Gucci for men 6 страница

- Алла, - сказал он, - тут к тебе вопросы.

Он дал телефон Татарскому.

- Слушаю, - сказал в трубке голос Аллы.

- Спроси ее, что у нас в предбаннике, - сказал Азадовский,

стаскивая майку. - А то я забываю все время.

- Здравствуйте, - смущаясь, заговорил Татарский, - это опять

Татарский. Скажите, а вот эта экспозиция в предбаннике, - что это

такое?

- Это совершенно уникальные экспонаты, - сказала секретарша. - Об

этом нельзя говорить по мобильной связи.

Татарский зажал трубку рукой.

- Она говорит, это не для телефона.

- Скажи, что я разрешаю.

- Он разрешает, - повторил Татарский.

- Ну хорошо, - вздохнула секретарша. - Номер один. Элементы ворот

Иштар из Вавилона - львы и сирруфы. Официальное место хранения -

Британский музей. Заверены группой независимых экспертов. Номер два.

Львы, барельеф из фигурного кирпича и эмали. Улица Шествий, Вавилон.

Официальное место хранения - Британский музей. Заверены группой

независимых экспертов. Номер три. Эбих-Иль, сановник из Мари.

Официальное место хранения - Лувр...

- Эбих-Иль? - переспросил Татарский и вспомнил, что видел

фотографию этой статуи из Лувра. Ей было несколько тысяч лет, а

изображала она маленького хитрого человечка, выточенного из блестящего

белого камня, - с бородой, в странной пушистой юбке, похожей на

шорты-галифе.

- Вот этого я особенно люблю, - сказал Азадовский, спуская штаны. -

Наверно, просыпался каждое утро и говорил; а эбих иль всех... И

поэтому всю жизнь был одинок. Совсем как я.

Он открыл шкафчик и вынул из него две необычные юбки не то из

перьев, не то из взбитой шерсти. Бросив одну из них Татарскому, он

натянул вторую поверх красных трусов "Calvin Klein", из-за чего

немедленно сделался похож на перекормленного страуса.

- Давай телефон, - сказал он. - Ты чего ждешь-то? Переодевайся.

Потом возьмешь эти железки - и входи. Можешь брать любую пару, только

чтобы намордник по размеру подходил.

Азадовский взял из ячейки маску и зеркало, звякнул ими друг о

друга, поднял маску и поглядел на Татарского сквозь глазные прорези.

Маленькое золотое лицо неземной красоты, словно вынырнувшее из толпы

ряженых на карнавале в Венеции, настолько не соответствовало его

рыжеволосому бочкообразному туловищу, что Татарскому стало страшно.

Довольный произведенным эффектом, Азадовский засмеялся, открыл дверь и

исчез в полосе золотистого света.

Татарский стал переодеваться. Юбка, выданная Азадовским, была

сделана из сшитых между собой кусков длиннорунной овчины, приклеенных

к нейлоновым адидасовским шортам. Кое-как нацепив ее на себя (если бы

Татарский не видел статую Эбих-Иля, он ни за что не поверил бы, что

древние жители Междуречья действительно носили что-то подобное), он

надел маску, сразу сильно надавившую на лицо, и взял в руку зеркало.

Золото и бронза были, несомненно, настоящими - это было ясно даже по

весу. Выдохнув воздух, как перед прыжком в холодную воду, он толкнул

дверь с зубчатым знаком.

Комната, в которую он вошел, ослепила его золотым сиянием стен и

пола, освещенных студийными софитами. Выложенные листами металла стены

уходили вверх, образуя плавно утончающийся конус, как будто это был

пустой церковный купол, позолоченный изнутри. Прямо напротив двери

помещался алтарь - кубический золотой постамент, на котором лежал

массивный хрустальный глаз с эмалевой роговицей и зеркальным зрачком.

