Отечественной философии

Русская идея как мировоззренческая доминанта

Обращение к истокам русской культуры в рамках философской мысли обусловлено тем, что решение проблем преемственности с культурным наследием и его обновления стало кардинальным условием духовного возрождения России.

Призывая соотечественников к серьезному изучению своей страны, к постижению души народа со всеми ее светлыми и темными свойствами, считая это важной религиозной и нравственной обязанностью каждого, Н.В. Гоголь приходил к невеселому выводу: «Велико незнанье России посреди России». Думается, что эта простая, но в высшей степени ценная мысль-завещание Гоголя заключается в акцентировании внимания на действительной истории всей русской культуры — во многом истории потерь и последующих попыток вернуть утерянное. Великий русский писатель призывает изучать Россию не понаслышке, не выбранно, неполно и тенденциозно, — а обстоятельно и серьезно, «из первых рук», без изъянов и купюр.

Не случайно, гоголевский период русской литературы — 30–50-е годы XIX века — это время подъема национального самосознания, время Т. Грановского и Н. Станкевича, П. Чаадаева и А. Хомякова, В. Белинского и А. Герцена, И. Киреевского и В. Одоевского, Ф. Достоевского. Именно в этот период становится очевидным, что настоящий путь к познанию России может идти лишь через проникновение в тайники характера русского народа, через осознание им самим собственной своеобразной истории и культуры, всего того, что мы называем «русской идеей».

В «самовозрастании» русской идеи можно определить несколько крупных исторических этапов, соответствующих периодам подъема национального самосознания русского народа. Традиционно полагают, что истоки национального духа восходят к XI веку. В «Слове о законе и благодати» Иллариона впервые дается периодизация мировой истории, в рамках которой Русь как христианская страна находит свое достойное место. Переход человечества от язычества к иудаизму, а затем к христианству рисуется как его торжественное шествие на пути к Истине. Сопоставляя Ветхий и Новый Заветы, закон и благодать, Илларион обосновывает христианское видение идеи Бога, согласующееся с кротостью, милосердием, любовью — радостным и свободным ощущением бытия, которому противостоит фатализм и жесткая регламентированность иудаизма. Эти философско-исторические и этические мотивы, пронизывающие «Слово», служат основанием для исторического оптимизма, ожидания великого будущего Русской земли.

Куликовская битва (1380 г.) вызвала новый подъем национального самосознания в XIV-XV веках, а затем и возрождение русской средневековой культуры в XVI веке. Это время отечественной истории («московский период») знаменуется оформлением идеи русского религиозного мессионизма, обоснованием идеи единства Русского государства во главе с Москвой. По словам В.Г. Белинского, уже в эти суровые времена Россия демонстрировала величие своего народа: «Дух народный всегда был велик и могущ: это доказывает и быстрая централизация Московского царства, и мамаевское побоище, и свержение татарского ига, и завоевание темного Казанского царства, и возрождение России, подобно фениксу, из собственного пепла в годину междуцарствия, когда, подобно восходящему солнцу, прогоняющему призраки ночи и предрассветную мглу, на престол, по единодушному избранию народа, взошел благословенный дом Романовых, даровавший России Петра Великого и целый ряд знаменитых и славных властителей, возвеличивших и облагоденствовавших вверенный богом попечению их народ. Это же доказывает и обилие в таких характерах и умах государственных и ратных, каковы были — Александр Невский, Иоанн Калита, Симеон Гордый, Дмитрий Донской, Иоанн III, Иоанн Грозный, Андрей Курбский, Воротынский, Шеин, Годунов, Басманов, Скопин-Шуйский, князь Дмитрий Пожарский, мещанин Минин, святители — Алексий, Филипп, Гермоген, келарь Авраамий Палицын…»^[119].

