ПАРЛАМЕНТ 4 страница

из комиссионного в Южном порту. На нем был черный кожаный пиджак,

тяжелая золотая цепь и спортивные штаны. Но, судя по машине, он

олицетворял тот редкий случай, когда солдату удается дослужиться до

генерала. Перебросившись с Ханиным парой слов, он пошел к двери. Ханин

остался на месте.

Дверь открылась. Незнакомец грузно вошел в вагончик, поглядел

сначала на Гусейна, потом на Татарского, а потом на прикованного к

лавке. На его лице изобразилось изумление. Секунду он стоял

неподвижно, словно не веря своим глазам, а потом шагнул к

прикованному, схватил его за волосы и два раза сильно ударил лицом о

колено. Тот попытался защититься свободной рукой, но не успел.

- Так вот ты где, сука! - надсаживаясь, выкрикнул вошедший, и его

лицо побагровело еще сильнее. - А мы тебя две недели по всему городу

ищем. Что, спрятаться захотел? Бинтуешься, коммерсант ебаный?

Татарский с Гусейном переглянулись.

- Эй, ты не очень, - неуверенно сказал Гусейн. - Он, конечно,

коммерсант, базара нет, но это все-таки мой коммерсант.

- Чего? - спросил неизвестный, отпуская окровавленную голову. -

Твой? Он моим коммерсантом был, когда ты еще коз в горах пас.

- Я в горах не коз пас, а козлов, - спокойно ответил Гусейн. - А

если ты быковать приехал, так я тебе кольцо в нос продену, реально

говорю.

- Как ты сказал? - наморщился неизвестный и расстегнул пиджак, под

левой полой которого что-то бугрилось. - Какое кольцо?

- Вот это, - сказал Гусейн, вынимая из кармана гранату.

Вид сведенных усиков мгновенно успокоил неизвестного.

- Мне этот гад деньги должен, - сообщил он.

- Мне тоже, - сказал Гусейн, убирая гранату.

- Мне он первому должен.

- Нет. Первому он должен мне.

Минуту они глядели друг на друга.

- Хорошо, - сказал неизвестный. - Завтра встретимся и обсудим. В

десять вечера. Где?

- А прямо сюда приходи.

- Забились, - сказал неизвестный и ткнул пальцем в Татарского: -

Молодого я с собой беру. Он подо мной ходит.

Татарский вопросительно посмотрел на Гусейна. Тот ласково

улыбнулся:

- К тебе базаров больше нет. Друг твой на себя все стрелки перевел.

А так, по-человечески, - заходи. Цветов принеси, роз. Я их люблю.

Выйдя на улицу вслед за всеми, Гусейн закурил сигарету и оперся

спиной о стену вагончика. Сделав два шага, Татарский обернулся.

- Я пиво забыл, - сказал он.

- Иди возьми, - ответил Гусейн.

Татарский вернулся в вагончик и взял со стола последнюю банку

"Туборга". Прикованный к лавке замычал и поднял свободную руку.

Татарский заметил в ней квадратик цветной бумаги, взял его и торопливо

сунул в карман. Пленник издал тихий стон октавой выше, покрутил

пальцем диск невидимого телефона и прижал ладонь к сердцу. Татарский

кивнул и вышел. Куривший у крыльца Гусейн, кажется, ничего не заметил.

Незнакомец и Ханин были уже в машине; как только Татарский сел на

переднее сиденье, она сразу тронулась.

- Познакомьтесь, - сказал Ханин. - Ваван Татарский, один из наших

лучших специалистов. А это, - Ханин кивнул на незнакомца,

выруливавшего на дорогу, - Вовчик Малой, почти твой тезка. Еще

Ницшеанцем зовут.

- Да ну это так, хуйня, - быстро пробормотал Вовчик, смаргивая. -

Давно это было.

- Это, - продолжал Ханин, - человек с очень важной экономической

функцией. Можно сказать, ключевое звено либеральной модели в странах с

низкой среднегодовой температурой. Ты в рыночной экономике понимаешь

немного?

- Децул, - ответил Татарский и свел два пальца, оставив между ними

миллиметровый зазор.