На полу перед алтарем стояла золотая чаша, а по бокам от него

возвышались два каменных сирруфа, покрытые остатками росписи и

позолоты. Над глазом висела плита из черного базальта, очень древняя

по виду. В самом ее центре был выбит египетский иероглиф "быстро", а

вокруг помещались замысловатые фигуры - Татарский различил странного

пса с пятью ногами и женщину в высокой тиаре, которая возлежала на

чем-то вроде кушетки с чашей в руках. По краям плиты были изображены

четверо животных жуткого вида, а между псом и женщиной из земли

поднималось какое-то растение, похожее на росянку, только его корень

почему-то разделялся на три длинных ответвления, каждое из которых

было помечено непонятным значком. Еще на доске были вырезаны крупные

глаз и ухо, а все остальное место занимали плотные столбцы клинописи.

Азадовский в золотой маске, юбке и красных купальных тапочках сидел

на складном табурете недалеко от алтаря. Зеркало лежало у него на

колене. Больше никого в комнате Татарский не увидел.

- Во! - сказал Азадовский, поднимая вверх большой палец. - Вид что

надо. Чего, стремаешься? Ты только в измену не уходи, не думай, что мы

тут ебанутые. Мне лично все это по барабану, но, если хочешь быть в

нашем бизнесе, без этого нельзя. Короче, я тебе сейчас все примерно

объясню на пальцах, а если подробнее, то у нашего главного спросишь,

он подойдет сейчас. Ты, главное, проще ко всему относись, спокойнее. В

пионерлагеря ездил?

- Ездил, - ответил Татарский, отметив про себя этого "главного".

- Был у вас там такой День Нептуна? Когда всех в воду окунали?

- Был.

- Вот считай, что это такой же День Нептуна и есть. Традиция.

Короче, базар такой, что была когда-то одна древняя богиня. Я не в том

смысле, что она реально была, а просто такая легенда. А боги по этому

базару тоже смертные и носят в себе свою смерть, чисто как люди.

Поэтому в свой срок эта богиня тоже должна была умереть. А ей этого,

понятное дело, не хотелось. И тогда она разделилась на свою смерть и

на то, что не хотело умирать. Видишь, на картинке?

Азадовский ткнул пальцем в сторону барельефа.

- Вот эта собачка - ее смерть. А эта баба в кивере - она сама.

Короче, дальше ты слушай не перебивая, потому что я сам не особо

въезжаю. Когда они разделились, между ними сразу началась война, в

которой никто долго не мог победить. Последняя битва в этой войне

произошла прямо над Останкинским прудом, то есть там, где мы сейчас

находимся, только не под землей, а высоко в воздухе. Поэтому

считается, что здесь священное место. Сначала в этой битве долго никто

не мог победить, а потом этот пес стал одолевать богиню. И тогда

другие боги испугались за себя, вмешались и заставили их заключить

мир. Здесь как раз все зафиксировано. Это что-то вроде текста мирного

договора, который засвидетельствован во всех четырех сторонах света

этими быками и...

- Грифонами, - подсказал Татарский.

- Да. А глаз и ухо означают, что все видели и все слышали. Короче,

по этому договору досталось обоим. Богиню по нему лишили тела и

опустили чисто до понятия. Она стала золотом, но не просто металлом, а

в переносном смысле. Понимаешь?

- Не очень.

- He мудрено, - вздохнул Азадовский. - Короче, она стала тем, к

чему стремятся все люди, но не просто, скажем, грудой золота, которая

где-то лежит, а всем золотом вообще. Ну, как бы идеей.

- Теперь понял.

- А ее смерть стала хромым псом с пятью лапами, который должен

вечно спать в одной далекой стране на севере. Ты, наверно, уже

догадался, где именно. Вон он справа, видишь? Нога вместо хуя. Не дай

Бог такую во дворе повстречать.

- А как эту собаку зовут? - спросил Татарский.

- Хороший вопрос. Я, если честно, и не знаю. А чего ты спрашиваешь?

- А я читал что-то похожее. В статье из университетского сборника.

- А что именно?

- Долго рассказывать, - ответил Татарский. - Я всего и не помню.

- Про что статья-то? Про нашу контору?

Татарский догадался, что начальство шутит.

- Нет, - сказал он. - Про русский мат. Там было написано, что

матерные слова стали ругательствами только при христианстве, а раньше

у них был совсем другой смысл и они обозначали невероятно древних

языческих богов. И среди этих богов был такой хромой пес Пиздец с

пятью лапами. В древних грамотах его обозначали большой буквой "П" с

двумя запятыми. По преданию, он спит где-то в снегах, и, пока он спит,

жизнь идет более-менее нормально. А когда он просыпается, он

наступает. И поэтому у нас земля не родит, Ельцин президент и так

далее. Про Ельцина они, понятно, не в курсе, а так все очень похоже. И

еще было написано, что самое близкое понятие, которое существует в

современной русской культуре, - это детская идиома "Гамовер". От

английского "Game Over".

