Gucci for men 2 страница

- Большой бизнес, - коротко ответил Морковин. - Про олигархов

слышал?

- Ага. И что они, собираются и решают? Или в письменном виде

концепции присылают?

Морковин зажал большим пальцем горлышко бутылки, потряс ее и стал

вглядываться в пузырьки - видимо, его что-то захватывало в этом

зрелище. Татарский молча ждал ответа.

- Ну как они могут где-то собираться, - отозвался наконец Морковин,

- когда их всех этажом выше делают. Ты же сейчас сам Березовского

видел.

- Ага, - вдумчиво ответил Татарский. - Ну да, конечно. А по

олигархам кто сценарии пишет?

- Копирайтеры. Все то же самое, только этаж другой.

- Ага. А как мы выбираем, что эти олигархи решат?

- Исходя из политической ситуации. Это ведь только говорят -

"выбираем". На самом деле особого выбора нет. Кругом одна железная

необходимость. И для тех, и для этих. Да и для нас с тобой.

- Так что, олигархов тоже нет никаких? Но ведь у нас снизу доска

висит - "Межбанковский комитет"...

- Да это чтоб мусора уважали, - ответил Морковин, - и с крышей

своей не лезли. Комитет-то мы межбанковский, это да, только все банки

эти - межкомитетские. А комитет - это мы. Во как.

- Понял, - сказал Татарский. - Кажется, понял... То есть как,

подожди... Выходит, что те определяют этих, а эти... Эти определяют

тех. Но как же тогда... Подожди... А на что тогда все опирается?

Не договорив, он взвыл от боли - Морковин изо всех сил ущипнул его

за кисть руки - так сильно, что даже оторвал маленький лоскуток кожи.

- А вот про это, - сказал он, перегибаясь через стол и заглядывая в

глаза Татарскому почерневшим взглядом, - ты не думай никогда. Никогда

вообще, понял?

- А как? - спросил Татарский, чувствуя, что боль только что

откинула его от края какой-то глубокой и темной пропасти. - Как не

думать-то?

- Техника такая, - сказал Морковин. - Ты как бы понимаешь, что

вот-вот эту мысль подумаешь в полном объеме, и тут же себя щипаешь или

колешь чем-нибудь острым. В руку, в ногу - неважно. Надо там, где

нервных окончаний больше. Типа как пловец в икру, когда у него

судорога. Чтобы не утонуть. И потом, постепенно, у тебя вокруг этой

мысли образуется как бы мозоль, и ты ее уже можешь без особых проблем

обходить стороной. То есть ты чувствуешь, что она есть, но никогда ее

не думаешь. И постепенно привыкаешь. Восьмой этаж опирается на

седьмой, седьмой опирается на восьмой, и везде, в каждой конкретной

точке в каждый конкретный момент, есть определенная устойчивость. А

завалит делами, нюхнешь кокоса и будешь конкретные вопросы весь день

решать на бегу. На абстрактные времени не останется.

Татарский залпом выпил остаток водки и несколько раз подряд ущипнул

себя за ляжку. Морковин грустно усмехнулся.

- Вот Азадовский, - сказал он, - почему он здесь всех разводит и

грузит? Да потому, что ему в голову даже не приходит, что во всем этом

есть что-то странное. Такие люди раз в сто лет рождаются. У человека,

можно сказать, чувство жизни международного масштаба...

- Хорошо, - сказал Татарский и еще раз ущипнул себя за ногу. - Но

ведь, наверно, нужно не только грузить и разводить, но еще и

регулировать? Ведь общество - вещь сложная. А для регулирования нужны

какие-то принципы?

- Принцип очень простой, - сказал Морковин. - Чтобы все в обществе

было нормально, мы должны всего лишь регулировать объем денежной

массы, которая у нас есть. А все остальное автоматически войдет в

русло. Поэтому ни во что нельзя вмешиваться.

- А как этот объем регулировать?

- А чтобы он у нас был максимальный.

- И все?

- Конечно. Если он у нас максимальный, это и значит, что все вошло

в русло.

- Да, - сказал Татарский, - логично. Но кто-то ведь должен всем

этим командовать?

