By Basic Books, Inc. 3 страница

Также нельзя не обратить внимание на мнение масс. По крайней мере с начала XIX века вплоть до периода, имев­шего место всего лишь несколько десятилетий назад, вера в прогресс человечества с цивилизацией Запада в его аван­гарде была, фактически, всеобщей религией по обе стороны Атлантики. И каким бы тяжелым ни было ее положение на Западе сегодня, существуют серьезные основания полагать, что это одна из самых прочных западных идей или ценно -

стей, укоренившихся в Восточной Европе (прежде всего в СССР) и в большей части Азии.

Конечно, даже в современную эпоху существовали глу­боко убежденные скептики и неверующие. Мы повстречаем некоторых из них в последнем разделе этой книги, а сей­час достаточно будет назвать имена Токвиля, Буркхардта, Ницше, Шопенгауэра, Макса Вебера, Сореля, У. Р. Инге и Шпенглера как относящихся к числу тех — безусловно, со­ставлявших в свое время немногочисленное меньшинство, однако ставших прямым источником интеллектуальной и литературной болезни, ныне столь распространенной у нас на Западе — кто не смог заставить себя поверить, что со­стояние Запада, как они его видели, отражало результат прогресса. Но, как отмечалось выше, при наличии таких скептиков, подавляющее большинство величайших умов в истории Запада ориентировались на догму прогресса.

Как мы увидим, эта догма далеко не всегда имела по­лезный эффект. По большей части она имела благотвор­ное интеллектуальное влияние, будучи неотделимой, как мне кажется, от решающих мотивов, импульсов, желаний и стимулов, которые стояли за необыкновенными достиже­ниями Западной цивилизации, расположившейся на тер­ритории, представляющей собой не более чем крошечный мыс на краю Евразийского континента. История всего, что есть великого на Западе — религии, науки, разума, свобо­ды, равенства, философии, искусства и т.д. — прочно ос­новывается на убеждении в том, что то, что человек делает в свое время, является одновременно признанием величия и неотъемлемости прошлого и проявлением уверенности в еще более золотом будущем.

Но, как я уже сказал, прошлое веры в прогресс не было однозначно светлым, если судить по ее последствиям. Вера в движение человечества вперед, этап за этапом, к некоей еще неосуществленной цели была связана (и все еще мо­жет быть связана) с убеждениями, которые большинство из нас на Западе находят отвратительными и ненавистными. Тот вид абсолютной военно-политической власти, который встречается в тоталитарных режимах XX века, как левых, так и правых, имеет в своей основе философию неумоли­мого прогресса. То же самое относится к той разновидности

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Вв

расизма, которая процветала в XIX — начале XX века: Го-бино, Хьюстон Стюарт Чемберлен и Мэдисон Грант верили в прогресс или по крайней мере в его возможность и искали его причину, которую они находили в расе.

Но при всех искажениях идеи прогресса (я упомянул два, но их число гораздо больше), я остаюсь при убеждении, что эта идея принесла за двадцать пять столетий гораздо больше блага, дала больше творческих достижений в большем чис­ле областей и придала больше сил человеческой надежде и стремлению к улучшениям, чем любая другая идея в исто­рии Западного мира. Можно было бы возразить, что име­ющая решающее значение воля к улучшению и совершенст-вованию проистекает только изнутри индивида, а недо­казуемая, парадоксальная догма о природе вселенной для этого не нужна. Собственных побуждений и стремлений индивида достаточно для достижения прогресса, и поэтому без такого всеобъемлющего и абстрактного суждения, как западная идея прогресса, вполне можно обойтись.

Я не согласен с этим. Истоки человеческих поступков, воли и амбиций лежат по большей части во взглядах на все­ленную, мир, общество и человека, которые не поддают­ся рациональному расчету и сильно отличаются от психо­физиологических инстинктов. Эти истоки лежат в том, что мы называем догмами. Само слово «догма» — греческого происхождения и дословно означает «представляющееся хорошим». Как писал Токвиль, «ни одно общество не мо­жет процветать, ни одно общество не может существовать» без догм. Для отдельного человека также «догматическая вера столь же необходима, чтобы жить одному». Карди­нал Ньюмен написал: «Человек умрет за догму, но даже не пошевелится за умозаключение». Идея медленного, пос­тепенного и неумолимого прогрессивного движения че­ловечества к высшему состоянию знания, культуры и мо­рали — это догма именно такого рода, о которой писали и Токвиль и Ньюмен.

