Levi-Strauss C. Structural Anthropology, V 2. Chicago. 1983

§ 25

§ 24

Следующий вопрос – как дружина перешла от внешней военной функции к осуществлению также и внутреннего принуждения. Этот вопрос мы здесь подчеркнем особо, поскольку он практически никогда не формулируется и даже не осознан как вопрос в современной социальной науке. Имеющиеся гипотезы государствогенеза обсуждали обычно единую проблему возникновения институциональной силовой конструкции, осуществляющей власть в обществе на основе принуждения. Мы же разделяем возникновение силовой подсистемы и обретение ею внутренней репрессивной функции.

Кода такое разделение ясно сформулировано, сам факт логического различия этих двух вопросов становится очевидным. Далее возможны три варианта. Первый: силовая надстройка сразу формируется как внутренне репрессивная. Второй: она возникает как внешний силовой кулак, который лишь потом начинает грозить, а иногда и бить по собственному населению. Третий: внешняя и внутренняя силовые проекции возникают параллельно. Как ясно из предыдущего изложения, нашей логике отвечает второй вариант, в котором формирование привилегированно вооруженной, превосходящей всех других социальных субъектов социальной подсистемы и обретение ею внутренней репрессивной функции разделены не только логически, но и хронологически как существенно разные стадии политогенеза.

Как ни странно это может показаться, некий зародыш такой постановки вопроса мы находим у Энгельса в работе «Антидюринг». К сожалению, в написанном позже «Происхождении семьи, частной собственности и государства», где развернута классовая модель государствогенеза, не осталось места более ранним продуктивным идеям, не получившим развития также в советском и постсоветском обществознании. Приведем здесь две довольно обширные цитаты:

«Государство, к которому стихийно сложившиеся группы одноплеменных общин в результате своего развития пришли сначала только в целях удовлетворения своих общих интересов (например, на Востоке — орошение) и для защиты от внешних врагов, отныне получает в такой же мере и назначение — посредством насилия охранять условия существования и господства правящего класса против класса угнетённого» [282].

«Группировка общин в более крупное целое вызывает опять-таки новое разделение труда и учреждение органов для охраны общих интересов и для отпора противодействующим интересам. Эти органы, которые в качестве представителей общих интересов целой группы общин занимают уже по отношению к каждой отдельной общине особое, при известных обстоятельствах даже антагонистическое, положение, становятся вскоре ещё более самостоятельными, отчасти благодаря наследственности общественных должностей, которая в мире, где всё происходит стихийно, устанавливается почти сама собой, отчасти же благодаря растущей необходимости в такого рода органах, связанной с учащением конфликтов с другими группами. Нам нет надобности выяснять здесь, каким образом эта всё возраставшая самостоятельность общественных функций по отношению к обществу могла со временем вырасти в господство над обществом» [283].

Мы выделили жирным шрифтом именно те слова, которые непосредственно совпадают с нашей позицией. И хотя подход Энгельса носит в целом более общий характер, чем нам представляется верным, но нельзя не отметить, что именно он первым указал на то, что война (хотя и наряду с другими факторами) приводит к появлению стоящей над обществом структуры, и что эта структура лишь впоследствии начинает господствовать над собственным обществом.

Из современных авторов некий намек на похожую постановку вопроса неявно содержится у Кревельда: «Военные истоки правительственных институтов выдает тот факт, что, вероятно, все города требовали от своих граждан прохождения военной службы и участия в определенном количестве военных кампаний, прежде чем выдвигать свою кандидатуру на публичную должность»[284].

Итак, в отличие от Энгельса, попытаемся все же выяснить, как дружина перешла от внешней военной функции к осуществлению также и внутреннего принуждения или, по его выражению, выросла в господство над обществом.

Вероятно, именно формат вождества сделал возможным образование достаточно устойчивых политий, существенно различающихся между собой по размеру и силе, что, в свою очередь, создало условия для подчинения одного общества другим.