- Чего-то быстро ты все понять хочешь, - нахмурился Морковин. - Я

говорю, погоди. Это, братец, большая проблема - понять, кто всем этим

командует. Скажу тебе пока так - миром правит не "кто", а "что".

Определенные факторы и импульсы, о которых знать тебе еще рано. Хотя,

Ваван, не знать про них ты просто не можешь. Такой вот парадокс...

Морковин замолчал и о чем-то задумался. Татарский закурил сигарету

- больше говорить не хотелось. В буфете тем временем появился новый

посетитель, которого Татарский сразу узнал, - это был известный

телеаналитик Фарсук Сейфуль-Фарсейкин. В жизни он выглядел намного

старше, чем на экране. Видимо, он возвращался с эфира: его лицо

покрывали крупные капли пота, а знаменитое пенсне сидело на носу

как-то косо. Татарский подумал, что Фарсейкин сразу кинется к буфету

за водкой, но тот подошел к их столу.

- Можно звук включить? - спросил он, кивая на телевизор. - Этот

клип сынишка мой делал. А я не видел еще.

Татарский поднял глаза. На экране происходило что-то странно

знакомое: на поляне посреди березового леса стоял хор морячков немного

подозрительного вида (Татарский сразу узнал Азадовского - тот стоял в

самом центре группы и был единственным, у кого на груди блестела

медалька). Обнявшись за плечи и раскачиваясь из стороны в сторону,

морячки неслышно подпевали желтоволосому солисту, похожему на Есенина

в кубе. Сначала Татарскому показалось, что солист стоит на пне

гигантской березы, но по идеально цилиндрической форме этого пня и

маленьким желтым лимонам, нарисованным на его поверхности, он

догадался, что это увеличенная во много раз банка софт-дринка,

раскрашенная то ли под березу, то ли под зебру. Вылизанный видеоряд

свидетельствовал, что клип из очень дорогих.

"Бом-бом-бом", - глухо выдали раскачивающиеся морячки. Солист

протянул руку от сердца к камере и тенором пропел:

- И Родина щедро

Поила меня

Березовым Спрайтом,

Березовым Спрайтом!

Татарский резким движением раздавил в пепельнице сигарету.

- Суки, - сказал он.

- Кто? - спросил Морковин.

- Если б знать... Слушай, а меня на какое направление хотят

поставить?

- Старшим криэйтором в отдел компромата. Еще на подхвате будешь во

время авралов. Так что стоять теперь будем, опираясь друг на друга.

Вот как эти морячки. Плечом к плечу... Ты извини, брат, что я тебя в

это впутал. Ботве ведь, кто этого не знает, им жить легче. Они даже

думают, что есть разные телеканалы, какие-то там телекомпании... Но на

то они и ботва.

Исламский фактор

Часто бывает - проезжаешь в белом "мерседесе" мимо автобусной

остановки, видишь людей, Бог знает сколько времени остервенело ждущих

своего автобуса, и вдруг замечаешь, что кто-то из них мутно и вроде бы

даже с завистью глядит на тебя. И на секунду веришь, что этот

украденный у неведомого бюргера аппарат, еще не до конца растаможенный

в братской Белоруссии, но уже подозрительно стучащий мотором с

перебитыми номерами, и правда трофей, свидетельствующий о полной и

окончательной победе над жизнью. И волна горячей дрожи проходит по

телу; гордо отворачиваешь лицо от стоящих на остановке и решаешь в

своем сердце, что не зря прошел через известно что и жизнь удалась.

Так действует в наших душах анальный вау-фактор. Но Татарскому

никак не удавалось испытать его сладостной щекотки. Возможно, дело

было в какой-то особой последождевой апатичности представителей

среднего класса, жавшихся на своих остановках. Или, может быть,

Татарский просто слишком нервничал - предстоял просмотр его работы, на

котором должен был присутствовать сам Азадовский. А может, дело было в

сбоях, которые в последнее время стал давать социальный локатор в его

душе.

"Если смотреть на происходящее с точки зрения чистой анимации, -

думал он, оглядывая экипажи соседей по пробке, - то все понятия у нас

перевернуты. Для небесного "Силикона", который обсчитывает весь этот

мир, мятый "Запорожец" куда более сложная работа, чем новый "БМВ",

который три года обдували в аэродинамических трубах. Так что все дело

в криэйторах и сценаристах. Но какая же гадина написала этот сценарий?