Однако в настоящее время все свидетельствует о том, что в конце XX века западная вера в догму прогресса быстро угасает на всех уровнях и во всех областях. Причины этого, как я попытаюсь показать в заключительной главе, гораздо в меньшей степени связаны с беспрецедентными мировыми

войнами, тоталитаризмом, экономическими депрессиями и другими крупными политическими, военными и эконо­мическими бедствиями, характерными для XX века, чем с фатальным, хотя и менее бросающимся в глаза, разруше­нием всех фундаментальных интеллектуальных и духовных предпосылок, на которых основывалась идея прогресса на протяжении всей долгой истории ее существования.

Возможно, я преувеличиваю. Но я не могу не прийти к мысли о том, что скоро мы узнаем, возможно ли суще­ствование цивилизации, сопоставимой по форме и сущно­сти с тем, что нам известно на протяжении большей части предшествующих двадцати пяти столетий истории Запа­да, без поддерживающей веры в прогресс, сосуществую­щей с этой цивилизацией. Наши проблемы в конце XX века усложняются в том, что догма прогресса сегодня сильна в официальных философиях и религиях тех наций, которые представляют собой самую значительную угрозу западной культуре, ее исторически сложившимся моральным и ду­ховным ценностям — еще один пример того, как навыки и ценности Запада экспортируются, извращаются, а за­тем оборачиваются против того самого Запада, который их породил.

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

ГЛАВА 1

МИР АНТИЧНОСТИ

Присутствует ли в классической греческой и римской мысли идея прогресса? Можно ли обнаружить у древних авторов концепцию постепенного и непрерывного развития чело -вечества, идею продвижения, пусть медленного и с пери­одическими откатами назад, но тем не менее постоянно­го продвижения к высотам цивилизации от исходного со -стояния невежества, культурного убожества и физической уязвимости? Как будет показано в настоящей главе, ответ на этот вопрос является совершенно определенным — да, присутствует.

Было бы, однако, недостойным лукавством делать вид, что не существует противоположного ответа на этот вопрос. Более того, это противоположное мнение было господству­ющим в течение долгого времени. В действительности, пе­риод его господства длился гораздо дольше, чем время, ког­да признанным считался положительный ответ, приведен­ный мной выше. В 1830-е Огюст Конт начал публиковать свои сочинения, посвященные «позитивной философии», в которых он сформулировал «закон прогресса». Этот за­кон стал краеугольным камнем всей контовской концеп­ции человеческой цивилизации. Убеждение, согласно ко­торому древним грекам и римлянам была неизвестна идея неуклонного прогресса, сопровождающего человечество в его движении от прошлого к будущему, является преоб­ладающим по меньшей мере с той самой поры. Даже такой знающий автор, как Уолтер Бэджгот, писал в 1872 году: «Древние не имели концепции прогресса, они не то чтобы отрицали эту идею, она их просто не занимала». Дж. Б. Бэ-ри в своей «Идее прогресса» также отрицал ее присутствие в греческой и римской мысли (а заодно и в мысли христи­анской). Он аргументировал свою точку зрения тем, что, во-первых, философы древности не были осведомлены о длительном историческом прошлом, в котором можно было бы заметить само явление прогресса, во-вторых, тем, что они были жертвами собственной убежденности в исто­рическом вырождении (концепция человеческой истории,

Глава 1. Мир античности

понимаемой как непрерывный упадок после первоначаль -ного состояния, золотого века). В-третьих, указывал Бэри, греческие и римские философы обычно рассматривали ис­торию как циклический процесс, как бесконечное повто­рение одного и того же. Поэтому, считает он, для них была невозможной самая мысль о линейном улучшении на про -тяжении веков.