- Тогда ты должен знать, что на абсолютно свободном рынке в силу

такого определения должны быть представлены услуги ограничителей

абсолютной свободы. Вовчик - как раз такой ограничитель. Короче, наша

крыша...

Когда машина затормозила у светофора, Вовчик Малой поднял на

Татарского маленькие невыразительные глаза. Непонятно было, отчего его

называли "малым", - он был мужчиной крупных размеров и изрядного

возраста. Его лицо было типичной бандитской пельмениной невнятных

очертаний, не вызывавшей, впрочем, особого отвращения. Оглядев

Татарского, он сказал:

- Короче, ты в русскую идею въезжаешь?

Татарский вздрогнул и выпучил глаза.

- Нет, - сказал он. - Не думал на эту тему.

- Тем лучше, - влез Ханин. - Как говорится, со свежей головой...

- А зачем это нужно? - спросил Татарский, оборачиваясь к нему.

- Тебе заказ на разработку, - ответил Ханин.

- От кого?

Ханин кивнул на Вовчика.

- Вот тебе ручка и блокнот, - сказал он, - слушай его внимательно и

делай пометки. Потом по ним распишешь.

- А че тут слушать, - буркнул Вовчик. - И так все ясно. Скажи,

Ваван, когда ты за границей бываешь, унижение чувствуешь?

- Я там не был никогда, - признался Татарский.

- И молодец. Потому что поедешь - почувствуешь. Я тебе точно говорю

- они нас там за людей не считают, как будто мы все говно и звери. То

есть когда ты в каком-нибудь "Хилтоне" весь этаж снимешь, тогда к

тебе, конечно, в очередь встанут минет делать. Но если на каком-нибудь

фуршете окажешься или в обществе, так просто как с обезьяной говорят.

Чего, говорят, у вас крест такой большой - вы что, богослов? Я б тебе,

блядь, такое богословие в Москве показал...

- А почему такое отношение? - перебил Ханин. - Мнение есть?

- Есть, - сказал Вовчик. - Все потому, что мы у них на пансионе. Их

фильмы смотрим, на их тачках ездим и даже хавку ихнюю едим. А сами

производим, если задуматься, только бабки... Которые тоже по всем

понятиям ихние доллары, так что даже неясно, как это мы их производить

ухитряемся. Хотя, с другой стороны, производим же - на халяву-то никто

не дал бы... Я вообще-то не экономист, но точно чувствую - дело

гнилое, какая-то тут лажа зарыта.

Вовчик замолчал и тяжело задумался. Ханин собирался что-то

вставить, но Вовчик вдруг взорвался:

- Но они-то думают, что мы культурно опущенные! Типа как чурки из

Африки, понимаешь? Словно мы животные с деньгами. Свиньи какие или

быки. А ведь мы - Россия! Это ж подумать даже страшно! Великая

страна!

- Да, - сказал Ханин.

- Просто потеряли на время корни из-за всей этой байды. Сам знаешь,

какая жизнь, - пернуть некогда. Но это ж не значит, что мы забыли,

откуда мы родом, как негры эти козлиные...

- Давай без эмоций, - сказал Ханин. - Объясни парню, чего ты от

него хочешь. И попроще, без лирики.

- Короче, я тебе сейчас ситуацию просто объясню, на пальцах, -

сказал Вовчик. - Наш национальный бизнес выходит на международную

арену. А там крутятся всякие бабки - чеченские, американские,

колумбийские, ну ты понял. И если на них смотреть просто как на бабки,

то они все одинаковые. Но за каждыми бабками на самом деле стоит

какая-то национальная идея. У нас раньше было православие,

самодержавие и народность. Потом был этот коммунизм. А теперь, когда

он кончился, никакой такой идеи нет вообще, кроме бабок. Но ведь не

могут за бабками стоять просто бабки, верно? Потому что тогда чисто

непонятно - почему одни впереди, а другие сзади?

- Во как, - сказал Ханин. - Учись, Ваван.

- И когда наши русские доллары крутятся где-нибудь в Карибском

бассейне, - продолжал Вовчик, - даже на самом деле не въедешь, почему

это именно русские доллары. Нам не хватает национальной

и-ден-тич-ности...

Последнее слово Вовчик выговорил по складам.