И кто тот зритель, который жрет свою пиццу, глядя на этот экран? И

самое главное, неужели все это происходит только для того, чтобы

какая-то жирная надмирная тушка наварила себе что-то вроде денег на

чем-то вроде рекламы? А похоже. Ведь известно: все в мире держится на

подобии..."

Пробка наконец стала рассасываться. Татарский включил радио. В

машину ворвался гнусавый, с подвывами голос, похожий на гул в печной

трубе:

- Ни иконы, ни Бердяев,

ни программа "Третий глаз"

не спасут от негодяев,

захвативших нефть и газ!

Рекламная служба Русского Радио!

Инфернальная веселость, которой дышал голос, не оставляла сомнений

в том, что говоривший и сам был не последним человеком среди этих

негодяев. Татарский нервно выключил радио и взялся за ручку

сцепления.

Его настроение совсем ухудшилось; захотелось живого человеческого

тепла. Вырулив из потока машин к автобусной остановке, он нажал на

тормоз. Разбитое боковое стекло будки было заделано рекламным щитом

телеканала СТС с аллегорическим изображением четырех смертных грехов с

пультами дистанционного управления в руках. На лавке под навесом

сидели неподвижная старуха с корзиной на коленях и кудрявый мужик лет

сорока в подмокшем военном ватнике, с бутылкой пива в руке. Отметив,

что в мужике еще достаточно жизненной силы, Татарский опустил стекло и

высунул локоть наружу.

- Простите, господин военный, - сказал он, - вы не подскажете, где

тут магазин "Мужские сорочки"?

Мужчина поднял на него взгляд. Видимо, он обо всем догадался,

потому что его глаза заволокло холодной белой яростью. Короткий обмен

взглядами оказался очень информативным - Татарский понял, что мужик

понял. А мужик, видимо, понял даже то, что Татарский понял, что

понят.

- Под Кандагаром было круче, - сказал мужик.

- Извините, что вы сказали?

- То и сказал, - ответил мужик, перехватывая бутылку за горлышко, -

что круче было под Кандагаром. А извинить не проси даже.

Что-то подсказало Татарскому, что мужик идет к его автомобилю не

для того, чтобы подсказать дорогу к магазину, и он вдавил педаль газа

в днище. Чутье не обмануло - через секунду по заднему стеклу что-то

сильно ударило, и оно покрылось сеткой трещин, по которой потекла вниз

белая пена. Под действием адреналиновой волны Татарский резко увеличил

скорость. "Вот мудак, - подумал он, оглядываясь. - Правильно таких

братва на квартиры ставит".

Когда он припарковался во дворе Межбанковского комитета, рядом с

его машиной затормозил красный "рэйнджровер" последней модели с

немыслимыми фарами над крышей и веселым рисунком на двери: восход

солнца над прерией и голова индейца в уборе из перьев. "Кто это,

интересно, на таких ездит?" - подумал Татарский и чуть задержался у

дверцы.

Из "рэйнджровера" вылез полный и низенький мужчина в подчеркнуто

буржуазном полосатом костюме, повернулся, и Татарский с изумлением

узнал в нем Сашу Бло - разжиревшего, еще сильнее облысевшего, но с той

же гримасой мучительного непонимания на лице.

- Саша, - сказал Татарский, - ты?

- А, Ваван, - сказал Саша Бло. - Тоже здесь? В компромате?

- Откуда ты знаешь?

- А оттуда все начинают. Чтоб руку набить. Креативный штат-то не

особо большой. Все друг с другом знакомы. Так что, если я тебя раньше

не видел, а теперь ты у этого подъезда паркуешься, значит, ты в отделе

компромата. Да и то - недели две, не больше. Элементарно, Ватсон.

- Месяц уже, - ответил Татарский. - А ты кем работаешь?

- Я? Я завотделом русской идеи. Это во флигеле. Идеи будут -

заходи.

- От меня толку мало, - ответил Татарский. - Я пробовал думать - не

выходит. Ты бы поездил по окраинам, поспрашивал у мужиков.

