного

бачка, Татарский, не дробя комков, втянул ее через свернутую

сторублевку (доллары уже кончились), вытащил свою книжечку и записал:

Сама по себе стена, на которой нарисована панорама

несуществующего мира, не меняется. Но за очень большую сумму

можно купить в качестве вида за окном намалеванное солнце,

лазурную бухту и тихий вечер. К сожалению, автором этого

фрагмента тоже будет Эдик - но даже это не важно, потому что

само окно, для которого покупается вид, тоже нарисовано.

Тогда, может быть, и стена нарисована? Но кем и на чем?

Он поднял глаза на стену туалета, словно в надежде увидеть там

ответ. На кафеле красным фломастером были начерчены веселые округлые

буквы короткого слогана:

["Попался? Дрочи!" (англ.)]

Вернувшись в зал, он сел подальше от шоуменов и попытался

последовать народной мудрости - расслабиться и получить удовольствие.

Это, однако, не удалось - как всегда. Отвратительный московский

кокаин, разбодяженный немытыми руками длинной цепи дилеров, оставлял в

носоглотке букет аптечных запахов - от стрептоцида до аспирина - и

рождал в теле тяжелое напряжение и дрожь. Говорили, что порошок, за

грамм которого в Москве берут сто пятьдесят долларов, вообще никакой

не кокаин, а смесь эстонского "спида" с российским фармакологическим

ассортиментом; мало того, половина дилеров почему-то всегда

заворачивала порошок в глянцевую рекламу "тойоты Camry", вырезанную из

какого-нибудь журнала, и Татарского мучила невыносимая догадка, что

они наживаются не только на чужом здоровье, но и на PR-сервисе. Каждый

раз Татарский спрашивал себя, зачем он и другие платят такие деньги,

чтобы вновь подвергнуть себя унизительной и негигиеничной процедуре, в

которой нет ни одной реальной секунды удовольствия, а только мгновенно

возникающий и постепенно рассасывающийся отходняк. Единственное

объяснение, которое приходило ему в голову, было следующим: люди

нюхали не кокаин, а деньги, и свернутая стодолларовая купюра, которой

требовал неписаный ритуал, была даже важнее самого порошка. Если бы

кокаин продавался в аптеках по двадцать копеек за грамм как средство

для полоскания при зубной боли, подумал он, его нюхали бы только панки

- как это, собственно, и было в начале века. А вот если бы клей

"Момент" стоил тысячу долларов за флакон, его охотно нюхала бы вся

московская золотая молодежь и на презентациях и фуршетах считалось бы

изысканным распространять вокруг себя летучий химический запах,

жаловаться на отмирание нейронов головного мозга и надолго уединяться

в туалете. Кислотные журналы посвящали бы пронзительные cover stories

эстетике пластикового пакета, надеваемого на голову при этой процедуре

(писал бы, понятно, Саша Бло), и тихонько подверстывали бы в эти

материалы рекламу каких-нибудь часиков, трусиков и одеколончиков...

- О! - воскликнул Татарский, хлопнул себя по лбу, вытащил записную

книжку и открыл ее на букве "О":

Одеколоны молодежной линии (независимо от производителя),

- записал он. - Связать с деньгами и императором Веспасианом

(налог на сортиры, слоган "Деньги не пахнут"). Видеоряд

произвольный. Пример:

Деньги пахнут!

"Бенджамин"

Новый одеколон от Хуго Босс

Спрятав книжку, он почувствовал, что пик мерзостного ощущения уже

прошел и он вполне в силах дойти до стойки и взять что-нибудь выпить.

Ему хотелось текилы, но, добравшись до бармена, он почему-то взял

"смирновки", которую терпеть не мог. Проглотив порцию прямо у стойки,

он взял еще одну и пошел назад к своему столу. У него успел появиться

сосед, мужик лет сорока с длинными сальными волосами и бородкой,

одетый в какую-то несуразную курточку с вышивкой, - по виду типичный

бывший хиппи, один из тех, кто не сумел вписаться ни в прошлое, ни в

настоящее. На шее у него висел большой медный крест.