Этот взгляд Бэри — который, как отмечалось, лишь по­вторял концепцию Огюста Конта и большого числа других ученых, философов и историков XIX века — до настоящего времени остается элементом общепринятой точки зрения на мир греческой и римской классики. Джон Бейли в своем труде «Вера в прогресс» (John Baillie, The Belief in Prog­ress) относит первые следы идеи прогресса ко времени не ранее эпохи первых христиан. Фрэнсис Кронфорд в своей «Ненаписанной философии» {The Unwritten Philosophy) заключает, что понятия прогресса для греков, скорее все­го, не существовало — столь глубоко укоренилась и широко распространилась среди них идея исторического вырожде­ния. Эрудит Уильям Р. Инге, настоятель собора Св. Пав­ла в Лондоне, в своей Римской лекции, которую он про­чел в 1920 году (в том же году, когда была опубликована вышеупомянутая книга Бэри), заявил, что сей «пагубный предрассудок» — дитя современности, не оставившее ни­каких следов как в античной, так и в христианской мысли. Робин Коллингвуд в книге «Идея истории» (R. G. СоШп-gwood, Idea of History) отказывает древним грекам в на­личии истинного чувства времени и истории, не говоря уже о понятии прогресса. Даже Ханна Арендт, обычно весьма проницательная в том, что касается сущности идеи прогрес­са и ее способности оборачиваться как добром, так и злом, категорически настаивает на том, что «такое понятие, как прогресс человечества, [не существовало] до XVII века».

Что ж, перед нами поистине весомые свидетельства. Я, однако, полагаю — истина находится на противополож­ной стороне. Благодаря работам таких выдающихся иссле­дователей классической древности, как Людвиг Эдельстайн, Мозес Финли, У. К. С. Гутри и Эрик Доддс (не забудем упо­мянуть также более ранние исследования Фредерика Тег-гарта, Артура О. Лавджоя и Джорджа Боуза), мы можем

убедиться в том, что, вопреки общепринятому мнению, гре­ки и римляне все же имели достаточно отчетливые пред­ставления о своем долгом прошлом, осознавали феномен поступательною движения и в том, что касается искусств и наук, и в том, что касается общего уровня развития человека. Кроме того, время от времени они апеллировали к будуще­му, в котором цивилизация намного превзойдет ту, которая имеется в наличии в их время. В конце VI века до н. э. Ксе-нофан писал: «...боги не открыли людям все с самого нача­ла, но люди, находясь в процессе самостоятельного поиска, со временем открывают лучшее». Людвиг Эдельстайн, на­зывающий эти высказывания Ксенофана первой формули -ровкой идеи прогресса в истории западной мысли, утверж­дает, что Ксенофан считал свое обобщение применимым как к будущему, так к прошлому и настоящему.

Мозес Финли в своем «Мире Одиссея» отмечает, что признание улучшения состояния человечества с течением веков можно найти даже у Гомера. Страшные циклопы, предстающие перед Одиссеем лишенными всякой куль­туры, не знающие даже земледелия (они «ни руками не сеют, ни плугом не пашут», — пишет Гомер), выступают в качестве прообраза тех, кем давным-давно в культурном отношении были сами греки. Финли пишет, что в основе рассказа о циклопах лежит «явно выраженное понимание Гомером феномена общественного развития. Поэт исходит из того, что в примитивную эпоху человек жил в состоянии постоянной борьбы и войны не на жизнь, а на смерть про­тив чужаков. Затем вмешивались боги, и через их настав­ления, через их therms*, перед человеком представал но­вый идеал...» Именно этот идеал, заключает Финли, лежал в начале долгого пути, который, в конце концов, обеспечил грекам фактический прогресс вплоть до великих достиже­ний классической Греции V века.

По мере приближения к V веку до н.э. идея прогресса осознавалась греками и даже увлекала их все более широ -ко. В самом начале этого века Протагор высказал мнение, что история человека была и останется историей прогресса.

Здесь: закон и порядок, установленный богами. — Прим.науч. ред.

44

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Глава 1. Мир античности

«К классическому периоду греческой мысли, — пишет У. Гутри, — вместо идеи ушедшего золотого века широ­кое распространение получило восприятие раннего периода человеческой истории как грубого и хаотического». Эти слова, а также определение грубый (иначе — звероподоб­ный), эхом повторяются в произведениях многих древне­греческих писателей. В настоящей главе мы увидим мно­гочисленные свидетельства убежденности греков и римлян в прогрессе человечества с течением времени. Идея долго­срочного и постепенного прогресса присутствует в трудах Гесиода, Протагора, Эсхила, Софокла, Платона, Аристо­теля, Эпикура, Зенона, Лукреция и Сенеки. У Протагора она выражена словами «с течением времени», у Платона — выражением «понемногу», наконец, у Лукреция встреча­ем — «шаг за шагом», или pedetemtim progredientes.