Саша Бло недовольно наморщился.

- Да я пробовал вначале, - сказал он. - Стакан нальешь, в глаза

заглянешь, а тебе в ответ: "Да разъебись ты на хуй, Мерседес

козлиный". Они круче "мерседеса" ничего представить не могут... И все

так деструктивно... Твоя?

Вопрос относился к машине Татарского.

- Ну, моя, - с достоинством ответил он.

- Понятно, - сказал Саша Бло, запирая дверь "рэйнджровера". - Сорок

минут позора, и ты на работе. Да ты не комплексуй. Все еще впереди.

Кивнув, он вприпрыжку побежал ко входу, отмахивая на ходу пухлой

засаленной папочкой. Татарский проводил его долгим взглядом, потом

поглядел на заднее стекло своей машины и вынул записную книжку.

"Главное зло в том, - записал он на последней странице, -

что люди строят общение друг с другом на

бессмысленно-отвлекающей болтовне, в которую они жадно,

хитро и бесчеловечно вставляют свой анальный импульс в

надежде, что для кого-то он станет оральным. Если это

случается, человек приходит в оргиастическое содрогание и

несколько секунд ощущает так называемое "биение жизни".

Азадовский с Морковиным сидели в просмотровом зале с самого утра.

Перед входом прохаживалось несколько человек, которые болтали о

политике и яростно ругали правительство. Татарский решил, что это

копирайтеры политического отдела, практикующие корпоративное

неделание. Их вызывали по одному; в среднем они проводили с

начальством минут по десять, а вопросы, которые там решались, явно

были государственного значения: Татарский понял это по несколько раз

долетевшему из зала голосу Ельцина, включенному на максимальную

громкость. Первый раз он недоуменно пробубнил:

- Зачем нам столько пилотов? Нам нужен один пилот, но готовый на

все! Вот у меня внук на Play Station играет - я как поглядел, так

сразу и понял...

Второй раз, видимо, крутили фрагмент из обращения к нации, потому

что голос Ельцина был торжественным и размеренным:

- Впервые за многие десятилетия у населения России появилась

возможность выбирать между сердцем и разумом...

Один проект завернули, что было ясно по лицу выходящего из зала

высокого усатого мужчины с ранней сединой, который держал в руках

багровый скоросшиватель с золотой надписью "Царь". Потом в зале стала

играть музыка - сначала долго тренькала балалайка и кто-то громко

ухал, а потом раздался высокий голос Азадовского:

- К чертовой матери! Будем с эфира снимать. По мне, так пусть лучше

Лебедь. У него хоть лысины нет. Следующий.

Очередь Татарского подошла не скоро - он был последним. Полутемный

зал, где ждал Азадовский, был мрачно-шикарным, но несколько архаичным,

словно его оборудовали и обставили еще в тридцатые или сороковые годы.

Войдя, Татарский почему-то пригнулся, трусцой добежал до первого ряда

и пристроился на краю стула слева от Азадовского, который пускал

дымные струи в луч видеопроектора. Азадовский пожал ему руку не глядя

- он явно был не в духе. Татарский знал, в чем дело, - Морковин

объяснил еще вчера.

"Опустили до трехсот, - мрачно сказал он. - За Косово. Помнишь, при

коммунистах сливочного масла не хватало? А сейчас - машинного времени.

Есть в истории этой страны что-то фатальное. Азадовский теперь лично

все болванки смотрит. На главный рендер пускают только после

письменного распоряжения, так что старайся".

Как выглядит так называемая болванка, то есть непросчитанный эскиз,

Татарский увидел в первый раз. Не будь он сам автором сценария, он

никогда бы не догадался, что зеленый контур, пересеченный тонкими

желтыми пунктирами, - это стол, на котором разложена "монополия".

Фишки были одинаковыми красными стрелками, а игральные кости - двумя

синими пятнышками. В нижней части экрана парами выскакивали цифры от

одного до шести, выданные генератором случайных чисел, и ходы

соответствовали выпавшим очкам, - игра была смоделирована честно. Но

самих игроков пока не существовало: вместо них за столом сидели

скелетоны из проградуированных линий с кружками-шарнирами. Были видны

только лица, составленные из грубых полигонов, - борода Салмана

Радуева походила на рыжий кирпич, приделанный к нижней части лица, а

Березовского можно было узнать только по сиреневым треугольникам

бритых щек. Как и следовало ожидать, выигрывал Березовский.