- Понял? У чеченов она есть, а у нас нет. Поэтому на нас как на

говно и смотрят. А надо, чтобы была четкая и простая русская идея,

чтобы можно было любой суке из любого Гарварда просто объяснить:

тыр-пыр-восемь-дыр, и нефига так глядеть. Да и сами мы знать должны,

откуда родом.

- Ты давай задачу ставь, - сказал Ханин и подмигнул Татарскому в

зеркальце. - Это ж мой главный криэйтор. У него минута времени больше

стоит, чем мы с тобой вместе в неделю зарабатываем.

- Задача простая, - сказал Вовчик. - Напиши мне русскую идею

размером примерно страниц на пять. И короткую версию на страницу. Чтоб

чисто реально было изложено, без зауми. И чтобы я любого импортного

пидора - бизнесмена там, певицу или кого угодно - мог по ней развести.

Чтоб они не думали, что мы тут в России просто денег украли и стальную

дверь поставили. Чтобы такую духовность чувствовали, бляди, как в

сорок пятом под Сталинградом, понял?

- А где я ее... - начал Татарский, но Ханин перебил:

- А это уж, родной, твое дело. Сроку у тебя день, работа срочная.

Потом ты мне для других дел нужен будешь. И учти: кроме тебя, мы эту

идею еще одному человеку заказали. Так что старайся.

- Кому, если не секрет? - спросил Татарский.

- Саше Бло. Слышал про такого?

Татарский промолчал. Ханин сделал знак Вовчику, и машина

остановилась. Протянув Татарскому сотенную бумажку, Ханин сказал:

- Это тебе на такси. Езжай домой работать. И больше сегодня не пей.

Выйдя на тротуар, Татарский дождался, пока машина уедет, и достал

визитку кавказского пленного. Она выглядела странно - в центре была

нарисована секвойя, а все остальное место занимали звезды, полосы и

орлы. Поверх этого римского великолепия было напечатано кудрявыми

золотыми буквами:

Открытое акционерное общество

"ТАМПОКО"

Прохладительные напитки и соки

Менеджер по размещению акций

Михаил НЕПОЙМАН

- Ага, - пробормотал Татарский. - Помним-помним.

Спрятав визитку в карман, он повернулся к потоку машин и поднял

руку. Такси остановилось почти сразу.

Таксист был толстощеким увальнем с выражением сосредоточенной обиды

на лице. У Татарского мелькнула мысль, что он похож на переполненный

водой презерватив, которого достаточно слегка коснуться чем-нибудь

острым, чтобы он выплеснулся на окружающих одноразовым водопадом.

- Скажите, - спросил Татарский неожиданно для себя, - вы случайно

не знаете, что такое русская идея?

- Ха, - сказал водитель, словно только и ждавший этого вопроса. - Я

тебе сейчас расскажу. Я же сам мордвин наполовину. Так вот, когда я в

армии служил, в первый год, в учебке, там один сержант был по фамилии

Харлей. "Я, - говорил, - мордву и чурок ненавижу!" Посылал меня зубной

щеткой очко драить. Два месяца, сука, надо мной издевался. А потом

вдруг приходят к нам в учебку сразу три брата-мордвина - и все

штангисты, ты себе можешь представить? Кто здесь, говорят, мордву не

любит?

Водитель счастливо засмеялся, и машина широко вильнула на дороге,

чуть не выскочив на встречную полосу.

- А при чем здесь русская идея? - вжавшись в сиденье, спросил

испуганный Татарский.

- А при том. Этот Харлей таких пиздянок получил, что потом две

недели в медсанбате отлеживался. Во как. И еще потом раз пять его

метелили, пока до дембеля дотянул. Если б только метелили...

- Вот здесь, пожалуйста, остановите, - не выдержал Татарский.

- Здесь нельзя, - сказал шофер, - развернуться надо. Я говорю, если

бы его только били... Не-ет!..

Татарский смирился, и, пока машина везла его домой, шофер посвятил

его в такие подробности судьбы сержанта-шовиниста, которые уничтожили

даже малейшую возможность сострадания - ведь за ним, в сущности,

всегда стоит короткий миг отождествления, а здесь оно было невозможно,

потому что на него не решались ни ум, ни душа. Впрочем, это была

обычная армейская история. Когда Татарский вылез, водитель сказал ему

вслед:

- А насчет идеи этой я тебе прямо скажу - хрен его знает. Мне бы на

бензин заработать да на хань. А там - что Дудаев, что Мудаев, лишь бы

лично меня мордой об стол не били.

