Толочко П. Древнерусская народность. (фрагмент из введения)

ЗАПОВIТ

Як умру, то поховайте
Мене на могилі,
Серед степу широкого,
На Вкраїні милій,
Щоб лани широкополі,
І Дніпро, і кручі
Було видно, було чути,
Як реве ревучий.
Як понесе з України
У синєє море
Кров ворожу... отойді я
І лани і гори —
Все покину і полину
До самого Бога
Молитися... а до того
Я не знаю Бога.
Поховайте та вставайте,
Кайдани порвіте
І вражою злою кров'ю
Волю окропіте.
І мене в сем'ї великій,
В сем'ї вольній, новій,
Не забудьте пом'янути
Незлим тихим словом.

Историки, принадлежавшие к разным восточнославянским народам, стремились отыскать в далеком прошлом преимущественные заслуги «своих» предков. По существу, дискуссия о старшинстве одного из восточнославянских народов возникла еще на заре отечественной историографии. Чрезвычайно резонансной оказалась концепция М. П. Погодина, согласно которой единственным правопреемником киеворуского прошлого объявлялся русский народ, якобы ушедший из Среднего Поднепровья под давлением монголотатар на северо-восток и уступивший, таким образом, эти земли новым насельникам - украинцам. Не оставались в долгу и украинские историки, полагавшие, что старшим следует считать малороссийский народ. Великороссия в их представлении была «младшей сестрой» Малороссии, поскольку заселилась выходцами из южноруских земель.

В историографии советского периода, несмотря на существование определенных различий во взглядах на этническую историю времен Киевской Руси, в целом определилась единая концепция общности происхождения ныне существующих восточнославянских народов. Ни украинцев, ни русских, ни белорусов тогда еще не было, а была древнеруская народность, на базе которой во второй половине XIII — XIV вв. происходило формирование трех родственных народов. Тем самым как будто снимался и вопрос об их старшинстве. Никто не старший и никто не младший. В реальной жизни ситуация не выглядела столь благостной. Приоритет в древнеруской истории признавался все же за русским народом.

Антитезой подобным взглядам была историография украинской диаспоры. Однако, как это часто бывает при исповедовании крайностей, с водой в ней выплескивалось и дитя. Речь идет о категорическом непризнании диаспорными историками древнеруской этнической общности, а также об их убеждении в том, что украинцы были всегда. Киевская Русь подменялась понятием «Украинская держава», древнеруские князья именовались «украинскими», а их междоусобная борьба рассматривалась не с позиций престолонаследных противоречий в стане единого княжеского рода, но исключительно через призму этнического противостояния. «Украинские» Киев и Южная Русь противопоставились «русским» Владимиру на Клязьме и Северо-Восточной Руси, или «белорусским» Полоцку и Северо-Западной Руси.

С обретением Украиной государственной суверенности идеи диаспорной историографии перенеслись сюда и стали чуть ли не официальной доктриной этногенетических конструкций. Теперь уже крамольным считается утверждать существование единой древнеруской народности. Учебники по истории Украины наполнились дефинициями «Украина-Русь», «украинские князья», «украинская земля», а содержание понятия «Киевская Русь» сузилось до территориальных пределов современной Украины. И это при том, что территория Черниговского княжества простиралась практически до Подмосковья, а составной частью Переяславского вплоть до середины XII в. была Ростово-Суздальская земля. Междукняжеская борьба даже в академических (чаще, правда, в университетских) исследованиях излагается как межэтнические и межземельные столкновения. Тем самым в сознание учащейся молодежи внедряется ложная мысль не только о различии украинцев, русских и белоруссов уже в киеворуское время, но и об их этническом антагонизме.

Иначе как спекулятивными такие «откровения» части нынешних историков назвать невозможно. Ведь известно же, что не земли и регионы враждовали между собой, а их князья. И двигали ими не сепаратизм и желание замкнуться в региональных границах, а стремление обладать лучшей землей, волостью, взойти на великокняжеский престол. Ни один из князей и в страшном сне не видел себя украинцем, русским или белорусом. Их общеруское родство очень хорошо выразили черниговские князья, обосновавшие свои права на Киев тем, что «они не Угры, не ляхы, но единого деда внуки».