- Простите, - сказал Татарский, - я здесь сидел.

- И садись на здоровье, - сказал сосед. - Тебе что, весь стол

нужен?

Татарский пожал плечами и сел напротив.

- Меня Григорием зовут, - приветливо сказал сосед.

Татарский поднял на него утомленные глаза.

- Вова, - сказал он.

Встретившись с ним взглядом, Григорий нахмурился и жалостливо

покачал головой.

- Во как колбасит тебя, - сказал он. - Нюхаешь?

- Так, - сказал Татарский. - Бывает изредка.

- Дурак, - сказал Григорий. - Ты только подумай: слизистая оболочка

носа - почти что открытый мозг... А откуда этот порошок взялся и кто в

него какими местами лазил, ты думал когда-нибудь?

- Только что, - признался Татарский. - А что значит - какими

местами? Какими в него местами лазить можно, кроме носа?

Григорий оглянулся по сторонам, вытащил из-под стола бутылку водки

и сделал большой глоток из горлышка.

- Может, знаешь, был такой писатель американский - Харольд Роббинс?

- спросил он, пряча бутылку.

- Нет, - ответил Татарский.

- Мудак он полный. Но его читают все учительницы английского.

Поэтому в Москве так много его книжек, а дети так плохо знают язык. У

него в одном романе фигурировал негр, ебырь-профессионал, который

тянул богатых белых теток. Так этот негр перед процедурой посыпал

свою...

- Понял, не надо, - проговорил Татарский. - Меня вырвет сейчас.

-...свою огромную черную залупу чистым кокаином, - с удовольствием

договорил Григорий. - Ты спросишь: при чем здесь этот негр? Я тебе

отвечу. Я недавно "Розу Мира" перечитывал, то место, где о народной

душе. Андреев писал, что она женщина и зовут ее Навна. Так мне потом

видение было - лежит она как бы во сне, на белом таком камне, и

склонился над ней такой черный, смутно видимый, с короткими крыльями,

лица не разобрать, и, значит, ее...

Григорий притянул руками к животу невидимый штурвал.

- Хочешь знать, что вы все употребляете? - прошептал он, приближая

к Татарскому искаженное лицо. - Вот именно. То, чем он себе посыпает.

И в тот момент, когда он всовывает, вы колете и нюхаете. А когда он

вынимает, вы бегаете и ищете, где бы взять... А он все всовывает и

вынимает, всовывает и вынимает...

Татарский наклонился в просвет между столом и лавкой, и его

вырвало. Осторожно поднял глаза на бармена: тот был занят разговором с

кем-то из посетителей и вроде ничего не заметил. Поглядев по сторонам,

он увидел на стене рекламный плакат. Изображен на нем был поэт Тютчев

в пенсне, со стаканом в руке и пледом на коленях. Его

проницательно-грустный взгляд был устремлен в окно, а свободной рукой

он гладил сидящую рядом собаку. Странным, однако, казалось то, что

кресло Тютчева стояло не на полу, а на потолке. Татарский опустил

взгляд чуть ниже и прочел слоган:

Umom Rossiju nye ponyat,

V Rossiju mojno tolko vyerit.

"Smirnoff"

Все было спокойно. Татарский разогнулся. Он чувствовал себя

значительно лучше. Григорий откинулся назад и сделал еще один глоток

из бутылки.

- Отвратительно, - констатировал он. - Жить надо чисто.

- Да? А как это? - спросил Татарский, вытирая рот салфеткой.

- Только ЛСД. Только на кишку, и только с молитвой.

Татарский помотал головой, как вылезшая из воды собака.

- Где ж его взять-то?

- Как где? - оскорбился Григорий. - Ну-ка, перелезай сюда.

Татарский послушно встал со своего места, обошел вокруг стола и

подсел к нему.

- Я их уже восемь лет собираю, - сказал Григорий, вынимая из-под

куртки небольшой альбом для марок. - Глянь-ка.

Татарский раскрыл альбом.

- Ни фига себе, - сказал он. - Сколько их тут разных.

- Это что, - сказал Григорий. - У меня здесь только на обмен и на

продажу. А дома у меня две полки таких альбомчиков.