Возможно, из-за этих слов Татарский снова вспомнил о прикованном

менеджере, который набирал в пустоте телефонный номер. Войдя в

подъезд, он остановился. Только тут до него дошло, чего требует

ситуация на самом деле. Вытащив из кармана визитку, он записал на ее

обороте:

Акции ТАМПОКО!

Сегодня - лист бумаги,

А завтра - ведра сока!

"Хвойное дерево, значит, - подумал он. - Ладно. Дадим человеку

последний шанс. Позвоню, когда Гусейн его отпустит. А пока пусть

сворачивает доллары трубочками".

Институт пчеловодства

Часто бывает: выходишь летним утром на улицу, видишь перед собой

огромный, прекрасный, спешащий куда-то мир, полный невнятных обещаний

и растворенного в небе счастья, и вдруг мелькает в душе пронзительное

чувство, спрессованное в долю секунды, что вот лежит перед тобой

жизнь, и можно пойти по ней вперед без оглядки, поставить на карту

самого себя и выиграть, и промчаться на белом катере по ее морям, и

пролететь на белом "мерседесе" по ее дорогам. И сами собой сжимаются

кулаки, и выступают желваки на скулах, и даешь себе слово, что еще

вырвешь зубами много-много денег у этой враждебной пустоты, и сметешь

с пути, если надо, любого, и никто не посмеет назвать тебя

американским словом loser.

Так действует в наших душах оральный вау-фактор. Но Татарский,

бредя к метро с папкой под мышкой, был равнодушен к его требовательным

позывам. Он ощущал себя именно "лузером", то есть не просто полным

идиотом, а вдобавок к этому военным преступником и неудачным звеном в

биологической эволюции человечества.

Вчерашняя попытка сочинить русскую идею кончилась первым в карьере

Татарского полным провалом. Сначала задание показалось ему несложным,

но, сев за стол) он с ужасом понял, что ничего, абсолютно ничего не

приходит в голову. Не помогла даже планшетка, к которой он в отчаянии

обратился, когда стрелки часов переехали за полночь. Че Гевара,

правда, отозвался, но в ответ на вопрос о русской идее выдал какой-то

странный кусок:

Россияне!

Правильнее было бы говорить об орально-анальном

вау-воздействии, так как эти влияния сливаются в один

импульс, и именно этот комплекс эмоций, этот их конгломерат

и считается социально ценной проекцией человека. Отметим,

что реклама изредка предпочитает квазиюнгианский подход

квазифрейдистскому: бывает, что за приобретением

материального объекта стоит не голый акт монетаристического

совокупления, а поиск магического свойства, способного

убрать орально-анальную стимуляцию на второй план. Например,

сине-зеленая зубная щетка гарантирует каким-то образом

возможность безопасно перелезать с верхнего балкона на

нижний, холодильник защищает от гибели под обломками

сорвавшегося с крыши рояля, а банка маринованных киви

спасает от авиакатастрофы, - но это подход, который

большинство профессионалов считает устаревшим. Аминь.

О русской идее здесь напоминало только блатное обращеньице

"россияне", всегда казавшееся Татарскому чем-то вроде термина

"арестанты", которым воры в законе открывают свои письменные послания

на зону, так называемые "малявы". Но даже несмотря на это сходство,

Вовчик Малой вряд ли остался бы доволен получившимся отрывком. Попытки

Татарского выйти на связь с каким-нибудь более компетентным в вопросе

духом кончились ничем. Правда, после обращения к духу Достоевского, на

которого Татарский возлагал особые надежды, возникли некоторые

побочные эффекты: планшетка мелко затряслась и запрыгала, словно ее

дергало во все стороны несколько одинаково сильных присутствий, но

оставшиеся на бумаге кривые загогулины тоже не годились заказчику,

хотя, конечно, можно было тешить себя мыслью, что искомая идея

настолько трансцендентна, что это единственный способ как-то

зафиксировать ее на бумаге. Но, как бы там ни было, работу Татарский

не сделал.