- Да, - заговорил он, перетряхивая кости зелеными стрелками

пальцев, - с "монополией" в России-матушке проблема. Купишь пару улиц,

а потом выясняется, что там люди живут.

Радуев засмеялся:

- Это не только в России. Это везде. И я тебе больше скажу, Борис,

люди не просто там живут, а часто еще и думают, что это их улицы.

Березовский бросил кости. У него снова выпало две шестерки.

- Не совсем так, - сказал он. - В наше время люди узнают о том, что

они думают, по телевизору. Поэтому, если ты хочешь купить пару улиц и

не иметь потом бледный вид, надо сначала сделать так, чтобы над ними

торчала твоя телебашня.

Раздался писк, и в углу стола возникла анимационная вставка:

военная рация с длинной антенной. Радуев поднес ее к головному

шарниру, что-то коротко сказал по-чеченски и поставил назад.

- А я своего теледиктора продаю, - сказал он и щелчком пальца

отправил фишку в центр стола. - Не люблю телевидение.

- Покупаю, - быстро отозвался Березовский. - А почему ты его не

любишь?

- Там происходит слишком частое соприкосновение мочи с кожей. Как

ни включаю телевизор, так сразу же моча начинает соприкасаться с

кожей.

- Так ведь не с твоей кожей, Салман.

- Вот именно, - раздраженно сказал Радуев, - тогда почему они

соприкасаются у меня в голове? Им что, больше негде?

Верхнюю часть лица Березовского закрыл прямоугольник с подробно

просчитанной парой глаз. Они беспокойно покосились на Радуева,

несколько раз моргнули, и прямоугольник исчез.

- А действительно, чья моча? - повторил Радуев таким тоном, словно

эта мысль только что пришла ему в голову.

- Да брось, Салман, - примирительно сказал Березовский.

- Давай лучше ходи.

- Подожди, Борис. Я хочу узнать, чья моча и кожа соприкасаются друг

с другом в моей голове, когда я смотрю твой телевизор.

- А почему он мой?

- Труба проходит по моему полю, значит, за трубу отвечаю я. Ты сам

это сказал. Так? Значит, если на твоих клетках все теледикторы, ты

отвечаешь за телевизор. Вот и скажи, чья моча плещется в моей голове,

когда я его смотрю?

Березовский почесал подбородок.

- Моча твоя, Салман, - решительно сказал он.

- Почему?

- А чья же она может быть? Подумай сам. За твою отвагу тебя

называют "человек с пулей в голове". Я думаю, что тот, кто решился бы

облить тебя мочой, когда ты смотришь телевизор, прожил бы не долго.

- Правильно думаешь.

- Значит, Салман, это твоя моча.

- А как она попадает мне в голову, когда я смотрю телевизор?

Поднимается вверх из мочевого пузыря?

Березовский протянул руку к костям, но Радуев закрыл их ладонью.

- Объясни, - потребовал он. - Тогда будем играть дальше.

На лбу Березовского вылез анимационный квадратик, в котором

появилась глубокая морщина.

- Хорошо, - сказал он, - я попробую объяснить.

- Говори.

- Когда Аллах сотворил этот мир, - начал Березовский, быстро

взглянув вверх, - он сначала его помыслил. А потом уже создал

предметы. Все священные книги говорят, что в начале было слово. Что

это значит на юридическом языке? На юридическом языке это значит, что

в первую очередь Аллах создал понятия. Грубые предметы - это удел

людей, а у Аллаха, - он опять быстро посмотрел вверх, - вместо них

идеи. Так вот, Салман, когда по телевизору ты смотришь рекламу

прокладок и памперсов, в голове у тебя не жидкая человеческая моча, а

понятие мочи. Идея мочи соприкасается с понятием кожи. Понял?

- Круто, - сказал Радуев задумчиво. - Но я не до конца понял. В

моей голове соприкасаются идея мочи и понятие кожи. Так?