Подчинение сильным вождеством более слабого начиналось с военной победы и закреплялось, по-видимому, через два основных механизма. Один – угроза нового нападения и расправы. Однако, во-первых, такая угроза эффективна только при наличии достаточно очевидного и устойчивого силового превосходства одной политии над другой. Во-вторых, при наличии реальной угрозы, причем не только имуществу, но и жизни, даже оседлое население предпочтет покинуть опасную территорию и поселиться как можно дальше от мощного и свирепого соседа. Поэтому главным становится другой механизм – заложничество.

Институт заложничества, как мы видели в первой части, является ровесником человеческого общества. Однако ранее оно носило горизонтальный, добровольный, взаимный характер и служило миру, начиная от краткосрочных перемирий, сопровождавшихся временным обменом заложниками, и заканчивая формированием устойчивой замиренной среды, поддерживаемой экзогамными браками, когда жены, проживавшие в общностях мужей, в случаях обострения отношений общностей превращались в заложниц, что препятствовало войне и принуждало к мирному поиску путей разрешения конфликтов. Теперь же заложничество трансформировалось из горизонтального и двустороннего в вертикальное и одностороннее. Победившее в военном столкновении более сильное вождество захватывало в плен сыновей или других ближайших родственников вождя побежденной политии, тем самым привязывая к себе соседей, заставляя их платить дань и в целом подчиняя своей воле. Эффективность такой практики доказывает вся история расширения империй, от Шумер до, скажем, движения России через Сибирь до Дальнего Востока и Аляски[285].

Однако чисто силовое удержание в подчинении периферических вождеств не было достаточно надежным и в силу попыток отбить заложников, и в силу того, что вообще силовой баланс – вещь неустойчивая, зависящая, например, от наличия возможности заключения военных союзов и прочих изменчивых обстоятельств. Поэтому институт заложничества претерпел дальнейшую трансформацию: дети вождей и отчасти иной знати покоренных вождеств превращались из обычных пленников в привилегированных гостей, приближались ко двору победившего вождя, обретая положение воспитанников. Эта практика также хорошо известна вплоть до XX века.

Новая структура, сохраняя «заложническую» основу, имела шансы обрести весьма длительную устойчивость в силу ряда дополнительных факторов. Во-первых, конструкция предполагала защиту центром периферийного вождества от других угрожающих политий. Во-вторых, периферийной аристократии реально открывались головокружительные, выражаясь нынешним языком, карьерные перспективы в гораздо более крупном и сильном обществе. В-третьих, периферийные вожди получали со стороны центра дополнительную мощную поддержку против возможных внутренних конкурентов. Тем самым создавалась объективная база для взаимопроникновения центральной и периферийных элит и, в конечном счете, для интеграции центрального и периферийных вождеств в новый тип политии – империю.

Разумеется, закрепление нового общества было возможно только через утверждение единой имперской идеологии. При всем многообразии известных – и тем более неизвестных – исторических вариантов, ключевым моментом новой идеологии должна была стать достаточно серьезная легитимизация власти центрального вождя на периферических территориях, а также взаимное признание населением всех вождеств, метрополии и периферии, друг друга как «своих», хотя бы отчасти, хотя бы в противопоставлении с внешними и безусловно враждебными «чужими». По всей видимости, первые империи имели в качестве метрополии мощное сложное вождество с дружиной и гораздо более слабые вождества в качестве провинций.

И сложное вождество, и империя, в отличие от современного унитарного государства, состоят из относительно автономных социальных подсистем. Однако это сходство не должно закрывать принципиального различия (которое, еще раз повторим, не замечает Карнейро). Оно состоит в том, что простые вождества объединяются в сложные добровольно, пусть и ввиду необходимости противодействия внешним угрозам, тогда как провинции присоединяются метрополией силовым путем. Это отличие генезиса империи сохраняется в ней, пока она остается империей. Империя может распасться (видимо, такова, в конечном счете, участь большинства), может интегрироваться в национальное государство (вероятно, гораздо реже), но пока она остается империей, каковы бы ни были идеологические конструкции, они не могут ни затушевать факта силового захвата и удержания, ни стереть клейма второсортности с населения провинций.

