КУЛЬТАХ 8 страница

214

275

«убивает» обычного человека, то есть метафи­зически «невежественного», добычу иллюзий — и «рождает» человека нового, вне условий и свободного. Конечно, высшая цель йоги не тождественна целям, преследуемым различ­ными посвящениями в шаманы или в тайные братства, проанализированным в двух преды­дущих главах. Хотя есть йоги, цель которых — мистическое единение (unio mistica) с Боже­ством, настоящий йог прежде всего старается получить полную духовную независимость. Но для нашего исследования важно, что все эти различные цели, стоящие перед мистиками и колдунами, шаманами и йогами, требуют ас­кезы и духовных упражнений, структура ко­торых узнается в классической канве посвяще­ния: преображение неофита посредством ми­стической смерти. Это становится еще более очевидным, если рассмотреть некоторые ме­дитативные упражнения йоги. Сразу же вид­но, в каком смысле символика мистической смерти была переоценена тантрическим «тчёд». Познание посмертных (post mortem) состояний можно получить с помощью упраж­нения, на которое намекает «Шива Самхита»: определенная медитация позволяет йогу пред­восхитить процесс растворения, происходя­щий после смерти. И так как «садхама» йогов включает космический контекст, эта медитация открывает также процесс периодического растворения Космоса⁷.

Другая тема традиционного посвящения, подхваченная и переоцененная йогой и буддиз­мом, — это тема «нового тела», в котором воз­рождается посвященный. Сам Будда провозг­ласил, что он показал своим ученикам спосо­бы, как восстановить, исходя из плотского тела, «другое тело», созданное из «интеллектуальной субстанции» (рупим маномаям) ⁸. Последователи хатха-йоги, тантристы и алхимики стараются с помощью соответствующих приемов получить «божественное тело» (дивъя деха), абсолютно духовное (чинмая), или превратить естествен­ное «зеленое» (апаква) тело, в совершенное, «зре­лое» (паква) тело⁹. Обычаи буддийских монахов включают некоторые обряды, сохраняющие структуру посвящения¹⁰. Более того, обрядовые клише посвящения обильно встречаются в буд­дийских мифах и легендах. Среди испытаний, которые должен преодолеть Ананда на соборе в Раджагрихе, чтобы быть принятым в «санг­ху», есть проход через замочную скважину¹¹, одно из хорошо известных испытаний-препят­ствий. С другой стороны, легенды о Будде и других святых и мудрецах неутомимо повторя­ют старые темы посвящения — «внутренний жар», пламя, появляющееся из головы тех, кто вышел за пределы обыденного мира¹². Когда

276

277

Ананда достигает нирваны, его охватывает пла­мя и тело его сгорает целиком¹³. Итак, в Индии мы находим те же первобытные обряды тради­ционных посвящений, но обретшие иное зна­чение: разрезание тела на куски, смерть и вос­кресение, беременность и новое рождение, ис­пытания и препятствия, обретение нового тела, магический жар. Какими бы разными ни были цели, которые преследуют индийский мудрец, колдун или мистик, они надеются достигнуть их физическими и психо-ментальными сред­ствами, предполагающими разрушение обыч­ной человеческой жизни. Кроме того, процесс освобождения или обожествления человека все­гда можно отождествить с основными момен­тами посвящения, и они нигде не были выра­жены с такой очевидностью, как в традицион­ной образности и терминологии посвящения.

Следы обрядов посвящения в Древней Греции

Если мы обратимся теперь к религиям Сре­диземноморья, мы встретим там три основных типа посвящения: обряды взросления, вступле­ние в тайные братства и мистические посвяще­ния. Но мы не застанем все три типа посвяще­ния в пределах одной и той же исторической эпохи. Когда Греция и Рим входили в историю, обряды взросления, по-видимому, потеряли свою религиозную ауру, но, судя по мифам и легендам, они практиковались в доисторичес­кое время. В Греции в историческую эпоху об­ряды взросления были представлены в форме, относящейся к гражданскому воспитанию, включающему, помимо прочего, лишенное драматизма введение мальчиков в религиозную жизнь гражданской общины. Однако персона­жи мифологических сценариев, которые опре­деляли этот свод гражданских ритуалов, еще напоминали о более древнем порядке вещей, который не был лишен сходства с той атмос­ферой, в которой разворачивались обряды взросления. Например, можно продемонстри­ровать, что легендарная фигура Тезея и обря­ды, связанные с его именем, легче всего объяс­нить, отталкиваясь от сценария посвящения. Многие эпизоды легенды о Тезее на самом деле являются испытаниями посвящения: так, его ритуальное погружение в море — испытание, эквивалентное путешествию в загробный мир, а точнее, в подземный дворец Нереид — фей, преимущественно «взращивающих юношей» (courotrophoi); проникновение Тезея в лабиринт и его борьба с чудовищем — образцовая тема героического посвящения; наконец, похищение Ариадны, одной из многочисленных ипостасей Афродиты, которым Тезей закончил свое посвящение «через божественный брак». Как счита-

