К проблеме терминологического определения понятия «маска» в отечественном литературоведении

С.Ю. Данилин

Ст. преподаватель, БашГУ, г. Уфа,

Прежде чем обратиться к термину «повествовательная маска», необходимо сделать замечание касательно семантики лексемы «маска». Обычно под маской подразумевают накладку на лицо, либо повторяющую его, либо скрывающую его черты, либо создающую новый образ. В таком определении маски кроется два значения: «скрывать лицо» и «создавать образ», что и создает предпосылки вариативности термина «маска».

В гуманитарной науке 20 века термин использовался в различных сферах и вариантах: «социальная маска», «субличность», «имидж», «персона» и т.п.. Филологические дисциплины не были в этом плане исключением, получили распространение такие разновидности термина как «языковая маска», «речевая маска», «жанровая маска», «сказовая маска», «авторская маска», «повествовательная маска», «литературная маска». Именно неразличение значений и, соответственно, функций «скрывать лицо» и «создавать образ» создает определенную путаницу. Термины «языковая маска», «речевая маска», «жанровая маска», тяготеют к функции «создавать образ», феномены, обозначаемые данными терминами выразительны, самодостаточны, относительно стабильны в своей репрезентации. Маска как однозначный образ всегда обобщала, схематизировала, удерживала «характер» (буквально «то, что вырезано, прочно запечатлено»), фиксируя какое-нибудь одно состояние и создавая экспрессивную статичность. В терминах «повествовательная маска», «авторская маска» подчеркивается момент смены обликов, когда один повествующий субъект немаркированно сменяется другим, причем динамическое «расслоение» субъекта повествования зачастую выстраивается как соотнесение подлинной и неподлинной авторской позиции с точки зрения читателя, тем самым формируя диалектику смысловых отношений условного авторского лица и повествовательной маски. Подобная же игра обликами, нацеленность на поиск лица за маской наблюдается в феномене литературной маски на этапе ее первых рецепций. После того как загадка литературной маски разгадана, значимым остается образ, созданный литературной маской (Козьма Прутков).

Впервые в отечественной традиции к понятию повествовательной маски обратился И.А. Груздев в работе «Лицо и маска» (1922) (1). По его мнению, суть искусства – в непрямом говорении, не в отражении, а в преломлении действительности. У искусства своя, отличная от действительности, правда, «честное выражение мыслей и чувств волнует сердца, но парализует искусство» (1; 207). Соответственно, «художник всегда маска» (1; 207), а незамаскированная честность есть тенденциозность и отсутствие художественности. На основании такого рода предпосылок Груздевым создается типология повествовательных форм от первого лица, где крайние положения занимают с одной стороны безличное повествование, в котором «я» имеет лишь служебное значение, и дневниковая форма с другой, а между ними несколько переходных форм, где «рассказчик не принимает активного участия в действии и не заслоняет собой хода событий, он ведет повествование, выражая свое отношение к происходящему, словно подмигивая зрителю» (1; 218). Эти переходные формы имеют два варианта. В первом автор выдвигает себя в качестве рассказчика, «создается иллюзия его подлинного голоса, появляется выражение авторского лица вплоть до портретных признаков» (1; 218), реализуется своеобразная игра с читательским восприятием на тождестве автора и повествующего субъекта. Во втором варианте автор нарочно «кривит лицо в гримасу, меняет тембр голоса», то есть прячется под маской, создает дополнительный, отличный от своего характер в облике повествующего субъекта. Конечно же, комментирует Груздев, лицо автора это не его подлинное лицо, в искусстве невозможно обнаружить прямолинейно выраженное лицо автора, иначе это будет уже не искусство. Повествующий субъект – всегда маска, но одно дело, когда эта маска похожа на лицо автора – человека, по крайней мере, по определенным признакам идентифицируется читателем с автором, другое дело, если в корне отличается от него. Второй вариант идентифицируется Груздевым со сказовым повествованием, главная функция сказовой маски – преломление через свое понимание изображаемых событий, «в этом назначение приема – изменять масштаб вещей», «чем примитивнее мышление рассказчика, чем наивнее смотрит он на мир, тем огромнее и значительнее кажется ему все происходящее» (1; 220)

С нашей точки зрения, недочет данной концепции в расширительном понимании повествовательной маски, когда полноценный характерный сказ подпадает под это понятие. В сказе образ рассказчика самодостаточен, он изображается автором как самоценный образ человека со своим взглядом на мир и со своей манерой речи, автор в сказе значим лишь как изображающее начало. То, что за «сказовой маской» скрывается подлинный автор не является эстетически значимым фактом.Этот феномен можно сравнить с актерской игрой: при восприятии роли актера для зрителя важен создаваемый актером образ, а не то, что актер «притворяется», перевоплощаясь в образ.Прием повествовательной маски только тогда обнаруживает свое значение, когда за образом рассказчика начинает брезжить иная позиция повествователя, то есть повествовательная маска художественно функциональна только тогда, когда она спадает, и в этом контрастном соположении важнейший смысл приема. Образ рассказчика в сказе только тогда становится повествовательной маской, когда исчезает и немаркированно сменяется субъектом с иной ценностной и стилевой позицией, как это происходит, например, в финале повести Н.В. Гоголя «Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».

Таким образом, для того чтобы избежать путаницы в терминологии, повествовательной маской следует называть такой прием, в реализации которого при формальном сохранении представления о единстве повествующего субъекта, происходит его расслоение, создающее столкновение аксиологических установок в сознании реципиента, то есть в повествовательной маске важен перелом в ходе ведения или восприятия повествования, именно он и имеет художественное значение. Повествовательная маска вызывает параллельные толкования, релятивизируется компетентность рассказчика, смысл сюжета открывается лишь из взаимного дополнения всех повествовательных высказываний, в этом плане повествовательная маска сближается с приемом ненадежного повествователя.

Литература

1. Груздев И. А. Лицо и маска // Серапионовы братья. Заграничный альманах. Берлин, 1922, с. 203 – 237.

Дата добавления: 2014-12-25