Следующий, «петербургский этап» в истории России открывается эпохой ее модернизации и реформации, начатой Петром Великим. По определению Белинского, отсюда для России начинается «время сознания», поскольку она начинает сознавать себя в «европеизме». Писатель полагал, что преобразования Петра Великого не изменили и не могли изменить нашей народности, но «только оживили ее духом новой и богатейшей жизни и дали ей необъятную сферу для проявления и деятельности»^[120]. Ибо «мы, не обинуясь, можем сказать, что национальность состоит не в лаптях, не в армяках, не в сарафанах, не в сивухе, не в бородах, не в курных и нечистых избах, не в безграмотности и невежестве, не в лихоимстве в судах, не в лени ума. Это не признаки даже и народности, а скорее наросты на ней — следствие испорченности в крови, остроты в соках. И все это было в России до Петра Великого, и со всем этим, как с двенадцатиглавою гидрою, боролся наш божественный Иракл и одолел ее неотразимою палицею своего мощного гения»^[121].

Но есть и менее восторженное понимание петровских реформ, результатом которых стала поверхностная европеизация русского общества и русской культуры, отнюдь не сделавшихся буквально европейскими. Даже в своих «верхушечных» проявлениях русская культура и российское общество, начиная с петровских времен, надолго сделались полуевропейскими. Точнее сказать, «Петровские реформы» были попыткой, так сказать, «двойного перевода»: европейской культуры на русский, а русской культуры — на несуществующий «общеевропейский», — со всеми неизбежными при этом искажениями, переоценками, реинтерпретациями исходных культурных смыслов. Вместо «прививки» европейской культуры к русской или сближения русской культуры с европейской Россия получила симулякр европейской культуры, довольно далекий от истинного европеизма^[122].

Идея европеизма достигает своего апогея в русском просвещении, центральной темой которого становится освоение науки нового времени, превращение России в современное государство европейского типа. Вторая половина XVIII века отмечена в России утратой влияния господствующего религиозного мировоззрения и падением традиционной культуры. В это время князь М.М. Щербатов написал книгу «О повреждении нравов в России», в которой описывал ситуацию упадка, установившегося, по его убеждению, в стране. На самом деле, в этот период страна шла к новой культуре и вступила, наряду с ведущими европейскими нациями, в «век Просвещения». Выдвигается первый русский ученый мирового значения М.В. Ломоносов, достигаются большие успехи в промышленности, торговле, мореплавании, книгопечатании.

Воспринятая интеллигенцией просветительская мысль, вдохновлявшая декабристов, переживает в 30–40-е годы XIX века кризис. Выходом из него стала ориентация на более сложные и динамичные идеи, представленные П.Я. Чаадаевым, В.Г. Белинским, А.И. Герценом, славянофилами. От этого рубежа начинается новый взлет национального духа, охвативший все основные сферы отечественной культуры — философию, литературу, богословие. В работе «О русском воззрении» К.С. Аксаков анализирует особенности, раскрывающие понятие «народное воззрение». «Народное воззрение, — пишет он, — есть самостоятельное воззрение народа, при котором только и возможно постижение общей всечеловеческой истины. Как человек, не имеющий своего мнения или воззрения, не имеет никакого: так народ, не имеющий своего мнения или воззрения, не имеет никакого (следовательно, бесплоден и бесполезен)»^[123].

Другой выдающийся отечественный мыслитель XIX века В.Г. Белинский в начале 40-х годов в серии статей о Петре Великом (1841) пересматривает концепцию органического, ненасильственного развития российской действительности. Показав, что Россия не могла прийти к «европеизму» без насильственной петровской реформы, Белинский утверждает, что последняя создала условия для коренного преобразования действительности, в результате чего из исторически сложившейся «народной субстанции» и возникла русская нация.

Писатель, анализируя понятия «народность» и «национальность», определяет их отношения соподчинения, субординации: «народность» относится к «национальности», как видовое, низшее понятие — к родовому, высшему, более общему понятию. В народе еще нет нации, но в нации есть и народ^[124].