278

279

ет X. Жанмер, многие подвиги Тезея входили в древние ритуалы, которые в предшествующую эпоху отмечали возвращение юноши в дерев­ню после его обрядового пребывания в лесу¹⁴. Равным образом, пережитки древнего сце­нария обряда взросления прослеживаются в прославленной спартанской системе воспита­ния Ликурга, которая включала закаливание болью, одиночеством и страхом и которая по всем пунктам походила на древние испытания посвящения. Так, юношу посылали в горы, он должен был прожить там год и не видеть нико­го; тот, кто позволял себя увидеть, подвергался наказанию¹⁵. Иными словами, юноша (couros) целый год вел жизнь волка. Превращение в вол­ка или ритуальное подражание поведению вол­ка, как мы видели, — специфическая черта по­священия шаманов и воинов. Итак, речь идет о верованиях и древних обрядах, которые надол­го пережили свое время на севере и на юге Ев­ропы. Их список может быть продолжен в гре­ческих мифах и легендах. В фигурах мистичес­ких Куретов еще можно узнать руководителей посвящения: они наставляют юношей в лесу, обучая их древним приемам собирания плодов и охоты, танцам и музыке. Некоторые момен­ты истории Ахилла можно интерпретировать как испытания посвящения он был воспитан кентавром, то есть был посвящен в лесу наставниками, принадлежащими животному миру; он должен был пройти сквозь огонь и воду — классическое испытание посвящения; и он даже прожил некоторое время среди девочек, одетый как девочка, в соответствии с обычаями неко­торых первобытных обрядов взросления. Неко­торые черты посвящения можно найти в мифах и легендах о Гефесте. Бог был сброшен с неба и девять лет оставался в море. У него были пере­резаны сухожилия и вывернуты ноги — трав­мы, характерные для посвящений колдунов и кузнецов, — наконец, он учился кузнечному ремеслу в подземной кузнице Кедалиона в гро­те Евриномы (Смерти), которая приняла его к себе (Илиада, XVIII, 398), что означало усынов­ление и перерождение¹⁶.

Мы почти ничего не знаем о посвящении девушек в Древней Греции. Однако X. Жанмер показал, что в Тесмофориях можно распознать сценарий женского посвящения¹⁷. Собрание молодых девушек вокруг Сапфо также можно рассматривать как пережиток древнего ритуа­ла, связанного с достижением половой зрелос­ти. Новички, находящиеся до замужества под присмотром Сапфо или другой наставницы, получают посвящение специфически женское (прядение, ткачество и т. п.), узнают «добрые обычаи»; такое наставничество имеет прототип в мифологии¹⁸. Гомосексуальность лесбиянок

280

281

была ответом на «дорическую» любовь эфебов. Гомосексуальные отношения между наставни­ками и посвящаемыми также присущи многим первобытным обществам.

Элевсин и эллинистические мистерии

Перейдем теперь к посвящениям, существо­вавшим в историческую эпоху, чтобы понять, в каком смысле и до какого предела древний сце­нарий посвящения способен к переосмысле­нию в высокоразвитом обществе. Элевсинские мистерии, дионисийские обряды, орфизм представляют собой чрезвычайно сложные яв­ления, значение которых в истории религии и культуры Греции очень велико. Но мы собира­емся заниматься только ритуалами посвяще­ния; впрочем, как мы уже говорили, именно об этом мы менее всего осведомлены. И все же мы можем восстановить их сценарии. Элевсинские мистерии, как и дионисийские церемонии, ос­новывались на божественном мифе¹⁹. Обряды воспроизводили доисторические события, рас­сказанные в мифе, и участники обряда посте­пенно вводились в присутствие Божества. На­пример, в вечер их прибытия в Элевсин посвя­щаемые (мисты) прерывали свои пляски и утехи при известии о похищении Персефоны. С факелами в руках, плача и стеная, они бродили повсюду в поисках Персефоны. Вдруг гла­шатай объявлял, что Гелиос открыл место на­хождения богини, и снова — веселье, музыка и пляски. Миф о Деметре и Персефоне становил­ся современным: похищение девушки, жалобы Деметры происходили теперь «здесь и сейчас», и благодаря близости Богинь и их присутствию мистическая аура посвящения становилась не­забываемой.