Страничку с отрывком про зубную щетку и киви, которая лежала в его

папочке, нельзя было показывать Ханину ни при каких обстоятельствах, а

показать что-то было необходимо, и ум Татарского был занят

самобичеванием. Он переделывал все брэнд-нэймы, в названии которых

встречалось слово "laser", и сладостно применял их к себе; "LoserJet"

и "Loser-Max" хлестко ударяли по душе и позволяли забыть на секунду о

надвигающемся позоре.

Впрочем, ближе к метро Татарский немного отвлекся. Там творилось

что-то странное. Стояло оцепление - десятка два ментов с автоматами,

которые переговаривались друг с дружкой по рациям, делая героические и

таинственные лица. В центре оцепленного пространства небольшой кран

грузил на платформу тягача обгоревшие остатки лимузина. Вокруг остова

машины ходило несколько людей в штатском, которые внимательно

оглядывали асфальт, подбирали с него что-то и укладывали в пластиковые

пакеты вроде мусорных. Все это Татарский разглядел с возвышенности, а

когда он спустился к станции, происходящее скрыла толпа, через которую

не было никакой возможности пробиться. Потыкавшись в потные спины

сограждан, Татарский вздохнул и пошел дальше.

Ханин был не в духе. Уронив лоб в ладонь, он чертил кончиком

сигареты в пепельнице какие-то каббалистические знаки. Татарский сел

на край стула напротив и, прижимая к груди папочку, сбивчиво

заговорил:

- Я, конечно, написал. Как мог. Но я, по-моему, облажался, и

Вовчику это давать не надо. Дело в том, что это такая тема... Такая,

оказывается, непростая тема... Может быть, я могу придумать слоган,

или дополнить brand essence русской идеи, или как-то расширить то, что

напишет Саша Бло, но концепцию мне делать рано. Я это не из скромности

говорю, а объективно. В общем...

- Забудь, - перебил Ханин.

- А что такое?

- Завалили Вовчика.

- Как? - откинулся Татарский на стуле.

- А очень просто, - сказал Ханин. - У него вчера стрелка была с

чеченами. Как раз возле твоего дома, кстати. Он на двух машинах

подкатил, с бойцами, достойно все. Думал, как у людей будет. А эти

гады за ночь окоп вырыли на холме напротив. И, как он подъехал,

долбанули из двух огнеметов "шмель". А это вещь страшная. Дает

объемный взрыв с температурой две тысячи градусов. У Вовчика машина

бронированная была, только она ведь от нормальных людей бронированная,

а не от выродков...

Ханин махнул рукой.

- Вовчика сразу, - добавил он тихо. - А остальных бойцов, кто после

взрыва жив остался, из пулемета добили, когда они из машин

повыскакивали. Я не понимаю, как с такими людьми бизнес вести. И люди

ли они вообще. Н-да... Укатали сивку крутые урки...

Вместо приличествующей моменту скорби Татарский, к своему стыду,

испытал облегчение, граничащее с эйфорией.

- Да, - сказал он, - теперь понимаю. Я сегодня одну из этих машин

видел. Он прошлый раз на другой был, так что я ничего плохого не

подумал даже. Мало ли, думаю, кого грохнули - каждый день ведь

кого-то... А теперь вижу - все один к одному. И что это для нас значит

в практическом плане?

- Отпуск, - сказал Ханин. - На неопределенный срок. Очень большой

вопрос надо решать. Гамлетовский. Мне уже звонили с утра два раза.

- Из милиции? - спросил Татарский.

- Да. А потом из кавказского землячества. Пронюхали, гады, что

коммерсант освободился. Как акулы. По запаху крови. Так что вопрос

стоит теперь чисто конкретный. Черножопые крышу дают реально, а мусора

просто деньги тянут. Чтоб на стрелку поехали, надо все сапоги им

вылизать. Но грохнуть могут те и эти. А мусора, между прочем,

особенно. Как они на меня сегодня наехали... Мы, говорят, знаем, что у

тебя бриллианты. А какие у меня бриллианты? Скажи, какие?