Пространство русской земли, воспринятое русским характером, повлияло, по мнению Белинского, на двойственное проявление свойств. С одной стороны, это грусть, как общий мотив русской поэзии: «Русский человек в старину не умел шутить забавно и весело, он шутил или плоско, или саркастически, и лучшие народные песни наши — грустного содержания, протяжного и заунывного напева. Нигде Пушкин не действует на русскую душу с такою неотразимою силою, как там, где поэзия его проникается грустию, и нигде он столько не национален, как в грустных звуках своей поэзии. …Но эта грусть — не болезнь слабой души, не дряблость немощного духа, нет, эта грусть могучая, бесконечная, грусть натуры великой, благородной. Русский человек упивается грустью, но не падает под ее бременем и никому не свойственны до такой степени быстрые переходы от самой томительной, надрывающей душу грусти к самой бешеной, исступленной веселости!»^[125]. С другой стороны, просторные русские степи, снега, их покрывающие, обостряют такие свойства русского человека, которые отличают его не только от иноплеменников, но и от других славянских племен. Это «Бодрость, смелость, находчивость, сметливость, переимчивость — на обухе рожь молотит, зерна не обронит, нуждою учится калачи есть, — молодечество, разгул, удальство, — и в горе и в радости море по колено!»^[126]. Эти черты и есть, по Белинскому, коренные, субстанциональные свойства русского народа, столь юного, свежего и девственного, столь могучего родовитыми, первосущными стихиями своей жизни, — народа, «который с небольшим во сто лет своей новой жизни, воззванный к ней творящим глаголом царя-исполина, проявил себя в великих властителях, и в великих полководцах, и в великих государственных мужах, в великих ученых и в великих поэтах, народу, который во сто лет своей новой жизни уже составил себе великое прошедшее… и которого ожидает еще более великое, более славное будущее…»^[127].

Систематизированное философское обоснование русской идеи восходит к Вл. Соловьеву, который придал ей концептуальную форму. В 1888 году в Париже им был прочитан доклад под названием «Русская идея», опубликованный впоследствии на французском языке. Положения этого доклада перекликались с его работой «Россия и Вселенская Церковь» (1889), также впервые вышедшей во Франции. В России «Русская идея» Соловьева была опубликована после его смерти в журнале «Вопросы философии и психологии» (1909).

Русская идея была сформулирована Соловьевым именно как идея народно-религиозная. Он выдвигает религиозно-универсалистскую концепцию преображения русской жизни, совершенствования и углубления христианского существования нации, которое во многом мыслилось им как разумное самоограничение, развитие общественной свободы, служение вселенским идеалам добра и справедливости.

В статье «Русская идея» Вл. Соловьев, в масштабах всемирной истории, ставит вопрос о смысле существования России. Он требует рассматривать человечество в его целом, живые члены которого представляют различные нации. С этой точки зрения, ни один народ не может жить в себе, через себя и для себя, но жизнь каждого из них представляет лишь определенное участие в общей жизни человечества. Органическая функция, которая возложена на ту или другую нацию в этой вселенской жизни, — это ее истинная национальная идея, предвечно установленная в плане Бога. Идея нации есть не то, что она думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности. В связи с этим единственно истинная цель всякого народа заключается в участии в жизни Вселенской Церкви, в развитии великой христианской цивилизации. Соловьев доказывает непреложное единство социальной троицы: церкви, государства и общества. Первый член троицы, церковь, олицетворяет собой традицию и истинное «непреходящее прошлое человечества»; второй — светскую власть, регулирующую и выражающую интересы, права и обязанности настоящего, третий — общество и находящегося в его среде пророка, пафос которого обращен в будущее человечества^[128].

Соловьевскую линию истолкования русской идеи продолжили представители русского культурного ренессанса начала XX века — В. Розанов, Н. Бердяев, С. Булгаков, В. Иванов, Е. Трубецкой, Л. Карсавин, В. Эрн и другие. Так же, как и Вл. Соловьева, их отличает приверженность высокой духовности и душевности, состраданию и милосердию.

Итак, Русская идея — это существенная грань диалектики общечеловеческого и национального, зеркало русского народа как творца одной из «осевых» мировых культур; это сложный и противоречивый комплекс, который включает в себя, с одной стороны, концептуальные основания самосознания русского народа, его культурно-историческое призвание, с другой стороны, — мессианские проекты мирового переустройства. Русская идея — предельно сложный культурный код, который представляется таинственным и непостижимым рациональному знанию («Умом Россию не понять»), вплоть до скепсиса относительно существования самой идеи. Это объясняется не только масштабами и глубиной ее космоса, но и уникальной структурой, не сводимой к рациональным идеологическим формам и выраженной в «плазме» иррациональных, ментальных феноменов, их напряженных противоречий.

Дата добавления: 2014-12-29