Как уже заметил Аристотель (фрагмент 15), Мистерии не включали ничего нового: миф был уже известен, не было никакой тайны, но он позволял совершать литургические действия и видеть священные предметы. Собственно по­священие происходило в телестерии (месте по­священия) Элевсина. Оно начиналось с очище­ния. Затем, с головой, покрытой тканью, мист вводился в телестерии и вставал на возвыше­ние, покрытое шкурой животного.

О том, что было потом, мы можем только догадываться. Тайна посвящения хорошо охра­нялась. «Страх перед богами призывает к мол­чанию» — гласил Гимн Деметре (479). И хор из «Царя Эдипа» говорил, что жрецы-Евмолпиды «заперли золотым ключом язык смертных». Климент Александрийский («Протрептик», II, 21,2) донес до нас священную формулу Мисте­рий: «Я постился; я пил кикей; я положил в кор­зину и, подержав в руках, переложил в другую

282

283

корзину, затем, вынув из этой корзины, пере­ложил в первую корзину». Две части ритуала понятны: пост и поглощение кикея, то есть сме­си из яичной муки, воды и мяты, которую, со­гласно мифу, царица Метанира предложила Деметре, утомленной продолжительными по­исками Коры. Что до остальной части священ­ной формулы, приведенной Климентом, то для нее были предложены различные толкования, касаться которых мы здесь не будем²⁰. Некая форма смерти при посвящении, то есть симво­лический спуск в Ад, не исключен, так как игра слов «посвящение» {«телестай» = быть посвя­щенным) и «смерть» («телеутепн» = умереть) была в греческом языке довольно популярной²¹. «Умереть — значит стать посвященным», — говорил Платон. Если ритуальная корзина сим­волизирует подземный мир, то посвященный, открывая ее, спускается в Ад. Нам следует по­мнить, что благодаря таинственной манипуля­ции сакральными предметами посвящаемый рождается снова и с этого момента чувствует себя усыновленным Богиней.

По сведениям, переданным Ипполитом, иерофант объясняет: в кульминационный мо­мент Прекрасная произвела на свет священное дитя, «Бримо (родила) Брима»²². Вторая степень посвящения включает «эпоптею» (созерцание): мист (посвящаемый) становится эпоптом — «тем, кто видит». Мы знаем, что факелы гасят, поднимается завеса, и появляется иерофант со шкатулкой. Открыв ее, он достает колос со зре­лым зерном. Вальтер Отто считает: «Нет сомне­ния насчет чудесной природы события. Колос, выросший и созревший со сверхъестественной быстротой, является частью таинств Деметры, как виноградная лоза, вырастающая за несколь­ко часов, составляет часть празднеств Диони­са... Аналогичное чудо с растением мы встре­чали в обрядах первобытных народов»²³. Асте­рий полагает, что некоторое время спустя имел место «священный брак» между иерофантом и жрицей Деметры.

Было бы наивным пытаться в нескольких строках представить суть Мистерий, которые более тысячи лет господствовали в религиозной жизни Греции и которые не одно столетие яв­лялись предметом страстных споров между уче­ными. Элевсинские мистерии, как, впрочем, и Дионисии и орфизм, ставят перед исследова­телем нескончаемое множество проблем, осо­бенно проблем их происхождения и древнос­ти, так как мы имеем дело с обрядами и верова­ниями глубочайшей древности. Ни один из этих культов посвящения не может рассматри­ваться как творение греческого духа. Их корни уходят глубоко в протоисторию. Традиции были восприняты, обогащены и интерпретиро-

284

285

ваны на новом религиозном уровне. Благодаря Афинам Элевсин стал религиозным центром панэллинизма, но мистерии Деметры и Коры праздновались в Элевсине в течение веков. Про­исходящее здесь посвящение прямо восходит к аграрным обрядам, связанным со смертью и воскресением Божества, обеспечивающего пло­дородие полей. Трещотки, присутствующие в орфико-дионисийском обряде²⁴, являются ре­лигиозным предметом, свойственным перво­бытным охотничьим культурам. Мифы и об­ряды, иллюстрирующие расчленение Диони­са, Орфея или Осириса, странным образом напоминают австралийские и сибирские обря­ды, проанализированные в предыдущей главе. Мифы и обряды Элевсина находят параллели в религиях некоторых тропических культур, имеющих сельскохозяйственную и матриар­хальную структуру²⁵.