- Да по-английски-то я понял, - сказал Азадовский, - не дурак. Я не

понял, кому этот пиздец наступает?

- Не то чтобы кому-то или чему-то, а всему. Поэтому, наверно,

остальные боги и вмешались. Я специально спросил, как эту собаку

звали, - думал, может быть, это транскультурный архетип. А как богиню

зовут?

- Ее никак не зовут, - перебил голос сзади, и Татарский обернулся.

В дверях стоял Фарсук Сейфуль-Фарсейкин. Он был одет в длинный

серый плащ с капюшоном, из-под которого поблескивала золотая маска, и

Татарский узнал его только по голосу.

- Ее никак не зовут, - повторил Сейфуль-Фарсейкин, входя в комнату.

- Когда-то давно ее звали Иштар, но с тех пор ее имя много раз

менялось. Знаешь такой брэнд - No Name? И по хромой собачке та же

картина. А все остальное ты правильно сказал.

- Во, давай ты, Фарсук, поговори с ним, - сказал Азадовский, - а то

он и без нас все знает.

- Что это ты, интересно, знаешь? - спросил Фарсейкин.

- Так, - ответил Татарский, - мелочи. Вот, например, этот зубчатый

знак в центре плиты. Я знаю его смысл.

- И какой же этот смысл?

- "Быстро" по-древнеегипетски.

Фарсейкин засмеялся.

- Да, - сказал он, - нестандартно. Обычно новые члены думают, что

это шоколад "М&М". На самом деле это символ, указывающий на одно очень

древнее и довольно туманное изречение. Все древние языки, в которых

оно существовало, давно мертвы, и на русский его даже сложно перевести

- нет соответствующих глосс. Зато в английском ему точно соответствует

фраза Маршалла Мак-Лухана "The medium is the message" ["Посредник -

это послание" (англ.)]. Поэтому мы расшифровываем этот знак как две

соединенных буквы "М". То есть не только мы, конечно, - такие алтари

"Силикон Графикс" поставляет вместе с рендер-серверами.

- Так эта плита не настоящая?

- Почему. Самая настоящая, - ответил Фарсейкин. - Базальт, три

тысячи лет. Можешь потрогать. Я, правда, не уверен, что этот рисунок

всегда значил то, что он значит сейчас.

- А что это за росянка между богиней и псом?

- Это не росянка. Это дерево жизни. Еще это символ великой богини,

потому что одна из ее ипостасей - дерево с тремя корнями, которое

расцветает в наших душах. У этого дерева тоже есть имя, но его узнают

только на самых высоких стадиях посвящения в нашем обществе.

- А что это за общество? - спросил Татарский. - Чем занимаются его

члены?

- Можно подумать, ты не знаешь. Ты уже сколько времени у нас

работаешь? Вот всем этим его члены и занимаются.

- Как оно называется?

- Когда-то давно оно называлось Гильдией Халдеев, - ответил

Фарсейкин. - Но так его называли те, кто в нем не состоял, а только

про него слышал. Мы сами называем его Обществом Садовников, потому что

наша задача - пестовать священное дерево, которое дает жизнь великой

богине.

- Давно это общество существует?

- Очень давно. Говорят, что оно действовало еще в Атлантиде, но мы

для простоты считаем, что оно пришло из Вавилона в Египет, а оттуда -

к нам.

Татарский поправил сползшую с лица маску.

- Понятно, - сказал он. - Оно что, занималось строительством

Вавилонской башни?

- Нет. Вовсе нет. Мы не строительная контора. Мы просто слуги

великой богини. Если пользоваться твоей терминологией, мы следим,

чтобы Пиздец не проснулся и не наступил, это ты правильно понял. Я

думаю, ты понимаешь, что в России на нас лежит особая ответственность.

Пес спит именно здесь.

- А где именно?