- А они что, все по-разному действуют?

Григорий кивнул.

- А почему?

- Во-первых, разный химический состав. Я сам глубоко не вникал, но

к кислоте всегда что-то подмешано. Фенаминчик там, барбитура или еще

что. А когда все вместе действует, эффект получается кумулятивный. Но

все-таки самое главное - это рисунок. Ты ведь никуда не можешь деться

от факта, что глотаешь Мэла Гибсона или красную гвоздику, понимаешь?

Твой ум это помнит. И когда кислота до него доходит, все идет по

намеченному руслу. Трудно объяснить... Ты ее вообще ел хоть раз?

- Нет, - сказал Татарский. - Я больше по мухоморам.

Григорий вздрогнул и перекрестился.

- Тогда чего тебе рассказывать, - сказал он, поднимая на Татарского

недоверчивый взгляд. - Сам понимать должен.

- Да я понимаю, понимаю, - сказал Татарский небрежно. - А вот эти,

с черепом и костями, их тоже кто-то берет? Есть любители?

- Всякие берут. Люди ведь тоже всякие.

Татарский перевернул страницу.

- Ух ты, красота какая, - сказал он. - Это Алиса в Стране чудес?

- Ага. Только это блок. Двадцать пять доз. Дорогой. Вот эта

хорошая, с распятием. Только не знаю, как она на твои мухоморы ляжет.

С Гитлером не советую. Сначала круто, но потом обязательно будет

несколько секунд вечных мучений в аду.

- Как это - несколько секунд вечных мучений? Если всего несколько

секунд, то почему они вечные?

- Это только пережить можно. М-да. А можно и не пережить.

- Понял, - сказал Татарский, переворачивая страницу. - А твой глюк

по "Розе Мира" - он у тебя от какой был? Здесь она есть?

- Не глюк, а видение, - поправил Григорий. - Здесь такой нет. Это

редкая марочка была, с драконом-победоносцем. Из немецкой серии "Bad

trip Иоанна Богослова" [здесь: "Наркотический облом Иоанна Богослова"

(англ.)]. Тоже не советую. Они чуть повыше обычных и поуже, и твердые

такие. Даже скорее не марочка, а таблетка с наклейкой. Много вещества.

Знаешь, я бы тебе вот эту посоветовал, с синим Раджнишем. Мягкая,

добрая. И на бухло отлично ляжет...

Внимание Татарского привлекли три одинаковых сиреневых квадратика,

стоявшие между маркой с "Титаником" и маркой с каким-то смеющимся

восточным божеством.

- А вот эти три одинаковых - что это такое? - спросил он. - Кто

здесь нарисован? С бородкой и в колпаке? Не поймешь - не то Ленин, не

то дядя Сэм.

Григорий одобрительно хмыкнул.

- Вот что такое инстинкт, - сказал он. - Кто здесь нарисован, я не

знаю. Но вещь это очень крутая. Отличается она тем, что здесь кислота

смешана с метаболиком. Поэтому действовать начинает очень быстро и

очень резко, минут через двадцать. И дозняк здесь такой, что на взвод

солдат хватит. Я бы тебе не дал такую, но если ты мухоморы ел...

Татарский заметил, что на них внимательно смотрит охранник.

- Беру, - сказал он, - сколько?

- Двадцать пять долларов, - сказал Гриша.

- У меня сто рублей только осталось.

Гриша подумал секунду и махнул рукой.

- Давай, - согласился он.

Татарский протянул ему свернутую трубочкой банкноту, взял марку и

спрятал ее в нагрудный карман.

- Во, - сказал Гриша, убирая альбом. - А эту дрянь ты больше не

нюхай. От нее еще никому ничего хорошего не было. Только усталость,

стыд за вчерашнее и кровь из носа.

- Ты знаешь, что такое сравнительное позиционирование? - спросил

Татарский.

- Нет, - ответил Григорий. - Что это?

- Это рекламная техника, в которой ты достиг выдающегося

мастерства.

Григорий собирался сказать что-то в ответ, но не успел - над столом

нависла тяжелая туша охранника.