То, что подобные элементы древней рели­гии можно обнаружить в самом центре гречес­ких и греко-восточных мистерий, доказывает не только их необычайную живучесть, но и их важ­ность для религиозной жизни человечества. Несомненно, речь идет о религиозном опыте одновременно и древнем, и ставшим моделью. Для целей нашего исследования особый инте­рес представляет то, что в основе опыта, полу­ченного в обрядах, имевших место как в греко-восточном, так и в первобытном мире, лежит посвящение, то есть духовное преобразование неофита. В Элевсине, как и в орфико-диони­сийских обрядах, и в греко-восточных Мисте­риях эпохи эллинизма, мист, неофит принима­ет посвящение, чтобы выйти за рамки челове­ческих возможностей и получить качества высшего, сверхчеловеческого существа. Обря­ды посвящения воспроизводят изначальный миф, который рассказывает о приключениях, смерти и воскресении божества. Мы мало зна­ем об этих тайных обрядах, но, тем не менее, мы знаем, что главное в них было связано с ми­фической смертью и воскресением неофита. В связи со своим посвящением в Таинства Исиды Апулей претерпел «добровольную смерть» (ad instar voluntariae mortis) и «приблизился к цар­ству смерти», чтобы получить свой «день духов­ного рождения» (natalem sacrum)²⁶. Образец та­ких обрядов включает миф об Осирисе, и возможно, что в мистерии Великой Матери (фригийской и других подобных) миста сим­волически хоронили в могиле²⁷. По свидетель­ству Фирмика Матерна, его рассматривали как «обреченного на смерть» (moriturus)²⁸. За этой мистической смертью следовало новое рожде­ние, духовное. Во фригийском обряде, — пи­шет Саллюстий, — только что посвященных кормили молоком, как будто они были ново-

286

287

рожденными²⁹. И в текстах, известных под на­званием «Литургия Митры», можно прочесть: «...Сегодня, заново рожденный Тобой, среди мириад, получивших бессмертие...» или «Вновь рожденный, чтобы возродиться в этом созида­тельном рождении Жизни»³⁰.

Везде речь идет о духовном перерождении, о «палингенезии» (возрождении), которое озна­чает радикальное изменение экзистенциально­го состояния миста (посвящаемого). Благодаря посвящению неофит получает новый способ существования: он становится равным Богам, отождествляется с Богами. Апофеоз, обожеств­ление, «бессмертие» (apathanatismos — обрете­ние бессмертия) — обычные концепции всех эллинистических мистерий³¹. Впрочем, для по­зднего античного мира обожествление челове­ка отнюдь не было безрассудной мечтой. «Итак, знай, что ты бог», — писал Цицерон («О госу­дарстве», VI, 17). И в другом тексте можно про­честь: «Я тебя знаю, Гермес, и ты меня знаешь. Я — это Ты, и Ты — это я»³². Подобные выраже­ния можно найти в христианских писаниях. Как говорил Климент Александрийский, насто­ящий гностик (христианин) уже стал Богом» («Протрептик», VIII, 4). И для Лактанция чис­тый человек становится «подобным Богу» (consimilis Deo), «совсем похожим на Бога» («Бо­жественные установления», VI, 23).

Онтологическое превращение посвященно­го проверяется преимущественно в его жизни после смерти. Уже у некоторых первобытных народов (меланезийцы, африканцы и т. д.) ука­зывается на различие в посмертном состоянии {postmortem) посвященных в братства и непос­вященных. Со времени Гимна Деметре прослав­ляли счастье посвященных в другом мире и жалели тех, кто умер, не прикоснувшись к Та­инствам. «Счастлив тот человек из живущих на земле, который это видел. Тот, кто не познал святых оргий, и тот, кто не участвовал в них, не обретет после смерти ту же судьбу в мрачных краях» («Гимн Деметре», 480-482). «Счастлив тот, кто видел это прежде, чем уйти под землю! — восклицал Пиндар. — Он узнал конец жиз­ни! Он узнал и начало...» («Погребальные пес­ни», фрагмент 10). «О, трижды счастливы те смертные, которые созерцали Таинства и пос­ле этого уйдут к Гадесу; только они смогут там жить; для других все будет страданием» (Со­фокл, фрагмент 719 Dindorf, 348 Didot).