- Повсюду, - ответил Фарсейкин. - Когда говорят, что он спит в

снегах, - это метафора. А то, что несколько раз в этом веке он почти

просыпался, - уже нет.

- Так чего же нам все время частоту опускают?

Фарсейкин развел руками.

- Человеческое легкомыслие, - сказал он, подходя к алтарю и снимая

с него золотую чашу. - Сиюминутные расчеты, близоруко понятая

конъюнктура. Но до конца нам ее никогда не опустят, не бойся. За этим

тщательно следят. А сейчас, если ты не возражаешь, перейдем к ритуалу.

Приблизившись к Татарскому, он положил руку ему на плечо.

- Встань на колени и сними маску.

Татарский послушно опустился на пол и снял маску с лица. Фарсейкин

окунул палец в чашу и провел на лбу Татарского мокрый зигзаг.

- Ты есть посредник, и ты есть послание, - сказал он, - и Татарский

понял, что линия на его лбу - сдвоенная "М".

- Что это за жидкость? - спросил он.

- Собачья кровь. Символику, надеюсь, не надо объяснять?

- Нет, - сказал Татарский, поднимаясь с пола. - Не дурак, читал

кое-что. Что дальше?

- Теперь ты должен заглянуть в священный глаз.

Почему-то Татарский вздрогнул, и Азадовский это заметил.

- Да не бойся ты, - вмешался он. - Через этот глаз великая богиня

узнает своего мужа. А поскольку муж у нее уже есть, это простая

формальность. Смотришься в глаз, выясняется, что ты не бог Мардук, и

мы спокойно работаем дальше.

- Какой бог Мардук?

- Ну, или не Мардук, - сказал Азадовский, вынимая из-под юбки пачку

"Мальборо" и зажигалку, - неважно. Это я так. Фарсук, ты объясни ему,

ты владеешь. А я отъеду в страну настоящих мужчин.

- Это тоже мифологема, - сказал Фарсейкин. - У великой богини был

муж, тоже бог, самый главный из всех богов, которого она опоила

любовным напитком, и он уснул в святилище на вершине своего зиккурата.

А поскольку он был бог, то и сон у него такой, что... Ну, в общем,

дело путаное, но весь наш мир со всеми нами и даже с этой богиней ему

как бы снится. И великая богиня постоянно ищет того, кому она снится,

потому что только через него она обретает свою жизнь. А поскольку

найти его нельзя, у нее есть символический земной муж, которого она

сама выбирает.

Татарский покосился на Азадовского. Тот кивнул головой и выпустил

сквозь ротовое отверстие маски аккуратное колечко дыма.

- Угадал, - сказал Фарсейкин. - Сейчас он. Для Лени, конечно,

довольно напряженный момент, когда кто-то другой заглядывает в

священный глаз, но пока все обходилось. Давай.

Татарский подошел к глазу на тумбочке и опустился перед ним на

колени. Синяя эмалевая роговица была отделена от зрачка тонким золотым

ободком, а сам зрачок был темным и зеркальным. Татарский увидел в нем

свое искривленное лицо, изогнутую фигуру Фарсейкина в темном капюшоне

и распухшее колено Азадовского.

- Софит поверните, - сказал кому-то Фарсейкин. - Так он не

разглядит. А надо, чтобы на всю жизнь запомнил.

На зрачок упала яркая полоса света, и Татарский перестал видеть

свое отражение - вместо него появились размытое золотое мерцание,

словно он только что несколько минут смотрел на заходящее солнце, а

потом закрыл глаза и увидел его заблудившийся в нервных окончаниях

отпечаток. "И что я должен был разглядеть?" - подумал он.

Сзади произошла быстрая суета, что-то металлическое тяжело звякнуло

о пол, и раздался хрип. Татарский мгновенно вскочил на ноги, отпрыгнул

от алтаря и обернулся. Сцена, которую он увидел, была настолько

нереальна, что он даже не испугался, решив, что это часть ритуала.