- Ребятки, - сказал он, - шли бы вы себе в какой парадняк потемнее.

У вас на это сорок секунд.

Путь к себе

На следующее утро Татарского разбудил телефонный звонок. Первым его

чувством была досада - звонок перебил очень странный и красивый сон, в

котором Татарский сдавал экзамен. Во сне он сначала тянул один за

другим три билета, а потом поднимался вверх по длинному спиральному

подъему, вроде того, который был в одном из корпусов его первого

института, где он изучал электроплавильные печи. Ему надо было найти

экзаменаторов самому, но каждый раз, когда он открывал одну из дверей,

вместо аудитории перед ним открывалось закатное подмосковное поле, по

которому он гулял с Гиреевым в тот достопамятный вечер. Это было очень

странно, потому что в своих поисках он успел подняться на несколько

этажей вверх.

Проснувшись до конца, он немедленно вспомнил о Григории и его

альбоме. "Купил, - подумал он с ужасом, - и съел..." Вскочив с

кровати, он подошел к столу, выдвинул верхний ящик и увидел марку с

улыбающимся сиреневым лицом. "Нет, - подумал он, - слава Богу..."

Положив марку в самый дальний угол ящика, он накрыл ее коробкой

цветных карандашей.

Телефон между тем все еще звонил. "Пугин", - решил Татарский и взял

трубку.

- Алло, - сказал незнакомый голос, - могу я поговорить с

Татарским... э-э... господином?

Татарский не обиделся - по запутавшейся интонации собеседника он

понял, что тот по ошибке произнес сначала фамилию, а потом социальный

артикль.

- Это я.

- Здравствуйте. Говорит Владимир Ханин из агентства "Тайный

советчик". Ваш телефон у меня остался от Димы Пугина. Не могли бы мы с

вами сегодня встретиться? Лучше прямо сейчас.

- А что такое? - спросил Татарский, уже понимая по этому "остался",

что с Пугиным случилось что-то нехорошее.

- Дима скончался. Я знаю, что вы с ним работали. А он работал со

мной. Так что косвенно мы знакомы. Во всяком случае несколько ваших

работ, по которым вы ждете ответа от Пугина, у меня на столе.

- А как это случилось?

- При встрече, - сказал новый знакомый. - Запишите адрес.

Через полтора часа Татарский вошел в огромный комплекс комбината

"Правда" - туда, где когда-то помещались редакции чуть ли не всех

советских газет. На вахте для него был выписан пропуск. Он поднялся на

восьмой этаж и нашел комнату с нужным номером; на ее двери висела

металлическая табличка со словами "Идеологический отдел" - явное

советское наследство.

Ханин был в комнате один. Это был мужчина средних лет с приятным

бородатым лицом - он сидел за столом и что-то торопливо писал.

- Проходите и садитесь, - сказал он, не поднимая головы. - Я

сейчас.

Татарский сделал два шага в глубь комнаты, увидел приклеенный

скотчем к стене рекламный плакат и чуть не подавился собственной

слюной. Как следовало из текста под фотографией, это была реклама

нового вида отдыха с попеременным пользованием совместно арендуемыми

апартаментами - Татарский уже слышал, что это такое же мошенничество,

как и все остальное в жизни. Но дело было не в этом. Метровая

фотография изображала три пальмы на каком-то райском острове, и эти

три пальмы точь-в-точь повторяли голографический рисунок с пачки

"Парламента", найденной им на зиккурате. Но даже это было пустяком по

сравнению со слоганом. Под фотографией крупными черными буквами было

написано:

It will never be the same!

- Я же говорю, садитесь! Вот стул.

Голос Ханина вывел Татарского из транса. Он сел и неловко пожал

протянутую ему через стол руку.

- Чего там такое? - спросил Ханин, косясь на плакат.

- Так, - сказал Татарский. - Дежа вю.

- А! Понятно, - сказал Ханин таким тоном, словно ему и правда

что-то стало понятно. - Значит, так. Сначала о Пугине...