Я не утверждаю, что вся система взглядов классической античности сводится к идее прогресса. Были и те, кто счи­тал, что в действительности человеческая история напо­минает, скорее, вырождение, а не прогресс, что века, про­шедшие после окончания золотого века, являют собой ис­торию упадка и угасания. Некоторые из авторов, о которых пойдет речь в этой главе, одновременно придерживались и концепции прогресса, и концепции вырождения. Заметим, однако, что и в наш век можно встретить противоречащие друг другу взгляды на прогресс и упадок. Можно обнару­жить даже теории циклического развития. Я не утверждаю, что греки и римляне не знали о феномене вырождения или не верили в изначальный золотой век — речь о том, что, помимо этой веры, существовала вера в прогресс человека, проходящий через настоящее из далекого прошлого к от­даленному будущему. Возможно, озабоченность будущим не настолько занимала умы античных мыслителей, как это было характерно для философов XVII—XVIII веков. Од­нако, как убедительно показал Эдельстайн, вера в прогресс характерна для всего периода, начиная от Ксенофана (ко­нец VI века до н.э.) и до Сенеки (I века н.э.). Эту убеж­денность древних выражают слова Сенеки: «Придет вре­мя, когда проницательность ума и долгое учение откроют то, что ныне скрыто,...придет время, когда наши потомки будут удивляться, как мы могли не знать таких очевидных

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

истин». Мы начнем нашу историю с Гесиода, влияние ко­торого на мыслителей, причем не только на греческих, но и на бесчисленных позднейших европейских философов, уступает лишь влиянию Гомера.

ГЕСИОД...-,...,....

Любое упоминание о существовании у древних греков пред­ставления о прогрессе необходимо начинать с этого удиви­тельного и часто плохо понимаемого крестьянина-философа из Беотии, жившего в конце VIII века до н.э. Почти неиз­менно его образ окрашен пессимизмом (которого он, конеч­но, не лишен) и связывается с безоговорочной увереннос­тью в вырождении по мере движения из прошлого в настоя -щее, с убежденностью в безнадежности будущего. Но наряду с этим традиционным образом есть и другой, более подлин­ный и гораздо более плодотворный Гесиод. Здесь нас будет интересовать именно он, поскольку Гесиод был подлинным источником греческой веры в исторический прогресс.

«Теогония» Гесиода отличается поистине космическим охватом. Она представляет собой историю возникновения земли, неба, океана (выраженных в образах соответству­ющих богов). Перед читателем проходит череда судорож­ных соитий богов и богинь, в результате которых рожда­ются новые боги, так долго державшие мир в состоянии войны и других бедствий, что «естественное состояние че­ловека», придуманное Гоббсом, по сравнению с этим по­кажется чем-то весьма умеренным. «Прежде всего во все­ленной Хаос зародился, — говорит нам Гесиод, — а сле­дом — Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный», т.е. Земля, а затем «Эрос Сладкоистомный», или Любовь. Три века спустя Сократ в платоновском «Пире» воздаст должное Гесиоду за введение в оборот жизненно важно­го концепта Любви. Затем появляется Небо, чтобы воз­лечь с Землей, слившись с ней в самых катастрофических объятиях, известных в литературе, чтобы дать рождение Кроносу, который, в свою очередь, породил Зевса, причем первоначальная ревность Кроноса к Зевсу перешла в не­нависть. Великим и принципиально новым достижени­ем Зевса, утверждает Гесиод, стало сотворение порядка и стабильности в мире, которое, правда, было осуществлено

Глава 1. Мир античности - 47

только после неистовых битв с устрашающими титанами и кражи у них Зевсом ужасных молний. По-моему, никто из читавших «Теогонию» не может отрицать, что Гесиод прекрасно отдает себе отчет и в огромной протяженнос­ти прошедшего исторического времени, и в существовании процесса совершенствования мира, в ходе которого сужде­но было возникнуть человечеству.