- Так.

- А у Аллаха вместо вещей идеи. Так?

- Так, - сказал Березовский и нахмурился. На его иссиня-бритых

скулах появились анимационные заплаты, в которых напряглись желваки.

- Значит, в моей голове происходит соприкосновение мочи Аллаха с

кожей Аллаха, да будет благословенно его имя? Так?

- Наверно, можно сказать и так, - сказал Березовский, и на его лбу

опять появилась вставка с морщиной. (Татарский обозначил это место в

сценарии словами: "Березовский чувствует, что разговор идет не

туда".)

Радуев погладил рыжий кирпич бороды.

- Истинно говорил аль-Халладж, - сказал он, - самое большое чудо -

это человек, не видящий вокруг себя чудесного. Но скажи мне, почему

так часто? Один раз на моей памяти моча соприкасалась с кожей

семнадцать раз за один час.

- Ну, это, наверно, для отчета в "Гэллап Медиа", - снисходительно

ответил Березовский. - Сначала проворовались, а потом бюджет

закрывали. А что такого? Сколько времени продадим, столько раз и

поставим.

Скелетон Радуева качнулся к столу.

- Подожди-подожди. Ты хочешь сказать, что сколько тебе дадут денег,

столько раз моча соприкоснется с кожей?

- Ну да.

- И ты можешь решать это лично?

- Естественно, - ответил Березовский. - Я, конечно, в мелочи не

вхожу, но замыкается на мне. А как?

- И ты собираешься делать это и дальше?

- Конечно, - сказал Березовский. - Это ведь у кого моча

соприкасается с кожей. А у кого деньги со счетом.

Скелетон Радуева закрыла вставка с довольно грубо прорисованным

туловищем в иорданской военной форме. Он сунул руку за спинку стула,

вытащил оттуда "калашников" и навел его в лицо компаньону.

- Ты что, Салманчик? - тихо спросил Березовский, рефлекторно

поднимая руки.

- Ты говоришь, что Аллах вначале сотворил понятия, - сказал Радуев,

- так вот, по всем понятиям человек, который за деньги готов брызгать

мочой на кожу Аллаха, не должен поганить эту землю.

Вставка с иорданским туловищем исчезла, на экран вернулись тонкие

линии скелетона, а "калашников" превратился в покачивающийся пунктир.

Верхняя часть головы Березовского, в которую уперся этот пунктир,

скрылась за анимационной заплатой с мохнатым сократовским лбом,

покрывшимся за секунду крупными каплями пота.

- Спокойно, Салманчик, спокойно, - сказал Березовский. - Два

человека с пулей в голове за одним столом - это будет перебор. Не

волнуйся.

- Как не волнуйся? Каждую каплю мочи, которую ты уронил на Аллаха

за деньги, ты будешь смывать ведром своей крови, я тебе отвечаю.

В сощуренных глазах Березовского отразилась бешено работающая

мысль. В сценарии так и было написано - "бешено работающая мысль", и

Татарский даже не представлял, какая технология помогла аниматорам

достичь настолько буквальной точности.

- Слушай, - сказал Березовский, - мне сейчас тревожно станет. Башка

у меня, конечно, не бронированная, базара нет. Но ведь и у тебя тоже,

как ты хорошо знаешь. А здесь везде моя пехота... Ага... Вот чего тебе

по рации сказали.

Радуев засмеялся:

- В журнале "Форбс" написали, что ты все схватываешь на лету. Но

каждый человек, который все схватывает на лету, пишет дальше "Форбс",

должен быть готов к тому, что когда-нибудь на лету схватят его самого.

Отдыхает твоя пехота.

- Выписываешь "Форбс"?

- А то. Чечня теперь часть Европы.

- Так если ты такой культурный, чего ты ствол хватаешь? - сказал

Березовский с раздражением.

- Давай как два европейца перетрем, без этих волчьих понтов.

- Ну давай.

- Вот ты сказал, что каждую каплю мочи я буду смывать ведром крови.

- Сказал, - с достоинством подтвердил Радуев. - И повторю.

- Но ведь мочу нельзя отмыть кровью. Это тебе не "Тайд".