Постепенно приходя в себя, Татарский стал слушать. Это было явное

ограбление по наводке, причем грабитель, судя по всему, знал, что

Пугин работал таксистом в Нью-Йорке. История звучала жутко и не очень

правдоподобно: когда Пугин прогревал мотор, к нему в машину, на заднее

сиденье, сели двое и назвали адрес: Вторая авеню, угол Двадцать

седьмой улицы. В каком-то рефлекторно-гипнотическом трансе Пугин

тронулся с места, свернул в переулок - и это было все, что он успел

рассказать милиции и врачам. В его теле насчитали семь пулевых ран -

стреляли прямо сквозь спинку кресла. Пропало несколько тысяч долларов,

которые Пугин вез с собой, и какая-то папочка - о ней он не переставая

бредил до самой смерти.

- А папочка, - грустно сказал Ханин, - не пропала. Вот она. Он ее у

меня забыл. Хочешь посмотреть? Я пока пару звонков сделаю.

Татарский взял в руки бесцветный скоросшиватель из картона. Ему

вспомнилось усатое лицо Пугина, такое же бесцветное, как этот картон,

и черные пуговки его глаз, похожие на пластмассовые заклепки. Видимо,

в папке были работы самого Пугина - тот столько раз намекал, что судит

о чужих произведениях не просто как сторонний наблюдатель. Кое-что

было по-английски. "Наверно, - решил Татарский, - он уже в Нью-Йорке

начал". Пока Ханин говорил по телефону о каких-то расценках,

Татарскому попалось два настоящих шедевра. Первый был для Calvin

Klein:

Изящный, чуть женственный Гамлет (общая стилистика -

unisex), в черном трико и голубой курточке, надетой на голое

тело, медленно бредет по кладбищу. Возле одной из могил он

останавливается, нагибается и поднимает из травы череп

розового цвета. Крупный план - Гамлет, слегка нахмурив

брови, вглядывается в череп. Вид сзади - крупный план

упругих ягодиц с буквами СК. Другой план - череп, рука,

буквы СК на синей курточке. Следующий кадр - Гамлет

подкидывает череп и бьет по нему пяткой. Череп взлетает

высоко вверх, потом по дуге несется вниз и, словно в

баскетбольное кольцо, проскакивает точно в бронзовый венок,

который держит над одной из могил мраморный ангел. Слоган:

Just be. Calvin Klein

[Просто будь. Келвин Клайн (англ.)]

Второй слоган, который понравился Татарскому, был предназначен для

московской сети магазинов Gap и был нацелен, как явствовало из

предисловия, на англоязычную прослойку, насчитывающую до сорока тысяч

человек. На плакате предполагалось изобразить Антона Чехова: первый

раз в полосатом костюме, второй раз - в полосатом пиджаке, но без

штанов; при этом контрастно выделялся зазор между его голыми худыми

ногами, чем-то похожий на готические песочные часы. Затем, уже без

Чехова, повторялся контур просвета между его ногами, действительно

превращенный в часы, почти весь песок в которых стек вниз. Текст был

такой:

Russia was always notorious for the gap

between culture and civilization. Now there

is no more culture. No more civilization.

The only thing that remains is the Gap.

The way they see you.

[В России всегда существовал разрыв между культурой и

цивилизацией. Культуры больше нет. Цивилизации больше нет.

Остался только Gap. То, каким тебя видят (англ.). Игра слов:

gap - разрыв, Gap - сеть универсальных магазинов.]

Перевернув еще несколько листов, Татарский наткнулся на свой

собственный текст для "Парламента". Сразу стало ясно, что все

остальное тоже придумал не Пугин. Воображение между тем успело

нарисовать портрет замаскировавшегося титана рекламной мысли,

способного срифмовать штаны хоть с Шекспиром, хоть с русской историей.

Но этот виртуальный Пугин, подобно тяжелому металлу из конца

периодической таблицы, просуществовал в сознании Татарского считанные

секунды и распался.

Ханин попрощался и повесил трубку. Татарский поднял глаза и с

удивлением увидел, что на столе стоит бутылка текилы, два стакана и

блюдце с нарезанным лимоном - Ханин ловко сделал все приготовления во

время разговора.