Известно также, что за Киев и его стол соревновались не только владимиро-суздальские или смоленские князья, но и переяславские, волынские, черниговские. Особенно напряженными были отношения последних с князьями киевскими. Наследники Мономаха постоянно враждовали с черниговскими Ольговичами, пытавшимися отнять у них киевский стол. Почему же тогда эти столкновения не рассматриваются как межэтнические? Как и конфликты киевских князей с галицкими, приводившие иногда к масштабным столкновениям.

Определение этничности князей по месту их жительства порождает зачастую весьма пикантные историографические казусы. Члены одной семьи оказываются представителями разных этносов. Так, Владимир Мономах, княживший в Чернигове, Переславле и Киеве, считается украинцем, а его сын Юрий Долгорукий и внук Андрей Боголюбский, занимавшие столы в Суздале и Владимире на Клязьме, - русскими. Аналогичная ситуация с Мстиславом Великим и его сыном Ростиславом. Первый, много лет княживший в Новгороде, но завершивший свою государственную карьеру великим киевским князем, представляется как украинец, а его сын, практически повторивший путь отца (княжил в Смоленске и Киеве), - русским. Еще курьезнее выглядит определение «украинские князья» применительно к Ольге, Святославу, Владимиру Святому и Ярославу Мудрому.

Разумеется, кроме «патриотических» чувств ничем другим приведенные выше утверждения не подкреплены. Однако, поскольку они все же высказываются, тема этнического развития Киевской Руси остается злободневной и нуждается в дальнейшем непредубежденном ее исследовании и обсуждении.

ОСТРОВСКИЙ Г. ДОБРЫЙ ЛЕВ МАРИИ ПРИМАЧЕНКО (ФРАГМЕНТЫ)

Полесье, районный центр Иванково, деревня Болотня. Вполне обычная сельская улица, немощеная, с рытвинами, в которых, особенно по весне, порой застревают машины и люди. Речка Болотнянка высохла, лишь ручеек в старом русле. Хаты большей частью просторные, кирпичные, под серым шифером. Дом номер 49. Здесь живет Мария Примаченко. «Вся ее жизнь сегодня - это дом и память. А оказывается, это совсем немало: дом, в который приходят пешком, приезжают…

Небольшой квадратный столик приставлен к окну. За ним полустоя, полусидя старая крестьянка - грузная, в надвинутом на лоб ослепительно белом платке, вышитой крупными красными цветами рубахе, фартуке для работы. (Никогда не говорит «писать», «малювати», тем более «творить», но всегда - «робити», работать.) Годы, конечно, вязли свое, однако и сейчас красива она мягкой и чистой лепкой лица, светящимися глазами, подкупающей гармонией облика. Речь ее по-крестьянски образная, не гладкая и приглаженная, но живая, эмоциональная, сочная, полная тех «неправильностей», которые отличают ее от «писаного»; впрочем, и пишет она как говорит, а не наоборот. Мягкая и певучая украинская «мова» богата интонациями, а голос иногда повышается, становится резким. Рассказы порой удивительным образом складываются в «устные новеллы», и перед слушателем проходит череда маленьких сценок, лиричных и драматичных, но всегда исполненных глубоко личностного отношения к предмету.

Завязывается обычный разговор - о том о сем, о повседневных делах и заботах. Радушная и хлебосольная хозяйка, она умеет и приветить гостя, но может и отвадить его. В ясном и чистом взгляде промелькнет острая проницательность, и возникает ощущение, что провести эту малограмотную старуху невозможно: людей она видит, что называется, насквозь, о каждом у нее свое мнение, и тут уже нет места ни уступчивости, ни ложному этикету. Если вердикт не в пользу пришельца, то в лучшем случае он услышит «да» или «нет», а то, как говорится, и от ворот поворот. Не высокомерие и надменность, не приниженность и заискивание, но спокойное и уверенное чувство собственного достоинства - человеческого и художнического, сильное и яркое самоощущение истинно творческой личности - вот, пожалуй, главное в этом сложном и неоднозначном характере, натуре, вероятно, ранимой и незащищенной, импульсивной и артистичной по самой своей сути и в то же время цельной, в чем-то властной, знающей себе цену, решительно и бескомпромиссно отводящей возражения. Работы свои не разъясняет и не комментирует: ежели хороший и чуткий человек, то и так поймет, а нет - и говорить не о чем.