В эпоху эллинизма мысль, что посвящен­ный в Таинства пользуется привилегирован­ным духовным положением как при жизни, так и после смерти, стала еще более популярной. Посвящение принимали, чтобы получить он­тологический статус сверхчеловека, более или менее божественного, и обеспечить себе по-

288

289

смертную жизнь, то есть бессмертие. И, как мы видели, мистерии использовали классический сценарий: мистическая смерть неофита, за ко­торой следует новое рождение—духовное. Для истории религий значение греко-восточных мистерий состоит главным образом в том, что они иллюстрируют необходимость личного религиозного опыта, охватывающего челове­ческую жизнь целиком, то есть, используя хри­стианскую терминологию, его «спасение» в веч­ности. Подобный личный религиозный опыт невозможен в рамках публичных культов, глав­ная функция которых состояла в освящении гражданской жизни и государства. В больших исторических цивилизациях, где таинства при­умножились, мы более не встречаемся со спе­цифической ситуацией первобытных культур. Там, как мы неоднократно отмечали, посвяще­ние молодежи было связано со всеобщим воз­рождением как человеческих коллективов, так и Космоса. Совсем иначе было в эллинистичес­кую эпоху: огромный успех мистерий показы­вал разрыв между религиозной элитой и госу­дарственной религией, разрыв, который хрис­тианство усугубит и сделает, по крайней мере для нескольких эпох, окончательным³³.

Но для нас интерес к мистериям заключа­ется в том, что они показывают постоянство традиционных тем посвящения и их способность к бесконечному воспроизводству и обо­гащению новыми ценностями. В мире элли­низма мы находим то же положение вещей, что и в Индии: древний сценарий может быть взят и использован для многочисленных и разно­образных духовных целей, начиная с «мисти­ческого единения» (unio mistica) с Божеством, дарующего бессмертие, до получения конеч­ного освобождения, нирваны. И это потому, что сценарии посвящения неразрывно связа­ны с самой структурой духовной жизни, пото­му что посвящение было необходимо для того, чтобы выйти за рамки естественной жизни че­ловека и приблизиться к освященному образу жизни.

Показателен тот факт, что таинства разви­ли воображение, которое породило обширную философскую и духовную литературу, особен­но в период поздней античности. Отождеств­ление философии и посвящения стало лейтмо­тивом с начала возникновения пифагореизма и платонизма. Даже обряды «майя» (maia = мать, кормилица, повитуха), с помощью которых Сократ пытался «родить» нового человека, име­ли свой прототип в обрядах посвящения пер­вобытных обществ: они тоже «рожали» неофи­та, то есть помогали ему родиться к духовной жизни. Мотив «родов» в посвящении сопровож­дался к концу античности темой духовного от-

290

291

цовства, уже засвидетельствованного в поздних брахманизме и буддизме. Святой Павел имел «духовных сыновей» — сыновей, которых по­родила его вера.

Но есть и другое. Стремясь приоткрыть тай­ну различных эллинистических таинств, мно­гие философы и теософы предлагали аллего­рические толкования обрядов посвящения. Большинство этих толкований интерпретиро­вали обряды таинств как ряд последовательных действий, направлявших человеческую душу к ее вознесению к Богу. Достаточно прочесть Ямвлиха, Прокла, Синесия, Олимпиодора и других неоплатоников или мистериософов пос­ледних столетий античности, чтобы понять, до какой степени они уподобляли посвящение в таинства психодраме, благодаря которой душа может отделиться от материи и, возродившись, улететь на истинную родину, в сверхчувствен­ный мир. Они продолжили тем самым процесс переоценки духовных ценностей, уже прозву­чавший в элевсинских таинствах. Там тоже в определенный исторический момент земле­дельческий обряд включил в себя новые рели­гиозные ценности. Мистерия, сохраняя перво­бытную земледельческую структуру, обраща­лась теперь не к плодородию пашни или благосостоянию общины, но к духовной судь­бе каждого миста (посвящаемого) в отдельности. Так поздние комментаторы «обновляли» древние ритуалы; «читали» в них свои соб­ственные духовные проблемы, связанные с глу­боким кризисом их эпохи.