- Помянем? - спросил он.

Татарский кивнул. Чокнувшись, они выпили. Татарский раздавил

деснами лимонную дольку и стал напряженно составлять подходящую к

случаю фразу, но телефон зазвонил снова.

- Что? Что? - спросил Ханин в трубку. - Не знаю. Это дело очень

серьезное. Так что езжайте прямо в Межбанковский комитет... Да-да, в

башню.

Повесив трубку, он пристально поглядел на Татарского.

- А теперь, - сказал он, убирая со стола текилу, - давай разберем

твои последние работы, если не возражаешь. Ты ведь понял, я полагаю,

что Дима их мне носил?

Татарский кивнул.

- Значит, так... Про "Парламент" ничего не скажу - хорошо. Но если

ты уж взялся за такую тему, зачем ты себя сдерживаешь? Расслабься!

Идти - так до конца! Пусть на всех четырех танках стоит по Ельцину с

цветком в одной руке и стаканом в другой...

- Мысль, - с воодушевлением согласился Татарский, почувствовав, что

перед ним сидит человек с пониманием. - Но тогда надо убрать здание

парламента и сделать это рекламой для этого виски... Как его - где

четыре розы на этикетке...

- Бурбон "4 Roses"? - сказал Ханин и хмыкнул. - А чего, можно.

Запиши себе где-нибудь.

Он пододвинул к себе несколько сшитых скрепкой листов, в которых

Татарский сразу же узнал стоивший ему больших усилий проект для

компании "ТАМПАКО", которая производила соки, но продавать почему-то

собиралась акции, - он сдал его покойному Пугину недели две назад. Это

был не сценарий, а концепция, то есть произведение довольно

парадоксального жанра: разработчик как бы объяснял очень богатым

людям, как им жить дальше, и просил дать ему за это немного денег.

Листы со знакомым текстом были густо исчерканы красным.

- Ага, - сказал Ханин, разглядывая пометки, - а вот здесь у нас

есть проблемы. Во-первых, их сильно обидел один совет.

- Какой?

- Сейчас прочитаю, - сказал Ханин, переворачивая страницы, - где

это... красным было подчеркнуто... да тут все почти подчеркнуто...

ага, вот - в три черты. Слушай: "Итак, существует два метода в рекламе

акций: подход, формирующий у вкладчика образ фирмы-эмитанта, и подход,

формирующий у вкладчика образ вкладчика. На профессиональном языке эти

подходы называются "куда нести" и "с кем нести". Их последовательное

применение требует огромного..." - нет, это как раз им понравилось...

ага, вот: "На наш взгляд, перед началом кампании целесообразно

подумать об изменении названия фирмы. Это связано с тем, что на

российском телевидении активно проводится реклама гигиенических

средств ТАМПАКС. Это понятие занимает настолько устойчивую позицию в

сознании потребителя, что для его вытеснения и замещения потребуются

огромные затраты. Связь ТАМПАКО - ТАМПАКС чрезвычайно неблагоприятна

для фирмы, производящей прохладительные напитки. Ассоциативный ряд,

формируемый таким названием, - "напиток из тампонов". На наш взгляд,

достаточно поменять предпоследнюю гласную в названии фирмы: ТАМПУКО

или ТАМПЕКО. При этом негативная ассоциация снимается полностью..."

Ханин поднял глаза.

- Слов ты много выучил, хвалю, - сказал он. - Но как ты не

понимаешь, что таких вещей не предлагают? Ведь они в этот свой

"Тампако" всю кровь сердца влили. Это для них как... Короче, у людей

полное самоотождествление со своим продуктом, а ты им такие вещи

говоришь. Это как маме сказать: ваш сыночек, конечно, урод, но мы ему

морду немного краской подведем, и будет нормально.

- Но ведь действительно название жуткое.

- Ты чего хочешь - чтобы они были счастливы или ты?

Ханин был прав. Татарский почувствовал себя вдвойне глупо,

вспомнив, как в самом начале своей карьеры объяснял эту же мысль

Дата добавления: 2014-12-23