Однако, несмотря на значительный интерес, который «Теогония» представляет для исследователя — интерес, связанный с богатством образов сексуальной активности и плодородия, эпизодов ужасной войны, с изображением разрушения и упадка, с идеей конечной победы добра — для целей нашего повествования мы должны обратить­ся к другой поэме Гесиода, а именно к «Трудам и дням». Считается, что эта работа написана вскоре после «Теого­нии», что позволяет одному из комментаторов объявить Гесиода первым европейским автором, который исполь­зовал поэзию для морального, религиозного, но также и политического, социального и экономического наставле­ния. Во многих отношениях эта книга представляет собой сборник разнородных высказываний на самые разные темы. Мы найдем здесь советы практического толка — как зани­маться землепашеством, как правильно собирать урожай, как вступать в деловые отношения с другими людьми и т.п. И в этом же произведении можно найти сведения о состо -янии правосудия во времена Гесиода (надо сказать, ужа­сающем!) и о множестве других вещей, укорененных в про -шлом, настоящем, а также — посредством молитв — раз­личаемых в будущем.

В богатейшем наследии, оставленном этой книгой для потомков, содержатся два важных сюжета, оказавших ог­ромное влияние на западную мысль. Во-первых, это изло­жение Гесиодом мифа о сменяющих друг друга «металли­ческих веках»: золотом, серебряном, бронзовом и железном (с веком героев, расположенным между третьей и четвер­той эпохами). Во-вторых, это миф о Прометее, рассказ о том, как тот похитил огонь с горы Олимп, чтобы отдать его людям, обеспечив тем самым человечеству возможность перейти от первоначального состояния лишений и страха, в конечном счете — к цивилизации. Есть у Гесиода и третий

миф — о Пандоре, о том, как она открыла ящик, нарушив запрет, что в итоге навлекло на человечество ранее неви­данные горести. В этом мифе можно усмотреть источник традиционного для западной мысли мужского шовинизма, но я не буду затрагивать его, поскольку миф о Пандоре не имеет столь прямого отношения к нашему предмету, как первые два мифа.

Начнем с мифа об эпохах. Идея последовательной сме­ны эпох на протяжении длительного промежутка време­ни ни в коей мере не была изобретена именно Гесиодом или греками. В более древней мировой литературе, в част­ности в египетских и вавилонских мифах, уже встречают­ся упоминания об этих эпохах в том или ином контексте. Как часто отмечалось, в них присутствует и определенная степень археологической достоверности. Безотносительно к моральным или духовным аспектам описания перехода от золотого века к железному, это описание до некоторой степени соответствует реальному процессу смены культур в Европе в доисторические времена. Использование золота для изготовления украшений, безусловно, предшествовало использованию серебра и, разумеется, бронзы и железа.

Но описание Гесиодом эпох металла, очевидно, дается в духовном и моральном контексте. При этом важно отме­тить, что Гесиод в «Трудах и днях» говорит не об эпохах как таковых, но о человеческих родах. Так, по его словам, вначале боги создали «золотой род». Мы узнаем, что этот род отличался, с одной стороны, незнанием практических искусств, ас другой — честностью, миролюбием, вообще, был счастлив. Этот род существовал во времена Кроно-са, предшественника Зевса, и со временем он исчез с лица Земли. Вслед за ними пришел черед «серебряного рода», «ни в чем не похожего на первый, ни телом, ни душой». Для представителей этого рода человеческого были так ха­рактерны злоба, пристрастие к войне и всякого рода борьбе, что Зевс, ставший к этому времени верховным божеством, пресек его существование. Затем Зевс создал третий род людей, а именно «бронзовый». Эти люди больше всего це­нили битвы. Они были жестокосердными, но при этом они производили впечатление своим стремлением к доблести. Их оружие, жилище и утварь — всё было сделано из бронзы:

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Глава 1. Мир античности

железо еще не появилось. «Бронзовый род», пишет Гесиод, истребил сам себя в бесконечных войнах. Он сошел к Аи­ду, не оставив имен и не сохранив вообще никакой памяти о себе. Тогда Зевс создал четвертый род, «род героев». Эти люди также владели искусством войны, они дали доблест­ных воинов, храбро сражавшихся при Фивах и при осаде Трои, но, в отличие от предыдущего рода, род героев уже знал понятие права и уважал его. Люди рода героев со вре­менем тоже ушли: одни погибли в битвах, а другим по лич­ному повелению Зевса было позволено обрести достойную, счастливую и вечную жизнь на «островах блаженных». По­следним пришел «железный род», к которому принадлежал и сам Гесиод. Он многое был вынужден сказать о тяжком труде, мучениях, несправедливости, жестоких лишениях этого рода человеческого. К этому относятся знаменитые слова: «О, если бы я не жил среди людей пятого рода, но умер бы раньше или родился позже».