- Не знаю, - ответил Татарский, вспомнив фотографию бриллиантового

колье с обещанием вечности, виденную у Ханина в туалете.

- Ладно, ты не бери в голову. Живи, люби, работай... Тебя, кстати,

ждут в соседней комнате.

- Кто? - вздрогнул Татарский.

- Да какой-то знакомый твой. Говорит, у него к тебе дело.

Морковин выглядел так же, как во время последней встречи, только в

его проборе стало больше седых волос, а глаза сделались печальней и

мудрее. На нем был строгий темный костюм, полосатый галстук и такой же

платок в нагрудном кармане. Увидев Татарского, он встал со стула,

широко улыбнулся и раскрыл руки для объятий.

- Ух, - сказал он, хлопая Татарского по спине, - ну и морда у тебя,

Ваван. Давно пьешь-то?

- Только из штопора выхожу, - виновато ответил Татарский. - Мне тут

такое задание дали, что иначе невозможно.

- Это ты о нем по телефону рассказывал?

- Когда?

- Не помнишь, что ли? Я так и думал. Ты сильно не в себе был.

Говорил, что концепцию пишешь для Бога, а на тебя за это древний змей

наезжает. Еще работу просил новую найти - говорил, что устал от

мирского...

- Хватит, - сказал Татарский, поднимая ладонь. - Не гони волну. Я и

так в говне по уши.

- Так тебе правда работа нужна?

- Еще как. Нас за одну ногу мусора тянут, а за другую чечены. Всех

в отпуск гонят.

- Ну так пойдем. У меня, кстати, в машине пиво есть.

Морковин приехал на крошечном синем "БМВ", похожем на торпеду на

колесах. Сидеть в нем было непривычно - тело принимало полулежачее

положение, колени поднимались к груди, а дно кузова неслось так близко

к асфальту, что мышцы живота непроизвольно сжимались каждый раз, когда

машина подпрыгивала на очередной выбоине.

- Тебе на такой ездить не страшно? - спросил Татарский. - Вдруг

кто-нибудь лом забудет в люке. Или железный прут из асфальта будет

торчать...

Морковин ухмыльнулся.

- Я понимаю, о чем ты говоришь, - сказал он. - Но к этому ощущению

я давно привык на работе.

Машина затормозила на перекрестке. Справа остановился красный джип

с шестью мощными фарами на крыше. Татарский покосился на водителя -

это был низколобый мужчина с мощными надбровными дугами, практически

вся кожа которого была покрыта густой черной шерстью. Одна его рука

поглаживала руль, а в другой была пластиковая бутылка "Пепси".

Татарский вдруг сообразил, что машина Морковина гораздо круче, и

испытал крайне редкое в своей жизни воздействие анального вау-фактора.

Чувство, надо признать, было захватывающим. Высунув локоть в окно, он

отхлебнул пива и поглядел на водителя джипа примерно так, как моряки с

кормы авианосца смотрят на пигмея, подплывшего на плоту торговать

гнилыми бананами. Водитель поймал взгляд Татарского, и некоторое время

они смотрели друг другу в глаза. Татарский почувствовал, что мужчина в

джипе воспринимает этот затянувшийся обмен взглядами как приглашение к

схватке - когда машина Морковина наконец тронулась, на неглубоком дне

его глаз уже закипала ярость. Татарский отметил, что уже видел где-то

это лицо. "Наверно, киноактер", - подумал он.

Морковин выехал на свободную полосу и поехал быстрее.

- Понимаю, зачем ты на такой машине ездишь, - задумчиво сказал

Татарский, косясь на красные угли приборной доски.

- Ну и зачем?

- Как бы это сказать... Для баланса ощущений.

Морковин поднял брови:

- А что. Можно и так сказать.

Татарский выкинул пустую банку в окно.

- Слушай, - спросил он, - а куда мы едем?

- В нашу организацию.

- Что за организация?

- Увидишь. Не хочу портить впечатление.