Поэтому мы вряд ли можем использовать эту огромную массу имеющихся комментари­ев для объяснения исходного значения орфи­ческих, эллинистических и других таинств. Но хотя подобные аллегорические трактовки не способны представить нам «исторические реа­лии», они, тем не менее, имеют определенную ценность. Действительно, эти трактовки отме­чены последующей синкретической духовнос­тью. Многочисленные гностики, христиане и гетеродоксы первых веков нашей эры черпали оттуда свои идеи, символы, ключевые образы. Патетическая драма человеческой души, ослеп­шей и омертвевшей, забывшей себя, раскрыва­лась писателями-гностиками с помощью сцена­риев и философских толкований мистерий. Благодаря гностикам повышение ценности эл­линистических мистерий и их опыта, ритуаль­но ведущего от «гибели» к возрождению «души», отмечено в Европе и Азии. Некоторые аспекты этой мистериофонии дожили до сред­них веков. Наконец, вся доктрина была реани­мирована в кружках литераторов и философов, пришедших к неоплатонизму в Италии эпохи Возрождения.

292

293

Христианство и посвящение

С конца XIX века до 30-х годов нашего сто­летия некоторые ученые верили в возможность объяснить происхождение христианства более или менее прямым влиянием греко-восточных мистерий. Новейшие исследования не подтвер­дили эти гипотезы. Напротив, возник вопрос, не связано ли «возрождение» мистерий в пер­вые века нашей эры с подъемом христианства, и не были ли древние ритуалы некоторых мис­терий интерпретированы в свете новых рели­гиозных ценностей, принесенных христиан­ством.

Мы не можем здесь обсуждать все аспекты этой проблемы³⁴. Однако важно уточнить, что возможное случайное присутствие темы посвя­щения в раннем христианстве вовсе не означа­ет обязательное влияние мистерий. Подобная тема могла бы быть непосредственно заимство­вана у одной из тайных иудейских сект, и пер­вая из них — ессеи, о которых недавно дали нам сенсационные сведения рукописи Мертвого Моря³⁵. Нельзя также предположить, что тема посвящения была «заимствована» христиан­ством у какой-либо другой религии. Как мы сказали, посвящение может сосуществовать с любой новой переоценкой духовной жизни. Мы, таким образом, имеем дело с двумя разными проблемами, которые не следует смешивать. Первая касается элементов посвящения (сцена­риев, идеологии, словаря) в раннем христиан­стве. Вторая — возможных исторических свя­зей между христианством и мистериальными культами.

Начнем с уточнения — в каком смысле мож­но говорить о элементах посвящения в раннем христианстве. Очевидно, что христианское кре­щение изначально эквивалентно посвящению: крещение вводило обращенного в новое рели­гиозное сообщество и делало его достойным жизни вечной. Известно, что между 150 годом до Р. X. и 300 годом после Р. X. в Палестине и Сирии обряд крещения был весьма распростра­нен. Ессеи также практиковали ритуальные омо­вения или крещения. Как и у христиан, это был обряд посвящения, но, в отличие от христиан, ессеи периодически повторяли это культовое омовение. Бесполезно было бы искать паралле­ли христианскому крещению среди мистериальных обрядов очищения или в других ритуалах языческой античности. Их знали не только ес­сеи, но и другие иудейские религиозные секты. Но крещение стало священным для ранних христиан, потому что было установлено Христом. Иначе говоря, сакральная ценность крещения определялась тем, что христиане признавали в Иисусе Мессию, сына Божьего.

294

295

Все это уже было указано святым Павлом (1. Кор., X) и развито в Евангелии от Иоанна: кре­щение — это свободный дар Бога, который не­сет возможность нового рождения с помощью воды и Святого Духа (Иоанн, III, 5). Как мы сей­час увидим, символика крещения значительно обогатилась после III века. Мы найдем в ней заимствования из языка и образности мисте­рий. Но ни одно из этих заимствований не под­дается расшифровке в контексте раннего хри­стианства.