Очевидно, этот материал дает основания для традици­онной интерпретации мифа об эпохах как о циклах вы -рождения, начавшегося с «золотого рода» и достигшего пика при «родежелезном». Этот цикл должен повторять­ся бесконечно, что дало основание Гесиоду желать родиться раньше — либо среди людей золотого века, то есть в нача­ле того цикла, в котором он жил, либо позже — в таком же золотом веке, в начале нового цикла. Есть основания для такого прочтения мифа, и, откровенно говоря, три или че­тыре года назад я сам воспринимал его так же.

Но больше я так не думаю. Тщательное прочтение самого мифа в связи с другими темами, встречающимися в твор­честве Гесиода, позволяет предположить нечто совсем иное. Во-первых, последовательность, описанная им, ни в ко­ей мере не свидетельствует о постоянном ухудшении доли людской. Без сомнений, для Гесиода жизнь первого — «зо­лотого» — рода и вправду была чистой и счастливой, хотя золотой род и не владел ремеслами и искусствами, которые со временем увеличили степень материального комфорта. Но вот следующий из созданных родов (у Гесиода нет упо­минаний о генетической преемственности между родами) ни в каком смысле не стоит на втором месте, уступая луч­шему роду, — он является практически полной противопо-

ложностью ему. «Бронзовый род», третий по счету, гораздо лучше, чем его серебряный предшественник, а следующий род, «род героев» — еще лучше. О нем сказано, что пред­ставители этого рода отличались такой доблестью, что те из них, кто не был убит в войне, были поселены Зевсом на Островах Блаженных.

Наконец, самый важный пункт. «Железный род» ока­зывается вовсе не таким плохим, каким он предстает в тра­диционной интерпретации. Более того, этот род не был приговорен Зевсом к скорому вымиранию за свою неспра­ведливость или порочность. Гесиод говорит, что Зевс унич­тожит и этих людей, но это заявление заканчивается сло­вами: «Когда на их висках при рождении появятся седые волосы», т.е., похоже, Гесиод уверен в том, что этот конец наступит совсем не скоро. Его замечание, взятое в широком контексте, напоминает нашу современную поговорку «пока ад не замерзнет» или «когда рак свистнет». Это выраже­ние означает малую вероятность события, а не ожидание его актуального наступления. Наконец, рассмотрим еще один отрывок из «Трудов и дней». Ему предшествует одно из нескольких высказываний, в которых Гесиод осуждает тех, кто не следует нормам справедливости и вызывает тем самым множество несчастий.

Там же, где суд справедливый находят и житель туземный, И чужестранец, где правды никто никогда не преступит, Мир, воспитанъю способствуя юношей, царствует в крае; Войн им свирепых не шлет Громовержец-владыка, И никогда правосудных людей ни несчастье, ни голод Не посещают. В пирах потребляют они, что добудут: Пищу обильную почва приносит им; горные дубы Желуди с веток дают и пчелиные соты из дупел. Еле их овцы бредут, отягченные шерстью густою, Жены детей им рожают, наружностью схожих с отцами. Всякие блага у них в изобилъе. М в море пускаться Нужды им нет: получают плоды они с нив хлебодарных.