Являлись ли описанные империи, метрополиями которых выступало вождество с дружиной, государствами, точнее - государственными обществами? М. В. Кревльд считает, что «большинство самых примитивных из них в действительности правильнее было бы считать разросшимися вождествами»[286]. По нашему мнению, здесь мы уже попадаем в зону терминологических условностей. Но во всяком случае, это начало выхода за пределы вождества и вхождения в формат государственности. Еще не вся империя, но уже ее часть – состоящая из провинций периферия – живет по правилам, соблюдение которых поддерживается принуждением, хотя и имеющим существенно иную форму, чем привычная современному человеку.

Ощущающее свою «второсортность» население провинций, несмотря на всю внешнюю атрибутику лояльности, часто гипертрофированную, в действительности мечтает о самостоятельности. Поэтому когда в силу каких-либо обстоятельств власть вождя в метрополии ослабевает – а это, как мы говорили выше, далеко не редкость, – в провинциях начинаются сепаратистские процессы. Однако если центральная власть вновь обретает силу, то сепаратистов ждет кара. Дружина обрушивает всю мощь на мятежную провинцию, восстанавливая подчинение метрополии.

Подавление дружиной провинциального мятежа – это не внешняя война, а карательная акция внутри собственной политии. Обагрив руки в крови «своих» (пусть не до конца, пусть «второсортных», но все же хотя бы относительно «своих»), дружина начинает переходить Рубикон, превращаясь из чисто внешнего кулака также и во внутреннюю репрессивную структуру. И когда в самой метрополии, представляющей собой сложное вождество, намечаются процессы, направленные против вождя, он задействует уже готовую к этому дружину для их подавления. Конституирование силовой власти разрушает институт родства в качестве «несущей конструкции» общества. Место ее занимает государство.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ОБ ИТОГАХ РАССМОТРЕНИЯ И ДАЛЬНЕЙШЕЙ СУДЬБЕ ПРАВА И ГОСУДАРСТВА

Подведем итоги нашего разговора о происхождении права и государства, в котором мы обнаружили важнейшие, сущностные характеристики этих социальных феноменов.

Вопреки легизму, государство не создает права. Более того, в действительности государство исходно формируется именно как принципиально АНТИПРАВОВОЙ институт. Сущность права, возникшего задолго до государства, состоит в замене силового противостояния рациональным договором равных, нарушение которого (или подозрение в нарушении) порождает не нападение, а разрешающую конфликт рациональную судебную процедуру. Возникновение государства есть возврат к силовому началу в отношениях различных социальных субъектов, в чем и состоит его антиправовой характер.

Последнее не означает, что возникновение государства есть нечто сугубо отрицательное. Государство возникает в логике эволюции политики, т.е., деятельности, направленной на усиление социального целого. Логика политики и логика права принципиально различны; в разных исторических и социальных обстоятельствах они соотносятся по-разному. Государство усиливает общество относительно окружения, поэтому государственные политии постепенно вытесняют другие формы социальной организации. Но будучи силовой надстройкой над собственным обществом, государство превращается в репрессивно-эксплуататорскую структуру, начинает относиться к своим как к чужим и принудительно перераспределяет в свою пользу социальные, в том числе материальные, блага. Лица, причастные к осуществлению государственной власти, превращаются в особый социальный слой, присваивающий эти блага. Количественный рост этого слоя требует возникновения механизма его институционального воспроизводства, который и формируется на наследственной основе, трансформируя «государственных людей» в устойчивый класс.

В завершение добавим еще несколько слов о дальнейшей судьбе и взаимоотношении права и государства.