(Татарскому пришло в голову, что фраза "Мочу нельзя отмыть кровью" -

прекрасный слоган для общенациональной рекламы "Тайда", но он

постеснялся доставать записную книжку при Азадовском.)

- Это верно, - согласился Радуев.

- И потом, ты согласен, что ничего в мире не происходит без воли

Аллаха?

- Согласен.

- Так, едем дальше. Неужели ты думаешь, что я смог бы... смог бы...

ну, смог бы сделать то, что сделал, если бы на это не было воли

Аллаха?

- Нет.

- Едем еще дальше, - уверенно продолжал Березовский. - Попробуй

посмотреть на вещи так: я просто орудие в руках Аллаха, а что и почему

делает Аллах, уразуметь нельзя. И потом, если бы не воля Аллаха, я не

собрал бы все телебашни и теледикторов на своих трех клетках. Так?

- Так.

- Еще базары есть?

Радуев ткнул Березовского стволом в лоб.

- Есть, - сказал он. - Мы поедем еще дальше. Я тебе скажу, как

говорят у нас в селе старые люди. По замыслу Аллаха, этот мир должен

быть подобен тающей во рту малине. А люди вроде тебя из-за своей

алчности превратили его в мочу, соприкасающуюся с кожей. Может быть,

воля Аллаха была и на то, чтобы в мир пришли такие люди, как ты. Но

Аллах милостив, поэтому его воля есть и на то, чтобы грохнуть людей,

из-за которых жизнь не кажется малиной. А после разговора с тобой она

кажется мне не малиной, а мочой, которая разъела мне весь мозг, понял,

нет? Поэтому оптимальным решением для тебя будет помолиться.

Березовский вздохнул.

- Я вижу, ты хорошо подготовился к беседе. Ну, ладно. Допустим, я

сделал ошибку. Как я могу ее загладить?

- Загладить? Загладить такое оскорбление? Не знаю. Нужно сделать

какое-нибудь богоугодное дело.

- Какое, например?

- Не знаю, - повторил Радуев. - Построить мечеть. Или медресе. Но

это должна быть очень большая мечеть. Такая, чтобы в ней можно было

отмолить грех, который я совершил, сев за стол с человеком, брызжущим

мочой на кожу Неизъяснимого.

- Ясно, - сказал Березовский, чуть опуская руки. - А если

конкретно, насколько большая?

- Думаю, первый взнос - миллионов десять.

- А не много?

- Я не знаю, много это или нет, - рассудительно сказал Радуев,

огладив бороду рукой, - потому что категории "много" и "мало" мы

познаем в сравнении. Но ты, может быть, заметил стадо козлов, когда

подъезжал к моему штабу?

- Заметил. А какая связь?

- Пока эти двадцать миллионов не придут на мой счет в Исламский

банк, тебя будут каждый час семнадцать раз окунать в бочку с козлиной

мочой, и она будет соприкасаться с твоей кожей, и ты будешь думать,

много это или мало - семнадцать раз в час.

- Эй-эй-эй, - сказал Березовский, опуская руки. - Ты что? Только

что было десять миллионов.

- Ты про перхоть забыл.

- Послушай, Салманчик, так дела не делают.

- Ты хочешь заплатить еще десять за запах пота? - спросил Радуев и

тряхнул автоматом. - Хочешь?

- Нет, Салман, - устало сказал Березовский. - За запах пота я

платить не хочу. Кстати, кто это нас снимает на скрытую камеру?

- Какую камеру?

- А что это за портфель на подоконнике? - Березовский ткнул пальцем

в экран.

- Ах ты, шайтан, - пробормотал Радуев и поднял автомат.

По экрану прошел белый зигзаг, все затянула серая рябь, и в зале

зажегся свет.

Азадовский крякнул и переглянулся с Морковиным.

- Ну как? - робко спросил Татарский.

- Скажи мне, ты где работаешь? - брезгливо спросил Азадовский. - В

пи-ар отделе "Логоваза"? Или у меня в группе компромата?

- В группе компромата, - ответил Татарский.

- Какое у тебя было задание? Сценарий переговоров Радуева с

Дата добавления: 2014-12-23