Гесиод пишет не о былом золотом веке, а о том образе жизни, который может ожидать его собственный, ныне жи­вущий род, если он очистится от нынешних несправедли­востей и посвятит себя добродетельной жизни. Абсолютно ясно, что Гесиод подводит читателя к идее о необходимости реформы, которая может сделать жизнь его современников,

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Глава 1. Мир античности

людей железногб рода, не просто терпимой, но и желан­ной. Выдающийся исследователь классической античности, профессор Университета Беркли Джордж Колхаун, полве­ка назад так оценил Гесиода в своей книге «Развитие уго­ловного права в Древней Греции» (George Miller Calhoun, The Growth of Criminal Law in Ancient Greece): «Если как следует вглядеться в текст «Трудов и дней», нельзя не уви­деть, что именно здесь берет начало наша политическая ли­тература. Именно здесь автор осознанно обращается к со­циальным и политическим проблемам своего времени. Он решительно осуждает современное ему положение вещей, а также предлагает программу реформ, проповедуя необ­ходимость двух вещей: личного усердия каждого и справед­ливости тех, кто правит государством. О своих страданиях автор пишет с горечью, которая почти исчезает, когда он начинает развивать эту тему, благородно негодуя при виде того огромного общественного зла, личное столкновение автора с которым было лишь частным случаем».

Вернемся к знаменитым строкам, в которых Гесиод со­крушается о трудностях и несправедливостях своей эпохи: «Землю теперь населяют железные люди. Не будет им пере­дышки ни ночью, ни днем от труда и от горя, И от несчастий. Заботы тяжелые боги дадут им. Все же ко всем этим бедам примешаны будут и блага» (курсив мой. — Р. Н.). Бес­пристрастное прочтение этой последней строки обнаружи­вает в авторе не провозвестника несчастий, а ум, способный понимать и предвидеть те блага, которые являются следст­вием дисциплины, упорного труда и честности.

Если предположить, что Гесиод видит впереди один лишь неостановимый упадок и разрушение, то совершен­но непонятно, зачем он так настойчиво наставляет своего брата Перса.

С доброю целью тебе говорю я, о Перс безрассудный!.. Путь не тяжелый ко злу, обитает оно недалеко. Но добродетель от нас отделили бессмертные боги Тягостным потом: крута, высока и длинна к ней дорога, И трудновата вначале. Но если достигнешь вершины, Легкой и ровною станет дорога, тяжелая прежде... Голод, тебе говорю я, всегдашний товарищ ленивца. Боги и люди по праву на тех негодуют, кто праздно Жизнь проживает, подобно безжалъному трутню, который

Сам не трудяся, работой питается пчел хлопотливых. Так полюби же дела свои вовремя делать и с рвенъем — Будут ломиться тогда у тебя от запасов амбары. Труд человеку стада добывает и всякий достаток, Если трудиться ты любишь, то будешь гораздо милее Вечным богам, как и людям; бездельники всякому мерзки. Нет никакого позора в работе: позорно безделье, Если ты трудишься, скоро богатым, на зависть ленивцам, Станешь. А вслед за богатством идут

добродетель с почетом.

Не похоже, что эти слова произносит человек, убежден­ный в неумолимом и неуклонном упадке, которым долж­но закончиться вымирание рода человеческого. Нет, перед нами человек, разделяющий такую жизненную философию и имеющий такое отношение к труду, которое не слишком отличается от комплекса убеждений, обозначаемого сов­ременными историками как «протестантская этика». Со­ветами этого рода были наполнены выпуски «Адьманаха бедного Ричарда». Наставления Гесиода своему брату вы­ражают надежду и даже убежденность в возможности луч­шей доли. Конечно, следование этим советам подразуме­вает готовность платить определенную цену. Но, с другой стороны, эта цена не более чем упорный труд и честность в отношениях с другими людьми.

Вначале я говорил о двух мифах у Гесиода, оказавших существенное влияние на западную мысль, начиная уже с самих греков. Мы только что рассмотрели первый из них. Второй миф — это миф о Прометее. В пересказе Гесио­да, согласно этому мифу, люди изначально были несчас­тны, страдая от материальных лишений и страха. Сочувс­твуя человечеству, пребывавшему в таком плачевном со­стоянии, Прометей посмел дать людям огонь, чем навлек на себя гнев Зевса. Громовержец подверг Прометея ужасному наказанию, но его подвиг открыл для людей возможность улучшений, которые со временем воплотились в человечес­кую цивилизацию. Очевидно, и данный миф тоже содержит в себе идею прогресса человечества, концепцию движения от нужды к достатку. Причем «Труды и дни» — не един­ственный текст той эпохи, в котором изображен контраст между плохим прошлым и хорошим будущим. В «Гимне Гефесту» «древние люди, [которые] жили в горных пещерах,

Дата добавления: 2015-04-30