Долго смотрели в тот день ее работы, а когда уже смеркалось, Мария Авксентьевна простодушно сказала:

— Так хочется, чтобы побольше людей смотрело рисунки и чтобы всем нравилось.

За окном в сгустившихся сумерках все та же Болотня, обыкновенное село украинского Полесья.

— Мой мир начинается в моем селе. Я родилась здесь, здесь выросла, здесь проходит вся моя жизнь. Лесок и овраг за селом, и поля вокруг, и старые деревья вокруг поля я знаю, как свой дом. Каждая ветка, каждый корень, каждая капля росы здесь - родные мои.

Я рисую столько, сколько себя помню. Я рисую зверей, и птиц, и цветы. И все мои звери, и все мои цветы - из здешних лесов. И все мои песни, все думы, все легенды открылись мне в этих краях, в моем селе, в Болотне. Я рисую подсолнух, и дерево в цвету, или нашу сельскую свадьбу, или реки и берега - и это все Болотня.

И входила она в меня - аистом на крыше, вышивками матери, печальной девичьей песней, утренним туманом. Но нет ей конца, моей Болотне, и кажется мне, что в каждом дереве, в каждой капле дождя не только Болотня, но и вся моя Родина, голоса далеких людей, песни, которых я не знаю, запах трав, что растут далеко от Болотни, в далеких краях, где я никогда не была.

А если я узнавала о мире, о людях, о советской стране, чего не видела и не знала в Болотне, мне хотелось, чтобы все это было здесь. Я рисую «Три солнца в космосе» - три далеких солнца, и думаю, что им хорошо бы светить над нашим селом.

Я рисую льва, и знаю - ему хорошо будет у нас, в колосьях нашей пшеницы. Он станет добрым: ему будет нравиться, когда у него на спине лениво растянется лягушка. Я рисую павлина - он очутился в Болотне, потому что я его нарисовала, но он навсегда останется здесь, у нас, потому что никогда он не видел ничего прекраснее нашего подсолнуха. Я привожу весь мир в свою картину, и мое село становится всем миром.

Я нарисовала людей нашего села и назвала картину «На Украине хлеб и соль». Хлеб и соль - нашим гостям, всем, кто придет к нам, в нашу Болотню.

Сейчас Болотня моя стала большой и красивой. И дети бегают в школу. И школа есть у нас - студия, там я учу детей рисовать. Я учу их рисовать цветы, зверей и птиц. Я учу их тому, чтобы тот, кто рисует, всегда приносил радость людям, чтобы в каждом их рисунке было самое главное, что дорого всем советским людям: справедливость и доброта.

Так записано со слов Марии Примаченко: явно слишком «литературно» для нее, но по сути верно. (конец 1980-х годов)

БОРИС ОЛЕЙНИК (Украина)

БЕЛОРУССИИ (1996)

Три березы. Четвертая стала огнем.

О, прости! Ты прости мою память,

хотя не прощай ее лучше....

Будут весны любимым зеленые письма нести,

Но один адресат никогда уже их не получит.

Стал я сед, словно лось, стал я бел, будто ядерный дым,

На обугленный мир мои очи дождями упали.

Ты простила б, как мать эту страшную память, Хатынь,

Но коль ты сожжена - кто же будет прощать эту память?

Ты прости, я не смею касаться болезненных ран,

Но когда меня вечер окутает вечным туманом,

О, позволь, Беларусь, перейду я печальный курган

И у тихих березок задумчивым явором стану.

.Хотя б вдалеке.....

ЛИТЕРАТУРА К 1-МУ ЗАДАНИЮ

Белорусы. М., 1998

Бромлей Ю. и др. Человечество – это народы. М. 1990

Зеленин Д. Восточнославянская этнография. М. 1991

Сто народов, сто языков. М. 1992

Украинцы. М., 2000

Дата добавления: 2014-12-26