В значительной мере подавив правовые начала общественной жизни, государство, однако, их не уничтожило. Право продолжало действовать в отношениях равных, да и вообще, в той мере, в которой оно не вступало в противоречие с доминирующим политико-силовым порядком. Последний поддерживался также религиозной идеологией, в развитых обществах институционально организованной в виде церкви, предполагающей особую связь главы государства, как бы он ни назывался, со сверхъестественными силами и утверждающей ценности патернализма (отеческая забота со стороны власти, сыновнее почитание со стороны подданных). Повсеместно конкурируя, церковь и государство в то же время выступали стратегическими партнерами.

Все более важной подсистемой в системе правоотношений выступали отношения экономические. В преддверии Нового времени население Европы в основном организуется в т.н. национальные государства, утверждающиеся в военной конкуренции друг с другом. Важнейшим фактором роста военной мощи становится производственный и финансовый потенциал политий, мобилизуемый государством для ведения войны. Преимущества оказываются у тех обществ, где большее значение имеет система экономико-правовых отношений, способствующих устойчивому росту производства, денежного обращения, развитию систем кредитования и т.п. Появляется выраженная тенденция повышения роли экономико-правовых механизмов в сравнении с политико-силовыми. Революции Нового времени представляют собой качественный скачок в этом процессе. Закрепившееся за ними обозначение «буржуазные» верно указывает руководящую силу, но не историческую сущность этих революций, состоящую в том, что это революции экономические, то есть преодолевающие доминирование политико-силового и устанавливающие доминирование экономического механизма поддержания социального порядка.

Возникающая принципиально новая социально-политическая конструкция означает и кардинальное изменение типа легитимности, ранее опиравшейся на иррациональную веру в сверхъестественные силы, стоящие за земной властью.

Рационализация самого христианского сознания, происходившая бок о бок и во взаимозависимости с усилением рациональных экономико-правовых начал в социокультурном пространстве, привела, в конечном счете, к появлениям доказательств бытия Бога, и это было началом конца прежней ментальности: если бытие Бога ставится в зависимость от рационального доказательства, то уже не Бог, а сама рациональность превращается в основу основ. В этом же контексте оказывается возможным и начинается становление науки, ее институционализация и проникновение в образование.

Институционально организованная наука, ее гносеологическая рефлексия, становятся важнейшими факторами изменения сознания, а через него и бытия. Организованный скептицизм как одна из конституирующих норм науки принципиально противоречит и слепой вере, и иерархической организации общества: в науке нет власти, кроме власти рациональной аргументации. Декартово внутринаучное требование поставить все перед судом разума превращается в универсальный стандарт рациональности. Намечается, а затем возникает и распространяется атеизм. Религиозно-идеологический фундамент прежней государственности начинает рассыпаться, и в конце концов здание рушится.

Единственной альтернативой религиозной легитимизации централизованной социальной власти, сформировавшейся в вождестве и сохранявшейся тысячелетия, является концепция общественного договора. Последующая политическая эволюция представляет собой поиск, развитие и совершенствование институциональных механизмов организации рационального социально-политического дискурса, функцией которого и является формирование и поддержание общественного договора.

Легитимизирующая новое государство идея общественного договора – имманентно правовая по самой своей сути, поскольку право есть система взаимных обязательств, возникающих из договоров равных свободных субъектов. С утверждения этой идеи начинается движение к правовому государству, то есть к государству, в котором законодательство есть результат общественного договора. Движение это долгое и трудное, неразрывно связанное со становлением гражданского общества, то есть общества, в котором, во-первых, базовым социальным субъектом выступает индивид (а не группа типа рода, клана и т.п.), во-вторых, существует система негосударственных институтов, причем такая, которая способна контролировать государство.

Только связанное и контролируемое правом и институтами гражданского общества государство перестает возвышаться над обществом как репрессивная эксплуататорская надстройка. Отсутствие или разрушение этих уз чревато страшными последствиями, особенно в современных условиях, когда сила оружия, концентрируемого в руках государства, позволяет подчинять огромные массы населения, истребляя всех, кто оказывает сопротивление. Тоталитарные режимы разного образца – не исторические эксцессы, а закономерные проявления эволюции собственной сущности государства в условиях слабости права и гражданских институтов.