Через несколько минут машина затормозила у ворот в высокой

решетчатой ограде. Ограда выглядела солидно - ее прутья походили на

циклопические чугунные копья с позолоченными наконечниками. Морковин

показал милиционеру в будке какую-то карточку, и ворота медленно

раскрылись. За ними был огромный сталинский дом конца сороковых годов,

похожий на что-то среднее между ступенчатой мексиканской пирамидой и

приземистым небоскребом, выстроенным в расчете на низкое советское

небо. Верхняя часть фасада была покрыта лепными украшениями -

склоненными знаменами, мечами, звездами и какими-то зазубренными

пиками; это напоминало о древних войнах и забытом запахе пороха и

славы. Сощурив глаза, Татарский прочитал лепную надпись под самой

крышей: "Вечная слава героям!"

"Вечная слава - это им многовато будет, - мрачно подумал он. -

Хватило бы и пенсии".

Татарский много раз проходил мимо этого здания; давным-давно кто-то

говорил ему, что это секретный институт, где разрабатывают новые виды

оружия. Это было похоже на правду, потому что у ворот висела

казавшаяся приветом из античности доска с гербом СССР и золотой

надписью "Институт пчеловодства". Татарский успел рассмотреть под ней

неброскую металлическую табличку со словами: "Межбанковский комитет по

информационным технологиям".

Место для парковки было плотно заставлено машинами; Морковин с

трудом втиснулся между огромным белым "линкольном" и серебристой

гоночной "маздой".

- Я хочу представить тебя своему начальству, - сказал Морковин,

запирая машину. - Веди себя естественно. Но не говори лишнего.

- А что значит "лишнее"? С чьей точки зрения?

Морковин покосился на него:

- Например, вот это твое высказывание. Оно совершенно лишнее.

Пройдя через двор, они вошли в боковой подъезд и оказались в сером

мраморном зале с ненатурально высоким потолком, где сидело несколько

охранников в черной униформе. Они выглядели куда серьезнее, чем

обычные менты, и дело было не в чешских "скорпионах", которые висели у

них на плечах. Менты просто не годились для сравнения - их синяя

форма, излучавшая когда-то государственный гнет всеми своими

пуговицами и лычками, давно уже вызывала у Татарского презрительное

недоумение; за ней до такой степени ничего не стояло, что делалось все

непонятнее - с какой стати эти люди постоянно останавливают машины на

дорогах и требуют денег. Зато черная униформа охраны била наотмашь:

дизайнер (Морковин сказал, что это Юдашкин) гениально соединил в ней

эстетику зондеркоманды СС, мотивы фильмов-антиутопий о тоталитарном

обществе будущего и ностальгические темы гей-моды времен Фредди

Меркьюри. Подбитые ватой плечи, глубокий вырез на груди и

раблезианский гульфик смешивались в такой коктейль, что связываться с

одетыми в эту форму людьми не хотелось. Message был очевиден даже

идиоту.

В лифте Морковин вынул маленький ключ, вставил его в скважину на

панели и нажал самую верхнюю кнопку.

- И вот еще что, - сказал он, поворачиваясь к зеркальной стене и

поправляя волосы. - Не бойся показаться дураком. Наоборот, бойся

показаться очень умным.

- Почему?

- Потому что тогда немедленно возникнет вопрос: если ты такой

умный, то почему ты нанимаешься на работу, а не нанимаешь на нее?

- Логично, - сказал Татарский.

- А вот цинизма побольше.

- Это легко.

Двери лифта открылись. За ними был коридор, выстланный серой

ковровой дорожкой с желтыми звездами. Татарский вспомнил, что так же

выглядит мостовая какого-то бульвара в Лос-Анджелесе. Коридор кончался

черной дверью без таблички, над которой висела маленькая телекамера.

Морковин дошел до середины коридора, достал из кармана телефон и

набрал номер. Две или три минуты прошли в тишине. Морковин терпеливо

ждал. Наконец на том конце линии ответили.

- Здорово, - сказал Морковин. - Это я. Да, привел. Вот он.

Морковин повернулся и поманил к себе Татарского, который оробело

стоял у дверей лифта. Татарский подошел и по-собачьи поднял глаза на

объектив камеры. Видимо, собеседник Морковина сказал что-то смешное,

потому что Морковин захихикал и потрепал Татарского по плечу.

- Ничего, - сказал он, - обкатаем.

Замок щелкнул, и Морковин подтолкнул Татарского вперед. Дверь за

Дата добавления: 2014-12-23