Саша Бло с Малютой, в пушистых белых юбках и болтающихся на груди

золотых масках, душили Азадовского желтыми нейлоновыми прыгалками,

стараясь держаться от него как можно дальше, а Азадовский, выпучив

бараньи глаза, обеими руками изо всех сил тянул к себе тонкую

нейлоновую струну. Силы, увы, были неравными - на его прорезанных

ладонях выступила кровь, окрасившая желтую нить, и он упал сначала на

колени, а потом на живот, накрыв грудью свалившуюся маску. Татарский

успел заметить момент, когда выражение удивления и оторопи в

направленных на него глазах Азадовского пропало, не сменившись никаким

другим. Только тогда он понял, что если это и было частью ритуала, то

совершенно неожиданной для Азадовского.

- Что такое? Что происходит?

- Спокойно, - сказал Фарсейкин. - Уже ничего не происходит. Все уже

произошло.

- Зачем? - спросил Татарский.

Фарсейкин пожал плечами:

- Великая богиня устала от мезальянса.

- Откуда вы знаете?

- На священном гадании в Атланте оракул предсказал, что у Иштар в

нашей стране появится новый муж. С Азадовским у нас давно были

проблемы, но вот кто этот новый, мы долго понять не могли. Про него

было сказано только то, что это человек с именем города. Мы думали,

думали, искали, а тут вдруг приносят из первого отдела твое личное

дело. По всем понятиям выходит, что это ты и есть.

- Я???

Вместо ответа Фарсейкин сделал знак Саше Бло и Малюте. Те подошли к

телу Азадовского, взяли его за ноги и поволокли из алтарной комнаты в

раздевалку.

- Я? - повторил Татарский. - Но почему я?

- Не знаю. Это ты у себя спроси. Меня вот богиня почему-то не

выбрала. А как бы звучало - человек, оставивший имя...

- Оставивший имя?

- Я, вообще, из поволжских немцев. Просто когда университет кончал,

с телевидения разнарядка пришла на чурку - корреспондентом в

Вашингтон. А я комсомольским секретарем был, то есть на Америку первый

в очереди. Вот мне на Лубянке имя и поменяли. Впрочем, это неважно.

Выбран ты.

- А вы бы согласились?

- Почему нет. Ведь как звучит - муж великой богини! Должность чисто

ритуальная, обязанностей никаких, а возможности широкие. Можно

сказать, любые. Но все, конечно, от воображения зависит. У покойного

уборщица каждое утро ковер кокаином из ведра посыпала. Ну, дач себе

настроил, картин каких-то накупил... А больше ничего и не придумал. Я

же говорю - мезальянс.

- А отказаться я могу?

- Не думаю, - сказал Фарсейкин.

Татарский поглядел в дверной проем, за которым происходило что-то

странное - Малюта с Сашей Бло укладывали Азадовского в контейнер в

форме большого зеленого шара. Его неестественно согнутое тело было уже

внутри; из открытой дверцы торчала волосатая нога в красном тапочке,

которая никак не хотела влезать внутрь.

- Что это за шар?

- Тут коридоры длинные и узкие, - ответил Фарсейкин. - Нести

замучаешься. А катить очень удобно. И когда на улицу выкатываешь, ни у

кого никаких вопросов. Это Сеня Велин перед смертью придумал. Какой

был дизайнер... И ведь тоже из-за этого идиота пропал. Как бы я хотел,

чтобы Сеня все это видел!

- А почему он зеленый?

- Не знаю. Какая разница. Ты, Ваван, не ищи во всем символического

значения, а то ведь найдешь. На свою голову.

В раздевалке раздался тихий хруст, и Татарский поморщился.

- Меня тоже когда-нибудь задушат? - спросил он.

Фарсейкин пожал плечами:

- Мужья великой богини, как ты понял, иногда меняются. Но это часть

профессии. Если не наглеть, то вполне можно дотянуть до старости. И

даже на пенсию выйти. Ты, главное, если сомневаешься в чем, сразу ко

мне. И советы мои слушай. Первый будет такой: ты, когда к Азадовскому

в кабинет переедешь, убери этот ковер прококаиненный. А то по городу

слухи ходят, какие-то совершенно левые люди на прием ломятся. Зачем

нам это?

- Ковер-то я уберу. А вот как мы всем остальным объясним, что я в

его кабинет переезжаю?

- Им ничего объяснять не надо. Все сами понимают. Других у нас не

держат.