Другой культурный акт структуры посвя­щения — это евхаристия (причастие), введен­ная Иисусом на Тайной Вечере. При евхарис­тии христианин делит тело и кровь Господа. Ритуальные пиршества часто присутствуют в мистериях. Но исторических предшественни­ков Тайной Вечери не следует искать так дале­ко. Тексты Кумрана показали нам, что ессеи рассматривали совместную трапезу как пред­шественницу Мессианского пиршества. Как напоминает нам Кристер Стендаль (ук. соч., с. 10), эта идея равным образом засвидетельство­вана в Евангелиях. «...Многие придут с Запада и Востока и возлягут» (на празднике с Авраа­мом, Исааком и Иаковом в Царствии Небесном) (Матфей, VIII, 11). Но здесь возникает новая идея: христиане считали Иисуса уже воскрес­шим и вознесшимся на Небо, в то время как ессеи полагали, что Праведник воскреснет как священный Мессия одновременно со Святыней Израиля. Кроме того, причастие было связано для христиан с одним лицом и одним истори­ческим событием (Иисусом и Тайной Вечерей), но мы не находим в кумранских текстах конк­ретной исторической личности, которой при­дается исключительное значение³⁶.

Таким образом понятно, какой смысл ран­нее христианство придавало элементам по­священия: с одной стороны, крещение и при­частие освящали христианина, изменяя ради­кально его экзистенциальный статус, с другой стороны, освящение выделяло его из массы непосвященных и включало в сообщество из­бранных. Организация сообщества посвящен­ных была очень развита уже у ессеев. В то вре­мя, как христиане называли себя «святыми» и «избранными», ессеи рассматривали себя как посвященных. И те и другие сознавали, что они отделены от остального общества бла­годаря своему «посвящению». Тексты Кумра­на помогают нам лучше понять исторический контекст Евангелия Иисуса и развития пер­вых христианских общин, а также то, в какой степени раннее христианство было связано с историей Израиля и надеждами иудейского народа. Нельзя не отдавать себе отчета в том, что отличает Христианство от ессеев и вооб-

296

297

ще от всех других тайных, современных ему культов. Прежде всего, это чувство радости и новизны. Как отмечалось (Нок, с. 199), слова, означающие «новизну» и «радость», харак­терны для лексикона раннего христианства. Новизна христианства определялась самой историчностью личности Иисуса, а радость возникала благодаря уверенности в его вос­кресении. Для первых христианских общин воскресение Иисуса не могло отождествлять­ся с периодической смертью и воскресением мистериальных Богов. Как его жизнь, агония и смерть, так и воскресение Христа равным образом исторически существовали «во вре­мя Понтия Пилата». Воскресение было собы­тием невидимым, оно не повторялось ежегод­но, как, например, воскресение Адониса. Оно не являлось ни шифром святости космичес­кой жизни, как в случае с Богами раститель­ного мира, ни сценарием посвящения, как в мистериях. Это был «знак», составляющий часть ожидания Мессии народом Израиля. Таким образом, воскресение являлось одним из признаков пришествия другого Времени. Воскресение Иисуса означало, что «предел» (эсхатон) только что наступил. Как говорил святой Павел, Иисус воскрес, как «Перворож­денный между мертвыми» (Колосс, 1, 18). Отсюда проистекают множество воскресений, следующих после воскресения Иисуса, отме­ченных синоптическими Евангелиями: «Гро­бы отверзлись и многие тела умерших святых воскресли» (Матфей, XXVII, 52). Для первых христиан Воскресение ознаменовало новую эру в истории: «пришествие» Иисуса в каче­стве Мессии, и, как следствие этого, духовное изменение человека и обновление всего Мира. Несомненно, это представляло «мисте­рию», тайну, но тайну, о которой «надо было кричать с крыш». И «посвящение» в христи­анскую мистерию было доступно всем... Итак, обрядовые элементы посвящения раннего христианства исходят из того, что посвяще­ние соответствует всей переоценке религиоз­ной жизни. Только «умерши» для темной обыденной жизни и вновь родившись к но­вой, возрожденной жизни, можно достичь высшей формы существования и участвовать в новом прорыве святости в мир или историю. Учитывая «неизбежность» посвящения, уди­вительно, что мы находим так мало следов сценариев посвящения и его словаря в ран­нем христианстве. Святой Павел никогда не употреблял слова «телете», специального на­звания таинств. И если он использует слово «мистерион», то только в том смысле, который ему подсказывает «Септуагинта», то есть «тайна»³⁷. В Новом Завете «мистерион» не

Дата добавления: 2015-05-06