Государство – важнейший социальный институт, без которого сегодня и, по крайней мере, еще очень долго обойтись на Земле невозможно. Но предоставленное само себе оно несет колоссальные угрозы, избежание которых возможно лишь через постоянный правовой и институциональный контроль над ним со стороны общества.

ЛИТЕРАТУРА

1. Allen J. Hostages and Hostage-Taking in the Roman Empire.Cambridge, 2006.

2. Boesch C., Crockford C., Herbinger I., Wiitig R., Moebius Y., Normand E. Intergroup conflicts among chimpanzees in Ta'i National Park: lethal violence and the female perspective. American. Journal of Primatology. 2008. V. 70.

3. Chapais B. The Deep Structure of Human Society: Primate Origins and Evolution // Mind the gap. Tracing the Origins of Human Universals. Springer, Heidelberg, Dordrecht, London, New-York. 2010.

4. Chapais В. Primeval Kinship: How Pair Bonding Gave Birth to Human Society. Harvard University Press, Cambridge, MA, 2008.

5. Choi J.-K., Bowles S. The Coevolution of Parochial Altruism and War // Science. 2007. V. 318, № 5850.

6. Claessen H.J.M. Aspekts of law and order in early state societies // The Law’s Beginnings. Edited by F.J.M. Feldbrugge. Leiden – Boston: Martinus Nijhoff.

7. Claessen H.J.M., Skalnik P. The Early State. The Hague: Mouton.1978.

8. Cornelius Tacitus. Germania // Dialogus, Agricola, Germania. London, 1932.

9. Crofoot M., Wrangham R. Intergroup Aggression in Primates and Humans: The Case for a Unified Theory // Mind the gap. Tracing the Origins of Human Universals. Springer, Heidelberg, Dordrecht, London, New-York. 2010.

10. Emerson R. W. Business Law. New-York, 2003.

11. Emmons G. The Tlingit Indians. Seattle & London - New York, 1993.

12. Freud S. Totem und Tabu; Gesammelte Schriften. Vol. X. Leipzig-Zurich: International Psychoanalytischer Verlag. 1924.

13. Hammer E., Salvin M. The Taking of Hostages in Theory and Practice // The American Journal of International Law, Vol_ 38, No_ 1 (Jan_, 1944).

14. Herrmann E., Call J., Hernàndez-Lloreda M.V., Hare B., Tomasello M. Humans Have Evolved Specialized Skills of Social Cognition: The Cultural Intelligence Hypothesis // Science. 2007. V. 317.

15. Herrmann I., Palmieri D. A haunting figure. The hostage through the ages // ernationsl review of the Red Cross. Volume 87 Number 857 March 2005.

16. Holms O. The Common Law. Boston, 1881.

17. Johnson H.M. Sociology: A Systematic Introduction. New York,‎ 2006.

18. Kern Reeve H., Bert Hölldobler. The emergence of a superorganism through intergroup competition // Proceedings of the National Academy of Sciences of the USA. June 5, 2007 vol. 104 no 23.

20. Levi-Strauss C. The elementary structures of kinship. Boston. 1969.

21. Lewis Herbert S Warfare and the origin of the state // Claessen, Henri J. M. And Peterr Skalnik, The Study of the State, The Hague, Mouton publishers, 1981.

22. Malinowski B. Sex and Repression in Savage Society. London: Kegan Paul. 1927.

23. Myers F.R. 1979. Emotions and the Self: A Theory of Personhood and Political Order among the Pintupi // Ethos. v. 7.

24. Páez R. Wild scenes in South America, or life in the llanos of Venezuela‎ New York, 1863.

25. Pound R. Jurisprudence. New Jersey, 2000.

26. Reisman W. M. Law in Brief Encounters, Yale University Press, 1999.

27. Rodseth, L., Wrangham, R.W., Harrigan, A.M., and Smuts, B.B. (1991). The human community as a primate society. Current Anthropology, 32.

Дата добавления: 2014-12-29