Из раздевалки выглянул Малюта, который уже успел переодеться. Он на

секунду поднял глаза на Татарского, сразу же отвел их и протянул

Фарсейкину мобильный телефон Азадовского.

- Выкатывать? - деловито спросил он.

- Нет, - сказал Фарсейкин, - закатывать. Чего глупые вопросы

задаешь?

Дождавшись, пока металлический гул в длинной норе коридора стихнет,

Татарский тихо спросил:

- Фарсук Карлович, скажите мне по секрету...

- Да?

- Кто всем этим на самом деле правит?

- Мой тебе совет - не суйся, - сказал Фарсейкин. - Дольше будешь

живым богом. Да я, если честно, и сам не знаю. А столько лет уже в

бизнесе.

Он подошел к стене за алтарем, открыл ключом потайную маленькую

дверцу и, нагнувшись, вошел внутрь. За дверцей зажегся свет, и

Татарский увидел большую машину, похожую на раскрытую черную книгу с

двумя вертикальными цилиндрами из матового стекла по краям. На черной

плоскости, повернутой к Татарскому) белело слово "Compuware" и

незнакомый символ, а перед машиной стояло кресло вроде зубоврачебного

с ремнями и фиксаторами.

- Что это? - спросил Татарский.

- 3D-сканер.

- Зачем?

- Снимем с тебя облачко.

- А без этого нельзя?

- Никак. По ритуалу ты становишься мужем великой богини только

после того, как тебя оцифруют. Превратят, так сказать, в визуальный

ряд.

- И что, потом во все клипы и передачи будут вставлять? Как

Азадовского?

- Это твоя главная сакральная функция. У богини действительно нет

тела, но есть нечто, что заменяет ей тело. По своей телесной природе

она является совокупностью всех использованных в рекламе образов. И

раз она являет себя посредством визуального ряда, ты, чтобы стать

богоподобным, тоже должен быть преображен. Тогда вы будете иметь

возможность мистически слиться. Собственно, ее мужем станет именно

твоя 3D-модель, а сам будешь как бы... регент, что ли. Иди сюда.

Татарский нервно поежился, и Фарсейкин засмеялся:

- Да не бойся ты. Это не больно, когда сканируют. Как в ксероксе,

только крышкой не закрывают... Пока что не закрывают... Да ладно,

шучу, шучу. Давай быстрее, а то нас наверху ждут. Торжественный вечер

- твоя, так сказать, презентация. Расслабишься в узком кругу.

Татарский последний раз посмотрел на базальтовую плиту с собакой и

богиней и решительно нырнул в дверцу, за которой ждал Фарсейкин. Стены

и потолок комнатки были выкрашены в белый цвет, и она была почти пуста

- кроме сканера, в ней помещались стол с панелью управления и

несколько картонных ящиков от какой-то электроники у стены.

- Фарсук Карлович, вы слышали про птицу Семург? - спросил

Татарский, садясь в кресло и укладывая руки на подлокотники.

- Нет. А что это за птица?

- Была такая восточная поэма, - сказал Татарский, - я ее сам не

читал, слышал только. Про то, как тридцать птиц полетели искать своего

короля Семурга, прошли через много разных испытаний, а в самом конце

узнали, что слово "Семург" означает "тридцать птиц".

- Ну и что? - спросил Фарсейкин, втыкая черный штепсель в розетку.

- Да так, - сказал Татарский. - Я вот подумал, а может, наше

поколение, которое выбрало "Пепси", - вы ведь тоже в молодости выбрали

"Пепси", да?

- А что делать-то было, - пробормотал Фарсейкин, щелкая

переключателями на панели.

- Ну да... Мне одна довольно жуткая мысль пришла в голову - может

быть, все мы вместе и есть эта собачка с пятью лапами? И теперь мы,

так сказать, наступаем?

Фарсейкин, поглощенный своими манипуляциями, явно пропустил эти

слова мимо ушей.

- Так, - сказал он, - сейчас замри и не моргай. Готов?

Татарский сделал глубокий вдох.

- Готов, - сказал он.

Машина зажужжала, и белые матовые лампы по ее краям зажглись

ослепительным светом. Конструкция, похожая на раскрытую книгу, стала

медленно поворачиваться вокруг оси, в глаза Татарскому ударил белый

луч, и на несколько секунд он ослеп.

- Склоняюсь перед живым богом, - торжественно сказал Фарсейкин.

Когда Татарский открыл глаза, Фарсейкин, опустив лицо, стоял перед

креслом на коленях и протягивал ему маленький черный предмет. Это был

телефон Азадовского. Татарский осторожно взял его в руки и внимательно

рассмотрел: телефон выглядел как обычный маленький "Филлипс", только

на нем была всего одна кнопка в виде золотого глаза. Татарский хотел

спросить, в курсе ли Алла, но не успел - поклонившись, Фарсейкин

поднялся на ноги, попятился к выходу и деликатно закрыл за собой

дверцу.

Татарский остался один. Встав с кресла, он подошел к дверце и

прислушался. Ничего слышно не было - видимо, Фарсейкин был уже в

раздевалке. Татарский отошел в дальний угол комнаты и осторожно нажал

кнопку на телефоне.

- Алло, - тихо сказал он в трубку. - Алло!

- Склоняюсь перед живым богом, - отозвался голос Аллы. - Какие на

сегодня распоряжения, шеф?

- Пока никаких, - ответил Татарский, с удивлением чувствуя, что

новая роль дается ему без всяких усилий. - Хотя нет, знаешь что,

Аллочка, кое-что все-таки будет. Во-первых, пускай ковер в кабинете

свернут - надоел. Во-вторых, чтобы в буфете с этого дня была только

"Кока-кола" и никакой "Пепси". В-третьих, Малюта у нас больше не

работает... Да потому, что он нам тут нужен как собаке пятая нога.

Сценарии только чужие портит, а потом на бабки попадаем... И ты,

Аллочка, запомни - когда я чего говорю, ты не спрашиваешь "почему", а

берешь на карандашик. Поняла? Вот и хорошо.

Закончив разговор, Татарский попытался нацепить телефон на пояс, но

овчина эбих-илевки была слишком толстой. Несколько секунд он

раздумывал, куда его сунуть, а потом вспомнил, что сказал не все, и

нажал на золотой глаз снова.

- И вот еще что, - сказал он, - совсем забыл. Позаботьтесь о

Ростроповиче.

Туборг Мэн

3D-дублер Вавилена Татарского появлялся на экране несчетное число

раз, но сам Татарский, вспоминая пролетевшие как во сне былые дни,

любил пересматривать только несколько пленок. Первая -

пресс-конференция офицеров ФСБ, получивших приказ на ликвидацию

известного бизнесмена и политика Бориса Березовского: Татарский, в

глухой черной маске, сидит за уставленным микрофонами столом крайний

слева. Вторая - похороны телекомментатора Фарсука Сейфуль-Фарсейкина,

при странных обстоятельствах задушенного прыгалками в подъезде

собственного дома: Татарский, в черных очках и с черной повязкой на

рукаве, целует безутешную вдову и бросает на полузасыпанный гроб

зеленый бильярдный шар. Происхождение следующего сюжета малопонятно:

это выполненная скрытой камерой оперативная съемка разгрузки

американского военно-транспортного самолета "Геркулес С-130", севшего

на ночной Красной площади. Из самолета выносят множество картонных

коробок с надписью "electronic equipment" и необычным логотипом -

небрежно прочерченным контуром молочной железы такого размера, какой

достигается только установкой силиконового протеза. Татарский, в форме

омоновца, мерзнет в оцеплении. Следующее его появление всем известно -

это Степан Разин на Лобном месте в монументальном клипе для шампуня

"Head and Shoulders" (слоган "Снявши голову, по волосам не плачут").

Значительно менее известный клип, тоже снятый на Красной площади, -

это показанная несколько раз по Петербургскому телевидению реклама

"Кока-колы", изображающая слет радикальных фундаменталистов всех

главных мировых конфессий. Татарский изображает одетого во все черное

евангелиста из Альбукерки, Нью-Мексико, - яростно растоптав пустую

банку "Пепси-колы", он поднимает руку, указывает на Кремлевскую стену

и произносит стих из псалма номер 14:

"There they are in great dread,

For God is with the Righteous Generation!"

["И там они томятся в великом отчаянии,

Дата добавления: 2014-12-23